Текст книги "Любовь по-испански (ЛП)"

Автор книги: Карина Хелле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

моего пиджака. Могу сказать, что раньше она его не видела. Она выглядит

заинтересованной, но точно ничего не стыдится.

– Отлично, – отвечаю я, при этом стараюсь улыбаться, хотя отдаю себе отчет, что улыбка выглядит фальшивой, так как Вера хмурится.

– Увлекся легким чтивом? – спрашивает она, возвращая взгляд к журналу.

– Расскажи мне снова о вечере четверга.

Она поднимает очки на макушку. На ее носу появились несколько новых веснушек.

Видимо, в обед она немного побыла на солнце. Это мило, но сейчас я отбрасываю свои

чувства в сторону.

– Вечер четверга?

– Да, Вера. Ты встречалась с Клаудией. Вернулась пьяная. Где ты была? Кто был

там? Что ты делала?

Она моргает, а затем потирает лоб.

– Я рассказывала тебе. Не знаю, все было, как обычно. Мы пошли в какое-то

место возле университета, не помню название. Что-то испанское, понятное дело. Мы

пили, в том числе шоты, танцевали.

– Кто был там?

Она насупилась:

– Клаудиа, Рикардо со своими друзьями.

– Его друзья – твои друзья?

– Конечно. Почему нет?

– Ты кого-то из них конкретно выделяла?

– Матео... о чем ты говоришь? Что происходит?

Я пожимаю плечами.

– Не знаю, Вера. Поэтому и хочу получить ответы на несколько вопросов, – я

достаю журнал и кидаю его на столик. – Полистай и дай мне их.

Вера смотрит на меня несколько мгновений, теперь она обеспокоена. Она

поджимает губы и берет журнал, пролистывая. Страницы уже слегка потертые и

примятые и легко ей поддаются.

Она ахнула и поднесла руку ко рту.

– Что за хрень? – шепчет она, глядя вниз с тем же выражением ужаса, какое было

у меня.

– Да. Что за хрень?

Она медленно возвращается взгляд на меня.

– Матео, ты не можешь... Это Пауло, один из друзей Рикардо. Ты встречал его. Я

не... Я всего лишь танцевала с ним.

Я сохраняю молчание. В нем наибольшая сила.

Выражение ее лица сменяется с растерянного на требовательное.

– Ты из-за этого злишься?

Мои глаза прожигают ее.

– Зол ли я? Немного злюсь, Вера. Немного недоумеваю. Немного запутан. И очень

сбит с толку. Знаешь, откуда это у меня? Мой новый босс, Педро дель Торо, владелец

Атлетико, показал это мне со словами, что моя девушка спуталась с другим мужчиной и

это попало в новости.

Она встала с покрасневшим лицом и развела руки в стороны.

– Ладно, и какого черта мне теперь делать? Никогда не ходить на встречи с

друзьями? Никогда не танцевать?

– Почему он так тебя касается? Почему ты так себя ведешь с ним?

Она яростно качает головой.

– Нет, нет, нет. Матео, это не то, о чем ты думаешь.

Я хочу, чтобы мое сердце перестало биться так неистово и громко, словно

балансируя на грани жизни и смерти.

– Тогда, пожалуйста, скажи мне, о чем я думаю и как сильно ошибаюсь.

Она подходит ко мне и тянется к моей руке, хватка крепкая и отчаянная. Я так

сильно хочу поверить в то, что слетит с ее уст.

– Я просто танцевала с другом Рикардо. Полагаю, он и мой друг тоже. Он обнимал

меня, но ты ведь тоже обнимаешь.

Неправильный ответ, и она знает об этом. Ее губы сомкнулись, и на мгновение она

запаниковала.

– Я обнимаю тебя, потому что ты – моя и я имею право это делать, – реагирую на

ее слова, пытаясь удержать свой голос спокойным и уравновешенным. – Не его. Не чья-

либо еще.

Ее глаза тут же расширились.

– Матео, ты не можешь злиться каждый раз, когда кто-то касается меня.

Я поймал ее взгляд. Не уверен, могу ли верить ее словам.

– Конечно, могу. Я имею на это право.

– Хорошо, но там, откуда я, такие вещи ничего не значат.

– Место, откуда ты прилетела, отличается от того, где ты сейчас, и я отличаюсь от

тех людей. Ты выставила меня придурком, Вера.

Свирепость моих слов застает нас врасплох.

– Я не знала, что меня кто-то фотографирует, – говорит она.

– По-твоему, единственная проблема в том, – делаю выпад, – что кто-то тебя

поймал?

– Я ничего не сделала! – кричит она, теперь уже разъяренно, со сжатыми

кулаками и горящим взглядом. – Это был просто гребаный танец! Из-за чего ты, черт

возьми, так переживаешь? Из-за того, что все читают это дерьмо и верят в него? Или по

поводу того, что я выбираюсь повеселиться без тебя и другие мужчины находят меня

привлекательной?

Опешив, я моргаю и поднимаю руки.

– Эй, эй, ты о чем говоришь? Почему ты по этому поводу злишься?

– Я злюсь, – отвечает она, – потому что иногда ты обращаешься со мной, как со

своей собственностью.

Я ошеломлен. Мое сердце не находит места себе в груди. И только сейчас я

понимаю, что мы очень громко ругаемся на балконе.

– Ты и есть моя собственность, – говорю я ей совершенно уверенно. Это не

совсем то, что я подразумеваю – я хочу владеть ее сердцем и душой – но это самое

близкое по смыслу подобранное мной слово при переводе. Ей оно не нравится.

– Ты – неандерталец.

Я холодно улыбаюсь.

– Неандертальцы тоже влюбляются.

– Ну, мне это не нравится, – фыркает она, складывая руки.

– А мне не нравится то, что ты не проявляешь ни капли уважения ко мне, —

возражаю я, вспомнив, что необходимо понизить голос. Но это уже не важно, потому что

выглядит она так, будто я ударил ее по лицу.

– Не проявляю уважения? – шепчет она измученно.

– Обнимаешься с другим мужчиной, гуляешь, напиваешься, – продолжаю я.

– Во-первых, с другим мужчиной я не обнималась, – произносит она, загибая

палец. – Это фото было сделано в неподходящий момент.

Я прикусываю язык и вопросительно поднимаю бровь.

– Во-вторых, гуляю, напиваюсь? Да, я так делаю. И это никак не касается

уважения к тебе, Матео. Я так веселюсь и отдыхаю. Господи, думаешь, ты можешь просто

запереть меня в своей квартире и попивать скотч всю ночь напролет, или отвезти меня к

своим родителям, или на встречу со своими до усрачки тоскливыми так называемыми

друзьями, которые видят во мне только развратную разлучницу? Не моя вина в том, что я

до сих пор молода, а ты уже нет!

Теперь удар прилетает обратно ко мне. Не пощечина, а крученый мяч, брошенный

мне прямо в грудь. И Вера это замечает. Ее лицо меняется, на нем отражается борьба

между желанием воевать дальше и желанием проявить сострадание.

– Прости, – говорит она быстро, – я не это имела в виду.

– Ты в достаточной мере имела это в виду, чтобы произнести вслух, – отвечаю ей

тихо, отводя от нее взгляд.

Ирония в том, что Вера – единственная, кто всегда говорит мне, что я не стар и все

еще остаюсь на четвертом десятке лет, что, когда я достиг сорокалетия, пятый десяток

стал словно новый четвертый. Но откуда ей вообще об этом знать? Пройдет еще шесть

лет, прежде чем ей исполнится всего лишь тридцать. Мы на совершенно разных волнах.

Я думал, она нашла себя, когда обрела меня. Сейчас я уже не уверен.

– Когда мы злимся, то оба говорим то, чего не имеем в виду на самом деле, —

поясняет она.

Я до сих пор избегаю ее взгляда.

– И почему ты опять злишься?

– Потому что мне не нравится постоянно быть готовой защищать себя от того, от

чего я не должна защищаться. Мне не нравится чувствовать вину за то, что я проживаю

свою жизнь единственным известным мне способом. Такое чувство, что мы вместе по-

настоящему, действительно являемся парой только тогда, когда оба находимся здесь. В

другое время наши жизни не пересекаются, и как бы я не жила, для тебя это всегда

неправильно.

Мне не нравится тон ее голоса, полный сожаления и смирения, и недосказанности, копившейся месяцами. Мысль о том, что все проведенное рядом со мной время было

выстрадано ею, что она прятала свои истинные чувства глубоко в себе, уничтожает меня, заставляет мое сердце истекать кровью.

– Хочешь сказать, – спрашиваю я ее, удивляясь уравновешенности своего голоса,

– что ты моя только тогда, когда ты здесь? – я смотрю на нее, она щелкает пальцами и

переминается с ноги на ногу. – А вне этого места ты вольна принадлежать кому угодно?

Она уставилась на меня, все еще ерзая.

– Я всегда принадлежу только себе.

– И мне во вторую очередь… – я потер шею, чувствуя только пот и жар. Дышать

все тяжелее. Погода в этом месяце нас добьет.

– Я могу принадлежать нам обоим одновременно, – говорит она, и это звучит как

отступление. Я осторожно поднимаю на нее взгляд, после чего ее плечи расслабляются.

– Просто пообещай мне следить за собой, – прошу я устало.

Она начинает метать в меня молнии, вернувшись к оборонительной позиции.

– Мне на хрен не двенадцать лет.

Я закатываю глаза.

– Я не называл тебя ребенком, Вера. Я просто прошу тебя проявлять ко мне

уважение и вне этих стен, и все закончится. Нам не будет нужды обсуждать это снова.

– Не закончится, – парирует она. – Потому что я уже проявляю уважение. Я, мать

твою, влюблена в тебя, долбаный ты идиот.

Ее слова не производят ожидаемого эффекта. Я резко поворачиваюсь, хватаю со

столика журнал и сую его ей в лицо.

– Это не фото любящей меня женщины. Это фото...

И она права в том, что в гневе мы говорим не то, о чем думаем. В конце концов, я

удерживаю слова в себе. Но каким-то волшебным образом она видит меня насквозь. От

услышанного ее зрачки тут же сужаются.

– Пьяной шлюхи, вот что ты хотел сказать.

Не это я собирался сказать, не совсем. В моей голове это звучало вежливее, но по

смыслу довольно близко.

– Есть разница, – говорю я осторожно, – между тем, чтобы быть кем-то и вести

себя, как кто-то.

– Правда? – спрашивает она. – Потому что просто сейчас ты был шовинистским

ублюдком и вел себя соответственно.

– Почему ты не называешь меня стариком снова? Или в тебе уже не осталось яда?

– О, во мне его еще много.

Я подхожу к ней, пока она не упирается в стол. Она выглядит нервно, пока я не

хватаю ее за руки и не прижимаю их к своему сердцу. Я смотрю взглядом, полным

решимости.

– Это я. Тот, кем я являюсь. Ты об этом знала, когда повстречала меня, – я

придвигаюсь еще ближе, пока не начинаю видеть золотистые крапинки в ее глазах. – Ты

знаешь, что меня заботит. Гордость, да. Уважение. Ко мне. К семье. К отношениям. Раз

меня это характеризует, если верить твоим словам, как шовинистского ублюдка, то для

тебя это не должно было стать сюрпризом.

Есть что-то такое в ее взгляде, обращенном ко мне – дикое и слегка жестокое, как у

загнанного волка – и это заводит меня. Уже не жара приносит раскаленный сухой воздух и

провоцирует появление пота на моей коже или утихомиривает гнев в моем сердце, – это

всего меня обдает теплой волной. Я не успеваю осознать, как я уже тверд, и дыхание мое

стало тяжелее.

Это не помогает стереть дикость из ее взгляда. И не должно.

– Ты каждый день меня удивляешь, – говорит она суровым голосом, растягивая

слова.

Ее взгляд опускается на мои губы. Давление внутри меня нарастает, веки

становятся свинцовыми. Я опускаю руку ей на затылок и сжимаю его. С ее

неспособностью понять мои чувства, она выводит меня из себя. Иногда мне кажется, что я

вкладываю в наши отношения больше нее, но я понимаю, что это не всегда так.

– Ты должна понять, что ты моя, – моя речь больше похожа на шипение, мои

губы у самого ее уха почти касаются влажной кожи. – Только я могу так делать. Больше

никто. Никто другой.

Я опускаю руку и расстегиваю ширинку. Она немного замирает от моих действий, и я приостанавливаюсь, позволяя ее реакции дать намек. Она расслабляется, и этого

намека мне достаточно, чтобы схватить ее и усадить попкой на кованый железный стол.

Он немного шатается под ее весом, но все же стоит.

В ее глазах плещется смесь похоти и борьбы. Она до сих пор зла, до сих пор готова

к битве. Как и я. Но в этот раз мы выпускаем гнев иначе. Обычно я никогда не

ассоциирую ярость с сексом, так что для меня это новое чувство. Когда я смотрю на нее, одновременно запуская руку под ее юбку и сдвигая трусики в сторону, то вижу, что для

нее это тоже стало сюрпризом. Думаю, я удивляю ее каждый день.

– Ты этим не исправишь ситуацию, – дерзко говорит она, но обнимает меня

ногами и подталкивает ближе к себе. Стол при этом покачивается.

– Откуда тебе знать? – шепчу я, направляя свой член в нее и одновременно

касаясь зубами и губами ее шеи.

На какое-то мгновение мне кажется, что это может исправить ситуацию. Мне

кажется, будто я могу отвадить всех других мужчин от нее и заполнить собой ее мир. Мы

снаружи, в пределах слышимости соседей, которым достаточно выглянуть из-за

перегородки, чтобы увидеть нас. Мы на глазах жителей любой из квартир соседних домов.

Мне хочется, чтобы тот фотограф был здесь и сфотографировал нас. Я бы показал

им, кому она на самом деле принадлежит. Они бы убедились, что я с этим справляюсь.

Я толкнулся в нее. Она задыхается, лицо пронизано болью. Она недостаточно

влажная, и хотя удовольствие, пронзившее мое тело от самых яиц до шеи, просто

невероятное, я колеблюсь, стоит ли выйти из нее. Я хочу трахнуть ее грубо, быстро и

жестко, но не желаю подвергать ее страданиям.

Но она крепче сжимает меня ногами и держит по-собственнически крепко. В этот

раз я двигаюсь медленнее и возвращаю свои губы к ее шее, желая поставить отметину. Я

кусаю и присасываюсь к ее шее, желая вытянуть кровь на поверхность ее кожи. Теперь

мои толчки становятся резче намеренно. Стол тихо поскрипывает, а ее прерывистое

дыхание переходит в сбивчивые стоны.

Кажется невозможным погасить пламя, сжигающее меня, но я стараюсь, вколачиваясь быстрее, жестче, сильнее, с большей злостью, входя глубже. Знойный день, я взмок до нитки, ее ноги вокруг меня, воздух словно влажное шерстяное одеяло. Все это

лишь добавляет масла в огонь безумия.

Она моя, она моя, она моя.

А я принадлежу ей.

Несмотря на мою тлеющую досаду, я помню о том, чтобы оставаться

джентльменом. Я скольжу пальцами у нее между ног, при этом держа второй рукой ее за

шею. В ту минуту, когда она вся напрягается и дыхание застревает у нее в горле, я вхожу

глубже. Я кончаю, держась за нее, и совершенно не забочусь о том, что мои крики слышит

вся улица.

Мы оба тяжело дышим, я отступаю, чтобы взглянуть на Веру. Она выглядит

расслабленной после секса, но в ее глазах еще плещется бунт. И если мое тело

освобождается благодаря оргазму, то сердце – нет. Я выхожу из нее, застегиваю ширинку

и помогаю ей встать со стола. Затем смущенно отворачиваюсь. Она была права: это не

исправит ситуацию.

Я оставляю ее на балконе, а сам прохожу в комнату. По привычке проверяю

наличие кошелька в кармане и беру ключи.

– Куда ты идешь? – спрашивает она у меня из-за спины. Ее голос звучит твердо, но с нотками паники.

– Мне нужно проветрить мозги, – отвечаю я и выхожу, закрывая за собой дверь.

Мне, конечно, некуда пойти. У Веры есть Клаудия и коллеги с ее работы. У меня

же нет никого. Может, только родители и сестра. Всех остальных друзей я растерял, когда

развелся с Изабель. Даже лучшие друзья, которые оказались не такими уж и лучшими, незаметно отстранились от меня. Возможно, из страха быть втянутыми в скандал или

боялись, что мое поведение отразится на них. Уверен, у многих за этим стояли жены с

угрозами, что если их мужья проведут хотя бы раз время с человеком, бросившим свою

жену ради молодой девушки, их ждет то же самое.

Я так много друзей потерял из-за того, что они отказывались понимать, каково это

влюбиться в кого-то, в кого не ожидаешь. Так много друзей, которые предпочли осудить

меня вместо того, чтобы просто любить.

Я иду по улицам, брожу и брожу, пока не садится солнце, натыкаюсь на маленький

тихий бар и захожу, чтобы выпить. Заказываю джин с тоником, чтобы победить жару, и

еще один джин, чтобы договориться со своим сердцем. Это стало такой тяжкой ношей, давящей мне на плечи. Есть Вера и есть одиночество. Иногда они вдвоем со мной, но

сейчас есть только последнее.

Я так сильно хочу перечитать свое письмо, но это означает необходимость

вернуться домой к ней, а я здесь. Она не пишет мне. В моем телефоне нет «где ты?» и

«когда ты вернешься?», или «нам нужно поговорить», или, на худой конец,

«шовинистский ублюдок», так что стимула возвращаться у меня нет. Мне хочется

остаться на мадридских улицах до восхода солнца. Я хочу пить и бродить по узким

улочкам с сомнительными людьми, пока не почувствую, что уже нашел ответ на скрытый

вопрос, мучающий меня.

Можешь ли ты приспособиться к чему-то, не меняясь? Можешь ли давать что-то, не теряя себя? Не уверен.

В конце концов, мои ноги начинают болеть, рабочая обувь абсолютно новая и не

разносится за одну прогулку, мои суставы устали. Наверное, такое приходит со

старением.

Я повернул назад к дому и вошел так тихо, как только мог. В квартире очень темно

и тихо, за исключением мерного гула холодильника.

Вера в постели, но не спит. Она сидит, одетая в мою футболку, ее плечи поникли.

Шторы открыты, проникающий через окна свет освещает одну ее сторону, оставляя

другую в тени. Ее щеки блестят. Она плакала.

– Прости, – прошептала она, когда я остановился в дверях.

И сразу же мой гнев испарился, растворившись в любви к этой маленькой

испуганной девочке.

Я подошел к кровати и заключил Веру в объятия. Поцеловал ее в макушку так

крепко, как смог.

– Ты меня прости.

– Я просто упрямилась, – она шмыгает носом. – Не знаю, почему. Думаю, я

боюсь и расстроена, чувствую себя, загнанной в ловушку.

Я замер.

– В ловушку?

– Не тобой, – говорит она решительно. – Точно не тобой. Это… Я не знаю, здесь

ли мое место, и куда бы я не свернула, всегда есть что-то, что отталкивает меня. Мне нет

места в Ванкувере, но я также не чувствую своей принадлежности к этому месту.

– Ты принадлежишь мне, – мой голос звучит грубо, с примесью тоски и страсти.

– Я знаю, – отвечает Вера, кивая. – Знаю, что так и есть. Но иногда этого

недостаточно. Мне нужно больше, чем просто ты, Матео. Мне нужен ты и нужна

собственная жизнь, в которой я буду чувствовать себя безопасно. Мне нужно место, чтобы пустить корни.

– Может ли оно быть здесь?

– Надеюсь, что может. Только, боюсь, Испания не хочет, чтобы я оставалась.

Я пробегаю пальцами вниз по ее затылку.

– Я поговорю с твоим боссом. Ты сможешь остаться.

– Матео, все в порядке.

Она всегда так говорит, даже когда не в порядке. Несмотря на ее слова, я сделаю

все, что в моих силах.

Затем я целую ее, оставляю всего себя в ней и засыпаю рядом, но вопросов

остается еще больше, чем было.

Глава 5

К концу недели я хорошо освоился на своей должности. Пока еще не тренер, а

только наблюдатель, но все идет своим чередом. Игроки общаются со мной в

приподнятом настроении, что прочит легкое сотрудничество в долгосрочной перспективе.

В конце концов, все будет идти гладко, пока я не приступлю к выполнению своих

обязанностей в январе. Уверен, что как только я начну ими командовать, их отношение ко

мне изменится. Прежде, чем сесть в этот поезд, я уже знал, что моя работа потребует

больших усилий и принесет кучу хлопот. К счастью, все игроки разные.

Вечером в четверг мы с Верой пошли на ужин с Клаудией и Рикардо. Я знаю, Вера

прилагает усилия, чтобы гармонично вписать меня в другие сферы жизни, а я делаю все, чтобы стать её частью. Немного неловко сидеть за одним столом с Рикардо в то время, как

я думаю об его нерадивом друге. Какая удача, что никто не принес с собой фото из

журнала, хотя я знаю, что все его уже видели.

Когда мы выходим из ресторана – поздно и навеселе от трех выпитых бутылок

гренаша (прим.: гренаш – вино из одноименного сорта винограда, родиной которого

является Испания), нас ослепляет свет вспышек. В этот раз возле ресторана два фотографа

– новости о моем замещении Диего уже стали общедоступными, – несмотря на то, что

первый мой порыв был защитить Веру и показать папарацци средний палец, я принимаю

решение воспользоваться моментом и сделать все правильно.

Я обнимаю Веру за талию и притягиваю к себе, широко улыбаясь в камеру. Им

нравилась моя улыбка раньше, должна понравиться и сейчас.

– Приятно снова видеть вас вместе,– говорит назойливый фотограф с прической

маллет.

– Мы никогда не расставались, – отвечаю я спокойно и веду Веру вниз по

ступенькам к Клаудии и Рикардо, которые застыли с выпученными глазами на тротуаре.

– Вера, с кем Вы были на прошлой неделе? – спрашивает он.

Я ненадолго сужаю глаза, прежде чем ответить за нее:

– Ей позволено иметь друзей, не правда ли? Хорошего вечера, джентльмены.

Я взмахиваю в их сторону рукой в пренебрежительном жесте и киваю Клаудии с

Рикардо, побуждая уходить. Мы вчетвером быстро уходим вниз по улице, исчезая из поля

зрения фотографов.

– Иисус, – причитает Клаудия, заправляя свои темные волосы за уши, – ты

снова знаменитость.

Я пожимаю плечами.

– Думаю, причина в том, что я будущий тренер. Похоже, новости расходятся

медленно.

Я сжимаю талию Веры в качестве поддержки и напоминания.

На следующий день наше с Верой фото появилось в онлайн-версии журнала.

Возможно, мы выглядим счастливыми вместе и не так неприятно, как фото Веры, танцующей с каким-то панком, но оно до сих пор на месте. Я не знаю, кто читает это и

делает на основании таких статей неправильные предположения о нашей совместной

жизни, но, надеюсь, кем бы они ни были, они увидят это фото. Возможно, это мелочно –

так сильно беспокоиться о мнении тысячи незнакомцев, но это не отменяет того факта, что я беспокоюсь.

Даже если Педро и видел фото, он не упоминал о нем, и когда закончился рабочий

день, я выкурил с ним по сигаре, прогуливаясь вдоль футбольного поля. Наконец он стал

тем, с кем я мог разделить длительный процесс выкуривания сигары. Затем, зная, что Вера

ушла уже домой, поехал в офис Лас Палабрас.

Я не был здесь с того момента, как впервые сел в автобус в прошлом апреле, но

посещение офиса возвращает меня в те времена, как будто все было только вчера.

Я помню, как был взволнован впервые за долгое время. Ощущение было странное, чувствовать это было странно. Нервы были натянуты, как струна. Сев в автобус, я

смутился, потому что лица всех этих незнакомцев были обращены ко мне и я должен был

стать последним опоздавшим, человеком, который задерживает всех. Но, заняв свое место

в кресле, заметил пару пустующих мест и то, что мы все еще не уезжали, я расслабился, так как не был последним.

Я не собирался опаздывать, Изабель была намеренно медлительной, как будто

хотела, чтобы я пропустил поездку. Она не хотела отпускать меня, считая, что я не

нуждаюсь в усовершенствовании своего английского, потому что знаю этот язык

достаточно хорошо. Но на самом деле причина была в другом. Достаточно хорошо всегда

было недостаточно для меня, не тогда, когда достигнуть лучших результатов так легко.

Она потратила время на поиск пункта назначения, несмотря на мои подробные

инструкции, и, высадив меня возле офиса, она была скорее раздраженной, чем

расстроенной из-за моего отъезда.

Иногда я представляю себе, как это было бы, если бы она была другой, и я

добрался бы до офиса Лас Палабрас раньше, вошел бы в автобус вместе со всеми. И сел

бы рядом с Рикардо, или с Хосе Карлосом, или Нереей.

Я бы никогда не увидел Веру, заходящую в автобус и садящуюся возле меня, никогда бы на почувствовал вибрацию каждого сантиметра моей кожи, будто я проснулся

от удара и наблюдал за ней, идущей к алтарю, она бы выглядела возбужденной, сексуальной, татуированной, молодой и невероятно, умопомрачительно красивой. Я бы

никогда не отвел свой пристальный взгляд и не посмотрел бы в окно, если бы совсем не

заметил ее.

Я не потратил бы некоторое время, пытаясь собраться и упорядочить свои знания

английского и голос, прежде чем повернуться к ней, встретиться с ее живым взглядом и

странным тоном, неуверенно сказать:

– Привет, я – Матео.

Правда, это все, что мне было нужно. Я пожал ее руку и почувствовал этот взрыв

глубоко внутри моего сердца, как будто после долгого времени из него откопали что-то, давно скрытое. Пути назад уже не было. Возврата к тому, где я знал, что она была

проблемой, я был в беде и дальнейшая моя жизнь изменится. Я не понимал, насколько

сильно изменится, но я знал, что прежней она уже не будет. Однажды увидев красоту

звезд, ты не посмотришь на землю.

Я позволяю воспоминаниям кружить во мне и не отпускаю их, пока подхожу к

офису. На двери висит знак «ЗАКРЫТО», но сквозь стекло я вижу пробивающийся свет и

тень человека, проходящего мимо. Я тихонько стучу в дверь костяшками пальцев и жду.

Некоторое время спустя я замечаю движение за дверью и вижу пару глаз, смотрящих на меня сквозь очки в форме кошачьих глаз, а затем слышу звук

отпирающегося замка, и двери открываются.

– Мистер Казалес, – говорит Патриция, глядя на меня снизу вверх.

Я встречался с ней однажды, когда она организовывала поездку в Лас Палабрас, на

небольшой вечеринке, и выглядит она точно так же, как и в тот раз. Коротко остриженные

волосы, острый нос, такой же взгляд из-под еще более острых очков.

– Пожалуйста, зовите меня Матео, – отвечаю я со своей самой очаровательной

улыбкой. Она кокетливо кивает.

– Конечно, Матео. Проходите.

Дама жестом приглашает меня, и я вхожу в маленький офис. Здесь беспорядок, и я

точно могу указать на рабочее место Веры, потому что там еще грязнее. Под монитором

валяется целый арсенал губных помад и пустые на вид банки из-под диетической колы.

– Полагаю, вы пришли сюда обсудить ситуацию с Верой, – произносит

Патриция, прислонившись к двери кабинета, который, думаю, принадлежит ей.

Я киваю, и ко мне приходит это нервирующее ощущение, как будто я родитель, встретившийся с учителем своего ребенка или что-то в этом роде.

– Она, конечно, не в курсе, что я здесь, – говорю я быстро, чтобы изменить ее

мнение. – И она возненавидит меня, если узнает об этом. Но я просто хочу услышать от

вас настоящую историю. Иногда мне кажется, что она, ограждая меня, не рассказывает

всего.

Это не совсем правда. Думаю, Вера была честна изначально, но Патриции знать об

этом вовсе не обязательно.

Она одаривает меня натянутой улыбкой.

– Очень хорошо. Дело в том, Матео, что мы собираемся отпустить Веру.

Я уставился на нее непонимающим взглядом, потому что мне показалось, что я

неправильно ее понял.

– Простите?

Она вздыхает и заламывает руки, глядя на постеры охренительно счастливых

испанцев, висящих на стене. Если я все правильно понял, то я был близок к тому, чтобы

возмутиться каждой вещью, связанной с этой гребанной компанией.

– У нас была рабочая виза с Верой только на шесть месяцев, потому что мы не

были уверены, хотим ли работать с ней более длительный срок. Для начала, она не

говорит по-испански.

Я посмотрел на нее.

– Она учится, она старается. – Мои слова так же остры, как и ее лицо.

– И это прекрасно, но недостаточно. Мы – испанская компания, и нам нужен

человек, бегло разговаривающий как на испанском, так и на английском.

– Но она просто администратор.

– Да, но как долго? Именно Вы должны понимать необходимость в росте и

прогрессе. Что случится, если от нас уйдет агент по бронированиям? Вера займет ее

место. При своих теперешних навыках она не сможет занять это место. Поймите, она не

подходит для этой работы. Ей больше подходит, не знаю, например, продавать диски в

музыкальном магазине.

– Это больше не так, – отвечаю я сквозь зубы.

Она сердито скрещивает руки.

– Знаю, ваша... кем бы она для вас ни была, но вы понимаете, что я имею в виду.

Более того, ее не интересует эта работа. Это всего лишь работа. Она не будет стремиться

сделать здесь карьеру, и мы не сделаем этого. Сейчас у нас уже есть человек, который

начал нам помогать. Она является гражданкой ЕС, нет никаких проблем с документами

для ее легализации, с правительством, и она свободно владеет испанским. Это просто

лучшее решение для всех.

Из моих легких исчез весь воздух, но я заставляю себя сказать:

– Для всех, кроме Веры.

– Мне жаль, Матео, – отвечает она, хотя ни на секунду не выглядит сожалеющей.

– Она знает?

Патриция отрицательно качает головой:

– Я собиралась сказать ей в понедельник и позволить ей поработать последнюю

неделю.

– Вы представляете себе, что с ней случится, если вы так поступите? – говорю я, пробегая рукой по волосам.

Внезапно офис кажется таким маленьким. Я смотрю на помады на столе Веры и

представляю себе ее губы и чувствую, как что-то внутри меня готово взорваться. Этого не

должно случиться.

Ее острые брови сходятся на переносице и поднимаются вверх.

– Повторюсь: мне жаль, Матео. Мне нравится Вера. Она забавная девушка и

очень... милая. Но она не принадлежит этому месту.

Мне больше нечего сказать Патриции. Очевидно, что если бы даже я сверкнул

перед ней своим кошельком, намекая на использование Лас Палабрас пожертвований для

оборудования нового офиса, она бы не пошла на это. Я ухожу и забираюсь в свой

внедорожник, сижу некоторое время, размышляя, что я мог бы еще сделать. Я должен

сделать что-то. Мне нужно подумать. Если нет, то буду думать о неизбежном, и тогда

развалюсь.

Я не привык быть мужчиной, который не может принять решения. Когда я

влюбился в Веру, решение было очевидным: мне нужно было уйти от Изабель. Это было

нелегко, но понятно. Сейчас у меня нет решения проблемы и ничего не понятно.

У Веры нет необходимости работать. Я с легкостью могу поддерживать ее, но она

хочет работать, и для ее легального пребывания в стране ей это необходимо. Всегда есть

вариант с университетом, но она сказала мне, что оплата для иностранных студентов

значительно выше той, которую она или ее родители могли бы потянуть – или захотели

бы дать ей – и в этом она была непреклонна, хотя она была хорошей ученицей, но была

абсолютно бездарна в том, чтобы принять какую-либо помощь. Они бы помогли ей, но

только в ее стране, для обучения в канадской школе, но точно не здесь.

Я поднимал вопрос об университете ранее, говоря ей, что я мог бы оплатить

обучение, но она отмахнулась, будто это был просто мираж. Она не позволила бы мне

заплатить, и наша перепалка по этому поводу грозила перерасти в ссору.

Теперь мне интересно, могу ли я все еще убедить ее, сейчас, когда на горизонте

виднеется депортация. Сейчас, возможно, уже поздно присоединяться ей к обучению в

следующем месяце, но с января начинается новый семестр. Единственная проблема

состоит в том, что до этого времени она будет на нелегальном положении.

Возможно, это не станет большой проблемой. В стране тысячи нелегальных

эмигрантов из Сомали, Нигерии, Мексики, Сальвадора, все несанкционировано работают

в Испании. И они не пойманы. И Веру не поймают. Если мы правильно сработаем, то эта

штука прокатит.

Цепляясь за эту мысль как за спасательный круг, я, жаждущий укрепить эту идею, быстро вернулся в квартиру.

Когда я вхожу, Веры дома нет, и этот факт усиливает мою тревогу. К счастью, как

только я налил себе виски и, ерзая, усаживался на диване, она появилась в двери квартиры

с маленьким пакетом продуктов.

– Ола (прим.: «Привет» на испанском), – произносит она, сияя. – У нас

закончилась еда, а я была голоооооодна.

Она швыряет сумку на кухонный островок и подходит, чтобы поцеловать меня.