Текст книги "Навек с любимым"

Автор книги: Карла Кэссиди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

– До завтра, – сказала Фрэнсин Бетти Джин, направляясь к выходу из ресторана.

Идя к машине, она поглаживала карман, где лежали полученные за день чаевые. Она уже неделю работала в ресторане, и вместе с тем, что лежало в столе ее спальни, у нее набралось уже больше трехсот долларов. Неплохо, мысленно поздравила она себя.

Слава Богу, что дела в ресторане шли довольно живо, да и посетители не скупились на чаевые. И что больше всего удивляло Фрэнсин, так это то, что ее радовала работа, нравились эта вечная суета с клиентами и физические нагрузки, от которых она слишком уставала, чтобы по ночам грезить о чем-либо.

Фрэнсин поражало и то, что Грэтхен и Поппи прекрасно ладили друг с другом. Поппи дважды брал девочку на рыбалку, он поручил ей кормить и поить кроликов, и она с радостью выполняла свои обязанности.

С одной стороны, Фрэнсин не могла не нарадоваться тому, что Поппи прекрасно справлялся с заботами о малышке, пока она работала. С другой стороны, ее раздражали перемены в характере Поппи, он почему-то перестал быть вечным брюзгой, угрюмость которого терроризировала Фрэнсин в детстве.

Она помнила, как маленькой девочкой никак не могла заставить Поппи полюбить себя. И обижалась, что старик оказался способен дать ее ребенку то, что не мог дать ей самой.

Опустив окно машины, она мысленно перенеслась от Поппи к Трэвису. Из-за напряженного графика в ресторане они мало виделись на прошлой неделе. Пару раз по вечерам он приходил к ним, но все время сидел с Поппи на крыльце, а Фрэнсин тем временем не выходила из дома.

Она думала, что у нее остановится сердце, когда он спросил об отце Грэтхен. Уворачиваясь от его вопросов, она все время терзалась чувством вины. И понимала, что должна была сказать ему, что та единственная ночь страсти, случившаяся в их жизни несколько лет назад, подарила ей дочь. Однако ей казалось, что она имеет достаточно веские причины, чтобы не говорить ему об этом.

Я ведь не собираюсь оставаться в Купервиле, и ему незачем знать, что он отец. Если бы он хотел иметь со мной общее будущее, если бы он хотел, чтобы я осталась, он попросил бы меня об этом в ту последнюю ночь, когда мы любили друг друга. Мы могли бы начать вместе строить жизнь.

И кроме того, Трэвису хватало обязанностей: ему приходилось ухаживать за больной матерью и младшими сестрами. Зачем ему было брать на себя лишний груз ответственности. Впрочем, это теперь не имеет значения. Прошло слишком много времени. Для чего сейчас раскрывать ему этот секрет? Правда лишь осложнит всем нам жизнь.

Въехав на дорожку, что вела к их дому, Фрэнсин отогнала от себя печальные мысли. Я не могу ничего изменить в наших отношениях с Трэвисом. Да и Поппи убежден, что дареному коню в зубы не смотрят. Я и так благодарна, что он добр к Грэтхен, а Грэтхен без ума от своего прадеда.

Она поставила машину во дворе; и теплое ощущение родного дома овладело ею, едва она увидела поджидавших ее на крыльце Поппи и Грэтхен.

– Привет, мамочка! – Грэтхен слетела со ступенек и бросилась к ней в объятия.

– Привет, дочурка! Как провела день? – ответила Фрэнсин, подхватив девочку на руки и направляясь к крыльцу.

– У нас был прекрасный день, – затараторила Грэтхен. – Мы поймали двух больших сомов, я видела змею, и смотри… – она указала на конуру Красотки, выкрашенную в ярко-красный цвет, – мы только что закончили красить. Правда, красиво?

– Великолепно. – Фрэнсин посмотрела на Поппи. Лицо его разгорелось от жары, и морщины казались более глубокими, чем обычно. Он запачкал себе щеку красной краской. – У тебя усталый вид, – заметила она.

– Я и правда устал.

– Ты ведь не собирался ее красить.

Дед нахмурился.

– Мисс Фасолинка едва не замучила меня до смерти. По ее глубочайшему убеждению, собачонка должна иметь красный домик.

Грэтхен засияла и села рядом с Поппи на качели.

В глазах старика блеснули любовь и огромная привязанность к внучке, и сердце Фрэнсин болезненно сжалось.

– Пойду-ка я приготовлю ужин, – сказала она, стремясь как можно быстрее снять униформу и переодеться во что-нибудь более прохладное и удобное.

В спальне она спрятала деньги в ящик стола, потом переоделась в просторный сарафан, завязала длинные волосы в хвост, радуясь, что может убрать тяжелые пряди с шеи, и пошла на кухню, чтобы соорудить что-нибудь на ужин.

Час спустя, когда они как раз заканчивали есть, в кухню вошел Трэвис.

– Я почувствовал запах кофе еще у себя дома, – сказал он, показывая на стеклянный кофейник, стоявший на плите.

– Вот твоя чашка, – сказал Поппи, отодвигая в сторону пустую тарелку.

– А почему бы вам не выпить кофе на крыльце, пока я вымою посуду? – предложила Фрэнсин.

Она не хотела, чтобы Трэвис оставался на кухне: исходивший от его тела запах свежести и прохлады будоражил ее, а темный, притягательный взгляд его глаз раздражал, заставляя чувствовать себя крайне неуютно.

– Хорошо, – сказал Поппи и встал из-за стола.

– Трэвис, а мы сегодня покрасили домик Красотки! – сообщила Грэтхен. Она схватила Трэвиса за руку. – Пойдем, посмотрим, какой он стал красивый!

– Иди, пусть она тебе покажет, – обратился к Трэвису Поппи. – А я принесу кофе.

Трэвис и Грэтхен исчезли за дверью, а Фрэнсин занялась мытьем посуды. Они с Поппи заключили соглашение, что будут по очереди готовить и мыть посуду после вечерней трапезы. Сегодня была ее очередь.

– Этому парню самому пора иметь детей, – заметил Поппи.

Фрэнсин пристально поглядела на него: ей показалось, что он пытается дать ей понять, что знает о ее секрете. Он стоял в дверном проеме и смотрел на Трэвиса и Грэтхен, и Фрэнсин решила, что это было лишь простым невинным замечанием.

– Если верить Бетти Джин, то половина женщин в городе желают соединить с ним судьбу, – ответила Фрэнсин.

– Может быть, но он, похоже, никем не интересуется. – Он отошел от двери и налил две чашки кофе. – А почему бы и тебе не налить себе кофе и не посидеть с нами, когда ты все здесь закончишь?

Фрэнсин удивленно посмотрела на него.

– Может, и посижу несколько минут, – согласилась она.

Он кивнул, а потом исчез за дверью. Фрэнсин поглядела ему вслед. Неужели дед захотел побыть в ее обществе?

Трэвис говорил, что Поппи, вероятно, изменился за эти пять лет. Фрэнсин даже думать об этом не желала. Для меня, что бы он ни предложил, будет слишком поздно и слишком мало. Разве не так?

Она быстро покончила с посудой и вышла с чашкой кофе на крыльцо. Поппи сидел в качалке. Трэвис растянулся в шезлонге. Грэтхен играла с Красоткой, пытаясь научить щенка приносить палку.

Фрэнсин опустилась на верхнюю ступеньку крыльца и прижалась головой к перилам. Был прекрасный вечер. Свежий ветерок разогнал дневной жар и принес ароматы цветущих растений.

Грэтхен, очевидно устав бегать за палкой, присела рядом с матерью на ступеньке.

– Что скажешь, крошка? – Фрэнсин смахнула прядь темных волос со лба дочурки.

– Мамочка, ты поиграешь со мной?

– Во что? – спросила Фрэнсин.

– Не знаю. – Грэтхен задумчиво насупилась. – В какую-нибудь смешную игру. – И тут ей в головку пришла идея, и личико ее загорелось. – Я знаю… почему бы нам не поиграть в прятки?

– О, милая, я не думаю, что кто-нибудь захочет играть в прятки, – ответила Фрэнсин.

– Но ведь это так весело. Ну пожалуйста! – принялась упрашивать Грэтхен.

Поппи поставил рядом с собой кружку.

– Я думаю, что у меня хватит силенок поиграть с вами в прятки.

Грэтхен вскочила и обняла старика.

– О, Поппи, я знала, что ты – самый лучший дедушка во всем мире! – воскликнула она.

Поппи нахмурился и прочистил горло.

– Ты просто замучишь нас до смерти, пока мы не начнем с тобой играть.

Трэвис встал и непринужденно улыбнулся.

– Я должен предупредить тебя, Грэтхен. Я самый лучший прятальщик в мире. Много лет назад, когда мы с твоей мамой играли в прятки, у нее уходило много часов, чтобы отыскать меня.

Грэтхен широко раскрыла глаза.

– Вы с мамой играли в прятки?

Трэвис кивнул, задержав взгляд на Фрэнсин, и в его глазах она заметила воспоминания о тех беспечных детских забавах. Фрэнсин улыбнулась ему в ответ, на миг позволив и себе насладиться ушедшим прошлым.

– Если мне не изменяет память, я тоже не была растяпой, когда дело доходило до поиска укромных мест, – ответила она ему.

– О, нам будет так весело! – Грэтхен подпрыгивала и хлопала в ладоши от возбуждения. – Ну ладно. Я буду водить и стану считать до ста, а вы, ребята, прячьтесь.

Она забежала за большое дерево в саду, плотно зажмурила глаза и начала считать. А взрослые, не теряя времени, бросились врассыпную с крыльца. Поппи направился в сарай, Фрэнсин же, оглядевшись, пыталась найти более подходящее место. Неподалеку рос большой дуб, но, побоявшись, что на него в первую очередь обратит внимание Грэтхен, Фрэнсин продолжила поиски.

Кукурузное поле – вот то, что надо! Зная, что высокая кукуруза – отличное место, где почти невозможно друг друга найти, она быстро побежала по узким междурядьям, пока не исчезла из виду. Девочка пропускала некоторые числа и уже добралась до сорока.

– Сорок два… сорок восемь… – считала Грэтхен, и Фрэнсин подумала, что ей надо бы позаниматься с девчуркой, чтобы та лучше запомнила цифры.

– Великие умы всегда мыслят одинаково.

Она подпрыгнула: Трэвис стоял рядом с ней. Макушку его украшали шелковистые волоски кукурузы. Она, усмехнувшись, сняла у него с головы шелковистую прядь.

– Сдавайся, халтурщик. Я первая прибежала сюда.

– Поле большое, здесь наверняка хватит места для нас обоих.

Однако, когда он приблизился к ней, Фрэнсин почувствовала, что поле как-то неожиданно сжалось, став совсем маленьким. Он стоял настолько близко, что она ощущала его запах: запах свежести, аромат мятного мыла и легкого терпкого одеколона.

Она хотела убежать, найти другое место, где нельзя было бы ощущать близость его тела.

– Спрятались вы или нет… я иду! – закричала из-за дерева Грэтхен, и Фрэнсин, поняв, что, если сейчас она тронется с места, Грэтхен заметит движение в кукурузе, вместо этого опустилась на землю.

Трэвис сделал то же самое и улегся так близко к ней, что она ощутила исходивший от его тела жар. Фрэнсин тут же села, пытаясь хоть как-то отдалиться от него. Она нахмурилась, а Трэвис между тем сел рядом, тесно прижав бедра к ее ногам.

– Ты помнишь ту ночь, когда мы спрятались на кукурузном поле, а Поппи, проклиная тебя, бушевал из-за твоих отметок? – спросил Трэвис.

Несмотря на то что ее смущала его близость, Фрэнсин не могла удержаться от улыбки при этом воспоминании.

– Ты помнишь, как он был зол? Я думала, он поймает меня и спустит с меня шкуру!

– Он знал, что ты достаточно умна, чтобы учиться гораздо лучше, – заметил Трэвис, глядя на нее добрыми глазами.

– Так оно и было, – легко согласилась она.

Он нагнулся к ней ближе и обдал ей щеку своим теплым дыханием.

– Тогда я в первый и единственный раз увидел, как ты плачешь. – Кончиком пальца он нежно, – как перышком, провел у нее по щеке. – По лицу твоему стекали большие, прозрачные слезы, и я хотел закричать, наорать на Поппи за то, что он заставил тебя так плакать.

У Фрэнсин быстро забилось сердце, а во рту пересохло. Она понимала, что ей лучше бы сбежать от Трэвиса, не позволять ему трогать ее, да еще так ласково и откровенно. Но она не могла. Она словно застыла на месте, плененная его близостью.

– Ты так боялась, что Поппи отошлет тебя обратно. И часами плакала у меня на руках.

Фрэнсин слегка кивнула головой, мечтая о том, чтобы он убрал с ее щеки руку, и одновременно желая, чтобы он этого не делал.

– Я подумала, что в конце концов слишком сильно оттолкнула его от себя. – Фрэнсин закрыла глаза, припоминая, какие чувства овладевали ею в ожидании вспышки гнева Поппи.

В такие моменты она понимала, что, хотя и ненавидела свою жизнь здесь, с Поппи, сама мысль о том, что ей пришлось бы жить где-нибудь в другом месте, казалась ей еще более ужасной. А иногда она думала, что, если ей придется жить без Трэвиса, она погибнет. Теперь она знала, что это не так.

– Фрэнсин. – Голос его прозвучал тихо, и когда она открыла глаза, то сразу поняла, что он собирается ее поцеловать. Но да поможет мне Бог, я сама этого хочу!

Губы его коснулись ее губ, сначала робко, а потом все более страстно. Сладкие, знакомые ощущения ворвались в нее, пробуждая страсть и желание. Последние пять лет она провела, пытаясь забыть его жаркие поцелуи, обжигающие прикосновения. Но один-единственный поцелуй перевернул в ней все, возвратив прежние ощущения. Ее затопили воспоминания о той незабвенной ночи, когда они любили друг друга.

Он теребил пальцами ленточку, что связывала ее волосы. Наконец ему удалось их распустить; густые пряди рассыпались по спине. Зарыв в них лицо, он вдыхал этот сладостный аромат.

– Поппи, я тебя нашла! – как сквозь туман до сознания Фрэнсин долетел восторженный смех Грэтхен, и она отшатнулась.

Взгляд Трэвиса был переполнен жадной, ненасытной страстью, как тогда, много лет назад. Ее испугало, что страсть по-прежнему не оставляла их, несмотря на расстояние и время. Они и тогда не могли насытиться любовью, и, уж конечно, не могли позволить себе этого сейчас.

– Поппи водит, Поппи водит! – вопила Грэтхен.

– Не надо тебе было этого делать, – тихо произнесла Фрэнсин, подняв руку и коснувшись своих губ.

В темных, бездонных глазах Трэвиса промелькнули задорные искорки.

– Я знаю. – Потом он поднялся и побежал к крыльцу, где уже стояли Грэтхен и Поппи.

Фрэнсин еще несколько мгновений сидела в зарослях кукурузы, пока сердце ее не успокоилось и дыхание не восстановилось. Она заметила на земле свою ленту и поспешно стянула волосы в привычный хвост.

Обретя наконец душевное равновесие, Фрэнсин поднялась и медленно пошла туда, где ее ждали остальные.

Они еще три раза сыграли в прятки. Фрэнсин уже более осторожно выбирала для себя укромные места, чтобы не столкнуться ненароком с Трэвисом. Тут наступили сумерки, и дальше играть стало невозможно.

* * *

– Пора мыться и спать, – сказала Фрэнсин Грэтхен.

– Да, и мне уже надо домой, – спохватился Трэвис.

– До свиданья, Трэвис, – сказала Грэтхен и потянула его вниз, чтобы поцеловать в щеку. – Мы еще будем играть, и я найду тебя, где бы ты ни спрятался.

Он засмеялся и нежно коснулся кончика ее носа.

– До свиданья, дорогая. Крепко спи, и пусть не кусают тебя комары!

Грэтхен засмеялась. Трэвис выпрямился и посмотрел на Фрэнсин.

– Доброй ночи, Фрэнни.

Она кивнула; он вышел, забрался в свой пикап. Фрэнни! Никто, кроме Поппи и Трэвиса, не называл меня так, с тоской в сердце подумала Фрэнсин. Она следила за огнями его грузовика и оставалась на крыльце, пока он не вошел в дом и в гостиной не зажегся свет.

Думает ли он сейчас обо мне? О нашем поцелуе? Почему, ну почему он поцеловал меня? И почему я позволила ему сделать это? Она повернулась и вошла в дом. Поппи уже исчез в своей спальне, а Грэтхен готовилась к купанию.

Час спустя Фрэнсин уложила приятно пахнувшую, чистенькую Грэтхен в постель. Потом присела на край кроватки и погладила дочку.

– Спокойной ночи, дорогая, – сказала она.

Грэтхен взглянула на маму сквозь полуопущенные ресницы.

– Как здорово было играть в прятки, правда, мамочка?

– Очень здорово, – ответила Фрэнсин.

– А мы можем остаться здесь навсегда, мамочка? Мне здесь нравится. Я люблю Поппи и дядю Трэвиса.

– Дядю Трэвиса?

Грэтхен хитро улыбнулась.

– Я решила притвориться, что он – мой дядя. Мне он ужасно нравится.

– А ты не будешь скучать по Нью-Йорку и всем твоим друзьям в детском саду?

Гретхен задумчиво сморщилась.

– Да, я буду по ним скучать, но мне здесь нравится больше, чем в Нью-Йорке.

Фрэнсин нагнулась и поцеловала ее.

– Теперь засыпай. Уже поздно. Мы завтра с тобой поговорим.

Грэтхен кивнула и закрыла глаза. Фрэнсин вышла из комнаты. Ее смутил этот разговор. Я не хотела бы, чтобы Грэтхен здесь понравилось. Ведь это только все осложнит.

Она вышла на крыльцо, где уже полностью царствовала ночь. Сев на кресло-качалку, она поднесла пальцы к губам, вспоминая поцелуй, которым они обменялись с Трэвисом. Нельзя, чтобы это повторилось вновь. Не хочу, чтобы Трэвис проник в мое сердце. Больше, чем когда-либо, она понимала, как важно для нее сейчас собрать деньги и уехать… уехать прежде, чем сердце ее снова будет разбито.

* * *

Трэвис соскочил с дивана и схватил трубку звонившего телефона.

– Алло?

– А, ты дома. Я пыталась дозвониться раньше, но никто не брал трубку. – Голос Сьюзи доставил ему несказанное удовольствие.

– Я был у Поппи, – объяснил Трэвис. Он перенес на диван телефон и уселся поудобнее.

– О, да, я слышала, Фрэнсин приехала в город.

– Да.

– Итак?

Трэвис почувствовал в голосе сестры нетерпеливые нотки.

– Что «итак»? – раздраженно спросил он.

После своего недавнего замужества сестра, похоже, назначила себя его личной свахой.

– Итак… ты уже видел ее? Остались ли между вами какие-нибудь искорки чувства?

Искорки? – усмехнулся про себя Трэвис. Черт побери, я почувствовал шквальный огонь, а не искорки, когда целовал Фрэнсин. Однако он никому не собирался в этом признаваться, особенно своей доброй, чрезмерно любопытной младшей сестренке.

– Сьюзи, это все в прошлом. Фрэнсин и я – мы были просто чокнутыми детьми.

Сьюзи так громко вздохнула, что было слышно даже по телефону.

– Я просто подумала… понадеялась…

– Да ну, не надо, – перебил ее Трэвис. – Фрэнсин приехала сюда ненадолго, отдохнуть. Она занята карьерой. У ее ног весь Нью-Йорк. А в этом городе, я уверен, полно всевозможных умных, респектабельных мужчин, которые могут повести ее в модные рестораны, на постановки на Бродвее. И ей, конечно же, никакого дела нет до простого фермера. – Почему-то от одной мысли об этих городских пижонах, встречающихся с Фрэнсин, сердце у него болезненно сжалось.

– Трэвис, для меня ты всегда будешь больше, чем простой фермер, – мягко пожурила его Сьюзи. – Для меня ты всегда был героем.

Он улыбнулся, от слов сестры по всему телу растеклось тепло. Уж я-то никогда не считал себя героем. Я просто человек, который занимается своим делом, делает то, что считает нужным для своей семьи и для тех, кого любит. Однако мне ясно одно: я буду настоящим глупцом, если забуду, что я – простой фермер, довольный своей неприхотливой жизнью. Этого было недостаточно для Фрэнсин пять лет назад… и уж тем более мало будет сейчас.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Фрэнсин протерла стойку и посмотрела на часы. Девять тридцать. Еще тридцать минут, и можно будет повесить на дверь табличку «Закрыто» и поехать домой.

Бетти ушла двадцать минут назад, объявив, что здесь слишком мало народа, чтобы торчать тут обеим. Весь вечер в ресторане практически не было посетителей, и Бетти объяснила Фрэнсин, что так всегда бывает по средам.

Когда всё столы и стойки были протерты, Фрэнсин налила себе чашку кофе, усевшись на табурет в конце стойки.

Из кухни доносился шум: там повар Бенни Уолтон мыл посуду. Он несколько минут назад закрыл гриль, сказав Фрэнсин, что если вдруг кого-то принесет в столь поздний час, то ему придется довольствоваться десертом и напитками.

Она медленно потягивала кофе. Ей трудно было поверить в то, что вот уже две недели она находилась дома. Работа в ресторане и занятия с Грэтхен занимали все ее время, и дни пролетали так быстро, что даже становилось немного страшно.

Иногда в ресторан приезжали ее бывшие одноклассники, которые удивляли Фрэнсин своим дружелюбием. Очевидно, в их глазах она сделала большую карьеру, стала известной актрисой. О ее незначительной роли в мыльной опере они говорили с забавной смесью зависти и благоговения.

Все это казалось Фрэнсин странным: она до сих пор помнила, как многие из них жестоко преследовали ее: «ноги-зубочистки», «тощая сиротка». Больше, чем кто-либо другой, Фрэнсин знала, как жестоки могут быть дети по отношению друг к другу. Она была среди них белой вороной. Отчасти по причине того, что у нее одной в классе не было родителей. А всевозможные различия всегда разъединяют детей. Другая причина заключалась, видимо, в том, что Поппи обладал репутацией брюзгливого, неуживчивого человека и все городские дети побаивались его.

Однако теперь эти дети выросли и жаждали стать доверенными «телезвезды» из Нью-Йорка. Фрэнсин с трудом сдерживала раздражение. Они остались такими же детьми.

Зазвенел колокольчик. Фрэнсин подняла голову и, увидев, что в ресторан входит Трэвис, мгновенно напряглась. Они не встречались с того времени, как поцеловались на кукурузном поле.

Пару дней после этого она провела, прилежно стараясь не думать о случившемся. Но едва поздоровалась с ним, как губы ее защипало, словно они вспомнили все удовольствие и весь жар того поцелуя.

– У тебя такой вид, словно ты погрязла в работе, – тепло улыбнулся ей Трэвис.

– Ты хочешь сказать, что у меня такой вид, будто я вообще не работаю, – парировала она, затем встала и обошла стойку.

Он опустился на табурет напротив нее.

– Можно выпить чашку кофе?

– Конечно, хотя из кухни уже ничего заказать нельзя. Мы закрываемся. – Она повернулась, чтобы взять чашку и кофейник.

– А как насчет кусочка яблочного пирога?

– Нет проблем, – ответила Фрэнсин и налила ему кофе, а потом принесла требуемый десерт.

– Фрэнсин, я ухожу! – закричал из дальней комнаты Бенни.

– Хорошо, Бенни. Доброй ночи, – отозвалась она.

– А почему бы тебе не присесть и не допить свой кофе, пока я буду есть пирог? – предложил Трэвис.

Фрэнсин помялась немного, потом кивнула головой.

– Хорошо. – Она взяла свою кружку и обошла стойку, чтобы сесть рядом с ним.

– Никто не готовит яблочный пирог лучше Бенни, – заметил Трэвис, отправив в рот кусок фруктового пирога. В уголках глаз его появились лукавые морщинки, а рот расплылся в улыбке. – Помнишь тот пирог, что ты испекла, когда первый раз пришла в старшие классы?

Фрэнсин разразилась хохотом.

– О, как я могу забыть? Мы оба потом проболели целую неделю.

– У меня никогда так не схватывало живот.

– Я думала, что яблоки для пирога должны быть обязательно зелеными, – улыбнулась ему Фрэнсин.

Он еще шире улыбнулся, воодушевленный их общими воспоминаниями.

– А ведь иногда мы хорошо проводили время, правда, Фрэнсин?

– Прекрасно.

Они надолго затихли, но это не было неловким молчанием. Скорее, это было молчание двух друзей, вспоминающих хорошие времена.

Трэвис еще откусил немного пирога, отпил кофе, потом снова взглянул на нее.

– Расскажи мне о Нью-Йорке, Фрэнни.

Она удивленно посмотрела на него.

– А что ты хочешь узнать?

– Я хочу узнать о том, где ты живешь, о твоей работе… оправдались ли твои ожидания? – Он не сводил с нее пристального взгляда.

– У нас хорошая квартира на Западной стороне. Ничего особенного, но это наш дом. – Она поглядела на кружку, будучи не в силах выдержать его взгляд. Она не могла сказать ему, что потеряла эту квартиру, что не могла вносить квартплату даже за крошечную студию, хотя работала по две смены. – Сам город просто невероятный, – продолжала она. – Все время там чувствуешь какое-то волнение, все живут в каком-то бешеном ритме, и это так заразительно… – Она не стала говорить о страхе, о холоде, который таил в себе столичный город, о том, как часто она чувствовала себя одинокой, несмотря на толпы людей вокруг. – Это такой замечательный город! – закончила она, а про себя добавила: я хотела бы сказать ему, что не добилась того, о чем мечтала… по крайней мере, пока. Жить в Нью-Йорке, найти там работу – все это оказалось намного труднее, чем я думала. Однако гордость не позволяла ей признаться в таких вещах. – А как ты? Расскажи мне о своей жизни. Что ты делал все эти пять лет? – спросила она, пытаясь изменить тему разговора.

Трэвис пожал плечами.

– Мне не о чем особенно рассказывать. Я веду простую жизнь. Работаю на полях, навещаю Поппи, иногда понемногу рыбачу, иногда смотрю фильмы. Я уверен, тебе это покажется скучным по сравнению с твоей жизнью.

– Неправда, – возразила она.

Потом встала, обошла стойку и взяла кофейник, чтобы снова наполнить их кружки.

– Не сомневаюсь, Поппи рад, что ты ему здесь помогаешь, – сказал Трэвис.

Фрэнсин снова села на место.

– Честно говоря, мне нравится работать. Да и вообще, я никогда не возражала против работы здесь. – Она усмехнулась. – Тут как-то заходила Гленда Снайдер. У меня едва сердце не разбилось, когда я увидела, что наша главная заводила набрала лишние пятьдесят фунтов, у нее такой задерганный вид, и она все время суетится со своими тремя ребятишками…

Трэвис засмеялся.

– Сердце чуть не разбилось, говоришь? Держу пари, нет. Ты же такая злючка, Фрэнсин.

– Злючка? – Она покачала головой. – Нет, я простой человек. Гленда была самой противной девчонкой в старших классах. И я не могу удержаться от того, чтобы не почувствовать удовлетворения при мысли, что она уже не та прежняя красотка.

– Я полагаю, ты ей сполна отомстила, когда подала ей пирог с мороженым.

Фрэнсин засмеялась, догадавшись, о чем он говорит. Однажды днем, после занятий, Гленда и несколько ее поклонников зашли в ресторан. Как обычно, их обслуживала Фрэнсин, они же вели себя грубо и отвратительно. Фрэнсин, которой они надоели до смерти, умудрилась, якобы «случайно», уронить заказанный Глендой пирог, а вдобавок большой шарик мороженого, который с размаху плюхнулся Гленде на колени.

Она перестала смеяться и посмотрела на Трэвиса, припомнив дополнительные подробности этой истории.

– Она так разозлилась, что бросилась домой и рассказала все своему старшему брату, а тот пригрозил отлупить меня.

Трэвис кивнул.

– А я сказал ему, что, если он тронет хотя бы волосок на твоей голове, я размажу его по асфальту. – Он не сводил с нее глаз.

– Да, мы были подходящей парочкой, – произнесла Фрэнсин, печально покачав головой. Потом, склонив голову набок, она пристально поглядела на него. – Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, не будь тогда рядом тебя, – искренне призналась она, понимая, какими одинокими были бы ее детские годы без Трэвиса.

– Думаю, мы просто защищали друг друга против целого света. А потом выросли.

– Да. Выросли. – Фрэнсин соскочила со стула и обошла стойку.

Слишком много чувств нахлынуло на нее, слишком много преследовало воспоминаний. Опасно ходить по этим закоулкам памяти!

– Ты знаешь, что у Поппи случился сердечный приступ после твоего отъезда?

При этих словах Фрэнсин едва не уронила кофейник.

– Что?!

Трэвис покончил с пирогом и отодвинул в сторону тарелку.

– Он целую неделю провалялся в больнице. Вот тогда-то я и начал работать на его полях.

Фрэнсин почувствовала, как рушится весь ее мир, вся окружающая реальность. Поппи болел? Я не припомню, чтобы он когда-нибудь просто неважно себя чувствовал. Сердце ее сжалось, когда она представила его себе на больничной койке, одинокого, без близких, которые могли бы ему помочь.

– Но теперь с ним все в порядке? – тревожно спросила она.

– Похоже, в порядке, – согласился Трэвис. – Не беспокойся, он не заставит тебя остаться, спекулируя на твоем чувстве вины.

Фрэнсин напряглась.

– Ты пытаешься заставить меня почувствовать себя виноватой? – Она наполнила раковину мыльной водой, потом погрузила стеклянный графин в пену. – Поэтому ты рассказал мне о его сердечном приступе? Или ты пытаешься заставить меня и на сей раз остаться здесь?"

– Ничего я не пытаюсь, – ответил Трэвис, и в голосе его прозвучала нотка раздражения. – Я просто подумал, что тебе следует узнать, что Поппи было плохо.

– Мне жаль, что Поппи болел, однако его здоровье не остановит меня: я все равно уеду в Нью-Йорк, вернусь к моей прежней жизни. – Она протерла тряпкой кофейник внутри. – Он пять лет жил без меня и переживет, если я снова уеду. – И добавила про себя: а кроме того, Поппи сейчас себя неплохо чувствует.

– Правильно. Да помогут небеса любому, кто встанет на пути у Фрэнсин Уэбстер и помешает ее мечтам стать кинозвездой.

Вдруг все остатки прежней дружбы, все воспоминания о прошлой любви исчезли, растворились в этих суровых, горьких словах.

Она отвернулась от раковины и посмотрела на него.

– Знаешь, о чем я думаю, Трэвис? Я думаю, ты завидуешь, потому что я набралась мужества пять лет назад и уехала отсюда, чтобы добиться для себя лучшей жизни. – Вся обида, что таилась у нее на сердце, мгновенно выплеснулась, перейдя в злость.

Трэвис встал, распрямив плечи. На скулах его заиграли желваки.

– А ты злишься потому, что я не поехал с тобой. Потому что в первый раз за всю нашу жизнь я сказал тебе «нет». У меня была мать, которая зависела от меня, и две маленькие сестренки, которым я нужен был здесь.

– Прошу прощения, – сердито отозвалась она. – Посмотри правде в глаза, Трэвис. Ты просто струсил.

Она услышала, как он едва не поперхнулся от ее слов. Опасная молния промелькнула в его глазах, но ей было все равно. Целых пять лет она размышляла над тем, что, наверное, Трэвис недостаточно любил ее, чтобы уехать с нею вместе.

– Ты боялся уехать, боялся расправить крылья и полететь. А я полетела… и собираюсь продолжить полет.

– Куда подевалась прежняя Фрэнсин, которую я помню? – ответил он, вытащил из кармана бумажник и бросил на стойку пару долларов. – Никогда не наносившая удары, никогда не упрекавшая того, кто ее любит.

– О, пожалуйста, снова расскажи мне, как сильно заботился обо мне Поппи, когда я была маленькой. Расскажи мне о любви, которую он выплескивал на меня, о его строгих правилах. Воспитывать меня было для него долгом, обязанностью, которую он просто терпел, и ничего больше. – Она схватила тарелку и чашку, опустила их в мыльную воду, потом снова повернулась к нему. – И давай поговорим о том, как ты заботился обо мне. Посмотри правде в глаза, Трэвис. То, что мы испытывали друг к другу, не имеет никакого отношения к любви. Мне нужен был кто-то, кто заботился бы обо мне, а ты подпитывался моей злостью потому, что был слишком труслив, чтобы злиться самому.

– Ты уже два раза назвала меня трусом, Фрэнсин, – сказал он и прищурился, его голос стал угрожающе тихим. – Я знаю, кто я, знаю, что я за человек, и тот выбор, который я сделал, 'не имеет никакого отношения к трусости.

Он пошел к двери, сжимая и разжимая кулаки. Дойдя до двери, он повернулся к ней. Глаза его все еще были темными от гнева.

– Я уже просил тебя, чтобы ты надолго здесь не задерживалась, Фрэнсин. А ты, я думаю, и так слишком здесь задержалась. – И с этими словами колокольчик пронзительно зазвенел, а Трэвис, хлопнув дверью, стремительно вышел.

Фрэнсин подавила в себе желание швырнуть ему в спину влажное полотенце, вместо этого она подошла к двери, перевернула табличку на «Закрыто» и заперлась.

Потом пошла назад к стойке, ничего не видя от слез. Она никогда не была плаксой, но сейчас ей хотелось всласть поплакать, освободиться от накопленной злости.