Текст книги "Хозяин теней. 5 (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 13

Глава 13

Квартира близ выставки отдаётся на летние месяцы, 6 комнат с водопроводами, мебелью, посудою, и при ней – отличный повар и лакей. Захарьевская улица… [1]

«Вести»

– Ужас какой! – всплеснула руками Светочка. – Просто в голове не укладывается… бедный Савушка!

И меня по макушке погладила.

А что?

Терплю. Светочке бесполезно рассказывать, что я уже большой, а потому не надо меня трогать. Она не поймёт. Причём, подозреваю, исключительно из собственного нежелания понимать.

– А ты уверен, что дом нужен? Матушку не вернуть… – и взгляд жалостливый-жалостливый. – Конечно, места родные, но уж больно далеко…

И щурится.

Её свет заполняет столовую. Странно, что он не вызывает у меня желания убраться. Он какой-то… другой, что ли? Не такой, как у Михаила Ивановича, или Светозарного, или того же Алексея Михайловича. Тот свет – злой, едкий, что кислота.

А этот наоборот. Рядом со Светочкой и дышится легче.

– Дом хороший, – ответил Мишка за меня. – Крепкий ещё. Там чутка крышу подлатать надо, но в целом – строение добротное. И просили за него сущие гроши. Грех было не воспользоваться. Если что – передадим нуждающимся. Устроим там или приют, или убежище для тех, кому пойти некуда.

Мишка знает, на что надавить, чтобы Светочкины сомнения разом развеялись.

– Тогда… да, наверное… – она потянулась уже к Метельке, но тот из-под руки вывернулся, буркнув, что не надо его трогать. Только когда это Светочку останавливало? Она Метельку обняла и сказала:

– Такой смешной…

Ага. Просто обхохочешься.

– Ты вот сейчас сказал, Мишенька, и правильно сказал. Я вот давно думала…

Её щебет я воспринимал в полуха. А вот Татьяна пока молчала. Сидела с кружечкой, белою в горох, и щурилась, что та кошка.

Зато перчатки сняла.

И тонкую витую ручку кружки пальчики держат крепко. И от этого тянет улыбаться. Не обманул Николя. За прошедшие месяцы руки восстановились если не полностью, то почти.

– … и эта ужасающая грубость, равнодушие общества побуждает несчастных…

– О чём она? – спрашиваю Еремея, который занял место на углу стола, и сидит в пол-оборота, наблюдая за Светочкой. Причём не сомневаюсь, что он и за нами присматривает, и за окном, и за дверью, которая вполне в поле зрения остаётся.

И не потому, что нападения ожидает, скорее уж в силу давней привычки.

– Да так, со шлюхами познакомилась.

Не буду спрашивать, как и где, потому что Светочка с удивительным постоянством оказывалась в местах, совершенно для юной барышни неподходящих. Да и шлюх в Петербурге имелось приличное количество. Так что удивителен не столько факт знакомства, сколько то, что это знакомство состоялось только сейчас и что оно её впечатлило.

– … и это несправедливо, что женщины становятся отверженными…

Я вздохнул.

– Как съездили? – шёпотом же спросил Еремей. А на спинке стула устроилась Птаха, в круглых глазах которой я тоже увидел вопрос. Подслушивает, стало быть, сестрица.

– Интересно. Очень интересно и… в общем, потом.

Не при Светочке.

Я, конечно, к её завихрениям привык, но вот всё равно, дела семейные – это дела семейные. И ни к чему ей вникать.

– … и мне кажется…

Мишка подавил тягостный вздох. А я вытянулся, насколько это было возможно, ибо изящная мебель здешней столовой не была предназначена для того, чтоб на ней разваливались. На этих гнутых венских стульях предполагалось изящно восседать, с сохранением осанки, величественной позы и в целом вида, квартире соответствующего.

Переехали мы ещё тогда, весной. Мишка подыскал доходный дом из числа приличных, в котором аккурат квартира освободилась. Второй этаж. Апартаменты не барские, но тоже весьма неплохие.[2] Шесть комнат. Окна выходят во внутренний двор, где хозяйка обустроила небольшой парк. Приличная обстановка.

И приличная же публика.

Слишком, как по мне, приличная.

Светочка ещё нос морщила, что, мол, это барство и жить надо проще. Но тут уж Мишка упёрся рогом, мол, проще – не значит, что в нищете.

Отвоевали.

И Светочка, пусть и вздыхала, но обжила комнату. Ещё одна досталась Татьяне. Тимоха с Мишкой тоже получили по отдельной, а вот нам с Метелькой одну на двоих выделили. Еремей и вовсе устроился в закутке для прислуги, заявив, что ему и там неплохо.

А прислуга у нас приходящая.

Пара горничных.

Кухарка.

Ещё кто-то там… в общем, как-то незаметно мы тут обросли и имуществом, и людьми, что порой злило, потому как иной раз и захочешь поговорить, а не выйдет – на стол накрывают.

Пыль метут.

И слушают же. Делают вид, что их тут нет, но всё одно слушают.

– Светочка, – Татьяна прервала поток слов, верно, тоже притомившись. – Ты, безусловно, права. Это проблема, причём весьма серьёзная, но, пожалуйста, не ходи больше к соседям.

– Чего? – шёпотом уточняю у Еремея.

– К генеральше пошла, начала рассказывать о том, что возможности даны, чтобы помогать сирым и убогим.

– Генеральша – это кто? Питимова?

Суровая тётка. Пару раз случалось сталкиваться. И под цепким её взглядом я прямо цепенел. А она морщилась, поднимала пенсне и проплывала мимо, сопровождаемая тучною круглолицею компаньонкой и тощею бледною горничной.

– Точно.

– И?

– И та заявила, что Светочка бесцеремонна. А милосердие – это вовсе не синоним попустительства греховности. Или как-то так… в общем, не сошлись.

Понимаю.

– Но… – Светочка застыла, прервавшись на полуслове.

– Света, это не те люди, к которым стоит обращаться, – мягко произнесла Татьяна. – Тебя и так считают слегка…

Блаженной?

Вот уж точно. Хорошее слово. И Светочке подходит идеально. Она ведь не со зла. Она и вправду пытается помогать людям. Всем. И видит в них только добро. Даже во мне. Порой вот случается перехватить её взгляд, задумчивый такой, печали полный, и ощущение появляется, что знает она куда больше, чем говорит. Что там, под тонкой оболочкой не сильно умной девицы, прячется нечто иное.

Важное.

Особенное.

Непостижимое. Во всяком случае, для меня. Слишком уж я приземлённый для высоких материй.

– Ругалась, да?

– Жаловалась, – Татьяна вернула кружечку на блюдце. – Домовладельцу. Приходил вчера.

И поморщилась.

Ну да, компания наша слишком уж разношёрстна, чтобы вписаться в местное общество. Это там, ниже, мы не были особо интересны. А здесь иное.

Здесь – приличные люди.

И приличные люди хотят видеть соседями других приличных людей.

– И чего хотел? – Мишка привстал даже и вид такой, недобрый вид.

– Хотел намекнуть, что нами недовольны, – Татьяна вот невозмутима. – Как я поняла, Невзоровская…

Ещё одна старуха. Маленькая и с виду миленькая, как пряник расписной. С налитыми щёчками, с любовью к старомодным чепцам и лентам, а ещё – цепким взглядом опытного ростовщика.

Ростовщичеством она и занимается. Правда, ссужает не копейки рабочим, но сотни рублей людям, как она выразилась, «своего круга», если оные попали в неловкую ситуацию.

Скажем, в карты проигрались.

– … потребовала, чтобы мы не выводили Тимоху в сад.

– С чего бы?

Тимоха тихий.

Улыбается.

Рисует. Издалека, если не заговаривать, он вовсе кажется обыкновенным. Этаким человеком в себе. Живописью увлеченным и только.

– Как-то она подошла, когда Тимоха рисовал, высказалась, что любит талантливых людей. Поинтересовалась, сможет ли он портрет её написать, чтоб недорого, – Татьяна обняла себя. – А он ей язык показал. И потом лепетать начал. Обрадовался. Он ведь радуется новым людям. Невзоровская и поняла, что с ним не всё в порядке. Я объяснила про контузию, про то, что он поправляется…

Молчу.

Да, Тимохе стало лучше. И тень его выглядывала много охотней. Она и больше сделалась, уже с кошку размером, но… он снова замер.

Николя лишь руками разводил. Мол, ждать надо. Просто ждать и надеяться.

– А она пожаловалась? – уточняю, глядя на Тимоху, который сгорбился над очередным листом.

– Да. Заявила домовладельцу, что не чувствует себя в безопасности. Что все контуженные – это тайные безумцы. И что однажды Тимоха возьмёт топор и всех убьёт… благо, Николай Степанович заключение дал, что Тимоха безобиден.

Николя сестра именовала только так, степенно, по имени и отчеству.

– Потом о тебе выспрашивал, Миш. Сказал, что ты не похож на дворянина. И соседи жаловались на исходящий от тебя дурной запах.

– Да нормальный запах же… – Мишка понюхал рукав. – Я же моюсь…

– Просил, чтобы отныне ты пользовался чёрной лестницей, когда возвращаешься с работы. А Светочка и вовсе к жильцам пристаёт. И речи ведёт такие, что хоть прямо в полицейское управление иди.

– Нам здесь не рады, – я сделал свой вывод.

– А я говорила, что буржуазное общество слишком закостенело… – начала было Светочка.

– Он хотел вернуть деньги, чтобы мы съехали, – Татьяна перебила её. – Но я заявила, что устрою разбирательство. Или вон в газету обращусь. Ославлю и дом этот, и его жильцов на весь Петербург. Расскажу, как они выставили несчастную сироту и её больного брата.

– То есть, завтра съезжать не надо?

– Завтра нет. А вот к концу месяца – придётся.

– Я… – Светочка понурилась. – Я не хотела… она сама со мной заговорила. Стала спрашивать, кто я, чем занимаюсь. Я ей сперва про школу рассказала. И она ведь слушала. Внимательно. И сказала, что школа – это чудесно, что тяжело найти грамотную прислугу, а с неграмотной и словом перемолвиться не о чем. Я тогда и вспомнила, что Лушка как раз и грамотная, и в доме раньше служила, пока её барин не соблазнил. И выгнал после, беременную… и куда ей было?

В шлюхи.

Обычная история.[3]

– А так она и грамоту знает, и причёски делать умеет, и старательная.

Только один недостаток – проститутка. Нет, в теории генеральша могла послать кого-то в полицейское управление, заявить, что берет девицу под опеку. Тогда бы паспорт той вернули, но это в теории.

– Я думала к нам взять, но у нас же…

Наши горничные по сути не совсем, чтобы наши. Они к квартире прилагаются, и платит им управляющий из тех денег, которые мы за квартиру отдаём. Нет, никто не запретит нам нанять ещё прислугу, но к счастью, Светочка всё же не настолько блаженная.

А вот похлопотать при случае за бедную женщину – это в её духе. Причём, подозреваю, что сама упомянутая Лушка о том не просила. Да и не факт, что пойдёт она в прислуги.[4]

– Свет, – я глянул на неё. – Это другие люди.

Я ведь с самого начала говорил, что квартира – не вариант, надобно дом искать, чтоб в стороне и без любопытствующих соседей, которым то одно не так, то другое не этак. Интересно, исправнику на нас уже успели пожаловаться? Наверняка. А ещё, называется, приличные люди…

– Всё-таки придётся дом искать, – Мишка отвёл взгляд, потому как глядеть на печальную Светочку у него душевных сил не хватало. И поморщился. Не от Светочкиной печали, а от осознания величины будущих проблем. Дом снять куда сложнее. Не так-то их и много, тех, которые под сдачу. Да и ассортимент своеобразный. Особняк взять? Дорого. Да и не только в деньгах дело. Лишь бы кому особняк не сдадут. А впечатления добросовестных арендаторов наша разношёрстная компания не производит. И титулом это впечатление не поправить. Опять же, у наших добрых друзей, которые продолжали присматривать за происходящим издали, вопросы возникнут, откуда деньги.

И в целом-то…

И не только у них.

А вот во флигель какой мы банально не влезем.

И что остаётся? Карпа Евстратовича спросить, что ли? Он город получше нас знает, но… опять же, дёргать занятого человека из-за такой мелочи? Вызывать на встречу.

Отвлекать.

Да и самому рисковать, потому что пусть больше за Светочкой приглядывают, но…

Или всё одно придётся? Про магов я не сказал. Точнее не спросил. Как-то и уставший был, и не к месту оно, и при Елизаре говорит не слишком хотелось. А надо бы. Заодно и подумать, как объяснить эти вот медальоны с пуговицами, чтоб правдоподобно, но без подробностей.

Нет, сами мы тоже можем поискать, но я вот слабо представляю, с какой стороны за такие поиски браться. Да и возможности у нас пожиже, чем в охранке. Так что новой встрече быть, тут никуда не денешься. Но этой чуть позже.

Отойти надо от поездочки. И посоветоваться.

– Тут… – Мишка развернул кружку ручкой в другую сторону. – Ребята говорили, что Гвоздецкий, который скобяные лавки держит, дом новый построил. А старый продавать надумал…

– Дорого станет, – нет, деньги у нас имеются. А с алмазным запасом папеньки не на один особняк хватит, но как-то это богатство внезапное придётся объяснять.

– Можно через заём оформить… – Татьяна вытянула руку. – Процент, конечно, выйдет немалый, но…

Но прикрытие хорошее.

А что? Часть суммы с остатков наследства, о котором было заявлено, а остальное – долг. И выплаты…

– Дадут ли, – Мишка потер переносицу.

– Дадут. Николай Степанович, если понадобится, выступит поручителем…

И на щеках Татьяны проступил румянец.

Надо же…

А ведь целителю и вправду не откажут.

– Тогда завтра дом посмотрим, – Мишка сказал слово и вздохнул с облегчением. – А то я и сам тут чувствую себя… чужим, что ли?

[1] Реальное объявление о сдаче

[2] В доходных домах стоимость квартиры во многом зависела от этажа. Так, на 1–2 селилась публика обеспеченная – врачи, преподаватели ВУЗов, торговцы, юристы, чиновники. Случалось, что на 1 этаже устраивали магазин, а семья жила над ним, на 2. Квартиры 3 этажа считались «барскими». В таких апартаментах были ковровые дорожки, много просторных комнат, антикварная мебель и даже оранжереи. Стены квартир снаружи были украшены лепниной или мозаикой. Часто в объявлениях указывалось, что сдаётся такое жильё «только дворянам». Выше, на 4–5 этажах находились квартиры для публики победнее. Минимальная площадь и минимальное же убранство. Стоимость квартир тоже весьма отличалась. Так, барская квартира в 5 и более комнат в Петербурге стоила бы 165–415 рублей в месяц, расположенная на первых этажах уже – 45–75 ₽, а вот самая простая – 16–21 ₽ В Москве цены были ниже. Для сравнения, зарплата рабочего в среднем была около 15 ₽ в месяц.

[3] История действительно обычная. Красивые девушки из числа прислуги часто привлекали ненужное внимание. К сожалению, когда случалась беременность, то виноватой объявляли именно девушку, которую и выгоняли на улицу. В приличном доме не могло быть незамужней беременной прислуги. Существует картина, запечатлевшая такой вот момент, Ярошенко Николай «Выгнали», 1883.

Хотя несправедливо будет сказать, что всегда речь шла о насилии. Порой в объявлениях и на собеседованиях с прислугой намекали на «доплату за красивое личико», что трактовалось и понималось весьма определённым образом.

[4] Тоже правда. Далеко не все женщины, занимавшиеся проституцией, хотели возвращения к нормальной жизни. Проститутки на первых порах получали в разы больше, чем те же горничные и прислуга. Это создавало иллюзию выгодности профессии.

Глава 14

Глава 14

Таким образом можно сказать, что за прошедшие десять лет казённые расходы на здравоохранение резко выросли: с 44 млн руб. до 145,1 млн. Также в значительной мере увеличились субсидии земствам. Прежде предоставлявшиеся время от времени, к сегодняшнему дню они стали регулярными…

Из отчёта ревизионной комиссии. [1]

– То есть, – Татьяна замерла со щёткой для волос, которую стиснула так, будто собиралась треснуть мне по голове. – Отец… похитил чью-то семью, использовал, принуждая к работе, а потом бросил их, оставив умирать? И… и устроил тайную лабораторию, где проводил незаконные опыты на людях?

Свет электрической лампы ложился на скатерть аккуратным жёлтым кругом. И в нём поблескивал серебром поднос, а фарфоровый кофейник отливал перламутровым блеском.

– Не совсем на людях, – я устроился на полу, на мягком ковре, который было приятно гладить. – Точнее если кто-то узнает, то скажут, что дикари – вовсе не люди. Они и похожи весьма отдалённою Но как по мне – они вполне разумны.

Светочка ушла к себе. У неё были тетради для проверки, и планы уроков, и ещё дневник, куда она каждый вечер записывала свои размышления. А может, просто ссылалась на занятость, позволяя нам поговорить о своём.

Не знаю. Не подсматривал.

– Это всё равно мерзко… – рука вздрагивает. – Отвратительно… если об этом узнают… такое пятно не смыть.

– Узнать об этом не должны. Миша, покажи.

Пусть трупы мы оставили в доме, но вот мёртвую воду прихватили, перелив в бутылку из-под «Нарзана». Здесь, в нашем мире, вода выглядела этакой белесой тусклой жижей.

Тяжеленной, к слову.

– Как она действует? – Татьяна коснулась пальцами бутылки.

– Без понятия, – Мишка держал бутылку обеими руками. – Я только слухи вспомнил, но там без подробностей. Честно, даже не уверен, что пересказал, как слышал. По-хорошему, это бы изучить.

Не хватало.

Нашей семейке и одного учёного за глаза.

– Если бы… возможно… Николай Степанович мог бы сказать… – задумчиво протянула Татьяна.

– Нет, – я покачал головой. – Тань, не обижайся, но если эта штука и вправду такая ценная, надо самим как-то. Чтобы понять.

– Самим? И каким же образом? Найти людей и… экспериментировать? – голос сестрицы был спокоен и холоден. Аж до печёнок пробрало.

– Нет. Но… – я прикусил губу. Думал я. И над этой жижей непонятною, и в целом-то. – Смотри, если эта штука и вправду чего-то там лечит, то… нам оно нужно. Вдруг она поможет?

Тимохе.

Тому Тимохе, который словно замер в этом своём пограничном состоянии. И да, быть может, нужно время. Просто время. Много времени. Сколько? Этого никто не знает.

Год?

Два?

Десять? И прогнозы Николя не сбывались. Да, Тимоха, грубо говоря, научился есть и подтирать себе задницу. Но и только. И то ощущение, что он вытащил из памяти эти вот застольные манеры с салфетками, вилками и ложками разных калибров, которые использовал строго уместно.

Он рисует отлично.

И произносит уже два десятка разнообразных звуков. Но в глазах всё одно пустота. И ощущение такое, что он достиг какого-то странного равновесия и теперь то ли не хочет, то ли не может его нарушить. Поэтому…

– Нет.

– Тань, я не собираюсь давать это Тимохе вот так сразу. Я же понимаю… это может быть лекарство, а может – и отрава, которая его добьёт. И даже если лекарство, то…

У любого лекарства есть дозировка.

И побочка.

И второе меня смущает даже больше, потому как получено оно не из ромашек с березовыми почками, но из живых существ, из которых выкачали то ли силу, то ли душу, то ли всё и разом. Поэтому… не может такое, чтоб и без побочки.

Но и отворачиваться от шанса нельзя.

– Тогда как?

– Ты же в госпитале работаешь, – я банку отодвинул. Надо будет закопать её куда-нибудь, а то вдруг радиоактивна. – Туда ведь разные случаи попадают. И порой такое бывает, что твой Николя не способен помочь. Понимаешь?

– Ты хочешь подождать кого-то, кто не имеет шансов на выздоровление? – всё-таки сестрица у меня умная. Сообразила. – Кого-то, кто всё равно обречён? И попробовать?

– Да. Сперва каплю там или две… и посмотреть, работает ли. Как работает. Или вообще… может, смысла и нет.

Тишина.

Комар звенит где-то под потолком. И с тихим щелчком сдвигается с места минутная стрелка.

– Это… всё равно это как-то… – Татьяна откладывает щётку. – Не знаю. Мне неприятно даже думать о таком.

Понимаю.

Потому что граница уж больно тонкая.

– Если бы ещё человек знал… мог бы выбрать…

– Тань, – я взял её за руку. – Чтобы он знал, нельзя… он ведь молчать не станет. А оно нам надо? Если вдруг сработает. Наоборот… лучше бы, чтоб об этом никто и никогда.

И потому Николаю Степановичу о ней рассказывать не хочется. Нет, он хороший человек. Самоотверженный. И в целом-то… но что-то есть у меня подозрение, что не всё так просто.

Зачем одарённому молодому целителю тратить время и силы в жандармском госпитале?

Идейный?

И если так, то какие именно идеи в его голове?

Или всё проще? Не собственной волей, но старые грехи отрабатывает? И потому так тесно связан с Карпом Евстратовичем? И потому не помышляет даже уйти, сделать карьеру где-нибудь в верхах? А с его силами можно. Даже свой госпиталь открыть.

Или вот частный кабинет?

Нет, я всё-таки параноик.

Но… не хочу ошибиться.

– Но и решать тебе. И только тебе. Ты просто подумай. Если не захочешь…

– То ты найдёшь другой способ? – Татьяна криво усмехается. – И не надо на меня так смотреть. Я тебя уже изучила. Ты не отступишь. И хорошо. Я посмотрю. Возможно, если иных вариантов действительно не останется, то… попробую. Но… ещё кое-что. Я не хочу лгать. Во всяком случае так откровенно. И если Николай спросит…

Интересная оговорочка.

– А он спросит, он не глупый и не слепой. Так что мне ему тогда сказать?

– Скажи, что это остатки наследства Громовых. Что когда-то был выход на ту сторону, в пещеры, где собиралась вот эта вот жижа. Но теперь поместье уничтожено. И вот то, что есть – это остатки былых возможностей.

Татьяна задумалась.

– Пожалуй, – согласилась она. – Это… очень разумно.

Ну да, а главное, что почти правда.

Наследство?

Наследство. Остатки? Тем паче. Я к этой штуковине никого привязывать не собираюсь. Да и сомневаюсь, что система сама собой запустится. Нет, там процесс сложный, а потому… потому при следующем визите я бы захватил с собой пару-тройку динамитных шашек.

Так, для надёжности.

– Теперь, что касается папеньки, – я скрестил ноги, чем заработал укоризненный взгляд. Ну да, воспитанные юноши не имеют привычки забираться на кресло вот так, с ногами. – Что-то с ним всё-таки случилось. Иначе не бросил бы он свою игрушку.

Маменьку – бросил бы.

И Савку тоже.

А вот штуковину, на построение которой потрачено много сил и времени, и денег тоже, не бросил бы. Тем паче, не доведя эксперимент до логического финала.

– Там остались кое-какие тетради, записки… – подал голос Мишка. – Но честно, это совсем не мой уровень. Я и трети не понял.

– Ты хоть что-то понял, – проворчал я. – Я же вообще… но показывать это никому нельзя.

Потому что вдруг там есть схемы построения этой вот башни?

– Вряд ли и я смогу помочь… – Татьяна снова принялась вычёсывать волосы. Они уже расчёсаны, как по мне, но то ли я в волосах и красоте не разбираюсь, то ли это действие её успокаивало. – Я ведь только-только азы артефакторики разбирать начала. А отец был профессором.

– Именно, – я скинул домашние туфли и пошевелил пальцами. – Чего? Все свои же ж… а у меня ноги устали. Так вот, я предлагаю зайти с другой стороны.

– Это с какой же?

– Отыскать тех, с кем отец учился.

– Зачем?

– Смотри… то есть… в общем, я вот чего думал. Если вспомнить, что о нём говорили… дома, – упоминать дом не хочется, но без этого никак. – То он изменился именно после учёбы здесь. В Петербурге. Здесь он познакомился с Воротынцевым. Сдружился сперва. Потом работать начал. Но я думаю, что всё не замыкалось на них двоих.

Вдох.

И выдох.

– До Петербурга отец тоже чего-то там пытался исследовать, изучать. Но скорее всего так, на коленке. Чтобы раскрыть потенциал, нужен наставник. Верно?

Татьяна кивает. А Михаил произносит:

– Пожалуй…

– Вот. Я даже не о том, что этот самый наставник научил плохому.

Судя по тому, что я о папеньке узнал, он с рождения готов был этому плохому учиться. Умный, но не слишком одарённый. Такой, на которого в роду потомственных охотников поглядывают снисходительно. Пусть и любя, но всё одно, самолюбие это ранит.

А в Петербурге он уже не слабосилок. Он – в своей стае.

– А у одного наставника могло быть несколько учеников… или вот нашёл приятелей, которым тоже были интересны какие-то исследования?

– Или идеи, – заключает Мишка. Он прикрывает узкие свои глаза и поднимает руку, прося тишины. – Сейчас… как-то… дед… он ругал кузена… и выдал что-то, что это проклятье, не иначе. Что один связался с умниками, другой – с недоумками. И не известно, что хуже. Я тогда не очень понял, а теперь… логично. Возможно… сейчас революционеры, а тогда…

– Тайные сообщества были в моде, – Татьяна перехватила волосы и закрутила в жгут.

– Тайные сообщества всегда в моде, – пожал плечами Мишка. – Мне в свое время тоже предлагали вступить.

– Отказался?

– Да побывал на собрании. Все в масках. Курят опий. Пьют. И рассуждают о новом пути. Ещё вот стихи читают странные, где смысла нет, слова будто наугад, но в рифму. Да и… – он покосился на меня, явно раздумывая, стоит ли шокировать бедного подростка информацией, что выпивкой и курением опиума дело не ограничивалось.

Наверняка, оргию устроили. Какое тайное сообщество и без оргий?

– В общем… я себе иначе всё представлял, – закруглился Мишка. – Но, пожалуй, ты прав. Если речь не об опиуме или революции, но… о науке? Научном познании? Или что-то иное? Он действительно мог бы найти… соратников?

А то.

Где их ещё искать.

Не публиковать же в газете объявление, мол, планирую проводить незаконные и опасные эксперименты. Ищу желающих присоединиться.

– Но то, что было раньше – это раньше. Не факт, что это сообщество не развалилось, – Мишка явно не желал ранить меня критикой идеи.

– Не развалилось, – в этом я был совершенно точно уверен. – Тань, он ведь переписывался с кем-то? Когда вернулся из Петербурга. Изыскания проводил. Статьи печатал. Учебники вон. Преподавать собирался. Это ведь тоже связи. Они сохранились, и сохранилось…

– Сообщество, – подсказала Татьяна тихо. – Я мало помню из детства. И отца, честно говоря, побаивалась. Тимоха…

Мог бы рассказать больше?

Пожалуй.

Если и он хоть что-то знал. Вот есть у меня ощущение, будто дети для папеньки были скорее очередным экспериментом, чем людьми. Тем более такими, с которыми он стал бы разговаривать. Но чем больше я думал, тем сильнее уверялся.

Связи у него остались.

Крепли.

Росли. И выросли. И ушёл он из рода далеко не в пустоту. Воевать с бывшими соратниками? Или…

– Миш, а помнишь, ты про камень рассказывал? Такой… ну… который твоя мама получила. Куда он подевался?

– Не знаю. Она не говорила. А когда я попросил посмотреть на него, она сказала, что отдала его.

Кому? А вариантов нет. Или папеньке. Или его старому приятелю Воротынцеву. И о чём это говорит? Хотя… без понятия, о чём это говорит.

– Книга, – память зацепилась за ещё одну деталь головоломки. – Книга, которую искал человек, наславший на меня проклятье.

На Савку. Но тут не поймут, если я о себе буду со стороны говорить.

– Мама вынесла её из подвала. Книга была ценной, но почему-то отец не оставил её в лаборатории. Если бы действительно хотел спрятать, то почему не там? Туда бы точно никто не смог проникнуть.

Ну, если он не Громов и не такой умный, как мы.

– Может, поэтому и не оставил? Может, книгу планировал отдать, – предположила Татьяна задумчиво. – Скажем, пришёл бы кто-то доверенный, сказал бы слово, пароль или показал бы что-то. Перстень? Знак тайный… если тайное общество, то и знаки тайные будут. Так ведь?

– Не знаю, – Мишка задумался. – Я так глубоко не погрузился. Но логично.

– Вот… и тогда она бы передала книгу собрату по обществу. А пришёл кто-то другой. Откуда тогда он узнал о книге?

– Оттуда, – я подавил зевок. Всё-таки ночь на дворе и вообще детскому организму сон нужен. А мы тут тайные беседы вымучиваем. – Каким бы тайным общество ни было, но кто-то да проболтался бы. Это ж люди… что знает двое, знает и свинья.

– Грубовато, – сестрица чуть поморщилась. – Но в то же время вполне…

– Доходчиво? – подсказал Мишка.

– Пожалуй… откуда она вообще появилась? И эти идеи… – Татьяна прижала щётку к губам и так замерла, прикрыла глаза. Вторая рука её поднялась и фарфоровые пальцы коснулись виска. И потянула тьмой, а потом раздался голос сестры, но в то же время не её. – … теория, конечно, любопытная, однако есть и слабые места… да, Сократ, я не отказываюсь. Эксперимент, безусловно, покажет. Но ты ведь понимаешь, что в данном конкретном случае одних теней будет недостаточно. Ты что здесь делаешь? Сократ, погоди минутку…

Она снова болезненно морщится и рука падает, чтобы взлететь к носу, подхватывая яркие капельки крови. Татьяна пытается сделать вдох, но словно замирает, не способная шевельнуться.

Вскакивает Мишка.

И стул, опрокинутый им, падает на пол.

– Тихо, – я дотягиваюсь до Татьяны. – Это просто воспоминания. Давай. Вдох…

Мишка кладёт ей руки на плечи и повторяет:

– Выдох. И вдох… – взгляд его полон ужаса и, кажется, он готов сорваться, бежать, звать целителя, но Татьяна послушно втягивает воздух. Вдох сиплый и долгий, и сменяется приступом кашля. А ещё она моргает и из глаз сыплются слёзы.

И она позволяет Мишке обнять себя, утыкается в его плечо, правда, тотчас виновато говорит:

– Кровь… останется. Вымажу.

– Не страшно. Всё хорошо…

– Хорошо.

– Тань, ты…

– Дура? Да? Мне показалось, что я что-то такое слышала, а не помню, что конкретно. И я Птаху попросила, а она… она не виновата.

– Конечно, нет, – я и сам выдыхаю с облегчением. – Сейчас пройдёт. Это… гадостно, но пройдёт.

– Да. Зато я вспомнила. И не только этот момент. Я… сейчас. Я уже в порядке. Спасибо.

Ага. В порядке она. Вот… вот предупреждать же надо! У меня, между прочим, тоже нервы имеются. И они давно уже не железные. А тут вот… вот… в общем, сказать бы, да молчу, прикусив язык.

– Я от няньки часто убегала. Пряталась. Почему-то очень любила в кабинете… нет, не отца, – Татьяна прижала платок к носу. – Тогда у отца своего кабинета не было. Телефон провели. И сначала аппарат стоял внизу, в холле. Такой столик мраморный. А потом отец сделал так, что телефонов стало несколько.

Ну да, понимаю.

Обсуждать дела тайного ордена в холле, наверное, не очень удобно было.

– И один в кабинете… дяди кабинет… он просто на первом этаже. А на второй уже позже протянули. Не знаю, почему во флигеле телефона не было?

– Может, провода было далеко тянуть? – предположил Мишка, не отступая от сестрицы. – У нас… у Воротынцевых то есть, в особняке тоже один аппарат стоял в холле. Там ещё когда-то специальный лакей стоял, обученный отвечать на звонки и докладывать.

Он грустно улыбнулся.

Скучает?

– Чуть позже поставили ещё два, но по первому этажу. И недалеко. Что-то там с передачей сигнала связано. С охранными системами, кажется, они то ли глушили, то ли мешали. Звук искажался. А лет пять тому дед аппараты сменил, тогда-то в его кабинет и протянули.

– Возможно, – Татьяна платок убрала и потрогала переносицу. – Я… я помню дверь. Она никогда не закрывалась. Наверное, дядя позволил сделать из кабинета переговорную… кажется. Не уверена. Запах помню. Дядя курил и носил в кармане баночку с монпансье. И они всё равно пахли табаком. Он сам…

Голос дрогнул.

– Я любила эту комнату. Шторы всегда задёрнуты. Не плотно, так, чтобы и не темно, и не светло. Шкафы. А на них, вместо книг, разные интересные штуки. Камни вот. И ещё альбом с сухими цветами. Как понимаю, это ботанический атлас. Дядя приносил цветы, оттуда, из-за кромки, а его жена зарисовывала. Дома… дома остались где-то их… а я вот забыла.

И такая растерянность.

– Она описывала их… растения оттуда… и как-то сказала, что давно пора издать справочник. Хотя бы семейный, чтобы детей учить. Подробный, с рисунками, описанием свойств и того, где растут… – пальцы опять коснулись виска.