Текст книги "Работы по психиатрии"

Автор книги: Карл Юнг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Отчетливая склонность сновидений к формированию аналогичных образований приводит, как и при других сексуальных символах, ко второму безумному рождению: изо рта появляется еще и маленькая девочка; она одета в "коричневое платьице и черный передничек" – так же, как обычно одета пациентка. Эта одежда уже давно ее не удовлетворяет; она часто требует другое платье и в своих сновидениях давно уже "установила" богатый и разнообразный гардероб. К этому относится фраза: "сшитая будто из лоскутков". Но наибольшее сходство матери с дочерью достигается тем, что ребенок уже "немного парализован"; он, таким образом, страдает той же болезнью, что и пациентка. Ребенок дан ей "в виде заместительства", то есть благодаря сходству с ней он, до известной степени, возьмет на себя судьбу пациентки и благодаря этому заменит пациентку в ее страданиях и в пребывании в доме умалишенных. Поэтому пациентка имеет возможность сказать в переносном смысле: "конец дома умалишенных вышел из моего рта". В ином, тоже переносном смысле, пациентка говорит, что ребенок является "замещением Сократа". Вспомним, что пациентка сливает себя с Сократом, который, подобно ей, был несправедливо посажен в темницу и невинно пострадал: он в темнице, она в доме умалишенных. Ее дочь возьмет на себя ее роль Сократа и станет, поэтому, "замещением Сократа"; этим вполне объясняется этот странный и с трудом понимаемый неологизм. Чтобы дополнить аналогию, дочка так же, как сын-царь, получает, как бы в виде вознаграждения, базар. Мысль об этом двойном подарке базара вызывает фразу: "раньше я явилась двойной – я двойной базар". К этому она прибавляет известный уже стереотип Устера, имеющий явный сексуальный смысл. "Двойной", таким образом, имеет вероятно и многократно детерминированный сексуальный смысл, означая замужество.

Далее в этом анализе, который я не привожу целиком из-за его длины, пациентка развивает мысль о том, как она заботится о своих детях, распространяя эту заботу и на своих умерших в бедности родителей. ("У меня родители одеты, много испытавшая моя мать – я сидела с нею за столом накрытой белой скатертью – в изобилии".)

Г. Обобщение

Все вышесказанное показывает, как больная, выросшая в неблагополучных домашних условиях, в нужде и тяжелой работе, имея психическое заболевание, создает необычайно сложное, по-видимому совершенно запутанное и бессмысленное, фантастическое образование. Анализ, проведенный нами по образцу анализа сновидений, дает нам материал, сосредоточенный на известных "мыслях сновидений", то есть на мыслях, легко понятных психологически применительно к данной личности и к данным условиям. Первый раздел анализа описывает желания и их исполнение в символических образах и событиях, второй – страдания и их символы. Наконец, третий раздел относится к интимным, эротическим желаниям; заключением его и развязкой является передача власти и страданий детям.

Больная описывает нам своими симптомами надежды и разочарования своей жизни, подобно поэту, творящему по своему внутреннему побуждению. Но поэт и в своих метафорах говорит языком нормального мозга, поэтому его и понимает большинство нормальных людей, узнающих в произведениях его духа отражения его страдании и радостей. Наша же больная говорит будто в сновидении (я не могу выразиться более точно) – ближайшей аналогией ее мышления является нормальное сновидение, применяющее одинаковые или, по крайней мере, весьма схожие психологические механизмы; никто не понимает ее мышления, пока не признает метод анализа Фрейда. Поэт в своем творчестве пользуется широким кругом выразительных средств и творит большей частью сознательно, мысли его развиваются в определенном направлении. Малообразованная, не одаренная талантом больная думает неясными, подобными сновидению образами, применяя лишь скудные средства выражения; все это должно способствовать тому, что ход ее мыслей в высшей степени непонятен. Существует банальная фраза, что всякий человек – бессознательный поэт, особенно в сновидениях. В них он придает своим комплексам символические формы, правда, в виде афоризмов, лишь изредка доходя до создания более широких и связных образований; для этого нужны комплексы, обладающие поэтической или – истерической силой. Творения же нашей больной весьма подробно разработаны и пространны; с одной стороны, их можно сравнить с большой поэмой, с другой же стороны – с романами и фантастическими картинами сомнамбул. Как у поэта, так и у нашей больной бодрствующее состояние заполнено фантастическими образами, тогда как у сомнамбул их система развивается и обрабатывается в диссоциированном, "другом" состоянии сознания. Но подобно тому, как сомнамбула предпочитает переводить свои видения в тончайшие фантастические, часто мистические формы и нередко дает их образам расплываться, не доходя до совершенства, как это бывает в сновидениях, – так и наша больная преимущественно выражается невероятно причудливыми и искаженными метафорами, гораздо более приближающимися к нормальному сновидению с характерными для него несообразностями. Таким образом, сходство нашей больной как с "сознательным" поэтом, так и с "бессознательным" (сомнамбулой) ограничивается распространением и постоянной разработкой фантастических образов, между тем как несообразность, причудливость, одним словом, недостаток красоты, по-видимому, заимствован ею из сновидений обыкновенных нормальных людей. Таким образом, психика больной в психологическом отношении находится приблизительно между душевным состоянием нормального человека, который видит сон, и сомнамбулой, с той только разницей, что в ее психике состояние сна большей частью навсегда заменяет состояние бодрствования, причем "функция реальности", то есть приспособление к окружающим условиям, тяжко повреждена. Путь возникновения сновидений из комплексов впервые описан мной в небольшом сочинении "О психологии и патологии так называемых оккультных явлений". Отсылаю читателя к этой книге, так как подробности, взятые из этой специальной области, увели бы нас слишком далеко. Флурнуа приблизительно указал на корни комплексов в сновидениях известной Элен Смит. Для понимания поставленных здесь вопросов я полагаю необходимым знакомство с указанными явлениями.

Сознательная психическая деятельность пациентки ограничивается систематическим воплощением исполнения желаний как бы в виде определенного вознаграждения за жизнь, полную лишений и труда, а также за удручающие впечатления беспорядочной семейной обстановки. В то же время бессознательная психическая деятельность полностью подпала под влияние вытесненных, контрастирующих друг с другом комплексов; с одной стороны, комплекса ущерба, с другой же стороны – остатков нормальной корректировки. Вхождение в сознание фрагментов этих отщепленных комплексов происходит в основном в виде галлюцинаций (процесс описан Гроссом), психологические корни которых формируются согласно предположениям Фрейда.

Ассоциативные явления соответствуют взглядам Пеллетье, Странского и Крепелина. Хотя ассоциации и группируются вокруг смутно обрисованной темы, они лишены направляющей идеи (Пеллетье, Липман), поэтому в них присутствуют все признаки "понижения умственного уровня (Жане): преобладание автоматизмов (отключение мыслей, патологические идеи) и ослабление внимания. Последствием ослабления внимания является неспособность к ясному представлению. Представления неотчетливы, поэтому не может происходить надлежащее дифференцирование, следствием чего, в свою очередь, являются всевозможные смешения – слияния, констелляции, метафоры и т.п. Слияния происходят, в основном, по закону сходства образа или звука, так что связь по смыслу большей частью уничтожается.

Метафорическое изменение комплексов, с одной стороны, весьма сходно с нормальным сновидением, с другой же стороны – со сновидениями-желаниями истерического сомнамбулизма.

Таким образом, анализ данного случая параноидной формы раннего слабоумия вполне подтверждает теоретические предположения предыдущих глав.

Д. Дополнения

В заключение я хотел бы остановиться еще на двух моментах: во-первых, на речевых особенностях; дело в том, что как нормальная речь, так и речь нашей больной обнаруживает тенденцию к изменениям. Новым в нашей речи являются, главным образом, технические термины, цель которых заключается в сокращенном обозначении сложных представлений. При нормальной речи образование подобных терминов происходит постепенно и так же постепенно к ним привыкают, применяя и на основании логики и стремясь быть понятыми. У больной же эти процессы образования новых понятий и привыкание к ним патологически ускорены и усилены, выходя далеко за пределы понимания со стороны окружающих. Способ образования патологического термина часто имеет известное сходство с принципами преобразования нормальной речи. К сожалению, я недостаточно компетентен в этой области, так что не решаюсь отыскивать какие-либо аналогии, но мне представляется, что лингвист мог бы в сплетениях речи таких больных найти ценный материал для изучения исторических изменений, происходящих в языке.

Своеобразную роль у нашей больной играют слуховые галлюцинации. Днем она разрабатывает свои желания в бодрствующем состоянии, ночью же – в сновидениях. Это занятие, очевидно, доставляет ей удовольствие, ибо оно развивается согласно ее внутренней склонности. Тот, кто думает в совершенно определенном и строго ограниченном направлении, должен с подобной же настойчивостью вытеснять всякую противоположную мысль. Мы знаем, что человек нормальный или наполовину нормальный – человек настроения, хотя он довольно долго может оставаться в одном и том же настроении; но это состояние большей частью внезапно, с почти стихийной силой, нарушается возникновением иных кругов мыслей. В сильнейшей степени это выражено у истеричных пациентов с отколотым сознанием, у которых одно настроение нередко внезапно сменяется противоположным. Предвестниками наступления противоположного настроения часто являются галлюцинации или другие автоматизмы, ибо всякий отколовшийся комплекс обычно нарушает деятельность другого занимающего сознание комплекса, подобно тому как невидимая планета нарушает путь планеты видимой. Чем сильнее отколовшийся комплекс, тем сильнее будут проявляться и автоматические расстройства. Лучшими примерами могут служить так называемые телеологические галлюцинации; приведу три примера из моего личного опыта.

1. Пациент в первой стадии прогрессивного паралича; в отчаянии он хотел покончить с собой, выбросившись из окна. Он вскочил на подоконник, но в эту минуту перед окном вспыхнул необычный свет, который прямо отбросил его в комнату.

2. Психопат, которому надоели жизненные неудачи, хотел совершить самоубийство, вдыхая газ из открытого крана. В течение нескольких секунд он усиленно вдыхал газ, но вдруг почувствовал, что тяжелая рука схватила его за грудь и бросила на пол, где он постепенно оправился от испуга. Эта галлюцинация была настолько ясна, что на другой день он показал мне место, за которое его схватили пять пальцев таинственной руки.

3. Русский студент-еврей, впоследствии заболевший параноидной формой раннего слабоумия, рассказал мне следующее. Под влиянием величайшей бедности он решился однажды принять христианство, несмотря на свою ортодоксальность и на религиозный страх, затруднявший этот шаг. Однажды, после того, как ему пришлось много дней голодать, он, не без тяжелой внутренней борьбы, принял окончательное решение креститься; с этой мыслью он заснул. Во сне ему явилась мать и остерегала его от этого шага. Проснувшись, он, под влиянием виденного сна, вновь поддался религиозному страху и не мог решиться на крещение. Так он промучился еще несколько недель, но нужда, наконец, заставила его вернуться к мысли о принятии христианства. На этот раз он думал об этом с большей настойчивостью. Однажды вечером он решил на следующий день официально заявить о своем намерении. Ночью мать его снова явилась ему во сне со словами: "если ты перейдешь в христианство, я задушу тебя". Этот сон так напугал его, что он окончательно отказался от своего намерения и, во избежание нужды, решился на переселение. В этом случае мы видим, как вытесненные религиозные сомнения, воспользовавшись сильнейшим символическим аргументом – уважением к покойной матери – оттеснили личный комплекс.

Психологическая жизнь всех времен изобилует подобными примерами. Как известно, и демон Сократа также играет телеологическую роль. Вспомним, например, анекдот, по которому демон предостерег философа от стада свиней. (Флурнуа также приводит подобные примеры). Сновидение, галлюцинации в бодрствующей жизни также есть не что иное, как галлюцинаторное изображение вытесненных комплексов. Мы видим, что отщепленные мысли обладают вполне отчетливым стремлением настойчиво являться сознанию галлюцинаторным образом. Поэтому не вызывает удивления, что у нашей больной все противоположные вытесненные комплексы действуют на сознание путем галлюцинаций. Поэтому их голоса обладают преимущественно неприятным содержанием с оттенком ущерба. Болезненные изменения ощущений и другие автоматические явления также отличаются неприятным характером.

Как обычно, мы обнаруживаем у пациентки наряду с комплексом величия и комплекс ущерба. Но к ущербу относится и нормальная корректировка причудливых идей величия. Существование второй корректировки кажется возможным априорно, ибо мы находим у больных, которые умственно и психически сохранились значительно хуже, чем наша больная, некоторые остаточные признаки более или менее развитого сознания болезни. Корректировка, разумеется, противоположна совершенно заполняющему сознание комплексу величия; должно быть, поэтому она галлюцинаторно влияет из вытесненного состояния. Представляется, что дело именно так и обстоит – по крайней мере, некоторые наблюдения говорят в пользу такого утверждения. Когда пациентка говорила мне о том, каким несчастьем явилась бы для всех людей ее смерть, как "владетельницы мира", до "выплаты" – "телефон" внезапно сказал: "вовсе не было бы жалко; в таком случае просто выбрали бы другую владетельницу мира".

При ассоциировании неологизма "миллион Гуфеландов" пациентке постоянно мешало отключение мыслей, и я, вследствие этого, долго не мог разобраться в ее словах; тогда "телефон" внезапно воскликнул: "пусть доктор не мучается над этим!" При подборе ассоциаций к слову "Zaehringer", который тоже давался пациентке с трудом, "телефон" сказал: "она смущена и поэтому не может ничего сказать". Когда пациентка однажды во время анализа заметила, что она Швейцария, и я при этом не мог удержаться от смеха, телефон сказал: "это уж слишком". При неологизме "Мария Тереза" у пациентки особенно часто случались задержки, так что я долго не мог ее понять. Дело оказывалось положительно слишком сложным. И тут произошел следующий диалог. Телефон: "Ты ведь водишь доктора по всему лесу!" Пациентка: "Да, потому, что это так далеко заходит". Телефон: "Ты слишком уж умна".

При неологизме "император Франц" пациентка начала говорить шепотом, что она часто делала, и тогда я ошибочно понимал ее слова. Поэтому ей приходилось громко повторять многие свои фразы. Это меня раздражало, и я нетерпеливо велел ей говорить громче; пациентка так же раздраженно ответила. В эту минуту телефон воскликнул: "теперь они еще вцепятся друг другу в волосы!"

Однажды пациентка с пафосом сказала: "я – замыкающий камень свода, монополия и Колокол Шиллера". Телефон заметил: "это так важно, что от этого распадутся все ярмарки".

В приведенных примерах телефон играет роль иронически комментирующего зрителя, который убежден в малой значимости болезненных фантазий и поэтому свысока насмехается над утверждениями пациентки. Эти голоса напоминают олицетворение иронии, направленной против нее же самой. К сожалению, несмотря на все мои усилия, я имею в своем распоряжении слишком мало материала, чтобы точнее охарактеризовать эту интересную отколотую личность. Но скудный материал все же позволяет предположить, что наряду с комплексами величия и ущерба существует еще некий комплекс, сохранивший определенную нормальную критику, но оттесненный от воспроизведения комплексом величия, так что непосредственные отношения с ним невозможны. (У сомнамбул, как известно, можно, например, при помощи автоматического письма установить прямые отношения с подобными отколовшимися личностями.)

Эта кажущаяся тройственность заставляет задуматься не только над психологией, но и над клиникой раннего слабоумия. В нашем случае общение с внешним миром зависит от комплекса величия. Оно может быть почти случайным. Нам известны многие случаи, где воспроизведение находится во власти комплекса ущерба и где мы поэтому встречаем в крайнем случае лишь намек на идеи величия. Бывает, наконец, и так, что в верхних слоях сознания сохраняется известный исправляющий, иронизирующий, полунормальный остаток личности, нашего "я", в то время как другие два комплекса разыгрываются в области бессознательного и проявляются лишь посредством галлюцинаций. По этой схеме может временно изменяться и единичный случай. У Шребера, например, мы видим при выздоровлении возвращение исправляющего остатка "я".

Заключение

Я не могу надеяться, что создал нечто окончательное на основе приведенных выводов; для этого область проведенных изысканий слишком широка и слишком еще темна. Выполнение одним лицом, в течение немногих лет, всех экспериментальных работ, которые могли бы подтвердить мои гипотезы, далеко превзошли бы силы одного человека. Я вынужден довольствоваться надеждой, что вышеприведенный, по возможности тщательный, анализ случая, причисляемого нами к раннему слабоумию, до известной степени даст читателю представление о наших воззрениях и нашей работе. Если он при этом примет во внимание основные мысли и экспериментальные доказательства моих "Диагностических исследований ассоциаций", то он, пожалуй, сможет составить себе ясное представление и о том, с какой психологической точки зрения мы рассматриваем патологические психические изменения при раннем слабоумии. Я полностью сознаю, что вышеописанный случай лишь частично подтверждает суждения, изложенные в предыдущих главах, ибо он является примером только известного рода параноидной деменции. Как нам представляется, он не касается широкой области кататонии и гебефрении. В этом отношении мне приходится утешить читателя обещанием дальнейших дополнений к "Диагностическим исследованиям ассоциаций", которые, вероятно, будут содержать еще несколько экспериментальных работ по психологии раннего слабоумия.

Я не усложнил работу критика, ибо в моей книге множество недостатков и упущений, в отношении которых прошу снисхождения у читателя. В то же время критик, в интересах истины, должен быть беспощаден и продолжить работу, предпринятую автором.

Часть II.

Психоз и его содержание

[Представлена в виде академической лекции Der Inhalt der Psychose, в Городском Зале города Цюриха 16 января 1908 года и опубликована затем в третьем номере "Schriften zur angewandten Seelenkunde" под редакцией Зигмунда Фрейда (Leipzig und Vienna, 1908). На русском впервые опубликовано: К. Г. Юнг. Психоз и его содержание. СПб., 1909, в переводе Э. Этельбаум. Для настоящей публикации использован перевод О. Раевской из: К. Г. Юнг. Избранные труды по аналитической психологии / Под ред. Э. Метнера. Цюрих, 1939 г.]

Предисловие

Небольшая моя статья "Психоз и его содержание", появившаяся в первый раз в издаваемой Фрейдом серии "Schriften zur angewandten Seelenkunde", имела целью дать образованной публике (неспециалистам) понятие о психологической точке зрения современной психиатрии. Примером для этого я выбрал душевную болезнь, известную под именем раннее слабоумие (dementia praecox), или, по Блейлеру, шизофрении. Эта группа психозов – наиболее распространенная по типу заболеваний согласно всем известным психиатрическим статистикам. Правда, многие психиатры хотели бы считать ее распространение более ограниченным и потому применяют к ней другие названия и классификации. Но это с психологической точки зрения бесцельно, ибо важнее знать, что именно представляет собою данная болезнь, чем, как она называется. Описанные мною в этой статье случаи хорошо известны психиатрам как типичные и часто встречающиеся душевные расстройства. Совершенно безразлично, называть их dementia praecox или каким-либо другим именем.

Свою психологическую точку зрения я изложил в статье [см. "Психология раннего слабоумия"], научная ценность которой уже оспаривается по самым разнообразным причинам. Поэтому мне особенно приятно, что такой выдающийся психиатр, как Блейлер, в своей обширной монографии /71/ вполне признал все существенные взгляды, изложенные в этом моем труде. Мы расходимся с ним, главным образом, по вопросу о том, нужно ли придавать первичное значение психологическому расстройству или считать его результатом органических (анатомических) изменений. Разрешение этого трудного вопроса зависит главным образом от того, представляет ли догмат, господствующий до сего времени в психиатрии: "душевные болезни суть болезни мозга" – непоколебимую истину. Мы знаем, что вопрос этот оказывается совершенно бесплодным, если приписывать ему универсальное значение, ибо нам известны многие несомненно возникшие на психической почве (так называемые истеричные) виды душевного расстройства, справедливо признаваемые функциональными, в отличие от тех органических заболеваний, которые зависят от анатомических изменений, могущих быть доказанными. Органическими следовало бы, собственно, называть лишь те расстройства функций мозга, психологические симптомы которых зависят от несомненно первичного органического (субстратного) заболевания (Substraterkrankung). Но это-то именно и не вполне ясно при раннем слабоумии (dementia praecox). Находят, правда, некоторые анатомические изменения, но мы далеки от того, чтобы вывести из них какие-либо психологические симптомы. Напротив, существуют некоторые положительные данные, устанавливающие функциональный характер шизофрении, по крайней мере в начальной ее стадии; органический характер паранойи и многих параноидальных форм также более чем сомнительный. При таких условиях стоит предложить вопрос, не могут ли нарушения психологических функций вызвать вторичные явления распада. Эта мысль непонятна лишь тому, кто вводит материалистическое предубеждение в образующуюся научную теорию. Такая постановка вопроса зависит не от скрытого, произвольного спиритуализма, а от следующих простых рассуждений: вместо предположения, что наследственное предрасположение или вредная субстанция (Noxe) прямо ведет к болезненному органическому процессу, вызывая таким образом вторичное психическое расстройство, я склоняюсь к тому, что на основании предрасположения, еще неизвестного нам в своей природе, возникает неприноровленная (unangepasste) психологическая функция, развивающаяся в известных случаях до явного умственного расстройства и вызывающая вторичным образом явления органического распада. Это мнение подтверждается тем, что доказательств первичной природы органических расстройств не существует, но есть зато множество доказательств первичной психологической дефектной функции, историю которой иногда возможно проследить до юности больного. С этим вполне сходится и то, что аналитической практике известны случаи возвращения к нормальному состоянию больных, находившихся, так сказать, на границе раннего слабоумия.

Даже при положительных результатах анатомических изысканий или при анатомических симптомах наука не может устранить психологической точки зрения или считать несомненно психологические симптомы не имеющими значения. Если бы рак, например, оказался инфекционной болезнью, то своеобразный процесс роста и дегенерации раковых клеток все же остался бы несомненным фактором, достойным исследования. Но, как сказано выше, соотношение результатов анатомических изысканий и психологической картины заболевания настолько расплывчато, что несомненно стоит тщательно осветить психологическую сторону болезни; до сих пор это было сделано совершенно недостаточно.

В дополнении я постарался обрисовать постановку некоторых новейших психологических задач. Первоначальный реферат повторен в этом втором издании без изменений.

К. Г. Юнг.

Кюснахт/Цюрих, 1914 г.

Психоз и его содержание

Психиатрия – падчерица медицины. Естественнонаучный метод исследований, которым могут пользоваться все иные отделы медицины, является для последней большим преимуществом. Во всякой иной медицинской области мы имеем возможность видеть и осязать исследуемое, применять физический и химический методы изысканий. Микроскоп открывает опасную бациллу; нож хирурга обнажает важнейшие и сокровеннейшие жизненные органы, не останавливаясь перед каким бы то ни было анатомическим препятствием. Психиатрия же, душевная терапевтика, все еще стоит в преддверии точной науки, напрасно изыскивая способы измерений и взвешиваний столь же несомненные, как те, которыми располагает естествознание. Мы давно уже знаем, что предметом психологических исследований является вполне определенный орган – мозг; но для нас важно именно то, что лежит, так сказать, за его пределами, как анатомического фундамента: а именно, душа, то нечто от века неопределимое и неуловимое, постоянно ускользающее от самого осторожного прикосновения.

Было время, когда на душу смотрели как на известного рода субстанцию, олицетворяя все непонятное в природе, считая душевные болезни действием злых духов, душевнобольных – одержимыми, и применяли к ним способ лечения, вытекающий из подобных взглядов. Известно, что эти средневековые понятия и до сих пор находят последователей, открыто их высказывающих. Классическим доказательством этого является, например, изгнание дьявола, с успехом примененное пастором Блумхардтом-старшим в известном случае сестер в Диттусе (Gottlieb in Dittus) /72; 73/. Но к чести средних веков надо сказать, что в раннюю их эпоху можно подметить признаки здравого рационализма. Так, например, уже в XVI веке, в Вюрцбургском госпитале Юлиуса душевнобольных лечили вместе с остальными больными, и лечение это, по дошедшим до нас сведениям, было вполне гуманно. Когда в новейшее время, на заре первых научных догадок, мало-помалу исчезла прежняя варварская персонификация неизвестных сил, то и в понимании душевных болезней произошло изменение в пользу более философско-нравственного взгляда. Вернулись к прежнему мнению, по которому всякое несчастье является местью оскорбленных богов, но облекли его формой, соответствующей современным понятиям. Как болезни тела, во многих случаях, – следствия легкомысленного самоповреждения, так и болезни духа, соответственно прежнему мнению, следствие дурного с нравственной точки зрения поступка, греха. За этим взглядом также скрывается гневающееся божество.

До начала прошлого столетия мнение это было весьма распространено среди немецких психиатров. Но во Франции уже складывались те взгляды, которые затем в течение ста лет держались в психиатрии. Пинель, статуя которого возвышается в Париже перед входом в Сальпетриер, снял оковы с умалишенных, освободив их таким образом от этого символа преступности. Этим он доказал гуманность современных научных понятий. Немногим позднее Эскироль (Esquirol) и Бейль (Bayle) доказали, что известные формы душевных болезней в сравнительно короткий промежуток времени приводят к смерти и что в таких случаях, при вскрытии, в мозгу обнаруживаются известные закономерные изменения. Эскиролъ открыл прогрессивный паралич, называемый в просторечии размягчением мозга – болезнь, всегда соединенную с хроническим воспалительным сморщиванием мозгового вещества. Это послужило основанием догмы, которую можно найти в любом учебнике психиатрии: душевные болезни суть болезни мозга.

Дальнейшим подтверждением этой догмы послужили приблизительно одновременные открытия Галля, который относит частичную потерю способности говорить, т. е. способности психической, к известным повреждениям в области левой нижней лобовой извилины. Этот взгляд оказался впоследствии весьма плодотворным. Нашли, что во многих случаях тяжелое слабоумие или иные сложные душевные заболевания являются следствием опухолей мозга. В конце XIX столетия недавно скончавшийся Вернике открыл в левой височной доле то место, где локализована способность понимания речи. Это открытие составило эпоху. Оно возбудило всеобщие ожидания. Стали надеяться, что в близком будущем явится возможность определить в сером мозговом веществе место всякого душевного качества и всякого рода психической деятельности. Попытки свести элементарные душевные изменения, вызванные психозом, к известным параллельным изменениям в мозгу, стали учащаться. Знаменитый венский психиатр Мейнерт (Meynert) построил целую теорию, по которой изменение снабжения кровью каких-то областей мозговой коры играет главную роль при возникновении психоза. Вернике сделал подобную же, но гораздо более остроумную попытку объяснить анатомически психические расстройства. Вследствие развития этого направления психиатрии в настоящее время каждая психиатрическая больница, как бы мала или отдалена от центра она ни была, имеет свою собственную анатомическую лабораторию с препаратами мозга, который тут же разрезается и окрашивается для исследования под микроскопом. Многочисленные психиатрические журналы наполнены статьями об анатомии, исследованиями о направлении волокон в головном и спинном мозге, о построении и распределении клеточек в мозговой коре, о разнообразных формах их разрушения при различных душевных заболеваниях.

Психиатрия стала считаться последовательницей крайнего материализма, и справедливо, ибо она давно уже занялась изучением органа, орудия, отодвинув на второй план его функцию. Функция стала придатком органа, душа – придатком мозга. В современной душевной терапевтике для души давно уже не имеется места. При величайших успехах в области анатомии мозга мы почти ничего не знаем или менее чем когда-либо знаем о душе как таковой. Современные психиатры поступают как исследователи, желающие разгадать назначение и смысл какой-либо постройки, подвергая минералогическим исследования камни, из которых она воздвигнута. Посмотрим, основываясь на статистике, какие именно и сколько душевнобольных страдают явно выраженными повреждениями мозга.

За последние четыре года мы приняли в Бургхольцли 1325 душевнобольных, т. е. по 331 в год. Из них 9% страдали конструкционными психическими аномалиями (так называют известное врожденное дефектное состояние психики). Из этих 9% четверть, приблизительно, страдает врожденным слабоумием (Imbezillitaet). Тут мы имеем дело с известными изменениями мозга: природным малым его размером, недоразвитием отдельных его долей и водянкой головы. У остальных 3/4 психически дефектных не обнаруживается никаких типических мозговых изменений.