Текст книги "Almost blue"
Автор книги: Карло Лукарелли
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Симоне. Обычно, когда к ней приходили такие мысли, когда она думала о своем пляже, то всегда представляла себе Витторио, как он нежится на солнышке рядом с ней, растянувшись на песке, подложив скрещенные руки под голову. Она приглашала Витторио всякий раз, когда ездила домой, но он всегда бывал занят, и оставалось только воображать, как она зарывает себе ноги в песок, поворачивается и смотрит на него, а он приподнимает голову и улыбается. А тут на месте Витторио она вдруг увидела Симоне, и на какое-то мгновение чувство вины затмило этот образ. Симоне, Витторио… а почему, собственно, Витторио? Почему всегда он? Витторио сейчас здесь нет, его никогда нет рядом. Охваченная внезапной яростью, она зажмурилась еще крепче. Симоне. Симоне на пляже рядом с ней.
Она глубоко вздохнула, но вместо соленого запаха моря ощутила сладковатый, едкий дух конопли. Быстро открыла глаза, вперила взгляд в темноту – надо искать Игуану с зеленым голосом и с наушниками. Сделала еще глоток пива, пена потекла по круглому подбородку. Надо искать. Потом приложила затылок к холодной стене и снова закрыла глаза.
Вдруг, ни с того ни с сего, я ее слышу.
Вне всяких ожиданий, я ее слышу, ее предвещает тихий гитарный перебор; он дрожит, лиловый, в странной, мгновенно наступившей тишине.
«Almost Blue».
Вступает саксофон. Соло, явившееся из ниоткуда, когда я уже и забыл, что он, саксофон, существует на свете, – а он звучит, медленно, сдержанно, вроде как шепотом. А вот и труба, тоже неторопливая, негромкая; она держится позади саксофона, а тот обволакивает ее, словно оберточная бумага – подарок; голубой подарок, тугой и круглый, как резиновый мячик, что помещается в руке.
Almost Blue, there's a girl here and she's almost you… Почти печальный блюз без суеты, вот девушка, она почти как ты…
Almost blue, almost flirting with this disaster… Почти печальный блюз, почти игра с бедой…
Almost Blue, there's a part of me that's only true… Почти печальный блюз, его слова, и только часть меня еще жива…
Я никогда ее не слышал на концерте. Никогда не слышал, как ее играют настоящие музыканты, без шелеста пленки в магнитофоне или без скрипа иглы проигрывателя. Я никогда не слышал ее в ином исполнении, таком непривычном, когда ноты сменяют одна другую, прекрасные, насыщенные, но ты не можешь уже угадать, какая прозвучит следующей. Она никогда не трепетала так, сильная и горячая, охватывая все мое тело, забираясь внутрь, и я невольно сжимаю губы так, что они начинают дрожать, и склоняю голову к плечу, чтобы скрыть слезы, текущие по щекам.
Я никогда не слышал, как она звучит по-настоящему, вне мансарды, и мне так это нравится, что даже становится страшно.
– Держи, – сказала Грация, не открывая глаз, чувствуя, как пальцы Симоне скользят по стеклу бутылки, опускаются на ее ладонь. Она подняла руку, но пальцы Симоне не расцепились; тогда Грация улыбнулась и, по-прежнему не открывая глаз, переложила бутылку в другую руку, повернула облитую пивом холодную и влажную ладонь и сплела свои пальцы с пальцами Симоне.
Вот он.
Зеленый голос. Вот он.
Он проходит передо мной, бормочет что-то сквозь зубы, еле слышно, но я слышу, и я знаю, что это он.
Динь-дон, динь-дон, динь-дон…
Я сжимаю пальцы Грации с такой силой, что она вскрикивает. Сразу понимает, в чем дело, и только спрашивает, быстро и твердо:
– Где?
– Передо мной. Он проходит.
– Где именно перед тобой? Тут полно народу… где именно, справа, слева?
– Не знаю, он замолчал… кажется, слева.
– Который? Низенький? Высокий? С желтыми волосами?
– Откуда мне знать? Я же его не вижу!
– Вот дерьмо…
Грация отпускает мою руку. Я слышу, как она встает. Как двигается.
Потом больше не слышу ее.
Перед Симоне проходили три парня. Один – низенький и толстый, в руках устройство для синхронного перевода, в шею врезались резиновые наушники, так туго, что казалось, будто он вот-вот задохнется. Второй – высокий, в серой аляске; прядь волос прикрывала один глаз, прижатая тесной шерстяной шапочкой. Вокруг шеи был завязан платок, надвинутый на подбородок; уши прятались под шапочкой, но виднелся проводок, белый проводок, который спускался на плечо, проходил вдоль пальто и терялся в кармане. Третий был бритоголовый. У него, как и у прочих, были наушники, а когда он остановился прикурить, Грация заметила, как блеснули на его лице три колечка: два в уголках глаз, третье в носу.
«Вот дерьмо», – подумала Грация.
– Вот дерьмо, – повторила она одними губами, потом расстегнула куртку, передвинула кобуру с пистолетом на бедро и быстро побежала вперед, потому что все трое уже выходили. – Извини… можно задать тебе вопрос?
Парень в шапочке опустил глаза на руку Грации, которая легла ему на грудь, и сощурился, мгновенно спрятав нос в шейном платке.
– В чем дело? – заволновался он. – Какого хрена тебе надо?
– Я хочу задать тебе один вопрос, только один. Пройди со мной на улицу, пожалуйста…
– В чем дело? Кто ты такая? О… какого хрена тебе надо?
Мягко, но решительно она схватила его запястье, пальцами левой руки стиснула локоть, улыбаясь ласково и любезно, чуть ли не завлекающе, и все же парень отпрянул и стал вырываться.
– Да откуда ты взялась? Какого хрена тебе надо? Пусти меня…
– На одну минутку, о'кей? Спокойно… от кого ты прячешься? Открой-ка лицо, сними шапку, покажи наушники… Матера! Саррина!
Грация повернулась ко входу, подняла руку, откидывая занавеску, и парень увидел пистолет:
– Эй, какого хрена ты тут делаешь с пушкой на боку? Ты кто, шпик?
Я слышу крики.
Чувствую движение слева от меня. Поднимаюсь, зову:
– Грация?
Протягиваю руки, пытаюсь нащупать ее, но Грации нет.
Слышу голос Одышливого:
– Будь умницей, Шейный Платок, будь умницей… не делай сам себе больно.
Слышу голос Ста Лир:
– Спокойно, ребята, спокойно… ничего не случилось!
И другой голос, срывающийся на крик:
– Ублюдок! Не трогай меня, ублюдок!
Слышу еще голоса:
– Да это полицейский! Ах, б…, это полицейский! Они забирают Джермано! Эти говнюки уводят Джермано!
Всеобщее смятение. Музыка умолкает. Я больше не слышу ни трубы, ни саксофона, только орущие голоса, быстрый шорох одежд, стремительный скрип подошв по бетону.
Потом голос Грации:
– Вот дерьмо! Это не плеер… это слуховой аппарат!
Почему он так на меня смотрит? Почему не сводит глаз?
Сидел себе рядом с девушкой, а потом вдруг уставился на меня. Смотрит, не отрываясь, прямо в лицо.
Кто он такой? Я не могу его хорошенько разглядеть в этой темноте, но знаю: он что-то против меня имеет.
Он смотрит на меня. Как-то странно смотрит. Подняв подбородок, чуть склонив голову, будто направляя взгляд не прямо на меня, а вкось. Смотрит сквозь меня. Внутрь.
Он по-прежнему смотрит на меня, и тогда я делаю шаг вперед, чтобы лучше разглядеть его, и замечаю, что глаза его закрыты, но даже так, с закрытыми глазами, он все пялится и пялится на меня, и я знаю, знаю, знаю: ему известно, кто я такой, он в состоянии разглядеть все светящиеся точечки, которые сверкают у меня на лице; он видит, как кожа у меня на лбу трескается, отстает, болтается, будто кусок резиновой пленки; видит, как кости носа выпирают, уродуя лицо, словно острый птичий клюв; видит даже колокола, колокола Ада, которые звонят у меня в голове.
Он так и смотрит на меня, так и смотрит внутрь и видит даже то существо, что ползает быстро-быстро у меня под кожей, поднимается и опускается под одеждой, проходит по руке до плеча, проскальзывает в грудь, раздувается в горле, перебегает на язык, жмет на губы, жмет, и жмет, и жмет, и тогда я открываю рот и показываю ему зверя, который у меня внутри, и зверь раздувает шею, как я, разевает пасть, как я, шипит и показывает язычок тому парню, что смотрит на меня, что все смотрит и смотрит внутрь с закрытыми глазами.
Потом я зажимаю рот руками и проглатываю все, что там есть, с сухим щелчком, проталкиваю в горло, глубже, глубже, глубже, с такой силой, что мне становится дурно.
И я удираю, бросаю только что зажженную сигарету, растаптываю ее и пробиваюсь сквозь толпу к запасному выходу.
Но перед этим еще раз хорошенько вглядываюсь в лицо того парня с закрытыми глазами, который способен заглянуть внутрь меня.
Кто ты?
Кто ты такой?
Кто ты такой?
Часть третья
HELL'S BELLS
«Иль ресто дель Карлино»
Болонья и Имола
НОВЫЙ ПОВОРОТ В РАССЛЕДОВАНИИ УБИЙСТВ УНИВЕРСИТЕТСКИХ СТУДЕНТОВ, ПРОЖИВАВШИХ ВНЕ ОБЩЕЖИТИЯ
Один-единственный киллер умертвил шестерых студентов
ТРУПЫ РАЗДЕТЫ ДОГОЛА И ИЗУВЕЧЕНЫ.
ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ УБИЙЦУ ПОД КОДОВЫМ ИМЕНЕМ ИГУАНА
Репортаж МАРИО ДЖИРЕЛЛЫ
Болонья. Хорошая новость: полиция ведет расследование и располагает достаточными данными, чтобы задержать преступника. Плохая новость: по Болонье разгуливает серийный убийца – в полицейских рапортах его называют Игуаной, – на счету которого по меньшей мере шесть убийств. Потребовались месяцы, чтобы сквозь завесу тайны, которой было окутано следствие, просочилась ужасная правда. Один человек убил шестерых юношей и раздел догола их трупы, вероятно, чтобы совершить какой-то непристойный, святотатственный ритуал.
Игуана убивает с особой жестокостью и скрывается в одной из тысяч квартир, где живут студенты, не причисленные к общежитиям. Трудно понять, почему следствие так долго не видело связи между шестью убийствами, рассматривая их как самостоятельные дела. Есть сведения, что следственная группа из Рима помогает в расследовании болонским полицейским. Так или иначе, охота на Игуану была объявлена неделю назад, когда комиссариат разослал по газетам фоторобот. Мы еще раз приводим на наших страницах этот портрет: не путать с фотографией опасного грабителя, который уже арестован. Нет, это монстр, до которого полиция еще не добралась, – Игуана.
Продолжение на странице 2 и 3
«Репубблика»
ШЕСТЬ УБИЙСТВ ЗА ПЯТЬ ЛЕТ
Киллер, убивающий студентов
АБСУРДНОЕ МОЛЧАНИЕ ГОРОДА
Наш специальный корреспондент ПЬЕТРО КОЛЛАРПИКО
Болонья. Шесть студентов университета были убиты за последние несколько лет. А их родные, друзья, соученики своим поразительным молчанием день за днем оберегали не тайну следствия, не свои личные переживания, а безопасность убийцы, Игуаны, как окрестил его убойный отдел, – того, кто за последние несколько недель нанес три удара, проникая в студенческие квартиры и оставляя после себя раздетые догола трупы.
Даже и сейчас официальное расследование не проводится. Комиссар, как бы абсурдно это ни звучало, «ничего не подтверждает и не опровергает». Полиция копается в личной жизни жертв, ищет мотивы убийств в сексе и наркотиках, будто этого достаточно, чтобы объяснить зверские расправы с университетскими студентами. Такое впечатление, что в Болонье сложился некий заговор молчания, «омерта», и тела юных жертв серийного убийцы похоронены и забыты.
Продолжение на странице 19
«Мессаджеро»
ОТ ОПРОВЕРЖЕНИИ К ВНУШАЮЩЕМУ ТРЕВОГУ СЛЕДУ
Тень серийного убийцы нависает над молодыми жертвами
МАРКО ГУЩИ
Наконец-то появилось нечто новое и вразумительное в расследовании по поводу страшной смерти молодых ребят, чьи тела были найдены раздетыми догола и изувеченными. После ряда опровержений, бесчисленных мер предосторожности и совершенно непонятного сопротивления, следствие вроде бы решилось выдвинуть версию, которая многим казалась наиболее вероятной: эти преступления дело рук серийного Убийцы. Способ совершения преступлений, общие черты, характерные особенности – все приводило именно к этой мысли. И так думали все, кроме полицейских следователей (со временем мы надеемся обнаружить причину подобного недомыслия). Зато вчера внезапно, неисповедимыми путями, какие можно сравнить лишь с неисповедимым упорством, с которым отрицалась гипотеза о маньяке-убийце, наступил перелом в расследовании. Кажется, этот новый этап даже удостоился чести получить кодовое название «Операция Игуана», хотя и не совсем понятно, что именно оно означает.
Продолжение на странице 19
«Унита»
ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЯМИ ПРОТИВ СТУДЕНТОВ УНИВЕРСИТЕТА В БОЛОНЬЕ СТОИТ СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА
Шесть жертв Игуаны
ВСЕ ТЕЛА БЫЛИ ОБНАРУЖЕНЫ РАЗДЕТЫМИ ДОГОЛА; ГОВОРЯТ О ЦЕННОМ СВИДЕТЕЛЕ
СТЕФАНИЯ ВИНЧЕНТИ
Три жертвы, один убийца. Одна рука нанесла удар шести студентам университета в Болонье, которые погибли один за другим на протяжении последних месяцев. Рука Игуаны, как называют следователи опасного маньяка, – классический пример серийного убийцы. Никаких официальных сведений, по правде говоря, не поступало: полиция и городские власти хранят строжайшую тайну, но некоторые данные просочились в печать, и теперь уже ясно, что преступления, ранее рассматривавшиеся как разрозненные и не связанные между собой, на самом деле представляют фрагменты большой, зловещей мозаики. Три последних эпизода имеют ряд общих черт, например: одна и та же разношерстная богемная среда, в которой живут университетские студенты, не приписанные к общежитиям, а также тот факт, что все жертвы были обнаружены совершенно раздетыми (подробность, которую следствие до сих пор скрывало). Но самое главное: Игуану может опознать свидетель, человек, который вроде бы явился очевидцем преступления и которого полиция содержит под постоянной охраной.
– Ну и кашу ты заварила, девочка моя.
Стиснув зубы, Грация шмыгнула носом: горло сдавило от подступающих слез, которые она всеми силами пыталась удержать. Она не сводила глаз со своих ног, обутых в ботинки, раскачивая ими взад и вперед, взад и вперед, иногда шаркая по полу; пялилась на них не моргая, ибо стоило на секунду зажмуриться или поднять взгляд на Витторио, как она тут же расплачется, а этого ей не хотелось. Так она и смотрела на свои ботинки, сидя на краю стола у компьютерного терминала Научно-исследовательского центра, болтая ногами и время от времени сглатывая слюну, чтобы не разреветься.
– Комиссар черный как туча. Ему не удалось убедить журналистов в том, что нет никакого киллера, убивающего студентов, и он представляет себе, какую веселую жизнь ему устроят родители этих ребят. Как раз сейчас он говорит по телефону с министром внутренних дел, который ему делает колоссальное вливание. И если говорить начистоту, я тоже не слишком-то рад всему этому, девочка моя.
Витторио шарил в открытом дипломате. Он стоял у окна, положив чемоданчик на каменный подоконник, и перебирал стопку дискет, едва касаясь их краев подушечками пальцев.
– Я, конечно, хотел, чтобы дело получило огласку, но не таким же способом. В контексте общей стратегии такой поток информации представляется избыточным и преждевременным. Теперь Алвау обделается со страху и будет наспех решать, что делать – продолжать ли расследование серии убийств, ввергнувшей в панику весь город, или гоняться за единичными убийцами, что гораздо проще.
Наконец он нашел нужную дискету и выдернул ее из ряда. Взял за уголок и стал ею постукивать по кончику носа, в задумчивости морща лоб.
– Я почти его поймала, – заявила Грация. По-прежнему не сводя глаз со своих ботинок, она шмыгнула носом и сглотнула, чтобы в голосе не ощущались слезы. – Я подобралась очень близко к нему.
Витторио кивнул. Сунул дискету в карман пальто, двумя пальцами оттянул кармашек внутри чемоданчика, вытащил оттуда расческу и причесался, глядя на свое отражение в оконном стекле.
– Да. Если Игуана в самом деле приходил в тот театр, ты подобралась к нему ближе, чем кто бы то ни было. Вот только накинулась не на того человека.
– Он был самым подозрительным! Боже мой, Витторио, ты бы его видел! Казалось, это он и есть!
Витторио положил расческу на место, пальцами расправил пряди на висках. Подошел еще ближе к окну, склонил голову, удовлетворенно кивнул. Только потом повернулся к Грации, взял ее за подбородок и заставил поднять лицо. Грация еще крепче сжала губы, втянула щеки.
– Послушай, я знаю, что ты молодец. Ты нашла свидетеля, ты догадалась, что Игуана меняет кожу; ты додумалась, что можно перехватить его звонки с помощью радиосканера… хорошая работа, девочка моя. Но хоть ты и молодец, а все-таки совсем еще юный инспектор, а я тебя здесь бросил одну, взвалив на твои плечи расследование, которого тебе не поднять.
Грация попыталась отвернуться, но Витторио держал ее крепко. Она быстро-быстро сморгнула, и слеза, одна-единственная, вытекла из уголка глаза и заструилась, горячая, к мочке уха.
– Наша группа совсем молодая и скорее консультативная, но мне бы хотелось превратить ее в подлинно оперативное подразделение, с опытными сотрудниками и конкретными следственными задачами. Для этого нужен успех, и поимка Игуаны могла бы таковым стать. Я хотел, чтобы моя упрямая, с животным инстинктом девочка добыла мне вескую улику в ходе осторожного расследования, не слишком обнаруживая себя. А ты заварила кашу – но ладно уж, все равно. Успокойся, девочка моя, придется мне поработать самому.
– Я возвращаюсь в Рим?
Витторио почти исчез за блестящей пеленой слез, но Грации все же удалось разглядеть, как он снова подходит к окну, чтобы поправить прядь, выпущенную на лоб.
– Нет. Только не показывайся нигде, пока не улягутся страсти. Главное, сторонись комиссара. Если твоего слепого еще не отвезли домой, то он дает показания в сыскном отделе. Может быть, тебе удастся еще что-нибудь из него выжать.
Витторио носком туфли тронул ее ботинки и легонько шлепнул по подбородку.
– Ну же, бодрее, девочка моя! – воскликнул он и тут же пробормотал, согнув руку и глядя на часы: – Вот черт, через пять минут у меня интервью на Ти-джи-один, потом в радионовостях – и это только начало. – И он вышел из комнаты, в последний момент пригнувшись под каменной аркой.
Грация, не разжимая губ, снова шмыгнула носом; подбородок у нее задрожал. Она закрыла лицо руками, согнулась в три погибели и заплакала, стараясь не рыдать слишком громко.
Ай-й.
Внезапная боль среди непроглядной тьмы, которая меня окружает. Сделав шаг, я стукнулся бедром обо что-то твердое, неподатливое и чуть не упал.
Опускаю руки, чувствую под ладонями холодную гладкую поверхность крыла автомобиля. Пальцы скользят, определяя, где заканчивается бампер, и я, прихрамывая, обхожу машину. Потом замираю, не отрывая руки от металла. Раздумываю, совсем упав духом.
Двор этого дома, я знаю, маленький, квадратной формы. Под ногами скрипит гравий, но через пару шагов я должен почувствовать твердую, прочную поверхность асфальта перед ступеньками, ведущими к крыльцу. Но вот этой машины я не ожидал.
А вдруг тут стоит еще одна? Или велосипед прислонен к поребрику? Или еще что-то лежит на земле?
Я прислушиваюсь.
Только шум машин на улице, за моей спиной, за пределами внутреннего дворика жилого дома.
Я принюхиваюсь.
Запах гнилого банана из мусорного ящика слева.
Я отрываюсь от автомобиля. Вытягиваю ногу, пробую носком гравий впереди себя. Протягиваю руки, растопырив пальцы; шарю вокруг, чуть ли не царапаю воздух. Делаю шаг, но что-то движется впереди, и я резко подношу руки к лицу, защищаясь. Нет, ничего нет, – может быть, пролетела муха.
Делаю еще шаг.
И еще.
Чувствую под ногами бортик пешеходной дорожки, наклоняюсь вперед, пытаюсь нащупать стену. Нахожу ее, приваливаюсь со вздохом облегчения. Продвигаюсь вперед мелкими шажками, почти касаясь щекой пыльной штукатурки. Ребром ладони ударяюсь о выступающий край низкого карниза; боль пронизывает руку до локтя.
– Вам помочь?
Женский голос, справа. Рука касается плеча, скользит вниз, к запястью. Другая рука подхватывает за локоть, поддерживает заученным движением.
– Осторожно, ступеньки. Не беспокойтесь, я вас проведу… я ведь привыкла, знаете ли. Мой сын тоже слепой.
Я позволяю себя вести.
Я хотел пройти через двор с закрытыми глазами – я видел, как это делает тот парень, который смотрит сквозь меня, внутрь; тот, которого я проследил до самого его дома позавчера вечером. Теперь, думаю, следует еще немного подержать глаза закрытыми, несмотря на то, что веки чешутся и нестерпимо хочется их распахнуть.
– Я вышла встретить моего сына, он вот-вот вернется, – говорит женщина, – но с удовольствием помогу и вам. Моего сына зовут Симоне. Вы не знакомы с ним?
– Симоне? – повторяю я и протягиваю руку, чтобы дотронуться до двери, которую она передо мной открывает. – Конечно, я с ним знаком. Даже очень хорошо знаком. Собственно, я к нему и пришел.
– Симоне Мартини? Ах, тот слепой… он ушел с четверть часа тому назад. Его повез домой Кастаньоли, который закончил дежурство.
Развалившись в кресле, опершись коленом о край стола, агент не сводил с нее глаз. Грация шмыгнула носом и провела тыльной стороной ладони про щекам, все еще липким и влажным.
– Окажи мне любезность: позвони Мартини и сообщи, что я сейчас выезжаю к нему домой.
– Как скажешь… только надо подождать, пока погаснет красная лампочка. Другой отдел занимает линию.
Грация сунула руки в карманы куртки и прислонилась к шкафу. Опустила глаза, уставилась себе под ноги, чувствуя пристальный взгляд агента.
– Насморк, а?
– Насморк.
– Хочешь салфетку?
– Не надо.
В отделе работало радио. Маленький приемник на письменном столе, с короткой антенной, склоненной к корпусу. Из овального репродуктора с шипением вырывался искаженный, надоедливый голос, то и дело заглушаемый помехами, от которых агент морщился и вздыхал. Но вот наконец он протянул руку, придержал антенну, и голос стал доноситься яснее, по-прежнему тусклый и немного искаженный, но четкий.
– Мы спросим у доктора Полетто, начальника отдела, который специально занимается выявлением серийных убийц…
– Еще один паразит, – заявил агент. Он разжал пальцы, и мощные сплошные помехи снова заполнили эфир, заглушая голос Витторио. Агент опять взялся за антенну со словами: – Не могу же я так и сидеть весь день, – потом медленно-медленно расцепил пальцы, и помехи вернулись, но не такие сильные.
– Мы проводим расследование в широком спектре, не пренебрегая никакими гипотезами. Мое личное мнение таково, что Игуана существует, здесь, сейчас. И мы его поймаем.
– А что по поводу задержания юноши из независимых? Не станет ли это очередным делом Карлотто? Ведь он идеальный подозреваемый, уже привлекавшийся за политические взгляды?
– Спасибо за вопрос. Дело Карлотто тут ни при чем, и, насколько мне известно, независимого уже отпустили. Имела место всего лишь оплошность молодого, чрезмерно импульсивного инспектора…
– Вот молодец! – Агент поднял трубку, потому что красная лампочка, все время мигавшая на аппарате, только что погасла. – Так у них заведено… посылают вперед какого-нибудь злополучного подчиненного, потом вешают на него всех собак, а сами остаются чистенькими. Какой номер?
Грация продиктовала цифры, покусывая щеку, по-прежнему глядя в пол. Она старалась не слушать голос Витторио, с трудом пробивающийся сквозь помехи, заглушаемый зычным басом агента, который говорил по телефону.
– Если муниципалитет сочтет это целесообразным, я готов возглавить расследование и возложить на себя всю ответственность… но сейчас я не могу делать заявления, не относящиеся к моей компетенции…
– Квартира Мартини? Уголовная полиция. Инспектор Негро хочет предупредить, что заедет сегодня к вам, чтобы переговорить с…
– Да, сегодня наш отдел имеет статус консультативного, но я убежден, что необходимо…
– Ну… он уехал отсюда минут двадцать назад, но в эти часы на улицах всегда пробки. Так или иначе, инспектор скоро приедет, в случае чего она подождет.
– Почему Игуана? Это моя догадка. Знаете, я подумал, что…
– Не за что. Всего хорошего.
Грация моргнула, стиснув руки на груди, стиснув губы, даже зубы стиснув. Веки, все еще влажные, горели огнем. Успокойся, девочка моя: придется мне поработать самому.
– Твой слепой еще не доехал, – сообщил агент. – Дома беспокоятся, отчего он так запаздывает… еще бы, ему уж и так досталось. Но я сказал тому типу, чтобы он не волновался, потому что… Да что за черт…
Грация развернулась и бросилась к столу так стремительно, что агент откинулся на спинку кресла и заслонил рукою лицо, словно ожидая удара. Голос Витторио окончательно сгинул в густых, непрерывных помехах.
– Ты сказал тому типу? Какому типу?
– Откуда мне знать…
– Кто подходил к телефону?
– Откуда мне знать, черт возьми? Какой-то мужчина, может быть, парень. Какого хрена, инспектор… кто-то, кто там был.
Сладкий запах лимона и едкий – растворителя. Кожа заднего сиденья мягкая и чуть-чуть прилипает к ладоням, если ее погладить. Суперинтендант Кастаньоли, наверное, совсем недавно отдавал машину помыть.
Вокруг меня – звучный, мерный рокот мотора, он усиливается, когда мы устремляемся вперед, но очень скоро затихает. Нет, мне не нравится ездить в автомобиле. Движешься, но при этом не шевелишься. Мне не нравится.
– У вас есть радио? – спрашиваю я, потом мотаю головой, услышав щелканье кнопки еще до того, как меня захлестнул зеленоватый шелест программы новостей.
– Мы благодарим доктора Полетто, руководителя группы по анализу серийных преступлений…
– Да нет, я имел в виду рацию. Она есть в этой машине?
– Нет, нету. Это не служебная машина… это моя личная. Я закончил дежурство, и поскольку нам по пути… Но у меня есть коротковолновой передатчик… я радиолюбитель. Устроит?
Жаль. Мне бы хотелось послушать, как переговариваются полицейские, вживую, не через сканер. Прямо из машины, непосредственно, как ту музыку в Альтернативном театре. Даже, может быть, ответить на чей-то вызов, и пусть где-то там, в эфире, кто-то меня услышит…
– Черт, тут пробка, – бормочет суперинтендант Кастаньоли, передавая мне микрофон радиопередатчика. – Вот скотство… снова красный.
Грация наклонилась вперед и вытащила из-под сиденья синюю мигалку. Положила ее на колени, одной рукой опуская окошко, а другой вставляя штепсель в розетку для зажигалки. За мгновение до того, как машина резко дернулась с места, забросила чертов прибор на крышу и рухнула на сиденье.
Матера резко затормозил при выезде со стоянки на площади Рузвельта, на пятистах метрах улицы Дзекка набрал скорость до ста двадцати, потом снова притормозил и на чуть меньшей скорости резко, едва не завалившись набок, свернул на Уго-Басси под яростный рев сирены. Одной рукой, рывками, он переключал передачи, другой намертво вцепился в руль, и ремень безопасности натянулся, врезавшись в его массивное тело. Грация вообще не успела пристегнуть ремень, она так и подскакивала с пряжкой в руке, болтаясь между дверцей, приборной доской и сиденьем. Вытянув ноги, она вжалась в спинку, когда Матера опять затормозил перед автобусом и вывернул налево, идя на обгон, близко-близко к длинному борту. Подрезав автобус, свернул на улицу Маркони: шофер, плешивый парень с клочком волос на подбородке, жал на клаксон, беззвучно ругаясь.
Грация стиснула зубы, еще сильней вжалась в сиденье, поставив ноги на приборную доску; одной рукой она держалась за ручку над дверцей, а другой вцепилась в пояс безопасности. Она уже забыла это нестерпимое ощущение щекотки, от которого под кожей все горит, этот выброс адреналина, от которого прерывается дыхание. Как в те времена, когда она несла патрульную службу, Грация смотрела в ветровое стекло, следила, как остаются позади машины, обгоняемые Матерой; как пешеходы жмутся друг к другу на островке безопасности, пропуская их; как мелькают в боковом окошке велосипеды, – смотрела вперед и в стороны, ни о чем не думая. При выездах на кражу в девяти случаях из десяти по радио передавали отбой еще до того, как они прибывали на место, и напряжение спадало так резко, что она себя чувствовала совершенно опустошенной. Как бы она хотела, чтобы и сейчас, в этой машине под синей мигалкой, прозвучал сигнал отбоя. Голос по радио, который сказал бы: Успокойся, ничего не случилось, Симоне в безопасности, не волнуйся, девочка моя.
– Вот дерьмо! – громко выругалась Грация, когда Матера затормозил с визгом перед двойным рядом машин, запрудивших улицу. – Ты ведь знал, что творится на дорогах!
Матера не ответил. Он переключил передачу, мотор истерически взвыл, а Матера выехал на встречную полосу и до отказа вдавил педаль акселератора.
Сирена приближается на полной скорости, откуда-то сзади. Настигает нас и обгоняет с желтым воплем, от которого пробирает дрожь.
– И куда гонишь, мать твою! – говорит Кастаньоли, дважды нажимая на клаксон. – Тише едешь – дальше будешь!
В начале улицы Коста пробка у светофора была такая плотная, что, сколько Матера ни жал на клаксон, машинам не удавалось расступиться и дать ему дорогу. На встречной полосе разворачивался грузовик, преграждая путь, и Грация отстегнула пояс, нырнула под спутанный провод мигалки и выскочила из машины.
Она побежала, стуча подошвами по мостовой, напирая на носки для большей скорости, сжав кулаки и работая локтями, как поршнями, взад и вперед, взад и вперед. Обгоняла пешеходов, которые смотрели ей вслед, и читала номера домов, выведенные на дверях: 11…13…15…17; читала вполголоса, запыхавшись: 19…21…23, нагнувшись вперед: 25…27 нумерация продолжается. На бегу свернула в подворотню, ведущую во внутренний дворик; не рассчитав, врезалась в противоположную стену, ухватилась за бампер припаркованной машины, ухитрилась не упасть и побежала по скрипучему гравию к парадной. Там на секунду остановилась, согнулась, опершись о колени, всего на одну секунду, чтобы перевести дух, потом резко выпрямилась, расстегнула молнию на куртке и вытащила пистолет.
Дверь, к которой вели две ступеньки, не была заперта. Грация распахнула ее, толкнувшись в матовое стекло, и вбежала внутрь.
Лестница поднималась ко второму этажу, потом, загибаясь, вела к следующему и пропадала в высоте.
Тяжело дыша, Грация зашагала наверх. Она держала пистолет у бедра на случай, если кто-нибудь выйдет.
Квартира Симоне, третий этаж. Дверь светлого дерева, медная табличка с гравировкой Мартини, под ней – колокольчик. Приоткрыта.
Грация убрала со лба волосы, слипшиеся от пота. Пот, противный, холодный, струился по спине, футболка прилипала к коже. Толкнув дверь, Грация распахнула ее.
Коридор в квартире Симоне. В глубине – лестница, ведущая в мансарду. Справа – дверь на кухню. Слева, чуть ближе, – в гостиную. Все приоткрыты.
– Симоне? – позвала Грация. – Синьора Мартини?
Дверь, ведущая на лестницу, шелохнулась. Внезапно, стремительно пришла в движение; с резким щелчком захлопнулась.
Клац!
Грация вздрогнула, издав сдавленный крик, почти рыдание, и подняла пистолет. Щелкнула затвором и, чувствуя, как неистово колотится сердце, надавила на дверную ручку.
Лестница, ведущая в мансарду Симоне. Узкая, крутая, почти вертикальная, с латунными перилами вдоль стены. Над деревянными ступеньками – дверь в мансарду. Закрытая.
