Текст книги "Хозяин теней 2 (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Метелька замолчал, ожидая, что скажу.

А что сказать? Без понятия, что в таких случаях говорить надо.

– А как толпа побежала, то зачинщиков взял, и тех, что позвали евреев громить, и евреев тоже. Суд учинил. На месте и учинил. Ну и повесил тоже всех разом, на одной перекладине. Вот… его за это революционеры в первый раз приговорили.

– В первый – не в последний…

Взгляд в спину ослаб, но я не рискнул повернуться.

– Ага… потом ещё пять раз другие приговаривали. Ну, разные…

– А одного разве мало?

– Ну… так революционеры разные. И приговоры тоже. Его, почитай, все… евреи – за то, что в Брест-Литовске не стал адвокатов ждать и прочего, а сразу полевым. «Русская рать» – за то, что погромщиков приговорил с евреями вместе, а они русские вроде как. После ещё эсеры, эти вроде как за то, что типографию изничтожил. Хотя другие говорят, что лабр… лабор…

– Лабораторию?

– Ага, ту, где бонбы делали. Алхимическую… после он ещё был, когда в губернатора Херсона стреляли. А тот из Романовых, пусть и князь крови, но всё одно из них же ж. Собою закрыл, а после, раненый, догнал стрелка и на месте шею свернул.

Резкий дядя. Что-то прям пироги поперек глотки стали.

– Давай-ка лучше в вагон вернёмся, – предложил я. Но Метелька головой покачал.

– Не-а, Еремей тут велел быть. Ну, пока не понятно, пустят нас во второй класс… говорят, там скамьи бархатом обтянутые. И ещё чай носют. Правда, что ли?

– Без понятия.

– Вот и я думаю, что брешут. Откудова там чаю взяться? А хорошо бы… сидел бы я, от как барин, рученькой махну, и мне чай тащут, с баранками…

– А этому… Душителю…

– И ему тащут, – благожелательно разрешил Метелька.

– Нет, после покушения…

– А… ну так-то медаль вручили. И ещё земли вроде как… там денег. И в Московскую полицию отправили. Помогать, стало быть, с порядками. Он там целую сетку поднял, этих… как их… спропри… пропри… ну, которые типа деньги забирают, на революцию.

– Экспроприаторов?

– Во… умный ты, Савка. Понавыдумывали словесей. Бандит – он бандит и есть…

– Совершенно верно, – раздалось над головами. И Метелька подскочил, а вот я усидел на месте, хотя и не без труда. – Отрадно видеть подобное благоразумие в столь юном возрасте.

Над нами навис уже знакомый мне господин в хорошем костюме.

Пахло от него табаком.

– Д-доброго дня, – Метелька изобразил поклон и меня пихнул. Я тоже поднялся, раздумывая, что делать. С одной стороны вроде как законов мы не нарушали. Сидели вот. Жевали пироги. С другой… тут вам не там, тут, подозреваю, о соблюдении законности будут думать в последнюю очередь.

А любопытство наше можно по-разному истолковать.

– Доброго дня, юноши, доброго… а вы кто будете?

– Савелий, – представился я. – И Метелька… мы сироты. Из приюта. Опекуна ждём.

– И кто у вас опекун?

Глядит и щурится по-кошачьи. И главное, лицо такое, с мелкими чертами, которые и прорисованы словно наспех.

– Еремей Анисимович Волков, – рапортует Метелька, с первым испугом справившись. – Зауряд-прапорщик в отставке.

Взгляд чуть смягчается.

И всё равно не отходит чего-то.

– Вы… извините, дяденька, – я, спохватившись, опускаю глаза. – Что пялились. Любопытственно мне стало. Я никогда-то не бывал, чтоб на вокзалах вот. Ещё и вижу плохо…

– Ага. С глазами у него совсем беда, – Метелька меня поддерживает. – Потому и выпялится бывало, прям страсть. А так-то просто вот… любопытничали.

– И много налюбопытничали? Бояться не стоит. Имперский сыск с детьми не воюет…

Ну да, а я взял и поверил…

[1] Введён Именным указом императора Александра III 24 января 1885 года. К началу 1880-х годов дом Романовых весьма разросся. А каждый великий князь по законам требовал денежного содержания и особых почестей. Титул был введён после того, как первый внук одного из императоров, Константин Константинович, вступил в брак в 1884 году. Его первенец Иоанн Константинович, родившийся в 1886 году, первым получил титул князя императорской крови с титулом высочества.

[2] Еврейский вопрос в Российской Империи стоял очень остро. Погромы случались часто, некоторые из них, как после выяснялось, были спровоцированы и самими властями. В ряде областей при общинах начали возникать очаги сопротивления. Еврейские дружины порой вступали в прямое столкновение с погромщиками, а порой и с войсками. Для понимания масштабов проблемы: за 1905–1906 гг по стране прокатилась волна погромов – 690 в 660 городах. Погибло более тысячи человек.

Глава 9

Глава 9

«…таким образом запрет, положенный сотни лет тому назад и, несомненно, актуальный в те стародавние времена, в нынешних видится избыточным. Напротив, по нашему мнению надлежит не запрещать, но поощрять исследования, направленные на взаимодействие разнозненных факторов с тем, дабы ясно и с полным пониманием установить, каковые из них и при каких условиях приводят к возникновению прорывов»

Из докладной записки от Академии наук к Государю и Священному синоду.

Появление Еремея избавило меня от необходимости что-то говорить. И ведь главное опять пропустил. Готов был поклясться, что ещё пару секунд тому не было никого рядом, и вот уж за нами возвышается массивная фигура:

– Доброго дня, ваше благородие, – и главное голос почтительный, но без тени подобострастия. – Что-то случилось?

– Случилось? Ах нет… скорее вот решил побеседовать. Смотрю два юных отрока и без присмотра. Обеспокоился. Твои, стало быть?

– Мои, – Еремей чуть заметно хмурится.

– Ба, какие люди… – а вот появление душителя свобод или чего он там придушил, я заметил. Он подходил неспешным шагом, изрядно припадая на левую ногу и её же подволакивая. – А мне говорили, что ты спился и помер.

– Пытался. Не получилось.

Протянутую руку Еремей пожал и очень осторожно, недоверчиво даже.[1]

– Слабо старался, выходит.

– Знакомы? – уточнил господин, указывая на Еремея.

– А то как же… это ж Еремейка-Волкодлак!

И улыбка у него кривая, но в целом дружелюбная, хоть и зубов во рту не хватает, а те, которые есть, желты и кривоваты.

– Известная личность.

– Погодите… – начал было господин, явно что-то припоминая, и взгляд его переменился, сделавшись ещё более цепким да внимательным. Впрочем, продолжать он не стал. – Выходит, ты и ныне детишек воспитываешь?

– Да как воспитываю… так, взял приглядеть. Везу вот к границе. Там, чай, проще и кусок хлеба добыть, и выучить своему делу. Если повезет, то в училище какое пристрою. А нет, так и с моим умением худо-бедно проживут, – ответил Еремей и одну руку положил на моё плечо, а другую – на Метелькино. – Как-то от так, ваше благородие.

– Бери выше, Еремей. Сиятельство…

– Извините. Не признал.

– И не надо, – человек в костюме снова бросил взгляд на часы. – Скоро уже… ты, стало быть, служил?

– А то, – ответил Лаврушин. – Ещё как… такой бес, что прямо хоть сейчас обратно взял бы. Как, Еремей? Пошёл бы служить под мою-то руку? Не обижу…

А Еремей у нас, однако, нарасхват.

– Боюсь, не получится. Извиняйте, ваше благородие. Обязательства у меня. Да и здоровье уже не то. Вона, проходчиком подвизался одно время, там и подхватил заразу. Так-то попритихла сейчас чутка, но в любой момент…

Он и покашлял так, душевненько.

– Дети опять же. Куда их? Обратно в приют?

– Так… устроим. В училище, как ты хотел. А что хворобу, целителям покажем. Целители, чай, у нас хорошие…

– Это бы славно… но я тут слово дал. Сопровождаю вон господина титулярного советника до Менску. А слово держать надобно.

– Ну а после Менску?

Вот привязался-то!

– Погоди, Пётр Васильевич, – остановил его господин. – Вы карточками обменяйтесь, а там уж после, как доедем, там и решите.

– Доедем… доедем ли ещё. Как-то неспокойно мне, Алексей Михайлович, – Лаврушин сунул пальцы под воротник. – Вот как будто петля шею жмёт. Верная примета… Еремей, ты со своим советников в каком вагоне?

– Да вон, – Еремей махнул. – Стоит.

– Третьим классом что ли? – удивился Лаврушин.

– Так мне не по чину во второй лезть, а Лаврентию Сигизмундовичу все никак не удаётся место найти.

– И не удастся, – произнёс Алексей Михайлович презадумчиво. – Вагоны закрыты для посторонних. Пётр Васильевич, вы ему верите?

– Вот как себе. И надо, надо к нам… Алексей Михайлович, меня аж потряхивает уже. Надо…

– Один человек…

– Смотря какой человек. Иной и один сотворит больше, нежели какая дюжина, – щека Лаврушина дёрнулась. – Неспокойно будет…

– Хорошо. Вы тут распорядитесь, стало быть. Скажете, что я дозволил. На этого вашего титулярного я сам гляну… а после уж проинструктируйте должным образом, чтоб под ногами не крутился, если вдруг…

Он снова посмотрел на часы.

Потом перевёл взгляд на нас. Поморщился, будто раздумывая о чём-то таком, что категорически ему не нравилось, но и не думать об этом он не мог.

– Твои мальчики могут пройтись по вагонам?

– Пройтись-то могут, чай ноги не отвалятся, – руки Еремея предупреждающе сжали плечи, намекая, что в присутствии людей важных отрокам надлежит помалкивать. – Только дело такое… кого ловить пытаетесь?

Революционеров.

Мать вашу ж… других слов у меня не хватает.

И не то, чтобы всерьёз ловят, скорее ожидают появления, ибо в багажном отделении едет посылка с казначейскими билетами, ценными бумагами и прочими банковскими нужностями, которые в отсутствие электронной системы путешествуют, так сказать, во плоти.

А что, наличка на периферии нужна.

Отдельно её и по заявкам имперских заготконтор везут, которые тоже весьма неплохие обороты имеют. Всё это было сказано не нам, но Еремею, вот только мы с Тенью тоже послушали.

Чтоб знать.

Да и Еремею, чую, не всё сказали. Везут-то явно не первый раз, только то ли сумма больше обычной, то ли сигнал поступил, что именно нынешняя поездка обещает быть сложною. Вот и нагнали охраны. Только ей уважаемый Алексей Михайлович не верит.

Точнее верит, что империи и государю люди преданы, но…

Неспокойно.

Это уже Лаврушин и повторил три раза, нервно оглядываясь. Я и сам от него заразившись оглядываться начал, пытаясь понять, где же тут революционеры. Те молодчики в кожаных куртках, что-то громко обсуждающие? Впрочем, они скорее на барышень пялились, тех, которые на куколок похожи, нежели на багажные вагоны. А присутствие военных их и вовсе не смущало.

– Вот что, – Еремей отвёл нас в сторонку. – Слышал?

– Слышал, – признался я.

– Молодец… идёте втроем. Вы вроде как пробегаетесь. Ну, типа места свободные ищете или играете во что. Или просто лазаете. Из любопытства. Особо не глазейте. А вот после тебя пусть тварюка идёт.

Надо бы тени имя подобрать. Нет, ну полезная же зверушка, а её то тварью, то ещё как.

– Её глазами и смотри… хотя…

– Не веришь?

– Не знаю. Что беспокойно, так это верно. Расходились они в последнее время. Вовсе страх потеряли со своею революцией… – он добавил пару слов покрепче, всецело выражающих твёрдую политическую позицию Еремея. – По-хорошему на другой состав пересесть бы, да… новый завтрашним днём пойдёт. И не поймут… прав был Мишка. Слишком много у меня знакомых по прежней-то жизни. Так что… в общем, на.

Мне сунули револьвер, но не такой, как в прошлый раз, а махонький, будто игрушечный.

– Штучка бабская, но на ближний бой – самое оно.

– А мне? – возмутился Метелька.

– А у тебя и так нож в ботинке, – невозмутимо ответил Еремей. – Хватит. Главное, если начнётся вдруг, то вперёд не лезьте. Золото там или ассигнации – это не наша головная боль. Наша задача – целыми доехать. Идите… эх, не будет с того толку. Нет там никого такого, чтоб прям сразу и понять.

И главное, прав оказался.

Мы прошли по всем вагонам, благо, состав стоял ещё прилично. Метелька бежал, я его догонял будто, хотя бегать в тесноте, что царила в вагонах четвёртого класса – ещё та затея.

Нас материли.

Какая-то бабка с корзиной, полной доверху тряпьём, вовсе обозвала анчихристами. Кто-то кинул в спину огрызком. В вагонах было людно, жарко и вонюче. Полки здесь стояли в три яруса, и там, под самым потолком, вперемежку с узлами, тюками и теми же корзинами сидели дети.

Тень…

Тоже ничего не обнаружила.

Люди как люди. Как понять, кто из них революционер? Вот эта баба с усиками над губою, что склонилась, сгорбилась и чистила яйцо, кидая скорлупу прямо на юбку? Или бледная девица с утомлённым до крайности лицом, прислонившаяся к окошку. Мужик белесый вида болезного, что то и дело кашлял, но курить не переставал.

Курил и кашлял.

Семейство с выводком детей? Мрачный парень в кожанке? Он, если так-то, больше прочих походил на революционера, но слабо верилось, чтобы его не засекли или что революционеры, готовясь к нападению, так бы бездарно маскировались.

Тощий пьяненький мужичонка. И компания таких же, нетрезвых…

В общем, ничего интересного.

Так и должились Еремею, а тот – и Лаврушину. После чего Пётр Васильевич вздохнул и сказал:

– Они ж, аспиды, наглые… вона, в слыхали? В столице не так давно казначейскую карету ограбили. Просто закидали бомбами, всех положили, мир их праху…

И перекрестился.

– Ладно… идите вона, ваш уже ждёт. По нашим погулять можете, коль желание будет, а вот в первый не лезьте, там ещё та публика, – Лаврушин скривился, причём стянутое шрамами лицо выдало уродливую шутовскую почти гримасу.

– Кто? – поинтересовался Еремей.

– Так его сиятельство, граф Анчутков, с семейством. Назначение получил в Городню. Там уж сколько-то лет фортификации строят. Вот чего-то и не заладилось. То ли проворовались, ироды, то ли ещё чего. Отправили порядки навести.

Это тот военный?

Или не он?

– Сам-то Анчутков служивый человек, опытный да с пониманием, в генеральских чинах. Но с ним супружница, а ещё дочка с детьми да зятем. А тот вот… служит всё, служит и норовит выслужиться.

Или тот был зятем генеральским.

– Рыло штабное… будет он меня пугать разжалованием…

Кажется, Лаврушина крепко достали.

– Ладно, устраивайтесь там… своего титулярного тоже успокой. Какой-то нервный он у тебя, Еремей…

Лаврентий Сигизмундович обнаружился в самом настоящем купе. Метелька аж задохнулся от осознания этакой жизненной перспективы – поедем не просто так, но вроде как отдельно от прочих.

И лавки тут мягкие, тканью обтянутые.

Пахнет уже не дымом и потом, а будто бы цветами. На всякий случай я принюхался и с радостью отметил, что это не лилии.

Точно не лилии.

– Господи, что творится, господи… – Лаврентий Сигизмундович при появлении Еремея ожил. – Вы уверены, что надобно? Что, может… не стоило? Такие люди… признаться, в жизни не думал, что доведётся с самим Алексеем Михайловичам беседу вести. Матушка в жизни не поверит… а знаете, что он сказал?

– Наверх, – скомандовал Еремей, и мы с Метелькой послушно вскарабкались на вторые полки, благо и те были мягкими, а ещё обнаружились бархатные подушечки. Метелька свою обнял, явно подумывая, не стоит ли её под шинельку припрятать. Я же сунул под голову. Да, так лежалось всяко удобнее.

– Он сказал, что на таких как я и держится всё государство. Простые и порядочные работники, которые выполняют свой долг несмотря на все опасности, – кажется, слова высокого начальства поразили титулярного советника в самое сердце. – Я ему… вот не знаю даже… как вот… не чаял, что случай выпадет… просто вот… написал. Изложил. Мысли свои. По поводу образования, состояния гимназий и прочего… про училища… я же инспектором уже десять лет почти… и писал прежде своему начальнику, но как-то… не сложилось, что ли. Он велел не отнимать время, что, мол, наша задача не думы думать, а резолюции высочайшие выполнять… а вот Алексей Михайлович мои записки взял. Не знаю даже, как я осмелился сказать о них! Вот не знаю… а я сказал.

– И правильно.

– Он же заверил, что прочтёт. Думаете, и вправду прочтёт?

– Думаю, что да. Вроде толковый человек, – Еремей устроился у окна.

– Да-да… ходят слухи, что его вовсе прочат в министры внутренних дел. Не хотелось бы…

– Отчего?

– Убьют, – почти спокойным голосом сказал Лаврентий Сигизмундович. – Сами подумайте. Был Плеве. Его убили… прям как его деда в неспокойные времена[2]. До него был Шевелев… тоже убит. Такое ощущение, что всё повторяется. Нынешний-то министр, Кармальский, выжил после покушения, но сами знаете, поговаривают…

Он перешёл на шёпот.

– … что уже не в том состоянии, чтобы дела вести. Плохо всё… плохо…

Лаврентий Сигизмундович замер, сгорбившись.

– Не берите в голову, – сказал Еремей успокаивающе. – Наше дело маленькое. Вон, до места доехать, а там уж у вас свои дела, у меня – свои. У Алексея Михайловича – тоже свои.

– Это да… это верно… матушка моя тоже говорит, что не надобно выше головы прыгать, что каждому – свое место в этой жизни вот… она у меня очень разумная женщина. Я… пожалуй… прилёг бы… кажется, коньяк был лишним. И волнения эти. Теперь вот что-то за сердцем давит.

– Может, целителя?

– Нет-нет, не стоит… просто переволновался несколько. А теперь вот… подремлю и легче станет.

Он скинул ботинки.

– Не возражаете, если я пиджак сниму? Дам здесь нет, но всё одно как-то неудобно… и переодеться бы, но багаж я сдал. Не подумал даже, что надо бы… и теперь изомнётся совершенно.

– Снимайте.

– Хорошо…

– Погодите. Сейчас принесу чего укрыться, – и Еремей вышел. А Лаврентий Сигизмундович пристроил пиджак на плечики, которые нашлись тут же, и улёгся на скамью. Он закрыл глаза и вскоре дыхание его сделалось спокойным, размеренным.

Кажется, он и возвращения Еремея не заметил. А тот, накинув на чиновника плед, только хмыкнул. После поманил меня пальцем.

– Прогуляй свою…

– А не почуют?

– Нет тут вашего брата. Они с охранкой не больно ладят. И не только они. Так что дарников тут раз-два и обчёлся, да и те из ублюдков, а значит, слабосилки.

– Алексей Михайлович?

Разглядеть силы я не разглядел, но уточнить всяко стоило.

– Этот с титулом. Граф целый… из идейных. И действительно в министры готовят. А если его назначат, он с революционерами играться не станет. Гайки закрутит так, что пёрнуть лишний раз побоятся. Недаром Лавра притащил. Со всей Империи таких же, идейных и злых собирает… в общем, чуется, что если и полезут, то не за золотом. Или не только за золотом.

– Далеко она не уйдёт, – предупреждаю.

И выпускаю тень, которая долго и внимательно обнюхивает спящего Лаврентия Сигизмундовича. А тот, чуя что-то этакое, во сне ворочается и вздыхает, и бормотать принимается что-то жалобное.

– И что искать-то?

– Не знаю, – Еремей потёр подбородок, потом поднял глаза к потолку. – Бомбу…

– Что⁈

– Она же почуяла то, что было в конверте, так? – Еремей чуть прищурился и голову склонил набок, и взгляд его расплылся. Пытается тень зацепить.

И даже, кажется, что-то да видит. Во всяком случае, взгляд его устремлен туда же, где тень находится.

– Что там, к слову, было-то? Я просто не понял.

– Ну… так я не скажу, не спец. Но слыхал, что «Чёрная воля» начала чинушам в конвертах коровью язвенницу рассылать. Откроет письмецо и заразится. Не до смерти. Эту болячку остановить можно, но вот неприятная. Кожа сыпью покрывается, потом пузырями, а те гниют. Ну и даже если вылечить, то шрамы остаются, вроде как метка, наказание за руки, которые народ душат или как-то оно так…

Да уж.

Я поглядел на Лаврентия Сигизмундовича и подумал, что хорошо, что он спит и не слышит. Иначе точно уволился бы. Я б на его месте как пить дать уволился бы.

– Они сейчас всё больше и больше с теневыми штуками баловаться начинают, – продолжил Еремей меж тем. – Так что, глядишь, чего и почует.

Тень качнула хвостом, который был длинным, чешуйчатым и теперь загибался над её головой наподобие скорпионьего, и выскользнула в щель.

[1] Как-то вот не принято было, чтобы офицеры пожимали руки нижним чинам, даже низшего офицерского состава.

[2] 28 июля 1904 года был убит министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович фон Плеве. Как и его предшественник.

Глава 10

Глава 10

«Заработную плату довели до минимума. Из этого заработка капиталисты без зазрения совести стараются всевозможными способами отнимать у рабочих трудовую копейку и считают этот грабёж доходом» [1]

Запрещённая листовка

Вагон второго класса весьма разительно отличался от того, в котором ехали мы, не говоря уже о тесном и узком вагоне четвертого класса. Здесь пространство разбивалось на уже знакомые мне купе, двери которых выходили в общий коридор. От края до края растянулась ковровая дорожка. В такт движению поезда покачивались шторки на окнах. А высокие узкие то ли вазы, то ли ещё что, поставленные в углах вагона, оставались неподвижны, как и тусклые прямоугольники икон.

Тень они не впечатлили.

Она остановилась, крутанула башкой, что вызвало у меня лёгкое головокружение, а потом прижалась к стене, той, что с окнами, и двинулась по коридору.

Соседнее с нами купе было пустым. Это было видно, поскольку дверь открыли и закрепили.

Дальше.

Еще пустое.

А вот из третьего раздавались приглушенные голоса.

– … а я ей и говорю…

Взрыв хохота. И ворчливое:

– Допрыгаешься ты, Семёнов…

В купе на четверых вместилось восемь военных, в мундирах, при оружии, но вида довольно простого. Солдаты, похоже. Или младший офицерский.

Тень метнулась под ногами и, не обнаружив ничего интересного, двинулась дальше. Ещё купе… здесь было тихо. Пара дремала, забравшись на верхние полки, как были, в обуви. В уголке молился мрачного вида бородач, а напротив его хрупкий какой-то совершенно невоенный с виду очкарик, задумчиво чистил пистолет.

Я шёпотом пересказываю увиденное Еремею.

А тень шла дальше.

Еще пара солдатских купе. И снова пустое.

А вот дальше уже дверь заперта:

– … а его вид? Ладно, лицо… в конце концов, шрамы украшают мужчину. Но эти руки… отвратительно. Вы когда-нибудь обращали внимание на его руки?

– Уймись уже, Лёвский.

– Отчего же? Тебе неприятно? Но я ведь правду говорю! Он перчатки явно на заказ шьёт, потому что в обычные такие лапищи не влезут. Вот что ни говорите, но руки выдают происхождение в первую очередь. И не только они…

– Опять ты о своём… задолбал, – лежавший на второй полке парень накрыл лицо бархатной подушкой, но это не помогло.

– Это не моё! Но если бы ты взял на себя почитать труды Аммона[2] или хотя бы Гранта[3], ты бы понял, сколь они правы! Общество неоднородно и никогда не будет однородным. И глупо отрицать это, как и закрывать глаза. Если принять во внимание данный факт, то очевидно, сколь смешны и бестолковы попытки революционеров снести сословные границы. Их не убирать надо, а делать прочнее…

– То, что ты Лаврушку не любишь, мы уже давно поняли. Хватит нудеть… давай лучше в картишки? – предложили через подушку.

– Это не вопрос любви или не любви как личного выбора! Это вопрос расовой чистоты! Вы видели, сколь он смугл и чёрен? А его нос? Очень характерная форма. Такая выдаёт еврейское происхождение…

– Слушай, заткнись, а? Ну какая тебе разница?

– Какая? Действительно, Конопатский, тебе, может…

Распалившийся молодчик явно позабыл, где находится. А мы вот пристальней глянули, кто там за расовую чистоту душой болеет. Ну да, вроде офицерик. В погонах местных я ещё не разобрался, но точно не из солдат. В форме, и та сидит хорошо, значит, шита по заказу. А сам – ну чистый ариец.

Даже в моём черно-белом кино.

Черты лица чёткие, прямые.

Нордические, мать его…

– … и безразлично, что чистая кровь великой расы размывается, но мы должны думать о будущем! О России…

– Будущее которой Лавр изничтожит, – меланхолично ответил лежащий на полке парень, подкидывая в руках колоду карт.

– Ладно… дело даже не в коварстве этой расы, но в том, что их кровь не способна принять дары! Это все знают. И сам Лаврушка, в нём же ни капли силы нет…

– Он и без неё неплохо справляется, – отозвался смуглокожий парень, который до того книгу читал. И её заложил пальцем. – Более того, в этом конкретном случае сила скорее во вред. Сам знаешь. Или ты на курсах только про расовую чистоту слушал? И вообщё, Лёвушка, Ты сперва сделай столько же для государя-императора и страны, а потом уже и пасть разевай, кто там еврей, а кто правильной крови.

Он зевнул, прикрываясь книгой.

– А будешь опять орать, я тебе сам нос сверну… в русском народном обычае, заметь.

– Вот сразу видно нуворишей… – бросил обиженный Лёвский, но на место присел. – Вы просто не способны сполна оценить опасность, которую представляют жиды. Не хотите понимать их коварства и…

– Мы не «не хотим понимать», – донёсся голос со второй верхней полки. – Мы устали слушать это вот всё. Ты лучше вон, как революционеры, собери кружок и втирай таким же блаженным великие идеи. А нам дай поспать.

Тень подхватила белёсую дымку, что вилась у ног Лёвушкина, а потом покинула купе.

Снова пустое.

А нет, просто хозяин вышел. Вон самовар стоит, мундир висит на плечиках. Тут же – пара сапог. На полке – раскрытый чемодан, часть содержимого которого выложена рядом.

– Денщик едет, – сказал Еремей, когда я описал ему. – Видать, чай понёс.

И вправду.

В соседнем купе обнаружился и искомый денщик – седовласый мужчина, выставлявший на столик стаканы с чаем. И Лаврушин, и незнакомый офицер с болезненно-бледным лицом. Он и сидел как-то скособочась, опираясь на подушку.

– Вам бы ещё в госпитале отлежаться, Никодим Болеславович, – с укором произнёс Лаврушин.

– Кто бы говорил. Не вы ли, Пётр Васильевич, из госпиталя можно сказать сбежали? А тут… уже остатки… затянется. Вон, Демид, не даст соврать. Мазать мажем, обрабатывать обрабатываем. Зелья нам выдали. Что болит, то, конечно, неприятно весьма, но уж как есть…

– Может, ещё подушек принесть?

– Не стоит. Вы скажите лучше, и вправду ожидаете нападения? – серебряная ложечка позвякивает, касаясь стенок стакана. Чёрная жижа в нём покачивается.

– Алексей Михайлович весьма… надеется.

– Даже так? Снова… старые игры?

– Нет, что вы… ни о каких провокациях речи не идёт и идти не может, – Лаврушин бросил в чай несколько квадратиков сахару. – Алексей Михайлович полагает, что провокации – это… не самый однозначный метод. И что вреда от них едва ли не больше, нежели пользы. Сами знаете, общественное мнение…

– Общественное мнение, – повторил Никодим Болеславович, пытаясь устроиться и морщась от боли. – Куда ж ныне без общественного мнения… этак дойдём до того, что от самодержавия только и останется, что корона, да и та позолоченная…

– Господь не допустит.

– Господь-то, может, и за государя, но вот люди… неспокойно. И с каждым годом всё хуже. Вам ли о том, Пётр Васильевич, говорить…

Оба вздохнули и замолчали, каждый о своём.

А я передал Еремею услышанное. Заодно и спросил, дальше тень пускать или пусть слушает.

– Давай дальше…

В следующем вагоне было пустовато. Разве что по коридору нервно расхаживал уже знакомый по вокзалу военный в тёмном мундире. Он то и дело останавливался, порой резко поворачиваясь, будто чувствуя, что за ним следят и желая уличить в том. Однако никого-то не заставал, ибо был он один:

– Будут мне они говорить… ничего… я и им всем… – он снова оглянулся и, убедившись, что никто-то не следит, вытащил флягу, один в один, как у Лаврентия Сигизмундовича, да и приложился к ней.

– Поленька? – дальняя дверь, разделявшая вагоны, приоткрылась. – Ты тут?

– Лизонька!

Фляга едва не выскользнула из рук. Впрочем, с волнением Поленька – это как его зовут-то? – справился быстро. А вот девицу сгрёб и принялся целовать.

– Нет, не надо… не здесь… – та не то, чтобы отбивалась, скорее уж слегка отворачивалась и лепетала что-то не то про место, не то про время. А вот выражение лица этой девицы мне категорически не понравилось. Не было на нём и намёка на страсть, а вот лёгкое отвращение мелькнуло. – Хватит.

Девица произнесла это решительно и обеими руками упёрлась в грудь Поленьки.

– Кто-нибудь может войти…

– Да ладно. Вагон пуст. Дражайшая тёщенька озаботилась. Не выносит она, видите ли, виду военщины. Мигрень с того начинается… но и к лучшему. Зато вон, в любое купе… пойдём, я сгораю от страсти… – похоже, к фляжечке Поленька прикладывался не реже нашего дорогого Лаврентия Сигизмундовича, если эта мысль показалась ему здравой. Он схватил девицу за руку и потянул к себе. – Идём же…

– Нет, – она покачала головой. – Военные то и дело ходят. И кажется, твоя Анна что-то начала подозревать.

– Плевать… я… я решился, Лизонька! Я жить без тебя не могу! Я разведусь!

– А как же твоя карьера? – этакая решительность Лизоньку точно не обрадовала. – Её отец не простит такого позора…

– Оставлю армию. Я никогда-то туда не стремился. Это всё отец и брат старший решили меня пристроить. Нашли Анну… я её никогда-то и не любил.

– Но женился.

– Все женятся. Так принято… в нашем обществе.

– Я не часть этого общества.

Вот не знаю, в чём дело, но эта Лизонька нам с тенью категорически не нравилась. В отличие от Поленьки.

– И теперь я это понял! Понял, что всю жизнь провёл словно во сне! А теперь проснулся!

С добрым утром, идиот. Даже Савке, который тоже за этой мелодрамой наблюдает, понятно, что этой девице отнюдь не предложение руки с сердцем надобно.

Что?

Что может понадобиться молодой и очень красивой девушке от… кстати, кто он там в чинах-то?

– И я готов… готов уехать. Бросить всё. Я увезу тебя прочь…

В тундру.

– У меня есть имение. Дом. Мы поселимся там вдвоём… мы будем жить и любить друг друга.

– Конечно, Поленька, – девица вымучила улыбку и нежно погладила этого идиота по щеке, отчего он окончательно поплыл. Это любовь так действует? Или с коньяком просто намешали? Или может ещё чего? Мир-то непростой, так что как знать, может, ему не по собственному почину мозги отшибло. – Так всё и будет…

Врёт и не краснеет.

– Но сначала…

– Да, да… твою тётушку навестим. Не переживай, чемоданы на месте…

Какие чемоданы⁈

Твою ж мать… нет, быть того не может.

– Я лично проследил, чтобы их загрузили. Сказал, что это Анькины… Господи, какая она дура… она столько всего с собой набрала. Половину багажного вагона заняла, не меньше. Вот на кой сразу было с собой стулья тащить? Или секретер? Зеркала… матушка её ничуть не лучше. Эта вовсе, дай ей волю, особняк бы сунула… Так что пару твоих чемоданов никто и не заметит.

Идиот.

Чтоб тебя…

– Еремей, – я прямо ощутил, как по спине ползут струйки пота. – У нас похоже проблема…

– Спасибо, – Лизонька коснулась губами бритой щеки. – Я знала, что ты не подведёшь. Мне так неловко… мне разрешили взять лишь один. Сказали, что мест нет, а едем надолго… и у меня тоже вещей набралось. Оставлять их после? Так кто с моими будет возиться. Прислуга-то меня недолюбливает. И точно растащили бы… а там, пусть недорогое, но моё ведь.

Врёт.

И по многословному этому объяснению, которое никому не нужно, ясно, что врёт.

Тень же, подбираясь к самым ногам девицы, ворчит. И слизывает с туфельки каплю… тьмы? Чего-то, что к этой туфельке прицепилось. Такое, вкусное для тени.

– Ты такой умный… мне так повезло, – Лизонька вскидывает руки и сама обнимает Поленьку. – Я просто не представляю жизнь без тебя… помнишь, нашу первую встречу?