Текст книги "Ясновидец:"

Автор книги: Карл-Йоганн Вальгрен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

То, что он увидел тем вечером в Риме, глубоко потрясло Эркюля; он почему-то был уверен, что во всем мире только он один обладает этим таинственным даром и подобной внешностью. Он до этого никогда не встречал людей с уродствами, а реакция публики на его появление убеждала его, что во всем мире только его постигло такое несчастье. Но это убеждение рассеялось в дым при свете кувшинов с горящим в них маслом, пока Барнабю Вильсон представлял ему своих подопечных.

То, что он увидел, превосходило все его ожидания. Там было двуполое создание с фантастическим именем Гандалальфо Бонапарт; носитель этого имени утверждал, что он незаконное дитя Наполеона. Золотоволосая девочка Миранда Беллафлор, у нее во рту мирно существовали четыре языка. Близнецы Луи и Луиза, сросшиеся в чреве матери, они непрерывно перебивали друг друга и частенько всерьез враждовали. И, конечно, сам Барнабю Вильсон, циклоп, он, как и Эркюль, умел читать мысли.

Были еще и другие, с не менее примечательными способностями, и со временем слухи о необычных бродячих артистах широко распространились по всем рынкам Италии. Леон Монтебьянко, скажем, мог заглядывать в прошлое на десятки тысяч лет. Он отвечал на все вопросы, к примеру, указал, где следует искать забытый город Троя, причем настолько точно, что будущему немецкому археологу Шлиману, случайно в детстве слышавшему его выступление, через полвека оказалось достаточно воткнуть лопату в землю неприметного геллеспонтского холма, чтобы слова Монтебьянки с блеском подтвердились. Была Синьора Рамона, после своего пятнадцатилетия она начала учить языки, по одному языку в месяц; владела она ими в совершенстве и могла писать любовные письма на ста шестнадцати языках мира. Еще одна женщина умела превращать в золото любой металл, а у турецкого поэта одна нога вместо нормальной, человеческой, была покрыта раскаленной змеиной кожей, от нее даже можно было зажечь сигару. Был в компании и провансальский карлик Лукреций III, самостоятельно овладевший волшебным фонарем; с помощью изобретенных им комбинаций зеркал достигавший поразительной реальности изображений известных исторических личностей. Но все эти способности, как покровительственно разъяснил ему Вильсон, не что иное, как компенсация природы за телесное уродство.

Много лет спустя Эркюль, вспоминая эту ночь и последовавший за этими событиями трагический эпилог ее год спустя в Генуе, понял, что он впервые в жизни нашел свой дом. Эти создания были его братьями и сестрами, с ними он осознал относительность своего несчастья, их связывала некая печальная общность. Как и он, они были брошены на жестокий алтарь природы и предназначены, казалось, единственно только для устрашения современников, верующих, что семя может быть проклято в семи коленах, если носитель его продал душу силам тьмы.

Шли часы, а Барнабю Вильсон все рассказывал ему о своих подопечных, об их жизни на задворках человечества, о муках и унижениях, преследованиях, сумасшедших домах; но он также говорил о счастье, найденном ими друг в друге, о лаврах, что они снискали, поставив свои исключительные способности на службу их сообществу.

Вдохновленный его рассказом, Эркюль выложил, как на исповеди, всю свою жизнь. С помощью знакомой обоим телепатии поведал он о своем детстве, о годах в доме призрения, об иезуитском монастыре и обо всем, что там произошло, о крестьянах, принявших его за чудотворца, и монахах, которых внезапно охватывало сомнение, короче говоря, о том, почему жизнь, со свойственной ей неумолимостью и нежеланием предоставить хоть какой-то выбор, привела его в Рим. И еще рассказал он о девочке, не виденной им с одиннадцатилетнего возраста, но ни на секунду не оставлявшей его мыслей, о существе, составлявшем весь смысл его существования, об альфе и омеге его снов, о единственном меридиане тоски его – Генриетте Фогель.

Тронутый его повествованием, Барнабю Вильсон тут же предложил присоединиться к их труппе. Они уезжали на следующее утро, в пятнадцати крытых брезентом повозках, развлекать калабрийских крестьян своими головокружительными увечьями и магическим искусством – при условии, разумеется, что они купят входной билет за два чентезимо. Если он поедет с ними, сказал директор цирка, его шансы найти девушку становятся почти стопроцентными.

Эркюль тщательно взвесил это благородное предложение человека, с которым он познакомился всего несколько часов назад, не имеющим, казалось, никаких иных мотивов, кроме сострадания к братьям и сестрам по несчастью, но в конце концов поблагодарил и отказался – он чувствовал себя обязанным монаху Шустеру.

С глубокой грустью он оставил уже под утро странное общество. Когда они вышли из подземелья около Форума, за Колизеем уже теплился рассвет, и Барнабю Вильсон крошечным своим пальчиком указал ему направление на Борго Санто Спирито на той стороне реки. Петухи Вечного города, казалось, объединившись в хор, пели все сразу, и Эркюль растолковал это как прощание навек со своими новыми друзьями. Но он ошибался.

* * *

В сумерках того же дня, когда таинственный внутренний голос заговорил с Эркюлем на Пьяцца Навона, Юлиан Шустер находился в папских покоях, разместившихся в величественном здании между Бельведерским дворцом и Эфиопской коллегией в Ватикане. Со всё возрастающей тревогой слушал он рассуждения иезуитского кардинала Аурелио Риверо по поводу его подопечного.

Вопрос, вне всяких сомнений, деликатный, Шустер, и надо решить его так, чтобы все были удовлетворены. Генерал ордена с большим интересом следит за нашими исследованиями и уверен, что мы сумеем достойно довести их до конца. Я предлагаю освидетельствовать мальчика как можно скорее в полном согласии с правилами, установленными Мартином дель Рио.

Риверо, председатель отдельной комиссии братства по борьбе с лжеучениями, подлил Шустеру вина, напомнив тем самым о некоторых различиях в образе жизни монахов и их представителей в Ватикане.

– Мы же все-таки живем в девятнадцатом веке, – решился возразить Шустер. – Даже в Америке мы не занимались Recherche de Magique.[6]6
  Охота на ведьм (фр.).


[Закрыть]

– Что ж, времена изменились, сомнений нет, но я прихожу к совершенно иным выводам, нежели вы, по поводу так называемого прогресса. Честь и слава торжеству разума, но разве это были не энтузиасты просвещения, те, кто проклял нас? Давайте говорить откровенно: нам нужно консолидировать власть, вновь дарованную нам Реставрацией.

Кардинал подвинул к нему поднос с маслинами. Шустер взял одну, но тут же с чувством преодоленного соблазна положил назад.

– Ваше преосвященство, что вы имели в виду, когда сказали, что этот вопрос надо решить?

– А разве Киппенберг не говорил о наших планах?

– Мне было поручено проводить мальчика в Рим, чтобы вы на него посмотрели. Никто не говорил ни о каких планах.

Риверо многозначительно посмотрел на него, как бы давая понять, что знает много такого, что лежит вне понимания дилетантов.

– Как бы то ни было, ваша совесть может быть спокойна, – сказал он. – Можете возвращаться в Силезию хоть завтра, я даже заказал для вас экипаж с двумя сменами лошадей. Хайстербах нуждается в вашем присутствии, вы там старший. Монастырю необходимо моральное очищение, учитывая все то, что там произошло. Я предлагаю вам взять на себя обязанности исповедника вместо Киппенберга. Монастырь погряз в анархии! Новообращенные бегут, нарушают обеты, и все только из-за какого-то играющего на органе урода, который к тому же умеет, как говорят, читать мысли, и в довершение всего еще и глухонемой!

– С вашего позволения, ваше преосвященство, я останусь, пока освидетельствование не будет закончено. Мне было бы интересно посмотреть, какими методами вы пользуетесь.

– Цель оправдывает средства, – сказал кардинал. – Непосвященные утверждают, что это девиз нашего братства, не так ли?

– Только постольку, поскольку этот девиз совпадает с Божьей волей, – возразил Шустер.

– А если слухи подтвердятся? Если мальчик и в самом деле умеет не только читать мысли, но и, что еще хуже, внушать их, давая волю своим скрытым помыслам, что тогда?

– Прошу простить меня, ваше преосвященство, но я по-прежнему не понимаю, куда вы клоните.

Кардинал коротко засмеялся, но тут же вновь соорудил на физиономии мину, напоминающую святого Кристофера, задумчиво наблюдавшего за ними с картины на стене.

– Не зря же человек подавляет в себе некоторые мысли и рефлексы, – сказал он сухо, – и старается держать их в тайне даже от себя самого. Если бы это было не так, что сделалось бы с нами? Ведь не только голос Божий наставляет нас. В минуты слабости мы слышим и иные голоса…

Кардинал поднялся с кресла и начал ходить по комнате, сцепив руки за спиной. Он остановился у небольшого алтаря, на котором лежала открытая Библия и поскреб корешок безупречно отполированным ногтем.

– Вы имеете в виду, что этот мальчик – глашатай дьявола? – спросил Шустер.

– Я попросил бы вас, любезный брат, воздержаться от иронии. Киппенберг постоянно информировал меня о событиях в монастыре. Восемь юных монахов нарушили обет, столько же покинули монастырь, полдюжины позволяли себе богохульственные, мягко говоря, высказывания. Предположим, что причина всего этого – мальчик, что он один в состоянии повергнуть целый монастырь в такое брожение… да может ли это быть – один?

Риверо прервал себя на полуслове – вошел швейцарский гвардеец с серебряным ларцом и поставил его на столе под украшающим одну из стен гигантским распятием. Шустер пристыжено глянул на Спасителя и вдруг подумал: Этот окровавленный, страдающий Бог, он же пугает людей, почему бы не подыскать более человечный символ нашей веры?

– Вожделение само по себе безгрешно, – сказал он вслух. – Грешно наше отношение к вожделению.

– Очень находчиво. Вас искушают лжеучения, Шустер?

– Единственное, что меня искушает и ввергает в сомнение, – ваши, как вы их называете, планы.

Кардинал снова поудобнее устроился в кресле.

– А как вы объясните, что мальчик меньше чем за полгода овладел органом не хуже, чем студент консерватории, играя ногами? И к тому же будучи совершенно глухим?

– Музыкальность – дар свыше. В Америке я видел, как дикари умудрялись за четыре дня выучиться игре на флейте.

– И вы считали это нормальным? Никогда не задавали себе вопроса – как же возможно, чтобы дикарь ни с того ни с сего начал играть на тромбоне?

Кардинал затронул его самую тайную струну.

– Откровенно говоря, я никогда не понимал наши теологические установки в этом вопросе. Если позволите, ваше преосвященство, – музыку создали и развили христиане, и те же христиане вдруг отрицают ее и подозревают в демонизме. Никогда не мог осмыслить этот парадокс. Средневековые монахи превратили песню в религиозный инструмент, разработали гармонию и контрапункт, музыка стала неотъемлемой принадлежностью церкви, и в то же время, оказывается, она может в любую минуту, когда мы меньше всего ожидаем, обратиться против нас. На границе гармонии и чего-то еще музыка вдруг становится орудием дьявола, и никто и никогда не объяснил мне, как происходит этот трюк. Может быть, вы попробуете меня просветить? Кардинал вздохнул.

– Мне говорили, что вы своеобразный человек, Шустер. Это ваша испано-немецкая натура. Чуть не сказал – Габсбургская. Хорошо, сделаем вид, что я не слышал ваши рассуждения, или просто не понял их, учитывая ваше происхождение. А у вас-то есть свое мнение по этому вопросу?

– Какому вопросу?

– Вы сами пытались как-то объяснить его так называемые дарования?

Шустер помялся. Что-то говорило ему, что не следует рассказывать слишком много о своих наблюдениях за мальчиком.

– Нет, – сказал он. – Он, конечно, невероятно быстро выучился органной игре, если учесть, что у него не только слух отсутствует, но даже уши в чисто физиологическом смысле слова. Согласен, объяснить это трудно. Но поскольку никакого медицинского диагноза ему не ставили, это нам ничего не говорит. Может быть, он слышит гораздо больше, чем мы можем предположить.

– Именно это я и имел в виду, – сказал кардинал, улыбаясь. – Многие слышат гораздо больше, чем мы можем предположить.

Риверо открыл ларец и достал ключ. Он поднялся, и дорогая, с золотым шитьем кардинальская мантия тихо зашуршала по мраморному полу.

– Думаю, нам стоит сменить обстановку, – сказал он. – Надеюсь, вы лучше меня поймете, если я кое-что вам покажу…

Не менее, чем трем поколениям новообращенных монахов втолковывал Шустер основные принципы братства в надежде, что они смогут сделать этот мир лучше в соответствии с тайным божественным промыслом. Вооруженный хитроумными приемами нетленной Ratio studiorum, внушал он своим ученикам понятия скромности, справедливости, постепенного совершенствования, рассуждал о Regnum humanitatis, царстве гуманизма, составляющем, как он считал, фундамент и главную цель братства. Но в этот сумеречный час, стоя в подвале под канцелярией ордена и наблюдая, как кардинал Ривера вставляет ключ в замок, он чувствовал, что все его убеждения пошатнулись в своей основе. Проходя по бесчисленным дворам, они миновали дюжину вооруженных стражников, и трижды Риверо, несмотря на свой ранг, вынужден был предъявлять документ, позволяющий Шустеру находиться в его обществе.

– Если бы вы сами захотели попасть сюда, – сказал кардинал, открывая дверь, – вам бы пришлось ждать разрешения месяца четыре да еще заполнить штук пятьдесят формуляров, настолько бюрократического свойства, что ваши нервы подверглись бы нелегкому испытанию. Хочу вам сообщить, что все ваши поступки со времени поступления в орден подверглись всеобъемлющему анализу, три функционера весьма высокого положения замолвили за вас слово, и то не было уверенности, что разрешение будет получено.

Они оказались в узком помещении, освещенном настенными светильниками. Над фолиантом, стоявшем на специальном пульте, склонился монах. Риверо свернул в почти незаметный проход между кипами книг и полками для документов. Шустера бросило в дрожь – он понял, что они находятся в принадлежащей инквизиции библиотеке запрещенных книг.

– Ах, Шустер! Мы с вами почти одного возраста, и все же судьба так по-разному обошлась с нами. Вы выбрали приключения, я выбрал карьеру. То, что вы застряли в продвижении, нисколько не зависит от ваших способностей; совершенно ясно, что вы достойны более высокого поста в ордене. Сказать по правде, меня удивляет, почему этого до сих пор не произошло. У вас классическое образование, вы доказали, что блестяще справляетесь с любыми заданиями, в первую очередь в Америке. Вы бесстрашно сражались с карбонариями и адептами просвещения во времена, когда одно только ношение иезуитского платья могло стоить вам жизни. Знаете, мне говорили, что для вас есть место в Испании. Наши старые союзники, Бурбоны, вновь взошли на трон. Не далее как вчера я говорил с епископом из Кордовы. Есть свободное место аббата в нашем монастыре в Гранаде, на вашей родине, Шустер. Но туда надо ехать немедленно.

Шустер с удивлением смотрел на епископа.

– Что значит – немедленно?

– Послезавтра отплывает корабль в Малагу. И, естественно, я беру на себя ответственность за мальчика. Его освидетельствование может занять немало времени.

– Все это несколько неожиданно. Вы же только что говорили, что меня ждут в Силезии?

Риверо дружески обнял его за плечи и улыбнулся, чуточку слишком быстро и чуточку слишком дружелюбно, чтобы Шустера не охватили подозрения касательно его намерений.

– Я подумал и решил, что Гранада нуждается в вас еще больше. Советую воспользоваться случаем. И пока вы будете заботиться о блаженстве ваших соотечественников, мы, спокойно и не торопясь, позаботимся о мальчике.

Они вошли в зал, по размерам не уступавший дортуару новообращенных в Хайстербахе. Шустера охватило смешанное чувство почтения и страха, когда он увидел гигантское собрание книг, избежавших костров инквизиции. На полках стояли тысячи томов, толстые книги, переплетенные в кожу и марокен, пыльные фолианты, печатная продукция в половину формата и ин-кварто. Пожелтевшие свитки пергамента штабелями лежали на запертых шкафах, книги иллюстраций и энциклопедии заполняли целые отсеки. До верхних можно было достать только с приставной лестницы.

– Мы стоим на берегу моря ереси и кощунства, – серьезно сказал Риверо, – и оно затопило бы нас, если бы не эта мощная плотина: Index Tridentinus.[7]7
  Index Tridentinus – список запрещенной церковью литературы, принятый и пополняемый на католических конгрессах в городе Тренто (Италия) в 1543–1563 годах (лат.).


[Закрыть] Знаете ли, сколько лет церковь потратила, чтобы собрать здесь всю эту ересь? Пятьсот лет! Тысячи и тысячи наших братьев посвятили этому всю свою жизнь, поскольку, как известно, дьявол пишет книги быстрее, чем люди успевают их читать.

Зал был освещен масляными светильниками. Пыль неподвижно стояла в конусах света. У Шустера возникло неясное ощущение, что он не раз пережил нечто подобное и раньше, только не мог вспомнить, где, когда, и, самое главное, почему.

– Оглядитесь вокруг, – пробормотал Ривера, – профанация папства и Священного Писания, абсурдные обвинения нашей веры; ключ Соломона, письма Люцифера, каббала, рукописи дьявола… Сотни лет последовательной цензуры, спасшие людей от Божьего наказания! – если бы эти писания распространились в миру, нас ожидал бы второй Великий Потоп.

Пальцем, украшенным кольцами, кардинал показал на рукописи в запертом остекленном шкафу.

– Писания катаров[8]8
  Катары – оппозиционное католицизму религиозное течение в XI–XIV веках.


[Закрыть] и спиритуалистов, презрительные толкования библии бегинами[9]9
  Бегины – объединения женщин, подобные монастырям, где обитательницы вели суровый аскетический образ жизни. Возникли во Фландрии в XIII веке, как реакция на крестовые походы.


[Закрыть] и бегардами,[10]10
  Бегарды – аналогичное бегинам мужские сообщества, также возникшие во Фландрии в XIII веке, но не получившие такого распространения.


[Закрыть] флагеллянтские[11]11
  Флагеллянты – массовое движение в Средневековье. Флагеллянты предавались самоистязанию, дабы искупить свои грехи.


[Закрыть] инструкции по самоистязанию. Книги моров, евреев и кальвинистов. Донатистская[12]12
  Донатисты – христианская секта в IV веке.


[Закрыть] литургия, обращенная к дьяволу, сатанинские библии арианистов,[13]13
  Арианисты – христианская секта в IV веке. Утверждали, что Иисус не рожден земной матерью, а создан Богом под именем Логос.


[Закрыть] богомильское[14]14
  Богомилы – еретическая средневековая секта на Балканах, в Малой Азии и Армении.


[Закрыть] собрание писем, где Господа путают со змеем из рая. Не так-то трудно потерять голову при виде всего этого изобретательного богохульства!

Кардинал прижал руку к сердцу, словно бы само это перечисление было тяжкой и непростительной ересью.

– Вы видите перед собой духовные тропы, – продолжил он, – тропы, куда не должен вступать ни один смертный. Тропы эти лежат на самом краю пропасти, увлекающей человека в глубочайшую тьму, пока он не остается один, в горьком и непоправимом одиночестве!

Шустера не оставляло чувство, что он находится в разросшемся человеческом мозге, переполненном необозримым и опасным знанием. Мысли его вновь обратились к мальчику. О каких планах они говорят? Что они собираются сделать с его подопечным? Но мысли его прервались – кардинал подошел к следующему шкафу.

– Вы когда-нибудь держали в руках поддельное Евангелие от Петра? От этого чтения у детоубийцы волосы встанут дыбом! А библия манихеев?[15]15
  Манихеизм – религия, возникшая в Иране в III в. н. э. В Европе уничтожена христианством в IV веке, в Центральной Азии прослеживается до XVII века.


[Закрыть] По дьявольскому наущению пытаются они доказать, что это не Спаситель наш умер на кресте, а какой-то обычный разбойник с большой дороги. Тело человеческое – всего лишь демиургово изобретение, и мучительная смерть на кресте якобы недостойна их мнимого бога. Они утверждают, что Иисус был бестелесен, что это был чистый дух.

Риверо проворчал что-то о заблудших душах и подошел к открытому фолианту, лежащему на укрепленной у стены кафедре.

– Издано в Болонье в 1661 году. Чертежи машин и автоматов, которые – будем надеяться – никогда не увидят света.

Книга была открыта на рисунке, изображающем некое подобие гигантского насекомого, увенчанного вращающимися металлическими лопастями в форме листка клевера.

– Гелисптерон или машина-стрекоза, – сказал Риверо презрительно. – Мне хотелось бы воспринимать все это как невинное стремление к небесному царству, но все наоборот – человек хочет поставить себя на место Бога, хочет быть с Ним на равных, а не служить Ему.

Он перевернул страницу. Теперь на рисунке была иная конструкция – какой-то цилиндр с крыльями.

– Господь сотворил только четыре создания, наделенные даром полета: ангелы, птицы, летучие мыши и насекомые. И в тот самый час, когда человек воплотит свои извращенные фантазии о летательных аппаратах, нам придет конец – это будет последним бунтом против плана Творца, и он опустошит землю.

– Неужели это возможно – сконструировать такие машины? – спросил Шустер, рассматривая чертежи, являющиеся, по сути, прообразами летающих машин двадцатого века.

– Теоретически – да. И гляньте вот сюда – еще машины; что, как не силы тьмы, может вдохновить человека на такое?

Риверо перевернул страницу – гравюра изображала какой-то прибор с поршнями и трубами, из клапанов валил густой дым, как из небольшого вулкана.

– Паровая машина, естественно, – сказал он. – Техника была известна еще в античные времена, но греков больше интересовала философия, а не инженерное искусство. Англичане начали массовое их изготовление – впрочем, вам это известно.

Они перешагнули порог следующей комнаты, немного поменьше. Тут не было полок, только дубовые шкафы с железными запорами. Шустер догадался, что здесь хранились самые опасные книги, и, пока Риверо отпирал шкаф, он успел заметить длинный ряд черных сатанинских библий, пронумерованных римскими цифрами.

Кардинал, бормоча что-то про себя, вытащил большой фолиант и сдул пыль с кожаного переплета.

– Очень полезная книга, – сказал он, – если она в хороших руках.

На пожелтевшем титульном листе Шустер прочитал название: «Spiritus succuba et incuba».

– Здесь показаны плоды дьявольского конкубината, – проворчал Риверо, – а также описание различных уродств. Вот гляньте: Авиньон, понтификат Бенедикта XII!

На гравюре был изображен мальчик с рогом посередине лба.

– Известный случай. Мать – падшая монахиня, отец – инкуб.

Шустер лихорадочно пытался вспомнить курс демонологии, пройденный им незадолго до отплытия в Новый Свет: сукуба – женщина-демон, сексуальный партнер смертного мужчины, инкуб – демон, сожительствующий с земной женщиной.

Говорили, что сперма их холодна, как лед; плоды этих противоестественных отношений между демоном и человеком обычно не выживали – их съедали, как утверждают, во время оргий или черной мессы.

Он не удержался от смеха.

– Если верить всему, что человек нафантазировал под влиянием собственных ночных кошмаров, в этом мире было бы невозможно жить.

– Почему вы так уверены, дорогой брат?

– Кто же может поверить в такое? – Шустер указал на следующую гравюру, изображающую мальчика с поросячьим хвостом и головой демона, растущей из живота. – И эти создания должны представлять из себя плоды дьявольского конкубината? Фантазии, рожденные в больной душе.

– А как еще вы можете объяснить уродство мальчика?

– Так вы считаете, он появился на свет во время черной мессы? Под потрескивание семи черных свечей, сделанных из жира новорожденных младенцев? Он, конечно, родился уродом, но вовсе не в наказание за свои врожденные грехи, и не потому, что мать пустила инкуба в спальню, – нет, он родился таким, потому что этого захотел Господь, чьи пути, как известно, неисповедимы.

Риверо провел языком по наружной поверхности зубов.

– Вы говорите таким тоном, Шустер, что можно подумать, вы забыли, кто из нас начальник, а кто – подчиненный… А вот, поглядите! Очень любопытно.

На гравюре был изображен взрослый урод, и его уродство разительно напоминало Эркюля Барфусса: покрытая шерстью спина, шишки на черепе, раздвоенный язык, волчья пасть.

– Этого человека звали Сильвестр да Коста. Он жил в Лиссабоне в шестнадцатом веке. Странно, но ему тоже приписывали определенные дарования. Он был глухонемой, но все утверждали, что он ясновидящий. Инквизиция освидетельствовала его, признала виновным в колдовстве. Его казнили на аутодафе в Бургосе.

Кардинал рассматривал гравюру с такой брезгливостью, что Шустер вздрогнул.

– Надеюсь, в нашем случае ничего такого не произойдет, – сказал он.

Кардинал захлопнул фолиант.

– Конечно же, нет. Я просто хочу подчеркнуть вам серьезность положения. Далеко не все функционеры ордена просвещены так же, как я или вы, и вам не следует питать руссоистских иллюзий по поводу их методов.

– Разрешите сказать, ваше преосвященство, – Шустер искал слова. – Я, как и вы, стою, разумеется, на той же единственно верной позиции в отношении наших извечных врагов. У нас есть все основания высоко оценить работу Венского конгресса. Я не сторонник ни вольных каменщиков, ни якобинцев, но нельзя же отрицать, что мы живем в иное время. Паровые машины появились, чтобы остаться, и если я верно чувствую тенденции развития общества, современные открытия и изобретения принесут пользу и нам тоже. Не все, что происходило в темные годы человечества, есть зло. В просвещении есть силы, работающие на благо людей; новые науки, исследования, техника…

Кардинал Риверо посмотрел на него странным взглядом.

– Ценю вашу откровенность, – сказал он. – Но на пользу нам пойдет паровая машина или нет, не вам судить. Пусть другие сделают свои заключения. И вы не для этого приехали в Рим. Я хочу, чтобы мальчик явился в мою контору завтра утром. У нас есть эксперты в этих вопросах. Освидетельствование будет исчерпывающим, так что никаких неясностей остаться не должно. Мы должны раз и навсегда решить, откуда взялись все его так называемые дарования.

Кардинал показал на выход.

– Кстати, я и в самом деле думаю, что вам стоит подумать над предложением из Гранады. Мальчик в хороших руках, и, как только мы с ним закончим, мы позаботимся о нем – поместим в один из наших монастырей. Какая-то от него должна быть польза. Послушайтесь моего совета и садитесь на корабль в Малагу. Вы нужны Испании.

Шустер покинул собрание запрещенных книг в подавленном настроении. Хотя кардинал и пытался смягчить опасения своего брата по ордену, ему это не слишком удалось. Шустер отклонил приглашение отужинать с епископом, оправдавшись тем, что ему нужно написать несколько писем до вечерней молитвы, и покинул кардинала на Виа Консиляцьоне, в тени собора Святого Петра, дав ему слово явиться наутро с мальчиком в оговоренное время.

* * *

В зеркале, занимающем почти всю короткую стену комнаты для освидетельствований, в том самом, к которому в прежние времена экзорсисты[16]16
  Экзорсист – специалист по изгнанию злых духов.


[Закрыть] подводили подозреваемых в колдовстве, дабы убедиться, что отражение их многократно, в этом зеркале комната казалась больше, чем была на самом деле.

Здесь было только одно окно, закрытое на спаниоль.[17]17
  Спаниоль – особый замок на окне или двери (обычно на балконной), представляющий из себя поворачивающуюся вокруг длинной оси вертикальную рейку с крючками на обеих концах.


[Закрыть] На стенах висели изображения Богоматери, одна из картин представляла Лойолу в тот самый момент, когда ему было откровение – на проселке под Ла Сторта. Еще был крест, когда-то принадлежавший мальтийскому ордену.

В углу стоял лабораторный стол с различными инструментами, в середине комнаты царили клавикорды, чуть подальше – странный стул, напоминавший парикмахерское кресло.

Кроме Эркюля и Юлиана Шустера, присутствовали только кардинал и еще некий инквизитор, Себастьян дель Моро.

Это был лысоватый господин в платье доминиканского ордена и в пенсне, придававшем ему ученый вид. Замысловатый обряд, за который он отвечал, входил в давным-давно разработанный план, и должен был быть проведен в полном соответствии с намеченной Мартином дель Рио руководящей линией, позволяющей определить, находится испытуемый в связи с дьяволом или нет.

– Уродец недоразвит? – спросил он, обернувшись к Шустеру.

– Его умственное развитие совершенно нормально, если, конечно, глухоту не считать признаком идиотии.

Дель Моро не обратил внимания на ироническую интонацию Шустера и из кожаной сумки, той самой, что он нес с собой, когда почти беззвучно, окруженный некоей аурой таинственности, появился в комнате через заднюю дверь, – из этой сумки он достал книгу для записей и угольный карандаш, тут же наслюнив его необычайно розовым языком.

– Говорят, он умеет читать мысли? – продолжил он дружелюбно.

– Возможно, читает по губам.

– А вы сами как думаете?

Шустер вздохнул.

– Это же ваша задача – провести освидетельствование, не моя.

– Просто как мысленный эксперимент. Это же выглядит необъяснимо, не правда ли? Наши помыслы ведь скрыты ото всех, кроме Господа нашего?

– Причастие указывает нам путь из темницы грехов наших, – сказал Шустер.

– Я склонен думать, что существуют исключения, – продолжил дель Моро, записывая что-то в книгу. – Думаю, не только Господь может читать наши мысли. Что это вообще такое – мысль? У вас есть мнение по этому поводу?

– Мысль – выражение стремления к Господу.

– Мысль – голос совести, – сказал дель Моро. – Из души рождается сознание, из сознания – совесть, из совести – мысль. Позвольте предположить, что немецкие беженцы познакомили вас с новой философией. Что там говорит Кант? Мы не в состоянии воспринимать мир, таким, как он есть, мы воспринимаем его таким, каким он нам кажется.

Инквизитор загадочно улыбнулся и переменил тему.

– Когда урод родился?

– Мы считаем, в начале второго десятилетия. Я думал, все эти данные есть в письме Киппенберга. Кстати… если предположить, что мальчик все же, несмотря на глухоту, что-то слышит, что он исключение из правил… априори, пока мы это не знаем, не лучше ли называть его по имени?

– А откуда вы знаете его имя?

Шустер прикусил губу, чтобы удержаться от необдуманных фраз.

– Он может написать его, – сказал он. – Даже по-французски, если нужно. Для идиота он довольно хорошо образован.

– Вот что. Шустер, – вмешался кардинал. – Позвольте инквизитору задавать вопросы, которые он считает необходимым задать. Мы здесь не для того, чтобы ссориться.

– Семья католическая?

– Он сирота, но крещен, судя по всему, по католическому обряду. Когда мы нашли его в доме призрения, на шее у него был крест.

– Конфирмация?

– В то время, когда он должен был принять первое причастие, он был в сумасшедшем доме.

Впервые за все время инквизитор повернулся к Эркюлю Барфуссу. Он смотрел на него взглядом, не выражающим никаких чувств, как будто бы перед ним был неодушевленный предмет – и если бы нам удалось на секунду погрузиться в мир Эркюля, мы были бы весьма удивлены, поскольку дель Моро, или вернее, его сознание, оказалось окруженным непроницаемой стеной, своего рода мысленной перегородкой – это входило в демонологический метод; экзорсист действовал строго согласно ритуалу; с момента начала испытания он превратился в инструмент в руках Господа, не позволяя себе никаких мыслей и чувств, чтобы не потерять соображение, а возможно, и саму жизнь в предстоящей схватке с силами тьмы.

– Есть ли какие-нибудь сведения о матери?

– Нет. Мы предполагаем, что она была женщиной из обоза.

– Почему?

– Во время войны на каждого второго солдата приходилось по незаконному ребенку. Если они не умирали от голода, их подбрасывали.

– И где он научился играть на органе?

– В монастыре.

Дель Моро снял очки и тщательно протер их носовым платком.

– Было бы интересно послушать, на что он способен, – сказал он. – Глухонемой монстр играет на органе! Говоря по правде, никогда не слышал ничего подобного.

Эркюль занял место у клавикордов. Инквизитор положил перед ним ноты и жестами объяснил, что он хочет послушать его игру. Эркюль, чье смущение только возрастало с того момента, когда они оказались в этой комнате, со второго раза сыграл пьесу без ошибок.