Текст книги "Веревка вокруг Земли и другие сюрпризы науки"
Автор книги: Карл Саббаг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Часть людей с таким диагнозом полностью утрачивают трудоспособность, но по каким-то необъяснимым причинам примерно половина детей, страдавших водянкой головного мозга, вырастают в нормально развитых взрослых с коэффициентом интеллекта от 100 (средний показатель для всего человечества) и выше. Результаты исследования Лорбера, опубликованные в 1980-х годы, вызвали в научном сообществе неоднозначную реакцию. «Остальные неврологи не бегут к томографу, стоит им только увидеть студента в большой шляпе», – обмолвился один злопыхатель. Но годы шли, и ученые сталкивались с новыми подобными случаями. В 2007 году в журнале «Wired» появился заголовок: «Для французских госслужащих мозг необязателен», – а под ним была статья про 44-летнего француза, который обратился к врачу со слабыми болями в ноге; впоследствии выяснилось, что у него значительно сокращено количество мозговой ткани (25 % от нормы) в результате перенесенной в детстве водянки головного мозга. Тем не менее этот человек был женат, стал отцом двоих детей и успешно трудился на государственной службе.
Почему же мозг продолжает функционировать даже в столь неблагоприятных условиях? Дело в том, что давление спинномозговой жидкости меняет размер и структуру мозга очень-очень медленно. Никто ведь не утверждает, что мы все сможем приспособиться, если объем нашего мозга в одночасье сократится на три четверти, а то и больше. Но мозг этих необычных людей как-то сумел постепенно адаптироваться к постоянно возрастающему давлению, и, пока отдельные участки мозга расплющивались о черепную коробку, их функции брали на себя другие отделы.
Что забавно, при всем при том ответ на вопрос: «Действительно ли мозг необходим для жизни?» – по-прежнему звучит как: «Да». Даже если у человека сохранилось всего 10 % от изначальной массы мозга, он все равно обладает примерно десятью миллиардами мозговых клеток. Впрочем, помимо некоего количества мозговых клеток, необходимых, чтобы вести нормальную, разумную, стабильную жизнь, в мозге также заложено множество функций, наличие которых мы зачастую не осознаем. Возможно, большую часть нашей жизни эти функции остаются не востребованными, однако они могут выходить на первый план в экстренных случаях, в быстро меняющихся обстоятельствах или для получения доступа к информации, которая может понадобиться, допустим, раз в десять лет. Если человек может вести нормальную семейную жизнь и справляться с рабочими обязанностями – это свидетельствует только о том, что ему доступны некоторые виды мозговой активности, но оптимального выполнения задач может достичь только полностью развитый и функционирующий мозг.
Так ли мы умны, как считаем сами?
Вся наука основывается на убеждении, что объяснения, которые мы ищем – откуда взялась Вселенная, как функционируют механизмы наследственности, какова природа гравитации или структура молекул белка, – доступны для понимания и могут быть обработаны человеческим мозгом. Но что, если это не так?
Мы все время от времени сталкиваемся с вещами, которых не понимаем, сколько бы ни пытались разобраться. Иногда это информация из мира науки, как, например, практически любое описание теории струн (физика); иногда это литературные пассажи – скажем, поэзия Уоллеса Стивенса [49]49
Уоллес Стивенс (1879–1955) – американский поэт, лауреат многих литературных премий. Его стихотворения восславляют мир природы, а также самого «поэта, этого вечного дирижера», человека, открывающего гармонию в хаосе жизни. (Прим. ред.).
[Закрыть], а иногда рассуждения на темы экономики – допустим, теории Давида Рикардо. Но мы обычно списываем свое непонимание на счет неразвитости собственного интеллектуального аппарата или отсутствия интереса. Но что, если никакой человеческий мозг не в состоянии разобраться в устройстве Вселенной и мы лишь обманываем себя, рассчитывая, что если человечество объединит усилия и как следует подумает, то все поймет?
Хотя человеческий мозг сложно устроен и в нем заложена масса удивительных способностей, его сложность еще не подразумевает, что он непременно способен постичь сложное устройство Вселенной. Равно как мозг собаки не обязан во всех тонкостях понимать мир кошек и костей, а также динамику и траекторию полета брошенной палки. Собаки как-то обходятся без этого. И мы тоже. Но можем ли мы рассчитывать, что чем сильнее мы ломаем голову над подобными вопросами, тем ближе подходим к разгадке?
Недавно, стоя перед трехметровой птолемеевской моделью Вселенной в Музее истории науки во Флоренции, я подумал: как же здорово эта штука отображала движение планет, пока не явились Коперник и Кеплер. Этот механизм представляет собой набор соединенных друг с другом гигантских зубчатых колес и демонстрирует движение планет, исходя из их перемещения по ночному небу. Модель отражает идею древнегреческого астронома Клавдия Птолемея, жившего во II веке нашей эры. Птолемей пытался согласовать представление о том, что небесные тела движутся по кругу, с фактическими наблюдениями за перемещением планет по небу.
В наши дни теория о гигантских соединенных шестеренках отправлена на свалку истории – она не приближает нас к пониманию законов перемещения звезд и планет. Вместо нее мы используем простую и элегантную теорию, где фигурируют не круги, а эллипсы, подтвержденную ньютоновскими теориями движения небесных тел и тяготения, которые объясняют, почему небесные тела перемещаются так, а не иначе.
История науки изобилует прорывами двух типов. Иногда мы обладаем неполным знанием, которое «вроде как» что-то объясняет, а потом дополняем его или заменяем новой теорией, которая работает лучше, не отменяя при этом ценности прошлой теории. Так ньютоновская теория тяготения сменилась теорией Эйнштейна. А иногда неполное знание сменяется совершенно новой идеей, никак не связанной с предыдущими. Например, когда-то считалось, что горение вызывается особой мифической субстанцией – флогистоном, а чтобы объяснить, как световые волны перемещаются в вакууме, придумали идею всепроникающей среды – эфира. Позже они сменились идеями, которые объясняли все те же явления, но при этом не возникало сомнений, что они ближе к истине. К какому из этих типов ближе нынешнее состояние науки? Может быть, мы обманываем себя, носясь с современным подобием флогистона? Может, теория струн – современный эквивалент птолемеевской Вселенной, движущейся как часовой механизм?
И даже если в определенных областях науки мы на верном пути, то какую часть из того, что нам следует знать об устройстве Вселенной, мы уже знаем? Пятьдесят процентов? А может, пять? А вдруг мы знаем всего полпроцента и все мозговые ресурсы, которые мы можем привлечь за все время существования человеческой расы, способны постичь лишь один или два процента?
Конечно, кто-то из ученых может спросить: а зачем вообще брать в расчет вместительность человеческого мозга, если у нас есть компьютеры? В 2008 году компьютер под названием «Марафонец» (Roadrunner), разработанный американским Министерством обороны, был назван самым быстрым компьютером в мире с производительностью, превышающей один петафлопс [50]50
Флопс – это единица измерения производительности компьютеров, показывающая, сколько операций с плавающей запятой в секунду выполняет данная вычислительная система. Петафлопс означает 1015 (один квадриллион) операций в секунду. На тот момент, когда эта книга готовится к печати, самой высокой производительности достиг американский суперкомпьютер «Секвойя», установленный в Ливерморской национальной лаборатории имени Э. Лоуренса. Его производительность – 16,32 петафлопса. В скором времени производительность самых мощных компьютеров будет измеряться уже не петафлопсами, а эксафлопсами (квинтиллионами операций в секунду). (Прим. ред.).
[Закрыть]. Один британский ученый-компьютерщик подсчитал, что «Марафонец», возможно, всего в пять или в пятьдесят раз проигрывает в мощности человеческому мозгу. «Подождите еще три – пять лет, и они сравняются», – сказал он. А у компьютеров будущего, которые станут нам подспорьем в развитии науки, скорость и объем памяти будут практически безграничны. Но каким образом компьютеры помогут нам понять устройство Вселенной? В конце концов, компьютер как был, так и остается только инструментом. Насколько нам известно, единственный объект во Вселенной, обладающий способностью понимать, – это разумное существо, а единственные разумные существа, максимально развившие эту способность, – это, видимо, мы с вами.
Итак, возвращаемся к мысли, что наши попытки научно объяснить устройство Вселенной могут оказаться бесплодными. Наверняка известно лишь одно – в ходе этих попыток нас ждет неисчислимое количество сюрпризов, многие из которых – как это всегда бывало – приведут к новым открытиям и полезным изобретениям.
Пятый вкус
Многие из нас помнят картинку из школьного курса анатомии, изображающую человеческий язык в виде фрагмента карты, разделенной на четыре зоны, которые отвечают за разные вкусовые ощущения: сладкое, кислое, горькое и соленое. Горькое – в задней части языка, сладкое – в передней, а кислое и соленое – по бокам. Как выясняется, это не совсем правда. Рецепторы, отвечающие за те или иные вкусовые ощущения, действительно могут концентрироваться на определенных участках языка, но эти участки сильно различаются от человека к человеку, да и разницу между восприятием разных участков уловить не так легко. Это один из тех научных «фактов», которые за последнюю сотню лет были опровергнуты людьми на собственном опыте.
Однако ложная вкусовая карта языка – еще не самое удивительное. Куда интереснее, что вплоть до самого конца XX века люди были убеждены, будто способны различить всего четыре вкуса. Никто – кроме, может быть, японцев – не знал, что наши вкусовые сосочки могут чувствовать еще и пятый вкус, столь же простой, как сладкое или соленое, но никогда не воспринимаемый отдельно от четырех других. Это как если бы в спектре был еще один дополнительный цвет, скажем, между зеленым и голубым, который никто раньше не замечал.
Что самое странное, этот вкус оставался для людей настолько незаметным, что в большинстве языков для него не нашлось наименования. Пришлось назвать его японским словом «юмами». Самое близкое к нему по значению слово – это «вкусность», правда, такая характеристика не похожа на чувство, поддающееся измерению. Это все равно как если бы у нас в сетчатке обнаружился зрительный рецептор, оценивающий «симпатичность». Однако на деле целый ряд продуктов, которые можно охарактеризовать, как очень вкусные, например картофельные чипсы, содержит в своем составе химическое вещество под названием «глутамат натрия» – основной источник ощущения юмами. Многие легкие закуски содержат ингредиент «вкусности» – гидролизованный белок, который, как мы теперь знаем, стимулирует юмами-рецепторы.
Как же такие рецепторы смогли возникнуть, не войдя при этом в словарик ежедневно упоминаемых ощущений? Одна из теорий гласит, что вкус юмами указывает на высокое содержание в пище белка, необходимого для выживания. Так что, хоть мы и не анализируем свои ощущения от еды как-нибудь вроде: «Ага, тут много белка», тем не менее мы инстинктивно стремимся съесть этого блюда побольше, а значит, цель эволюции достигнута.
Пещерные примитивисты или пещерные аутисты?
Прекрасные образцы наскальной живописи, найденные в течение XX столетия на территории Франции, похоже, выставляют первобытную цивилизацию Европы в новом свете. Сначала были обнаружены рисунки в пещере Ласко, (департамент Дордонь), а потом в пещере Шове (департамент Ардеш). Живые, яркие, выразительные изображения животных на каменных стенах заставили археологов и историков культуры внести поправки в культурный портрет так называемого «примитивного» человека.
«Каждое из этих нарисованных животных, – пишет один ученый, – являет собой олицетворение и сущность данного биологического вида. Например, бизон – это духовный символ; он в некотором смысле “отец бизонов”, идея бизона в чистом виде, бизон как он есть».
А вот что пишет другой эксперт: «Первые наскальные рисунки – неопровержимое свидетельство символического процесса, обеспечивавшего передачу богатого культурного наследия в виде изображений, а возможно, и устных рассказов от поколения к поколению».
Третий добавляет: «Здесь можно заметить намеренную и запланированную акцентировку, выделение одной из частей тела или типичного занятия животных… поскольку именно они представляют интерес [для охотника]».
Делать какие-либо выводы о прошлом человечества всегда сложно. Историк Роберт Дарнтон (р. 1939) писал: «Нет ничего проще, чем перескочить на удобную позицию, что европейцы [в прошлые века] думали и чувствовали точно так же, как мы сейчас, а все различие только в том, что они носили парики и деревянную обувь». Но процитированные выше мнения о значимости наскальной живописи достаточно абстрактны и умозрительны и касаются людей, живших тридцать тысяч лет назад, а вовсе не двести и не триста.
Британский психолог, профессор Николас Хамфри (р. 1943) обратил внимание на заметное сходство между древней наскальной живописью и рисунками английской девочки-аутистки по имени Надя, с которой психологи работали в 1970-е годы. Сравнивая работы Нади с наскальными картинками, Хамфри даже высказал предположение, будто они настолько близки, что, возможно, древние художники тоже страдали аутизмом.
При детальном анализе рисунков Нади в сравнении с наскальными картинами, которых она не видела и видеть не могла (во всяком случае, когда она рисовала, рисунки в пещере Шове еще не были обнаружены), было выявлено поразительное и необъяснимое сходство. На картинке с лошадьми, нарисованной Надей в возрасте трех лет, мы видим те же импрессионистские, накладывающиеся друг на друга движения лошадей, идущих табуном, что и в пещере Шове. А Надин портрет приближающейся коровы неуловимо напоминает бизона со стен Шове.
Как и любой хороший ученый, Хамфри провел подробное исследование, а его заключения были сформулированы осторожно. Хамфри не заявлял напрямую, что первобытные художники были аутистами, он лишь отмечал, что трехлетний аутичный ребенок может рисовать животных с той же яркостью, экспрессией и реализмом, что и первобытные художники; так не мог ли и ими руководить тот же дефект умственного развития? Теория Хамфри базируется на следующем научном наблюдении: как и многие дети с сильной степенью аутизма, Надя в тот период, когда она рисовала серию своих великолепных работ, не могла говорить. Когда она наконец научилась разговаривать, ее рано проявившийся талант художника куда-то улетучился, и она перестала рисовать столь эмоционально сильные картины. А что, если – задается вопросом Хамфри – общество, в котором зародилась наскальная живопись, еще не обрело речи или, по крайней мере, не пользовалось ею столь активно, как делает это «современный» человек, не нагружало ее символизмом, не пользовалось обобщениями и не могло описать словами любое физическое или эмоциональное состояние? Возможно, как в случае с Надей, появление более сложных способов использования речи каким-то образом вытеснило умение рисовать в этой импульсивной и энергичной манере, и в интеллектуальной жизни первобытных людей рисунки сменились словами.
Если Хамфри прав, наскальная живопись возрастом в тридцать тысяч лет не утрачивает своей красоты и драматизма, но она уж точно не представляет собой «духовный символ» или «символический процесс, обеспечивавший передачу богатого культурного наследия в виде изображений, а возможно, и устных рассказов от поколения к поколению». Это всего лишь торопливые записи наблюдательного и импульсивного первобытного мужчины или женщины, которые вовсе не свидетельствуют о широком распространении в древнем обществе искусства живописи.
Почему мир не движется, когда мы двигаем глазами?
Вот еще один из тех вопросов, на которые часто отвечают: «А разве он должен?» Но если вы подумаете как следует, то вспомните: когда во внешнем мире что-то движется, изображение этого предмета перемещается по сетчатке, своеобразному экрану, расположенному в задней части глаза. Именно так мы и узнаем о движении предмета. Однако если какой-то объект внешнего мира неподвижен, а мы проводим мимо него взглядом, его изображение опять-таки будет перемещаться по сетчатке. Например, если бы вдруг закачался весь внешний мир, например, в результате землетрясения, его визуальное воздействие на сетчатку ничем не отличалось бы от того, как если бы наш взгляд стал быстро двигаться из стороны в сторону. Как же мы все-таки различаем эти процессы?
Возможно, в ходе эволюции мы научились прикидывать, какой из вариантов более вероятен: тот, при котором движется мир и все вокруг (это случается редко), или тот, при котором движутся наша голова или взгляд (а это происходит постоянно). Но ведь когда мир действительно движется, даже совсем чуть-чуть, во время землетрясения, у нас не возникает сомнений в происходящем, то есть мы сразу видим разницу.
Правильный ответ кроется в системе обратной связи, которой обладает наше тело. Эту систему можно сравнить с сетью передачи данных, посылающей сообщение мозгу всякий раз, когда наша голова или взгляд приходят в движение. В сообщении как бы говорится: «Не волнуйся, этот резкий скачок – не настоящий. Это не мир движется, а всего лишь я».
Тут прямая аналогия с учебной тревогой – ревут сирены, а радио в это время передает: «Без паники, опасности нет, это учения». Но если однажды вы услышите сирену без этого сообщения – значит, пора начинать беспокоиться.
Однако же какая часть головы или глаза посылает эти самые сообщения, заверяющие нас, что это мы двигаемся, а не мир вокруг нас? Может, где-то в голове или глазах имеются датчики движения, которые активируются при движении глаза? Или может, у нас есть индикаторы местоположения – что-то вроде тех сенсоров, которые сообщают нам, где приблизительно находится наша рука, когда мы пытаемся дотронуться ею до носа, зажмурившись.
Что ж, докопаться до истины можно при помощи простого эксперимента. Если закрыть один глаз, а другой дергать пальцем вверх-вниз, то будет казаться, что мир перемещается синхронно с движениями пальца, который, в свою очередь, двигает глазом. Если бы сообщение, говорящее, что мир на самом деле не двигается, исходило из датчиков движения в глазу, то мозг решил бы, что мир и впрямь неподвижен, поскольку ваш глаз двигался бы точно так же, как если бы вы приказали ему двигаться при помощи глазных мышц. Аналогичным образом, поскольку ваш глаз меняет свое положение в ответ на движения пальца точно так же, как если бы вы двигали его силой глазных мышц, вы опять увидите мир неподвижным, а себя – двигающимся.
Единственная разница между движениями вашего глаза в этих двух ситуациях заключается вот в чем: когда вы двигаете глазом при помощи пальца, глаз движется пассивно; если вы двигаете им силой глазных мышц, он движется активно. Именно решение пошевелить головой или взглядом запускает сигнал, который поступает в мозг и сообщает: «Спокойно, окружающий мир не двигается». Когда вы дергаете глаз пальцем, этот сигнал «отбоя» не отправляется, поскольку мозг не приказывал глазу двигаться.
Ослепительное наукообразие
Создатели телевизионных роликов, рекламирующих лекарства или моющие средства, часто прибегают к псевдонаучным деталям. Неправдоподобно красивые и опрятные ученые в белых халатах и с аккуратными папочками в руках глубокомысленно вглядываются в стойки с пробирками (в современных, оборудованных по последнему слову техники лабораториях такую сцену увидишь нечасто). Мультипликационная реклама демонстрирует нам унитазы или пищеварительный тракт, осаждаемые злобными кляксами-микробами и гаденышами-бактериями, с которыми бьются симпатично выглядящие частички моющего средства или обезболивающего. Косметика содержит компоненты с научно звучащими названиями типа «пантенол» или «миконазол» либо же сама называется как-нибудь псевдонаучно, например «Юведерм» или «Целсинк». Шампунь, содержащий «провитамин В 12и экстракт гинкго билобы», кажется потребителю, слышащему эти «умные» слова, куда эффективнее, чем тот, в котором ничего такого нет.
Руководители рекламных служб верят в силу «наукообразия» – то есть внешнего подобия науке, – убеждающего потребителей покупать именно их продукцию. В ходе одного интересного эксперимента двое психологов доказали, что вера человека в научные объяснения возрастает при использовании незнакомых, но впечатляющих научных картинок и схем.
Ученые пригласили 156 студентов и выдали им для чтения некоторое количество статей о новостях науки, касавшихся технологии под названием «функциональная магнитно-резонансная томография», или фМРТ. Эта технология предназначена для получения картинок мозговой активности в ходе выполнения пациентом различных задач. Исследователей беспокоило, что подобные картинки часто вводят людей в заблуждение: средства массовой информации то и дело публикуют их как свидетельство того, что некие участки мозга якобы связаны с определенными функциями, такими, как ложь, влюбленность, вера в Бога, тогда как на самом деле эти картинки с абсолютной точностью выявляют лишь одно – увеличенное содержание кислорода в крови, направляющейся в те или иные участки мозга.
Чтобы проверить, возрастает ли вера читателей в научные объяснения, если те подкрепляются подобными изображениями, ученые сфабриковали несколько новостных статей, описав результаты различных экспериментов с использованием фМРТ. Студентов разделили на три группы. Одной группе выдали статьи о данных исследований, где был только текст; другой группе дали тот же текст с добавлением гистограммы или диаграммы мозга, резюмировавшей данные, ранее уже изложенные в тексте; а третьей предложили текст, сопровождаемый изображением мозга, где были выделены области, якобы высвечивающиеся при фМРТ, что должно было подтвердить сведения, содержавшиеся в статье. В статьях читателям преподносились три разных умозаключения: «Просмотр телевизора напрямую влияет на математические способности», «Медитации развивают творческое мышление» и «Видеоигры улучшают внимание».
Результаты экспериментов, изложенные в фальшивых статьях, необязательно подтверждали эти умозаключения. Однако там были заложены другие возможные объяснения, которые студенты могли выловить из текста. Ученых интересовало, будут ли те же самые результаты расцениваться как более правдоподобные, если сопровождать их ложными научными иллюстрациями.
В результате использование гистограмм и диаграмм никак не повлияло на оценку студентами научной состоятельности умозаключений, а вот изображения мозга – повлияли. Читатели чаще соглашались со сделанными в статье выводами, если к статье прилагалось изображение мозга. Картинка расценивалась как «доказательство», и исследователи предположили, что «настоящие» снимки процессов, происходящих в чьей-то голове, воспринимаются особым образом и отношение к ним совсем иное, нежели к диаграммам.
В конце своего доклада, доказав, что сканы мозга, сделанные при помощи фМРТ, заставляют людей верить в результаты опыта, экспериментаторы как бы исподволь намекнули: излагая данные своих исследований или составляя заявки на гранты, ученым, занимающимся изучением процессов познания, стоит использовать как можно больше изображений мозга, независимо от того, есть ли в них реальная необходимость. Это увеличит шансы быть услышанными и получить повышенное финансирование.
Гилберт был прав
Многие полагают, будто их политические взгляды сформировались в результате размышлений об обществе и о том, как оно должно быть организовано, вкупе с тщательным разбором достоинств и недостатков оппозиционных сил. И все это, в свою очередь, связано с нашими представлениями о путях создания справедливого и сплоченного человеческого сообщества.
Но когда Уильям Гилберт (известный английский драматург, создававший оперы в соавторстве с композитором Артуром Салливаном) писал, что «каждый мальчик и каждая девочка, рожденные в этом мире, уже либо маленький либерал, либо маленький консерватор», он, как недавно выяснили две команды ученых, был куда ближе к истине.
Группа канадских психологов в 2001 году обнаружила, что у их испытуемых была генетическая предрасположенность к той или иной политической позиции. Для своего исследования ученые собрали 88 пар близнецов, как однояйцевых, так и разнояйцевых. Однояйцевые близнецы обладают идентичным набором генов, поскольку они произошли из одной разделившейся оплодотворенной яйцеклетки. Разнояйцевые близнецы происходят из двух отдельных оплодотворенных яйцеклеток, одновременно развивавшихся в одной матке.
Близнецам предоставили список из тридцати высказываний, относившихся к различным аспектам жизни, и попросили ответить, согласны они с высказываниями или нет. Фразы варьировались от отношения к кроссвордам и шахматам до взглядов на неприкосновенность человеческой жизни и важность равенства в обществе. Результаты четко показали: однояйцевые близнецы гораздо чаще придерживались одних и тех же взглядов, чем разнояйцевые. Более того, крепче всего с генетикой были связаны типично консервативные воззрения, такие, как отношение к смертной казни, абортам, расовой дискриминации и иммиграции.
Иное объяснение, гласившее, что люди перенимают свое отношение от окружения и в особенности от родителей, можно было сразу исключить: ведь оба типа близнецов, и однояйцевые, и разнояйцевые, росли вместе примерно в одних и тех же условиях.
Впоследствии еще одна группа ученых, на этот раз из университета штата Небраска, провела исследование, продемонстрировавшее, как может возникать подобная генетическая предрасположенность. Их внимание привлекли различия в физиологическом устройстве мозга, определяющем, как человек реагирует на угрозу. Ученые собрали группу из сорока шести жителей Небраски, отличавшихся твердыми политическими убеждениями, либо либеральными, либо консервативными, измеренными по стандартной шкале. Затем с ними провели ряд физиологических тестов, выявляющих, как испытуемый отвечает на угрозу. К коже каждого участника подсоединили электроды, измеряющие уровень страха, а потом показали 33 картинки. Большинство изображений были эмоционально нейтральными, но среди них были и три устрашающих картинки: огромный паук на лице перепуганного человека, оцепенелый субъект с окровавленным лицом и открытая рана с копошащимися в ней червями. Чтобы убедиться, что измеряемый отклик на эти картинки связан исключительно с отрицательными эмоциями, ученые показали испытуемым вторую серию картинок, среди которых тоже было три возбудителя, но на этот раз не представляющих угрозы (один из этих возбудителей именовался в их сухом научном отчете как «зайка»).
Результаты не допускали разночтений. Люди, придерживавшиеся взглядов, которые принято именовать консервативными, и ратовавшие, скажем, за рост расходов на оборону, за смертную казнь, патриотизм, войну в Ираке, а также выступавшие против пацифизма, иммигрантов, контроля за ношением оружия, помощи иностранным государствам и так далее, продемонстрировали более заметную физиологическую реакцию на угрозу. Похожие различия между двумя группами испытуемых обнаружились и при измерении другого физиологического параметра – моргания в ответ на громкие звуки. Консервативно настроенные субъекты моргали активнее.
Физиологическая реакция на угрозу зарождается в маленьком участке мозга, именуемом «миндалевидное тело», или «миндалина» (название появилось благодаря его форме). Активность клеток этой области мозга определяется генами, а значит, именно они влияют на то, как тело реагирует на опасность, что, в свою очередь, имеет непосредственное отношение к тому, как формируются наши политические воззрения.
Подобные результаты могут объяснять, почему так сложно заставить человека сменить свое политическое кредо в ходе спора. В странах наподобие Великобритании или США, где главенствуют два крупных политических блока, сменяющих друг друга у государственного руля, доля голосов, ведущая к смене власти, довольно мала; обычно соотношение голосов располагается в диапазоне от 45:55 до 55:45. И очень мало где в обществе явно преобладают консерваторы или либералы – во всяком случае, если в стране проводятся свободные выборы.
Проанализировав, как 46 испытуемых жителей Небраски моргали и реагировали на страшные картинки, американские ученые пришли к весьма интересному обобщению, заставляющему серьезно задуматься: «Наше исследование дает одно из возможных объяснений недостаточной гибкости взглядов у людей с твердыми политическими убеждениями и, как следствие, вызванных этим повсеместных политических конфликтов».
Хоть Уильям Гилберт и додумался до генетической природы политических воззрений раньше других, его научные знания оставляли желать лучшего. В пассаже, следующем за рассуждениями о маленьких либералах и консерваторах, говорится: «А когда к ним в дом явятся члены парламента и начнут разбираться, есть ли у них мозг и мозжечок в придачу, им придется отбросить мозг в сторонку и голосовать, как им скажет их руководство». Вообще-то мозжечок не имеет ничего общего с интеллектуальными способностями и отвечает за координацию движений и контроль над телом. Однако из песни слова не выкинешь.
