Текст книги "Хозяин теней 2 (СИ)"
Автор книги: Карина Демина
Жанры:
Темное фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– На тебе было такое платьице… синенькое.
– Да… твоя супруга назвала его пошлым.
– Что она понимает… – его руки снова притягивают девицу к себе.
– Ничего… но я домашняя учительница. Мне и вправду стоит быть скромнее… и это место… оно было так нужно. Поэтому я осталась. Я поняла, что люблю тебя. С первого взгляда. С первого слова… до конца дней своих. И что эта любовь неправильная, запретная. Что нельзя так. Я не имею права. Я хотела убежать, вырвать любовь из своего сердца…
У меня зубы от сахара слипнутся. А этот Поленька ничего, тает, правда, не забывая девицу нащупывать. Руки вон вовсе под юбку забрались.
– Но мой долг…
– Идём, – слушать про долг Поленьке надоело и он дёрнул дверь купе. – Я не могу… я просто сгорю…
– Нет, нельзя…
– Можно. Анька, небось, опять дрыхнет… маменька её моему дорогому тестю на жизнь жалуется.
– Дети…
– Ай, с ними Матрёнка… скажешь, что меня долго найти не могла… мы быстренько…
– Но… я хотела тебя попросить ещё кое о чём… я видела, вы провели людей… кто они?
– Да… какая разница? Какие-то знакомые Лаврушина… чиновник с охранником… то ли в гимназию едут, то ли ещё куда… а чего? Ты их знаешь?
– Нет-нет… спросила… просто подумала… у меня кузина едет… в вагоне… третьим классом. Брала билет до второго, но её не пустили. Это несправедливо… я её встретила. На станции. Случайно. Она жаловалась. Ей так плохо…
Она тоже принялась наглаживать Поленьку в стратегически важных местах, окончательно отрубая тому последние мозги.
– У неё чахотка, а там курят все… очень за них волнуюсь… и не мог бы ты… если тех людей посадили, то, может, и для неё местечко найдётся?
– Конечно…
Судя по тому, сейчас Поленька был готов не только кузину своей Лизоньки провести в вагон второго класса, но и луну с неба достать…
Дальше смотреть я не стал. Оно и понятно.
А вот Еремей, выслушав мой краткий пересказ, сказал:
– Твою ж мать за ногу… да через дупло…
И ещё пару душевных слов.
[1] Из речи ткача Петра Алексеева, одного из первых русских рабочих-революционеров, произнесённой 21 марта 1877 года на «процессе 50-ти»
[2] Отто Аммон, социал-дарвинист, делил людей на классы в зависимости от уровня интеллекта.
[3] Мэдисон Грант, ещё один социал-дарвинист, приверженец нордической идеи. Выступал за ограничение межрасовых браков, создание жёсткой системы отбора, которая выделяла бы «слабых и негодных», которых следовало бы стерелизовать во благо общества.
Глава 11
Глава 11
«Намедни в Костроме с одним велосипедистом произошел такой случай, который мог кончиться для него очень плачевно. Когда он проезжал по улице, у его велосипеда лопнула шина. Проходившая дама, под влиянием анархистских бомб, так перепугалась громом, с каким лопнула шина, что упала в обморок. Толпа сочла велосипедиста за анархиста, который убил барыню, и бедный велосипедист очутился в участке. Его оттуда выпустили только после того, когда пришла упавшая в обморок дама и засвидетельствовала его невинность».[1]
«Уезд»
– Надо сказать? – неуверенно произнёс я.
– Кому? И что? – Еремей покосился на Лаврентия Сигизмундовича, который по-прежнему спал. И сладко так, что прямо завидно сделалось.
– Ну… про чемоданы. Там, наверное, бомба…
– В лучшем случае обычная, – кивнул Еремей. – Только… как объяснять будем? Я Лавра знаю. Поверить на слово он поверит, а потом начнёт сопоставлять, задавать вопросы и всё такое. Откуда мы узнали? Про шалашовку эту. Про чемоданы?
– Допустим… допустим, я увидал этого военного, который с девицей обжимался. Сперва не придал значения, а потом вот тебе сказал. А ты уже понял, что роман – неспроста… или вот, что там, на станции она про чемоданы спрашивала. А мы с Метелькой услыхали. Но тоже сперва не поняли.
Оно, конечно, белыми нитками шито, но ничего получше в голову не приходит.
– Ну, а ты стал рассказывать про террористов. И вот… ассоциация возникла.
– Ассоциация, конечно… Лавр, может, и съел бы твою ассоциацию, но Алексей Михайлович поумнее будет…
– Так что, молчать?
Еремей задумался. Вздохнул и покачал головой:
– Нет… посторонних в вагоне быстро выявят и выставят. Тут погоны не спасут. Значит, как только он приведёт девку, всё и начнётся… поезд один. И мы вон пересели… сиди.
И ушёл.
А я… я подтолкнул тень дальше. Поводок натянулся почти до предела, и то удивительно, насколько он стал длиннее. Но надо ещё немного.
Самую малость…
До багажного бы как-нибудь добраться. Она бы эти чемоданы почуяла, потому как явно непростая там бомба. Девица вон успела измараться, и…
Додумать не успел.
– Кто из вас Савелием будет? – дверь отворилась, заставив сонного Лаврентия Сигизмундовича встревоженно подскочить. – Кличут-с…
– Это я, – я скатился с полки, прикинув, что если дойдём до купе Лаврушина, то поводок станет длиннее. Хватит ли до багажного?
– Велено привесть. А ты тут сиди, – усатый солдат погрозил Метельке пальцем.
Вышли.
Правда, привели меня не в купе Лаврушина, но дальше, в вагон первого класса. Тот встретил ароматом сдобы, мягчайшим ковром на полу, наступать на который мне было совестно, и массивными прямоугольниками икон в роскошных окладах. Правда, сами иконы светились едва-едва, но кто ж это, кроме меня, видит?
Купе было просторно.
Пара мягких диванов.
Столик.
И массивный поднос со стаканами. Над стаканами возвышалась вычурная, какая-то совершенно дворцового вида ваза с горой из сушек, пряников и печенья. На диване восседал Алексей Михайлович, который печеньку и жевал, чайком запивая.
Рядом устроился Пётр Васильевич. И его сотоварищ, который снова прислонился к стене, держась за бок. Еремей стоял. Ну и я встал рядом.
– Стало быть, – взгляд Алексея Михайловича впился в меня. – Ты видел, как Аполлон Евгеньевич обнимал Елизавету Афанасьевну?
Да ладно.
Он её не только обнимал.
– Ну… я-то не знаю… Аполлон он или так… и Афанасьевна она там или ещё как. Такая девица. Из себя вся… с косою. И в платье. Таком. Ну… таком.
Я провёл ладонью по коленям.
– Он её Лизонькою звал. Я думал, что жена… ну, если человек обнимает, то жену же ж? Вот… мы с Метелькой, это друг мой, гуляли… как вы велели. Сперва по вагонам. Но там ничегошеньки не было такого, чтоб интересного.
Надо же. Слушают.
И не торопят.
И не морщатся от моего богатого словарного запаса с ораторским искусством вкупе.
– А потом уже пошли гулять… ну, на ту сторону.
– Почему?
– Интересно же ж. Метелька сказал, что у вагонов с двух сторон двери открываются. У багажных тоже. И решили поглядеть, правда или нет. Он так-то немного врёт, но вдруг бы…
Снова спина взмокла.
Верит?
Из меня актёр, как из дерьма пуля.
– А там этот… военный. Я его чего запомнил. Он к вам там, ну, когда мы глядели, подходил. И ещё говорил чего-то. Рукою махал от так…
Я попытался изобразить.
– А второй за сабельку хватался. Я ещё тогда подумавши, что он зарубить хочет вас.
– Ещё как, – хмыкнул, не удержавшись, Пётр Васильевич. – Только духу не хватит.
– Не сейчас, – Алексей Михайлович поморщился. – И что они делали?
– Ну так… миловались. Он её типа целовать хотел, а она такая стала говорить, что не тут, что ходят там всякие и ещё кто увидит. А, ну и тоже, что любит его прям страсть как. Ну а потом спрашивает, мол, пристроил он чемоданы её? А он, мол, что пристроил.
Главное, когда врёшь, говорить как можно ближе к правде. Тогда и врать легче, и проверить сложнее.
– Что жене подсунул. Ну, что жена там всего собрала, даже стулья. И сама дура… я тогда-то понял, что она, ну эта Лизонька, ему не жена. А то разве ж стал бы он жене говорить, что она дура, прямо так? И что там чемоданов множество…
– Говорил же, надо весь багаж пересматривать… – Лаврушин стиснул кулак.
– Тише. Не бойся, мальчик… на этом всё?
– Не… она ещё попросила, чтоб он её сестру забрал. Что та вроде как третьим классом едет, а чахоточная. Там тяжко и курят. Он и обещался…
– Идиот… Господи, какой же идиот…
– Что-нибудь ещё обещался? – Алексей Михайлович ничего не сказал про Аполлона, но по выражению лица его было ясно, что он всецело с характеристикою, Лаврушиным данною, согласен.
– Ага…
– Что?
– Ну… так… жениться обещался. Сказал, что вот приедем, он от жены уйдёт. Заберет эту свою… Лизоньку… ну и увезет в имение. И будет с нею жить на природе.
Лаврушин просто закрыл лицо рукой.
Ну да…
Я вот примерно такого же мнения.
– Сипягин! – рявкнул Алексей Михайлович, и дверь открылась, пропустив усатую рожу моего провожатого. – Там скоро Аполлон Евгеньевич приведет… или скорее даст распоряжение привести некую девицу и устроить в пустом купе.
– Не пущать?
– Отчего же. Пустите. Только так, чтоб при необходимости убрать. Ясно?
– Так точно!
– И не ори… поставь кого, кто в глаза не бросится, но сделает быстро и тихо. И на вот, – Алексей Михайлович вытащил из внутреннего кармана какую-то бляху. – Есть вероятность, что девица окажется с даром…
– Тю… неужто…
Впрочем, вопросы задавать Сипягин не рискнул. Кивнул и убрался.
А одна ли девица будет?
На месте Лизоньки я бы постарался пропихнуть в вагон ещё пару-другую «родственничков», этаким сопровождением больной, без которого она прям на месте и окочурится.
Хотя сильно наглеть не должна.
Всё одно неспокойно.
И гляжу на Еремея.
А тот вздыхает и, наклонившись к Лаврушину, говорит тихонько:
– Нам бы дальше прогуляться… тут это… у мальчишки дар… Охотника…
Лаврушин подбирается и сразу.
– Алексей Михайлович…
Как-то быстро тайная тайна таковой быть перестала. С другой стороны смысл в ней, если нас всех тут могут пустить или под откос, или под пулю. Добрейший профессор, повествуя мне о временах былых, отметил, что террористы не особо-то за безопасность мирного населения радели. Лес рубят, щепки, как говорится… а становится щепкой мне не хотелось.
Шушукаются втроём, с этим, с раненым, и тот задумчив делается. Потом говорит:
– Может и получится… главное, чтоб господа революционеры в беспокойство не вошли и раньше времени воевать не затеяли. Если там и вправду бомбы, то варианта два. Часовой механизм и внешний артефакт. Второй сложнее, но удобнее. Всё же точно рассчитать время не так-то и просто. В этом случае искра будет у Лизоньки… а вот где она…
Я понятия не имею, где она. Но, думаю, где-то рядом с Аполлоном, который, получивши желаемое, может и передумать с помощью сестрице. Так что будет она контролировать возлюбленного, никуда не денется.
– Она сейчас наверняка на нервах, – Алексей Михайлович сушку разломил. – А стало быть, любая малость может спровоцировать…
– А помнится, – заговорил раненый, – Их превосходительство искали толкового человека для охраны. И старшему мальчику наставника приглядывали. А тут этакая оказия замечательная. Отчего бы и не познакомить?
Вот не знаю, кто это такой, но голова у него варит.
– Точнее… скажем так, составить протекцию. Тем паче вы и вправду весьма известная личность, а их превосходительство умеет ценить… талантливых людей. И детишек своих прихватите…
– Со мной ещё…
– Титулярный советник, – перебил Алексей Михайлович. – Весьма толковый экземпляр, к слову… Пётр Васильевич, не откажите, побеседуйте с человеком о том, о сём, пока я вот… прощупайте, как он в целом. Доклад его сыроват, конечно, но как основа… впрочем, не важно. Малюков!
Дверь опять отворилась.
– Пойдёшь… знаешь, где гости наши ехали? Вот и отлично. Скажи… как его?
– Лаврентий Сигизмундович.
– Вот, скажи уважаемому, что я желал бы с ним побеседовать. И проводи вон пока к Петру Васильевичу. Со всем возможным уважением. Ясно?
– Так точно!
– И без этой вот военщины давай. Человек всё же цивильный, испугается ещё… И мальчика, который с ним, тоже сюда.
– Пусть оба идут, – подал голос раненый. – Мы с Петром посидим… а вы давайте. Времени немного.
– Час-полтора, – Алексей Михайлович ненадолго задумался. – Там дальше сложный участок дороги, леса и болота. Леса-то ладно, а вот болота опасны… насыпи порой размывает, проходчиков немного, поэтому там поезд вынужден будет сбросить скорость.
– Думаете…
– Думаю, им нужно будет как-то уходить. Через три часа мы должны прибыть в Суднево. Перед самым городом участок прямой, хороший, так что там состав обычно прибавляет… мы ж это обсуждали, Пётр Васильевич. Там и остановить сложнее, и скрыться. Правда, я надеялся, что они всё же дотянут до Горлынки, но, верно, решили не рисковать. Или терпения не хватило… прошу, господа. Молодой человек.
Это было адресовано персонально мне. И вот чего отвечать?
– Не смущайте мальца. Он у нас политесам необученный… – Еремей вышел первым и меня за спину задвинул.
– Это зря. Вежливость никогда не будет лишней.
Колёса отбивали ритм. Тень держалась рядышком, хотя теперь я знал, что её никто-то, кроме меня и ещё, возможно, Еремея, не видит.
Во всяком случае дама, выглянувшая из следующего купе, тень не заметила. А та скользнула под ноги, крутанулась и двинулась дальше. Правда, теперь она шла неспешно, принюхиваясь. Я очки приподнял. Так и есть, едва заметный след вился по ковру.
Кто ж это натоптал-то опричною силой?
– Алексей Михайлович! А я вас ищу!
– Что-то случилось, Мария Егоровна?
– Случилось… надобно поезд назад повернуть.
– Боюсь, это невозможно…
Тень приподнялась, едва не уткнувшись клювом в высокую причёску дамы. А потом опустилась на ноги и, крутанувшись, порысила дальше.
– Там что-то… такое… нехорошее, – я снова остро ощутил недостаток образования. Пыль? Мусор? След? Как описать.
– Но нам нужно! Сереженька занемог! У него жар! Аннушка волнуется… – голос дамы становился выше и выше.
– Позволите глянуть?
– А вы разве доктор⁈ Нам нужен доктор! Я ведь говорила, что нельзя ехать с детьми и не брать с собой целителя…
Тень заурчала, и я дёрнул Еремея за рукав, заставив отступить.
Купе.
Почти такое же, как то, в котором изволил путешествовать Алексей Михайлович, разве что диваны застланы пушистыми пледами. На одном высится гора подушек, среди которой затерялась кукольного вида девочка. Она сидела, прижимаясь к толстой женщине, и сосала палец. Нервно. Быстро. Взгляд её был устремлён на второй диван, где вытянулся мальчишка лет шести-семи с виду.
Ну, мне так кажется.
У изголовья устроилась молодая женщина, которая теперь отжимала тряпку в миске, то и дело поглядывая на мальчика.
– Там… дрянь. Из тени, – тихо сказал я Еремею.
– Вы не понимаете! Нам срочно нужно поворачивать. Сереженьке дурно…
– Мария Егоровна! – в вагон почти вбежала Лизонька. – Что случилось⁈
– Случилось? Что случилось? – голос дамы сорвался на визг. – Это ты спрашиваешь? Где ты была, дрянь⁈ Почему бросила детей? У Сереженьки жар…
И вызван он отнюдь не простудой.
Глазами тени я видел дымку, что окутывала мальчишку. Она обжилась в нём, в животе, откуда и растекалась по всему телу.
– … а тебя вечно не найти! Это Аннушка могла терпеть подобную беспечность, милочка…
– Мама, – дверь купе приоткрылась. – Сереже стало хуже…
– Нам надо глянуть, – Еремей перехватил Алексея Михайловича. – Парнишка, может, заразился чем… с той стороны.
Внимательный взгляд.
И кивок.
– Анна, берите свою матушку и отведите её к отцу, – когда Алексей Михайлович командовал, даже у меня возникало желание подчиниться. – Мы пока посмотрим…
– Я знаю одного отличного целителя! Он едет как раз этим поездом! – влезла Лизонька.
Чтоб тебя…
Могла ли она…
Нет, это же ребёнок. Или… могла?
– Это старый друг семьи… он сопровождает мою кузину… он целитель…
– Мама…
– Господи, да откуда здесь взяться нормальному целителю⁈
– У него диплом петербуржского…
– Не важно, хоть какой…
– Идите за целителем, – решился Алексей Михайлович, развернув Лизоньку к выходу. – Найдите кого из нижних чинов, чтобы проводили… а мы пока…
Тень, урча, встала на задние лапы.
Она обнюхивала мальчишку и, быстро, часто работая языком, подбирала ошмётки тумана, его окружавшего. Но вот дальше не лезла, словно… разрешения ждала? Точно. Разрешения. И на меня оглядывается, разве что хвостом не виляет.
– Проследите, Мария Егоровна, – Алексей Михайлович махнул Еремею. – Мы пока сами посмотрим… у меня и артефакты есть, если что.
Дверь в купе он закрыл раньше, чем оторопевшая дама сунулась внутрь.
Да, всё то же. Разве что девчушка тянет шею, чтобы разглядеть… что?
А вот толстая женщина уже стянула с мальчишки рубашку и старательно обтирает тощее тело его.
– Твою же ж…
Я вижу сыпь, что расползается по животу. Её чуть больше слева и сам живот в этом месте вспухает. Причём сыпь эта странноватая, такая, тоненькими бугорочками, что выпирают изнутри.
– Потница, господин, – голос женщины дрожит. – Потница…
– Уберите…
– Поздно, господин… Сиси, покажи ручки.
И девочка протягивает ладошки, на которых проступают мелкие пока бледные пупырки.
– Я вот тоже…
Сыпь у женщины лишь на пальцах, но кажется, и этого хватает.
– Уходите, господин, – она поднимает глаза. – Уходите, пока и вы… делайте, что должно. Господь да смилостивится. Аннушка…
– Что должно? – шёпотом спрашиваю, потому как выражение лица Алексея Михайловича мне категорически не нравится.
Теперь он испугался? Растерялся?
Всё и сразу?
– Карантин, – произносит он глухо. – Поезд надо останавливать… и подавать сигнал. Есть протокол… чтоб вас всех… – и благородные, оказывается, умеют выражаться.
А я понимаю.
Всё понимаю.
Поезд останавливается.
И ждёт… помощи? Если против этой заразы существует лекарство. Только мальчишка не доживёт. Я вижу, как тень разъедает его изнутри. И готов поклясться, что у него, в отличие от девочки и няньки, зараза проникала не через кожу.
Он что-то съел.
Или выпил.
– Нельзя останавливаться, – говорит Еремей. – Они этого и ждут.
– Мы не имеем права двигать заражённый поезд к людям.
– А остановишь и паника поднимется… пусть телеграфируют. Дадут запасной путь. Есть ведь, куда.
Я снова дёргаю Еремея. Тень волнуется, она уже тычется клювом в живот мальчишки, поглядывая на меня с нетерпением.
– Я… – не знаю, могу ли говорить. Ещё больше выдавать себя.
И вопросы возникнут.
Но… дерьмо. Я не убийца детей. Не ангел, местами и вовсе последняя скотина, но не убийца детей. А промедлить – это убийство. И я мысленно спускаю тень.
[1] Самокат. 1894. №1
Глава 12
Глава 12
Каждой семье, каждому отдельному человеку и каждому возрасту необходим автоматический питатель свежим воздухом и дезинфектор лёгких. Для укрепления и обеззараживания лёгких, зева и носоглоточной полости, для ограждения себя от насморков, бронхитов, жабы и чахотки. Без целителей и лекарств! Единственный в России склад. При редакции журнала «Спиритуалист» [1]
«Спиритуалист»
Хорошо, что её не видят.
Очень хорошо.
Это жутко выглядит, когда тварь берёт и просто засовывает голову внутрь мальчишки. А потом её тело, вцепившись когтями в плед, начинает будто ввинчиваться внутрь, и только суставчатый хвост мелко подрагивает. Паренек же, до того лежавший тихо, выгибается, раскрывая рот в безмолвном крике.
– Держи, – приказывает Еремей женщине, которая тоже готова закричать, но уже совсем не безмолвно. И сам придавливает плечи мальчишке. – Сейчас… попробуем… убрать эту погань.
Тень высовывается, вытягивая за собой длинное тонкое нечто, больше похожее на клок спутанных волос. Как-то я у Ленки из слива похожий достал. Только эти ещё и шевелятся. Впрочем, тень пошире разевает клюв и эта волосяная пакость исчезает в её пасти. Правда, волосы всё тянутся и тянутся.
Она ловко перехватывает их клювом, выдёргивая и не позволяя оборваться. А когда ком всё-таки исчезает – я вижу, как он катится по тонкой длинной шее – ныряет снова, вытаскивая ещё один.
– Тихо, Матрёна, – Алексей Михайлович, к счастью, соображает быстро и теснит женщину. – Займись вон Сиси… и молись, чтоб получилось. Хотя нет.
Он бросает на меня быстрый взгляд, и рука женщины застывает, так и не сотворив крестное знамение.
– Потом… если получится, помолишься. А ты можешь подойти ближе. Если надо.
Ага. Могу.
Толку-то? Но подхожу. И тень, давясь куском чего-то донельзя отвратного с виду, радостно хрюкает. При этом перья её поднимаются дыбом. А я… я смотрю на бок мальчишки. Его раздувает ещё сильнее. Кожа выпячивается этаким пузырём, и моя рука сама к нему тянется.
Горячее.
И мягкое наощупь. Пальцы проваливаются, а в голове мысль – я ж ни хрена ни лекарь, не повредить бы… что? Печень? Кишки?
Только вот давлю этот страх. Если я правильно всё понял, мальчишка и так обречён. А значит, шанс один. И я направляю силу, ту, из которой делал саблю. Позволяю ей впитаться в тело, в кожу вон, мышцы, потроха или что там склизкое под пальцами. И пузырь всхлипывает, раскрывается гнойною раной, выплёвывая куски черноты.
Тень их радостно ловит, спешно глотая.
А я…
Они живые, эти куски. Там. Внутри. Снаружи – будто оболочка, а под нею – та же тень, только сконцентрированная, что ли. И в ней плавает даже не волос, скорее уж ресничка.
Паразиты?
Стоит мне прикоснуться, и сила сама впитывается, а комок иссыхает. Надо же… я, выходит, и так могу. Мальчишка?
Дышит.
И ровнее, кажется… так, ещё не всё, тень зализывает рану на боку, где уже вместе с тьмой сочится и кровь. Тонкий язык мелькает быстро-быстро, подбирая мельчайшие крупицы. Надеюсь, что печень всё же не повреждена и кровь – от подкожных сосудов.
Кожа страшно кровить может.
Я, осмелев, пускаю волну силы, пытаясь мысленно как-то настроить её на тварей. Они ещё там, внутри. Тень выбрала крупные скопления, но вот эта сыпь… пузырьки – даже не пузырьки, а будто спичечные головки, торчащие из кожи, один за другим лопаются.
А я выпиваю эти, недозревшие, яйца.
И не только их. Волна проходит сквозь мальчишку и возвращается.
Вот… руки дрожат.
Целитель, чтоб вас…
– Всё… – выдавливаю, уточнив, однако. – С ним… вроде… надо ещё вот… остальных. Проверить.
– Надо, – Алексей Михайлович отпускает мальчика. – Потница весьма заразна.
А значит, первым делом тех, кто тут. Их даже не проверять, а сразу лечить. Потом Анну, жену дорогого Аполлона как-там-его и мать детей. Ну и всех, с кем она контактировала… и твою ж мать, тут поезд потенциально заражённого народу.
И что-то подсказывает, что на всех меня не хватит.
Спокойно, Громов.
Психовать ещё рано. Вагон второго класса пустой, а те, кто сидят в следующем, сюда не заглядывают. Даже если эта зараза по воздуху распространяется – кстати, надо выяснить, как именно она распространяется – то вагон станет своего рода буфером. И высоки шансы, что зараза к третьеклассным, набитым народом, не пробьётся. А тут как-нибудь потихонечку, неспеша…
– Мать его где? Она с ним контактировала, – я убираю руки от мальчишки. – И остальные. Надо изолировать…
– Изолируем. Мы все тут теперь в изоляции. Но…
Алексей Михайлович прикладывает пальцы к шее мальчишки, затем щупает лоб его, оттягивает веки и выдыхает.
Получилось?
Надеюсь.
Тень же теряет интерес и поворачивается к девочке.
– Хорошая, – а та берёт и тянет руку навстречу. – Можно погладить? Она не кусается?
Сдавленно ахает нянька, зажимая себе рот обеими руками. Алексей же Михайлович бросает быстрый взгляд на меня.
– Погладь, – я понимаю, что наши попытки что-то там замаскировать проваливаются с треском. Сейчас вот окончательно. – Она может и руки облизать…
– Чешутся…
– Вот, чтоб не чесались, то и оближет.
У девочки явно дар и, сколь понимаю, сильный. Это хорошо? Плохо? Для меня – так очень плохо, потому что дальше врать смысла не будет.
Тень тычется в детские ладошки и язык её, скользя по коже, сдирает сыпь и бородавки. Это вряд ли приятно, но девочка закусывает губу и молчит.
Как и нянька.
И это вот молчание тянется, тянется, выматывая нервы.
– Что нужно делать по протоколу? – я беру Матрёну за руки, и она подчиняется, хотя в полупрозрачных глазах её ужас. И странно, что боится она именно меня.
С чего?
Сила обволакивает руки. И я понимаю, что да, здесь всё куда как проще. Зараза расползлась поверху, а глубоко внутрь пробраться не успела. Паразиты увязли в толстой коже, кое-кто пробился в трещинки, но не успел добраться до кровеносных сосудов.
И сгорает эта погань сразу.
– Ох… – выдыхает женщина и вздрагивает.
– По протоколу я должен остановить поезд, – заговаривает Алексей Михайлович. – Всё движение будет прекращено до появления представителей Синода…
То есть связь у них имеется.
– … они проведут осмотр, выявят заражённых. Попробуют излечить.
– Попробуют?
– Лёгкие формы можно. Благословение работает, но… – Алексей Михайлович опускается на лавку рядом с мальчишкой. – Это довольно болезненно. И когда затронута печень или лёгкие, или иные органы… шансов немного.
Это он мягко выразился. Благословение сжигает тварей. А когда у тебя в печени чего-то там горит, то здоровья это не прибавит.
– При хорошем целителе шансы есть, конечно… но…
Хороших целителей немного.
– Когда помощь прибудет?
– В лучшем случае через пару часов. В худшем – сутки или больше. В городе может не быть дознавателей или святителей. Придётся ждать.
Логично.
– А люди? Если люди узнают?
А причину остановки придётся объяснять.
– Если люди узнают, что тут потница, – заговорил Еремей, взиравший на всех с высоты своего роста, – то побегут…
– Тут леса, – возразил Алексей Михайлович.
– Вот в них и побегут. В леса, в болота… вы уж извините, но там, – Еремей качнул головой в сторону вагонов. – Не будут ждать, когда до них зараза доберется. И вылечат ли. Или же сгонят в одну кучу, без разбору, предоставив Господу разбираться, кому из этой кучи жить, а кому уж и пора. А так оно скорее всего и будет. И люди знают.
То есть паника?
Ещё какая…
– Оцепление… – Алексей Михайлович произнёс это неуверенно и сам же себе возразил. – Людей не хватит.
– А могут и на вагон пойти. Сжечь, как оно издревле было… может, конечно, потом и ловить станут, и судить, но лучше каторга, чем смерть.
– На это, полагаю, и расчёт, – я отряхнул руки. – Всё. Тут больше заразы нет.
Тень забралась на диванчик, втиснувшись между подушек, и пристроила уродливую голову свою на колени девочке. А та перебирала пёрышки на голове и что-то тихо говорила. Руки её, красноватые, со содранной местами кожей, сочились сукровицей, но она будто и не чувствовала боли.
– Поезд остановится, – продолжил рассуждать Алексей Михайлович. – Они заберут то, что хотят, и скроются в толпе. Не удивлюсь, если в вагонах уже пустили слухи про болезнь. Но пока поезд едет, бежать некуда…
Достаточно перекрыть дверь в вагон. Переходы между ними узкие, тесные. На таких толпу сдержать легко, если и вправду решат бороться с заразой старым народным способом.
– Останавливаться нельзя, – Алексей Михайлович поглядел в окно. – Да… пожалуй… но… если я привезу заразу в город…
– А вот с этим сейчас поработаем, – я потёр руки.
Усталость прошла, сменившись возбуждением.
– Мне нужно осмотреть всех, кто в вагоне… и ещё… те чемоданы… в них бы тоже заглянуть.
Алексей Михайлович задумался, явно пытаясь понять, что важнее: зараза, которая может расползтись, или потенциальные бомбы.
Или не бомбы?
Если поезд должен был остановиться, то зачем взрывать?
И надо решаться…
В дверь постучали и раздался спокойный голос:
– Алексей Михайлович, что у вас?
Еремей дверь открыл, пропуская невысокого пожилого господина в мундире, перехваченном трёхцветной лентой. Господин был без оружия, но аура силы, кипевшая над ним, переливалась всеми оттенками лилового. А я только сейчас сообразил, что вижу цвета.
У аур вижу или как оно правильно.
И у артефактов ведь.
Надо же. А и внимания не обратил. Точно. Танечка, внучка целителя, у неё сила зелёной была. А тут лиловая, тяжёлая, что плита могильная. И душная. Прям всё купе и заполонила.
– Доложитесь, – взгляд господина задержался на пареньке, точнее на ране его, к которой нянька уже приложила кусок белого полотна.
Рубашку?
– Потница. Вылечили. Надо… изолировать вагоны.
– Остановить поезд.
– Нельзя, – Алексей Михайлович покачал головой. – Это не случайность. Остановим – начнётся паника. Мы не справимся. Людей мало. Болезнь изолируем. И вот… мальчик… говорит, что может вылечить. Охотник.
Взгляд гостя задерживается на мне. Тяжёлый такой. И главное, не понять, что этот, с бакенбардами седыми, думает.
– Громов, – произносит он презадумчиво, чуть склоняя тяжёлую голову набок. – Их кровь… надо же, а я думал, что всех знаю.
А я вот его не знаю.
– Бастард я, – отвечаю, сдерживая желание скрыться за спиной Еремея, который перед этим вот вытянулся в струнку. – Еду… вот… знакомиться… с семьёй. Если примут.
– Если? – удивление гостя заставляет его силу перекатываться. Тень закапывается поглубже в подушки. – Да быть того не может, чтобы не приняли. Громовы от своей крови никогда не отказывались.
Да? Обнадёживает в этом случае.
Наверное.
– Ладно. Я лично прослежу, чтоб доехал… хочу поглядеть на Аристархово выражение лица… так… тогда вот как сделаем. Там целителя привели. Машенька волнуется, да и Аннушка тоже… с неё начнёшь. Она с детьми сидела. Потом остальных… целитель, как понимаю, не случайный? Как тебя…
– Еремей, ваше превосходительство, – сказал Еремей, и этот… генерал, не меньше.
– Пригляди, чтоб детям вредить не вздумал. Если вдруг… постарайся без лишней крови, чтоб не напугались. Мальчик…
– Савелий.
– Савелий… это ж где так Аристарх-то опростоволосился… ладно, после разберемся… второе купе освобожу. Будут приходить по одному. Начнёшь с Анны, потом Мария. Дальше разберёмся. Алексей Михайлович, вы там организуйте, чтоб беспорядков не было. Но телеграмму я отобью, пусть готовят запасные пути и карантин… Есть ещё что?
– Да, – Алексей Михайлович подошёл и произнёс на ухо пару фраз.
Генерал помрачнел.
– Вот никогда мне этот хлыщ не нравился… ладно, разберёмся. Что бы там ни было, взрывать в движении не рискнут. Особенно, когда сами здесь. Идёмте…
Он распахнул дверь, рявкнув:
– Дорогу…
И я успел увидеть, как нервно шарахнулся в сторону мужчина в мятом пиджаке дурного кроя. Он прижал к груди потрёпанный саквояж, нервно сглотнул и выдавил:
– Я… целитель.
Целитель.
Над ним клубилось облачко бледно-зелёной силы, но такое, разреженное, да ещё и крепко потраченное мелкими пятнами, почти как у Антона Павловича.
Тоже дурными травками балуется?
Или это от иного чего?
Прячась за спину генерала, я разглядывал целителя… целителей? За этим вот, нервным и неказистым, явно готовым в любой момент упасть в обморок, виднелся ещё один. Высокий. Плечистый.
И одет, пусть бедно, но опрятно.
Держится тоже с немалым достоинством, вон, взял генеральшу за руку и что-то ей втолковывает, причём так, что та слушает. Тоже талант.
А вот силы в нём не было. Ни капли.
И при появлении его превосходительства беседа прервалась, потому как генеральша рученьку забрала, подалась вперед:
– Никита, что с Серёжёнькой?
– Уже все хорошо… – произнёс граф. – Повезло. Болезнь удалось остановить в самом, так сказать, начальном периоде.
Ишь, как перекосило-то красавчика, прямо рожу скорчил, пользуясь тем, что генеральша его не видит.
