Текст книги "Хозяин теней 2 (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ты уверен…

– Полностью. У Алексея Михайловича оказались полезнейшие знакомые… а у них лекарство.

– П-помилуйте, – встрепенулся целитель. – Но из того, что я услышал, это… это потница!

Надо же, какой высокий уровень профессионализма. Ставить диагнозы, пациента не видя.

– А она не лечится…

– Можете сами убедиться, – генерал отступил от двери. – Ваша помощь тоже не будет лишней… а вы, молодой человек, тоже целитель?

– Это… это помощник мой. Студент. Очень талантливый… – целитель нервно дёрнул плечиком. – Он… он необходим…

– Думаю, он необходим в другом месте. Дорогая, придётся осмотреть Анну и тебя тоже. Вот, возьми молодого человека, проводи во второе, там приёмную и устроим.

Под взглядом генеральши я поёжился.

А она вдруг ничего не стала говорить и лишь кивнула, бросив:

– В таком случае, медлить не стоит. Если всё и вправду так… Анна с Аполлоном. Я велела налить ей успокоительных капель. Она совсем извелась… И где Елизавета? Она тоже была рядом с детьми и если так, то могла заразиться. А вы, молодой человек, не стойте. Отправляйтесь в следующий вагон и займитесь делом. Передайте офицерам, чтобы подходили сюда, а сами проведите осмотр нижних чинов. При малейшем подозрении…

Вот теперь из-под маски склочной капризной женщины выглянула истинная генеральша.

– Но я… – студент растерялся.

– Выполняйте, – бросил генерал.

– Но вы должны остановить поезд! – целитель сорвался на крик. – По протоколу… по… если потница, вы просто обязаны…

– Нет нужды…

– Вы должны… они ведь должны… они… они должны остановить поезд! – его сила качнулась, а сам он сорвался на крик.

Кажется, именно тогда всё снова пошло не по плану.

[1] На основе реального рекламного объявления

Глава 13

Глава 13

В ночь на 25 августа, в Ижевском заводе, Сарапульского уезда, скоропостижно умер из излишнего употребления киндер-бальзама [1] конно-полицейский стражник Баранов, 31 года

Известия

Я видел, как целитель вскинул руку, с которой сорвалась куцая зелёная волна, и полетела по вагону, чтобы, коснувшись генеральши, охватить её. И женщина, покачнувшись, осела на пол.

– Твою ж мать, Курощеев! – рявкнул помощник целителя, швыряя что-то в лицо генералу, и тот отступил, заодно взмахом руки отправив меня в полёт.

Я и мяукнуть не успел, как бахнулся на пол, покатился по ковру, который оказался совсем не таким мягким. А сбоку что-то хлопнуло.

Запахло жжёным сахаром.

Потом жжёным волосом.

Кто-то закричал, нервно и визгливо.

Следом раздалось хриплое:

– Всем стоять и не двигаться!

Ага. Сейчас… я перевернулся на живот, потом поднялся на корточки. Чтоб вас… не знаю, что за дрянь была, но генерал лежал, не выказывая признаков жизни.

Хотя нет, живым был. Сила вон тоже клубилась.

Я выпустил тень.

Натравить на людей… сумеет ли?

– Если кто думает, что нас только двое, – это он говорил громко и не для тех, кто в коридоре. – То спешу уверить, что это не так!

– Боже мой, боже мой… – Курощеев прижался к стене, обнимая потрёпанный саквояж.

– Мы умрём, но с нами погибнут и все, кто едет в этом поезде… и не только они! В багажном отделении бомба!

Удивил.

Так… если их тут… этот красавчик. Елизавета… её не вижу. Кто ещё? Не суть. Главное, что революционеров всяко меньше, чем солдат. Но бомба уравновешивает шансы. Значит, надо решить вопрос с ней.

Как…

Тень.

Я отдал приказ, и тень послушно поскакала дальше. Багажные вагоны цепляли сразу за паровозом. Их два. И будем надеяться, что бомба обнаружится в первом.

И что тень сумеет её, если не обезвредить, то хотя бы повредить.

Перед глазами мелькнула дверь.

Переход.

И снова дверь. Багаж… что здесь у нас? Чемоданы. Сумки… горы какие-то, полки… нет, так искать можно вечность. Нюхай. Если для бомбы использовали что-то оттуда, то тень почует. Должна.

– Вставай, – то, что это адресовалось мне, я понял, лишь когда слова подкрепили пинком. – Давай. К стене…

– Господи, господи… а я говорил… я говорил… – Курощеев продолжал лепетать.

– Заткнись уже, – с раздражением произнёс тот, кто был в этой банде главным. – Иди заблокируй дверь. Должна же от тебя хоть какая-то польза быть.

– Уже, – в вагоне появилась бледная девица с небольшим чемоданчиком. – Я позаботилась. Нас не побеспокоят. Почему поезд не останавливается?

А ведь мы её видели, там, в вагоне четвертого класса. Курощеева и этого вот не помню, а её – очень даже. Вытянутое лошадиное лицо с крупными зубами и глазами чуть навыкате.

Тогда, правда, она была без револьвера.

– Потому что как всегда, правила писаны не для всех, – огрызнулся красавчик. – Выходите. Или мне самому прийти?

Он оттолкнул меня к стене, велев:

– Не дёргайся…

Не собираюсь. Я прикрыл глаза. Ищи. Давай же, ищи… она должна пахнуть тенью, изнанкой или как там её. Они ведь принесли с собой заразу. И ошмёток тени был на туфле той девицы.

Значит…

– Выходим, – спокойный голос Алексея Михайловича заставил девицу подскочить и оскалится.

Твою же ж…

Надеюсь, его прямо на месте не пристрелят.

– Выходим… – донеслось из соседнего купе. – Мы… выходим. Не стреляйте, пожалуйста…

Из приоткрывшейся двери выглянул Лаврентий Сигизмундович.

А он что тут… ну да, его же сказали привести.

Вагон закончился. А бомбы не было. Дальше. Значит, дальше надо. Главное, чтобы поводка хватило. Должно… в прошлый раз я два вагона прошёл. И теперь.

Вперёд. И побыстрее.

– Это кто? – девица появлению Лаврентия Сигизмундовича удивилась. Тот был бледен и напуган. На лбу его выступили капли пота, оба подбородка тряслись, но при этом свой саквояж он не выпустил. Стоял, прижимая к груди.

– Т-титулярный советник, – всё же он сумел произнести это спокойно и с достоинством.

– Ещё один чинуша, – красавчик махнул рукой. – Присоединяйся. Один он там?

– Н-нет, нет, что вы… мы вот с юношей… – Лаврентий Сигизмундович вытащил из купе Метельку. – Ожидали-с… аудиенции. Велено было… сидеть.

– Заткнись. Нина, проверь…

Та, оттолкнув Лаврентия Сигизмундовича, распахнула дверь в купе и собиралась было войти.

– Значит, такой теперь террорист пошёл, который с детьми воюет? – раздался очень спокойный, с толикой любопытства, голос Алексея Михайловича. – Из чьих будете, господа?

– Какие мы тебе…

– Извините, товарищами вас назвать никак не могу, – Алексей Михайлович стоял, перегораживая дверь в купе. – Так кто вы у нас? Народовольцы[2]? Боевая дружина[3]? Анархисты? Большевики? Меньшевики? Извините, сейчас столько всех развелось…[4]

В руке Алексея Михайловича появилась табакерка, из которой он зачерпнул табаку и отправил в нос.

Так, не отвлекаться…

И без того лошадиное лицо Нины вытянулось ещё больше. Его даже перекосило. Она сделала шаг назад. А Метелька осторожненько дёрнул дверь, закрывая купе.

– Хотя, помнится, большевиков скорее интересуют деньги, чем идеи… но вот честно, просто интереса ради, кто додумался до столь извращённой идеи? Травить детей… – Алексей Михайлович укоризненно покачал головой. – Вы все вон издаёте красивые прокламации о правах, о достоинстве человеческом. О милосердии и так далее… и вот скажите, какое в том, что вы делаете, милосердие?

– Заткнись, с-сука! – взвизгнул целитель и, подскочив, отвесил Александру Михайловичу пощёчину.

– Прекратить, – красавчик махнул револьвером. А глаза его сузились.

Дальше.

Твою мать, где эта треклятая бомба… а если там и вправду порох? Что я сделаю…

– Выходи. И кто там ещё?

– Это? Это Еремей. Волков. Отставной унтер…

Еремей вышел, чуть сдвинув Алексея Михайловича в сторону, но они по-прежнему загораживали купе. Взгляд Еремея лениво скользнул по собравшимся, чуть остановился на генерале, который так и лежал, на его супруге.

– В сторону, – Нина ткнула в Еремея своим пистолетом. Он с лёгкостью мог бы выдрать его, но я легонько покачал головой. Хрен его знает, где у них взрыватель и как тут вообще взрывы осуществляют. Может, артефакт какой, а может просто часы заводят, как в кино. Если часы – ладно, время есть.

А если артефакт?

Бомбу надо отыскать. А дальше уже и без меня разберутся. И Еремей опустил взгляд, показывая, что понял. А заодно уж посторонился.

– Тьфу ты… тут это… короче…

– Убили, – донеслось визгливое. – Помирает… Сереженька помирает… ах ты боже, деточка! За что…

Голос у Матрёны оказался мощным. Он и звенел, и завывал, и даже я поверил, что мальчишка помирает.

– А говорили, что поправляется, – недовольно произнёс красавчик.

– Врали. Всегда они врут. И сейчас тоже врали, чтобы поезд не остановили, – Нина попятилась. Заходить в заражённое купе у неё желания не было.

Тень взвизгнула и голос её заставил меня вздрогнуть.

– Курощеев, глянь…

– Я что, ненормальный? Я на такое не соглашался… эта погань ещё часа два заразною будет.

А вот оговорочка эта не прошла мимо Алексея Михайловича.

Я же попытался отрешиться.

Тень.

Багажный вагон. Смутные обрисы то ли чемоданов, то ли ящиков. Некоторые просто огромны, другие поменьше. Но нам нужны вон те. В глазах Тени они выделяются среди прочих тонким манящим флёром силы. Я даже ощущаю этот запах.

Нежный.

Мятный.

И лилейный. Вот надо ж было испоганить. И Тень скулит, требуя пустить её скорее. А я что? Я пускаю. Мне чужих бомб для тени не жаль.

Она ныряет с головой в первый же чемодан и распадается, превращаясь в густое облако, а это облако впитывает в себя другое. Ко мне же устремляется поток силы столь мощный, что на мгновенье я вообще выпадаю из сознания.

– … что с ним…

– Он был в купе. Заразился, верно…

– Савка? – это Метелька меня подхватывает. – Ты чего, Савка.

И на лице Еремея такое выражение, что понимаю – ещё немного и он начнёт убивать. Плевать на бомбу и прочее…

Я качаю головой и поднимаю к губам палец.

Один.

А потом ещё два.

Одну тень переварила. Точнее мы на двоих, потому что сила там, внутри меня, гуляет, пытаясь облечься. И новую порцию мы пока поглотить не способны.

– Это… от волнения, – выдавливаю. – Страшно… тетенька… очень. Вы нас убьёте?

И жалобно так.

Жалобно получается плохо, потому как Нина смотрит на меня и кривится, кривится…

– Так, хватит, – Красавчик взмахивает пистолетом. – Вы двое, берите эту падаль…

Он пинает генерала.

А двое – это Алексей Михайлович и Еремей, стало быть.

– А с этой что? И с ними? – Ниночка направляет револьвер в сторону генеральши.

– Оставь, – машет Курощеев. – Она часа на два… пусть лежит. Вот с этими не знаю… у меня сил больше нет. Восстановиться надо бы… надо бы…

И смотрит на Красавчика.

– Погоди.

А тот – на нас.

– Мы с дядькой Еремеем! – ввинчивается в разговор Метелька, явно чувствуя, что вопрос могут решить и иначе. – Мы поможем…

– Помогут они… глянь какие… и уже при шинелях. Ты…

Дуло револьвера внезапно упирается в лоб Лаврентия Сигизмундовича, отчего тот бледнеет.

– Нам этот нужен? Тоже падаль импереалистическая… титулярный советник. Пёс самодержавия.

На пса Лаврентий Сигизмундович не особо походил, разве что имелся в виду какой-нибудь престарелый мопс.

– Погоди, – Красавчик вновь морщится. – Всё по порядку. Мы устроим суд. Снимем всё. И запечатлим казнь предателей, как и собирались.

Экие у них, однако, планы долгосрочные. Но и хорошо. Пока суд. Пока запечатлеть… я икнул и дёрнул тень. Отозвалась она не слишком охотно.

И запах бомбы её, конечно, манил, но не сказать, чтобы так, как прежде.

– Тогда лучше бы в купе. Можно в моё. А то суд в коридоре, право слово, несолидно, – Алексей Михайлович относился к происходящему явно с иронией человека, которого это самое происходящее будто бы и не касалось. – Для казни уже можно, чтоб ковры не пачкать. А суд… нет-нет, моё будет дальше… тут дамское. Поверьте, всякие там духи-крема и пеньюары в кадре изрядно повлияют на общий драматизм ситуации. Суд – дело серьёзное, значит, и проводить надо в обстановке соответствующей, а не средь парфюмов да перьев…

– Заткнись!

Красавчик успел перехватить руку Нины, которая явно намеревалась заткнуть Алексея Михайловича по-своему.

– Он ответит за всё! – пообещал Красавчик.

– Кстати, – Алексей Михайлович придерживал ноги генерала. – Вы ведь скажете, за что конкретно казнить будете? А то все эти пафосные лозунги… как-то оно, уж не сочтите за критику, очень расплывчато.

– Помолчите… ваше превосходительство, – Красавчик сказал это с явной издёвкой. – Иначе вас и вправду пристрелят прямо здесь. В качестве подсудимого меня и Анчутков устроит…

– Вы… пришли? Уже? – дверь очередного купе распахнулась, выпустив покрасневшую Лизу.

А в лицо шибануло лилиями.

Запах был резким, злым и я вдруг понял, что где-то совсем рядом кто-то да умер.

– Елизавета?

Взгляд у неё шальной. И улыбка эта… и пятна на платье выделяются уже тем, что я их вижу цветными. Красными, нарядными… яркими, будто они не тут, а… там?

Да, пожалуй, именно там цвета были чрезмерно насыщенными.

– Что ты натворила?

– Какая разница, – она прикрыла за собой дверь и оперлась на неё. В руке Лизонька держала ножик, вполне себе хозяйственного вида. Правда, судя по тому, что клинок тоже алым светится, резала она отнюдь не хлебушек.

Вот…

Тварь.

Ведь детей траванула она. Не было в вагоне ни Красавчика, ни целителя их психованного, ни Нины.

– Ой… кажется… – Лиза опять хихикнула. – Я испачкалась!

– Обдолбалась, – выдал Красавчик. – Нина, забери у неё нож…

Выражение лица Нины явно говорило, что она обо всём этом думает.

– Да-а-а ла-а-адно тебе, – ноющим голосочком произнесла Лиза. – Всё одно они тут трупы… а если бы ты знал, как она меня достала. Господи, ноет и ноет… истеричка несчастная. И её муженёк не лучше. Козёл похотливый.

Я дёрнул тень.

Так, надо пошевеливаться, пока нервы не сдали или у революционеров, или вон у Алексея Михайловича, который прямо посерел весь. И явно с немалым усилием сдерживается.

– Я тебе говорил, не давать ей…

– Я не давал! – взвизгнул Курощеев. – Она сама взяла где-то…

– Заинька… ну не дуйся, – Лизонька вытянула губки. – Какая разница… главное… я не забыла… вот, видишь…

Она расстегнула верхнюю пуговку, сунула пальчик и, подцепив цепочку, потянула к себе.

– Не забыла… подарочек наш…

Подарочек тускло светился, а ещё фонил тенью.

– Хватит одной лишь малости…

Это походило на кругляш из бумаги, причём вырезанный криво.

– Надави и…

– Дай сюда, – красавчик протянул руку.

– Ты мне не доверяешь? – Лизонька отшатнулась.

– Ну что ты… я о тебе беспокоюсь… я не хочу, чтобы ты брала на душу такую ответственность, – голос Красавчика сделался низким и мурлычущим. – Я понимаю, скольким ты уже пожертвовала…

Тень сунула голову во второй ящик. Теперь она тянула силы неспешно, но от потока прибывающих голова слегка кружилась, и я опёрся на Метельку. К счастью, то ли заряд в этом чемодане был поменьше, то ли мы уже попривыкли, но поток оборвался раньше, чем шум в ушах меня вырубил.

Вот кто бы сказал, что мне с этой силой делать?

– … и не могу требовать от тебя большего.

Лизонька смотрела на Красавчика заворожённо. И не стала сопротивляться, когда он вынул пластинку из пальцев Лизоньки.

Так… хорошо это или нет?

Скорее да.

У этого в голове хоть какая-то стройно-логическая мысль имеется. И вряд ли он взорвёт себя, во всяком случае, пока будет уверен, что есть куда отступить. А вот чего Лизонька вытворит – предугадать сложно.

– Вот и умница… сейчас мы будем их судить.

– Их?

Затуманенный смертью Лизонькин взгляд остановился на нас. А я вот увидел тонкие нити тени, к ней устремившиеся. Они таяли, впитываясь в тело. Нос чесался от запаха лилий, и повинуясь порыву я потянулся к серым ниточкам, зацепившись за них.

Лизонька покачнулась.

– Что?

– Сердце… – почти нормальным голосом сказала она. – К-кольнуло… отпустило уже. Что-то… дряни намешали какой-то.

– Просто хватит уже опиумом баловаться, – не удержалась Нина. – Идём.

А потом добавила с выражением:

– Время…

Да, это правильно. Время надо учитывать. Тень переводила дух. Она ощущалась раздутой, такой, которая того и гляди лопнет от переизбытка силы. А рисковать не хотелось. Может, и не погибнет, но если эта дрянь, в неё собравшаяся, выплеснется вовне, чую, ничего хорошего не будет.

Лизонька же, обведя собравшихся протрезвевшим взглядом, спросила:

– А Лаврушин где?

[1] Киндер-бальзам (или подъёмные капли) – смесь из лавандового, мускатного, лимонного, гвоздичного, укропного, мелиссного масел, китайской корицы и кудрявой мяты, настоянных на спирту. Часто использовалась как средство от колик, болей и т.д. у детей. Но в то же время из-за содержания спирта была популярна и среди лиц, имевших проблемы с алкоголем.

[2] Народная воля – нелегальная революционная партия. Члены «Народной воли» одними из первых начали использовать индивидуальный террор как метод достижения политических целей. На их счету три попытки подрыва царского поезда, взрыв в Зимнем дворце и, после ещё нескольких неудачных попыток, убийство государя Александра II. В нашем мире после этого силами полиции партия была почти уничтожена.

[3] Боевая организация социал-революционеров (эсеров) продолжила деятельность Народной воли и заявила о себе в 1902 г. с убийством министра внутренних дел Сипягина.

[4] Организаций, которые занимались терроризмом и экспроприациями было огромное количество. И размах террора лишь нарастал. Так, начиная с октября 1905 года, в Российской империи было убито и ранено 3611 государственных чиновников. К концу 1907 года их численность увеличилась почти до 4500 человек. Вместе с 2180 убитыми и 2530 ранеными частными лицами общее число жертв в 1905—1907 годах, составляет более 9000 человек. По официальной статистике, с января 1908 по середину мая 1910 года совершено 19 957 террористических актов и экспроприаций, в которых было убито 732 государственных чиновника и 3051 частное лицо, при этом 1022 государственных чиновника и 2829 частных лиц были ранены.

Глава 14

Глава 14

«Этот строй держится на трёх китах: рабство политическое, рабство экономическое, рабство духовное. Чёрными перьями имперского орла выстлана дорога на каторгу. Клювы его красны от крови народа и защитников его. Однако ничто не длится вечно. Рано или поздно воспрянет страна…»

«Манифест»

Запрещённые прокламации

Чтоб тебя…

Надо было устраивать инфаркт. Глядишь, списали бы на передоз. А теперь вот…

– Пётр Васильевич должен был следить за нижними чинами, – спокойно отозвался Алексей Михайлович. – Контролировать. Всё же дорога дальняя, часто возникает искушение отдохнуть… а отдых у нижних чинов один.

Он повернулся в сторону двери.

– Так что ищите его где-то там…

С вооруженными солдатами.

– Всё одно сдохнет, – спокойно ответила Нина. – Рано или поздно. Идём. Времени не осталось.

Она бросила взгляд на изящные часики.

– Ещё полчаса, а потом или останавливаем поезд, или будут проблемы…

Полчаса…

Полчаса до взрыва. Хватит ли переварить? Я потянул поток силы на себя, и тень неохотно поддалась. Ничего, ты сейчас третью бомбу сожрёшь, после чего я дам сигнал Еремею, и он всех тут быстренько убьёт. А судя по лицу Алексей Михайлович ему с превеликою охотой в том поможет.

Суд устроили в очередном купе, где остро пахло чем-то медицинским.

– Что за дрянь? – Красавчик скривился.

– Камфорная мазь, – пояснил Алексей Михайлович. – Мне порой нездоровится. Спина, знаете ли. Да и так-то.

– Что ж вы к целителям не обратитесь? – с издёвкой произнесла Нина. – С вашими-то возможностями?

– Увы… возможности есть, но в моём случае целители скорее вредны. Клади его вот на диван. Позвольте узнать, долго ли Георгий Сергеевич будет пребывать в сём состоянии?

Он поправил генеральские ноги, а Еремей и вовсе сунул под голову Анчуткова подушечку. Кстати, в первом классе подушечек было больше и диваны вроде как пошире.

– А что, беспокоитесь? Не стоит. Средство верное. Хорошее… часов пару пролежит. Нам того с избытком. Ты, титулярный, вон, туда ползи, к окошку.

Лаврентий Сигизмундович послушно опустился на диван. Свой саквояж он так и не выпустил.

– Возможно, мальчикам… – начал было он.

– Мальчики побудут здесь, – у Красавчика явно было своё видение процесса. – А ты пасть закрой, если не хочешь раньше времени на тот свет. Ты нам так-то и не особо нужен.

– Довольно, господа… – Алексей Михайлович отёр руки белоснежным платочком. – Не стоит срывать ваш гнев на человеке случайном, раз уж я есть. Спешу заверить, что я всецело к вашим услугам.

И слегка поклонился.

– Так… Нина, ты снимаешь… Лиза, мать твою ж… где камера⁈

– Камера? – Лизонька моргнула, точно опомнившись. – Камера… да… сейчас… я вот… там, где-то… я сейчас!

И выскочила из купе.

– Идиотка. Курощеев, присмотри за ней, – велел Красавчик. – А то сейчас натворит… бардак.

– А я что?

Впрочем, Курощеев тоже вышел.

– Нина, займи место у двери… следи. Если кто дёрнется – стреляй. Надеюсь, вы-то не станете рисковать жизнями этих милых юношей и портить свою безупречную репутацию.

Красавчик погладил Метельку по голове, а потом подтолкнул к Нине, чтоб ей, стало быть, легче стрелялось.

Я покачнулся.

Сила…

Надо с ней что-то сделать. Что? Так… у Лизоньки я зацепил за серые нити, кстати, связь осталась и я вполне могу подёргать, но пока не буду. А с этой Ниной…

– Что-то он квёлый какой-то, – недовольно бросила Нина. Мне? Похоже. – Сядь вон. И ты садись. На колени. Так, передо мной.

На колени я опустился с немалым облегчением. Ноги, честно говоря, не держали.

– Если что, я мозги им скоро…

И дуло ткнулось мне в затылок.

Не испугало, скорее… есть контакт. Вторая рука Нины вцепилась мне в волосы, и я выпустил силу, позволяя той оплести эту вот руку.

А не хрен детей обижать.

И что я могу? Рука одёрнулась, но вот сила осталась. Допустим… те красные пятна на Лизоньке – это чужая кровь. И убить она убила. А серый флёр – след от чужой смерти? Та самая трещина души, за которую цепляются тени? Или вот я… а Ниночка никого не убивала. Во всяком случае в ближайшем прошлом – за дальнее не поручусь. И флёра нет, но моя сила за неё зацепилась.

Нормально это?

И что я могу сделать? Сердце… нет, ещё пальнёт с перепугу, а мне мои мозги внутри черепа дороги. Пока просто подержим.

Тень тем временем отряхнулась и нехотя, словно через силу, потянулась к третьей бомбе. Давай, родная… ложечку за маму, ложечку за папу… хотя хрен его знает, есть ли у теней мама с папой. Тогда за меня вот и Еремея…

Ниночка, нервно дёрнувшись, отступила на шаг. Но дуло смотрело мне в затылок.

– Вот! – Лизонька вернулась с чёрной коробкой, из которой вытряхнула камеру. – Аполлоша подарил…

И хихикнула.

Камера… скажем так, отвык я от таких, здоровых, которые держать приходится обеими руками. С выпуклым глазом объектива, чем-то похожим на прицел.

– «Русь», сорок минут записи со звуком! Свежая плёнка… – Лизонька попробовала примостить камеру на плечо. – Есть и запасная… господа, улыбаемся. Вы же всегда улыбаетесь, а, господа⁈

– Успокоилась, – уже жёстко произнёс Красавчик. – Время…

Время.

Сила уходила в тень, но тоненькою струйкой. Я прям чувствовал, как она давится. И то и дело вздрагивает, сдерживая рвотные позывы. И меня мутит вместе с ней.

Ничего.

Сцепим зубы и потерпим. Можно… вытащить силу из себя. И создать… не знаю, клубы скатать. Один я подвесил к Нине, и та подпрыгнула, кажется, обернулась, а потом опять револьвером ткнула, рявкнув:

– Только дёрнись!

– Ниночка в своём репертуаре… нервы, дорогая? Капельками поделиться… – Лизонька захихикала. – Для успокоения… хорошие капельки.

– Заткнись! Не так что-то…

Ещё как «не так». Созданное мною марево Ниночку окутало и медленно всасывалось внутрь её. Вот подозреваю крепко, что здоровья это Ниночке не прибавит.

– Попрошу тишины, – строго произнёс Красавчик и руку поднял. – Как махну, начинай снимать…

И махнул.

– Здесь и сейчас мы проводим особое заседание революционного суда, – Красавчик вскинулся и плечи расправил, стал боком к камере, принимая позу не самую естественную, но такую, с героическим уклоном. – На котором рассмотрим преступления, совершенные против народа, поборниками кровавого режима, Слышневым Алексеем Михайловичем и Анчутковым…

Камера тихо стрекотала.

А бомба всё не заканчивалась. Какая-то она была иная, отличная от прочих. Не то, чтобы больше, скорее уж энергию в неё свернули в тугой клубок, который разматывался, разматывался, но тому ни конца не было, ни края.

– … обвиняется…

От силы шумело в ушах, и я прислонился к стене.

Лишь бы не отключиться.

Лишь бы…

И домой мне нельзя. Савка не справится. Он и не хочет. Он чуть шелохнулся, а потом будто ушёл глубже.

Ниже?

Хрен его знает. Но если меня выдернет, то… то будет плохо. Всем. Поэтому держимся. И за сознание, и за силу… Нину одарили, можно и Лизоньке дать.

Она вон, стоит, снимает, жадно облизывая губы.

Красавчик вещает что-то про кровавый режим, недостаток свобод и проклятых капиталистов, которые тянут из народа последние соки. Вот… вспоминая ту больничку, даже не могу сказать, что он сильно не прав.

В чём-то прав.

– … обвиняемый приговаривается…

Так, твою мать. Уже и до приговора дошли? А ведь с исполнением они точно затягивать не станут. У них и плёнки маловато, и время поджимает.

– А последнее слово? – с некоторой долей ехидства осведомился Алексей Михайлович, который, кажется, этим выездным заседанием революционного суда вот нисколько не впечатлился. – Всякому обвиняемому положено последнее слово…

– Пусть говорит, – буркнула Нина, зябко поведя плечами.

А я…

Я вдруг понял, что Тень остановилась. И ощутил, как её распирает сила. И что силы этой слишком уж много. И от избытка этого с тенью что-то происходит, будто… внутри, что ли?

Её дёргало.

И корёжило.

А потом раз и… и сила ушла, да ещё и от меня потянулась. И остатки из бомбы. Чтоб вас! Аж в дрожь кинуло. И если бы не стеночка, о которую получилось опереться, я бы точно отъехал.

– Вот вы обвиняете меня в жестокости, в крови народа на руках, хотя здесь и сейчас мои руки чисты. Это не я заразил детей потницей. А кто? Вы, Лизонька? Вы упрекали в коварстве, тогда как сами вошли в семью, позволили полюбить вас. Привязаться. Это ли не подлость? Собственными руками обречь на смерть тех, кто вам безоглядно доверял? А дальше? Поезд остановится. Люди побегут в панике, разнося заразу по всей стране. И сколькие погибнут? Сотни? Тысячи? Или счёт пойдёт на сотни тысяч? Как вам вообще могло прийти в голову использовать столь опасную болезнь…

– Революция невозможна без жертв, – отозвался Красавчик.

А я понял, что изменившаяся Тень жадно всосала остатки того, что было в бомбе.

Хорошо.

Я проморгался, снял очки и, поймав взгляд Еремея, осторожно наклонил голову. Понятия не имею, что там в бомбах было изначально, но сейчас они стали слегка беднее.

– … но вы ошибаетесь. Зараза не пойдёт далеко. Час-два и она утратит заразность. Поэтому никакой эпидемии не случится…

Еремей прищурился.

– А что до детей, то каждый месяц, каждую неделю, каждый день дети умирают! По всей стране и тысячами! От голода! От невыносимых условий существования! От сонма болезней и прорывов… – голос Красавчика обрёл силу.

Даже я заслушался.

Харизматичная он скотина, ничего не скажешь.

– Но их жизни ничего не значат для таких, как вы. Пусть же жизни ваших детей станут символом…

Ниночкины пальцы вцепились вдруг в мои волосы и дёрнули, заставляя задрать голову. Перед глазами всё плыло, но, кажется, только у меня.

– Охотник… – тихий голос Нины заставил Красавчика запнуться. – Мальчишка – охотник!

И револьвер уткнулся в мою макушку.

– Спокойно…

– Он охотник!

Вот… не надо было очки снимать, наверное. И главное, дальше-то что? Еремей уже подобрался и явно готовился ударить.

Да и Алексей Михайлович тоже, несмотря на расслабленный вид, воевать умел. Тут я душу готов был в залог поставить. А теперь чего?

– Нина, это…

– Ты на глаза его посмотри! Посмотри на глаза!

Я бы вот тоже посмотрел. Но пока дёргаю поводок. Если в багажном вагоне мы всё сожрали, то нечего там шариться.

– Выродок… ещё одно уродливое создание империализма! Охотники! Те, из-за кого каждый день в мир наш прорываются тени. Они и дарники – вот, что манит тварей, вот, что заставляет их раз за разом преодолевать границу. А жертвами становятся простые люди…

Красавчик был хорош. У него, верно, по любому поводу речь имелась, такая, чтоб душевная и вдохновляющая.

Я бы даже восхитился.

Интересно, смогу я Нине паралич устроить? Вот так, чтобы сразу?

– И наша задача – уничтожить их! Всех! До одного! В тот миг, когда в мире не останется ни одного охотника, ни одного дарника, люди обретут, наконец, свободу…

– Хрень не неси… – Еремей замер.

– Но это будет ещё не скоро. Люди слабы, но знания делают их сильней. И этот мальчик даст нам новые возможности…

Обойдётесь.

– Нина, выходи… Курощеев, свяжись с машинистом, пусть останавливает поезд…

– Вставай!

Меня опять дёргают. Нет, этак и облысею раньше времени. Но встаю. Как не встать, когда дуло в самую душу смотрит и прямо кожей ощущается желание Ниночки отправить меня на тот свет. А я вот в свою очередь это желание не разделяю.

Потому подчиняюсь.

Её рука на моём плече, вцепилась так, что того и гляди кости треснут. А Савкино тело слишком слабо и малоподвижно, чтобы рискнуть и сбросить эту руку.

Нина пятится. И мне приходится с нею. А ведь она меня боится, но отпустить не смеет. И ненавидит тоже. Боится, ненавидит и не отпускает.

Не смеет ослушаться.

И мы так идём. Отступаем к двери шаг за шагом. Здесь недалеко. Купе не так уж и просторно, а дверь вовсе рядом. Но и шаги мелкие. Шаг… тень я призвал, и она рядом, только страшно. Дуло вот оно. Упёрлось в затылок. А дёрнется пальчик и расплескаются мои мозги по всему купе первого класса… надо ждать.

Терпение.

И спокойствие.

Убить… не убьют. Вон какая у Красавчика рожа радостная. Лизонька вообще, кажется, перестала понимать, стоит, покачивается, приложением к камере. А вот и коридор. И дверь… может, о ковёр запнётся? Но не запнулась. И мне зашипела:

– Только попробуй.

Не буду. Чай, не дурак. Другого случая подожду… я вообще терпеливый. Это дядька Матвей ещё когда подметил. Так и говорил, мол, ты, Гром, та ещё паскуда.

Поэтому в коридорчик вышли… и дальше что? Вот то-то и оно, что Ниночка сама не знает, что дальше. И Красавчик. Ему и снять суд охота, прославившись в веках или хотя бы средь революционеров, и меня он упустить боится.

Курощеев высунулся следом.

– С-связать его н-надо, – сказал он, слегка заикаясь. А потом вытащил из кармана какую-то мятую бумажку.

– Не теперь! – взвизгнула Нина, но Курощеев дрожащими руками бумажку развернул и сказал:

– Извини… я на нервах… сейчас…

И в рот содержимое высыпал.

Гадость какая.

И глядя на то, как он шевелит нижней челюстью, шарит под ней языком, я с пропустил момент, когда холодное дуло убралось от моей головы.

А Ниночка охнула. И потом куда-то исчезла.

– Что…

На лице Курощеева появилось выражение преобиженное. И рука его потянулась к револьверу, который он в карман сунул. Только не дотянулась. Над моим ухом бахнул выстрел и Курощеева опрокинуло на спину. Следом раздался истошный визг Лизоньки. И я, очнувшись – надо с этой тормознутостью что-то делать – запоздало дёрнул нити. Визг перешёл в хрип.