Текст книги "Дом последней надежды"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 12

Мудрейший Умару все же счел возможным ответить на мое послание. Написала его я сама, после встречи с хевдиром, которая придала мне добрый заряд злости.

…мудрейший Умару послал слугу, едва ли не столь же древнего, как он сам. И этот белобородый старик, вида самого благообразного, восседал в повозке.

Алый стеганый халат.

Высокая шапка.

Резная трость с навершием в виде птицы. И печаль в очах…

Свиток, перетянутый шнуром. Красная сургучная печать, что рассыпалась при прикосновении, и, стало быть, дело не обошлось без магии.

– Собирайтесь, – велел старик, глядя мимо меня. – Мудрейший Умару ждет…

Он милостиво позволил мне прочесть свиток.

Хитросплетенье слов. Вязь символов. И едва ощутимая насмешка, будто он, мудрейший, знал обо мне куда больше, нежели я сама… и не только обо мне.

Слуга проводит.

Вот только потесниться, чтобы и я могла присесть в повозку, он не соизволит, а взять рикху… нет, я была бы не против, однако, с другой стороны, идти недалеко.

Откуда я знаю?

Не я.

Иоко.

И собиралась я быстро, ибо нехорошо заставлять ждать человека, от которого, возможно, зависит твое будущее. И пусть правила требовали собираться не спеша, составив наряд минимум из пяти шелковых платьев, которые бы сочетались друг с другом, не говоря уже о такой мелочи, как прическа и лицо…

Умывание.

И выщипывание бровей, которые давно следовало бы удалить воском. Плотный крем, выравнивающий кожу. Толстый слой рисовой пудры, который придал бы коже нужную белизну.

Черный лак для зубов.

Беличьи кисти… у меня сохранились остатки прежней роскоши, но думаю, мудрейший Умару как-нибудь перенесет меня в обычном виде. Единственное, что я позволила себе – черную бархатную каплю на щеке, знак вдовства и глубокой сердечной печали…

Моя безымянная девочка – имя она себе так и не придумала – споро собрала волосы в гладкий узел, который перетянула простым шнурком. И кимоно подала темное, лишенное всяких украшений.

– Спасибо, – я кивнула, именно так и должна выглядеть вдова-просительница.

Скромно, сдержанно и…

…и слуга одарил меня хмурым взглядом. Он поджал подведенные алой краской губы и отвернулся.

Ах да, зонтик.

И девочка.

Она молча пристроилась за мной. Когда только успела облачиться в чистое платье? Правда, то было несколько коротковато, и, похоже, вопрос одежды встал куда раньше, чем я ожидала.

Старик цокнул языком, и ослик его послушно засеменил по улочке. К счастью, животное было то ли старо, то ли с рождения степенно, главное, что мы вполне успевали за повозкой.

А ехать и вправду было недалеко.

Почтенный Умару жил на соседней улице. Дом его, огороженный каменным забором, на котором вольготно устроилась стая кошек, был велик и роскошен.

Изогнутые шляпы крыш.

И кованые драконы, примостившиеся на ребрах их.

Горная сосна, что склонилась над вратами, даруя спасительную тень. И дорожка из речного камня. Ощущение тишины и прохлады.

Сойка в ветвях.

Лавка.

Сам старик, разложивший на земле доску для игры в но. Он сидел, будто дремал, но стоило мне сделать шаг, как очнулся и встал, протянул руки навстречу.

– Вот ты и дошла до меня, девочка, – произнес он.

– Да…

Закружилась голова.

Это от ароматов хвои и смолы, горячего чая и земли, травы, неба… кто сказал, что небо не пахнет? Скоро гроза, и близость ее я ощущала остро…

– И это хорошо… что Мэйкин заставил идти тебя пешком? Старый пройдоха… утомилась? Присядь… а ты, зануда, принеси гостье чаю. Он больше заботится о моем статусе, нежели я сам… на редкость упрямый человечишко. Уж я ему твердил, что правила правилами, а люди людьми… твою матушку вот взять, правила она блюдет, да только света в душе не прибавляется…

Слуга удалился, всем видом своим выражая несогласие.

А мудрейший Умару, почесав кошку за ухом, произнес:

– Серым по серу… белым по белу…

Его голос доносился откуда-то издалека, но это было неважно. Все было неважно… я перестала существовать, но не умерла, а будто сделалась частью чего-то большего.

Мира?

Малого, запертого в этом дворе, огороженного заклятым забором. Я была древней сосной, помнившей еще времена, когда Острова были безлюдны, и родником в корнях ее, сойкой… травой и домом… и улицей, и…

Я очнулась, когда в лицо брызнули водой.

– Вот, значит, как оно… – Старик вздохнул.

Старик?

Он помнил времена, когда крохотное семечко пробудилось в каменистой почве. И гора треснула, открывая путь ледяной воде. Его крылья…

Я моргнула, избавляясь от наваждения.

– Порой мы узнаем куда больше, чем желаем… – Старик усмехнулся… он и вправду был стар, даже по меркам своего племени, что уж говорить про людей.

– Вы… меня убьете?

– За что?

– Не знаю… я ничего не знаю о драконах…

…кроме того, что они невыразимо прекрасны, особенно шелковые и вышитые. А этот… жаль, я бы не отказалась увидеть его в истинном обличье…

– Истина то, что мы ею считаем.

– Вы и мысли читать умеете?

И тогда нет смысла скрываться, он и без того знает обо мне все, о той мне, пришедшей извне и сейчас…

– Не стоит бояться, дитя человеков. – Дракон коснулся моего лба прохладной ладонью, и страх отступил, а с ним и беспокойство, и гнев, и многие иные эмоции, о которых я и не подозревала. – Все идет как должно…

Я сидела на траве, и трава была мягка, что ковер. Я держала в ладони чашку, ощущая каждую неровность на костяном боку ее. Кажется, я пила отвар, одновременно и горький, и сладкий.

И смотрела в синие глаза ящера.

А он разглядывал меня.

– Я знал мастера Уно, и его отца, и отца его отца… люди живут быстро. – Дракон курил трубку. Чубук ее был изогнут, как радуга, а с колыбели табачной свисали семь камней на серебряных нитях. И при каждом движении камни покачивались, осторожно касаясь друг друга гранеными боками.

И раздавался мелодичный перезвон.

А может, он лишь чудился мне, как и терпкий запах дыма? Изо рта дракона выкатывались пушистые клубки его, которые, поднимаясь выше, разрастались и превращались в облака.

– Но один из рода их когда-то давно… очень давно… оказал мне услугу и не попросил ничего взамен. – Дракон взмахнул рукой, и рукав кимоно его, черный, расшитый тонкими нитями водорослей, поднялся волною, чтобы спугнуть очередное облако. – И тогда я одарил его сына… он передал дар с кровью своему… мне стало интересно.

Он бессмертен?

Или просто долгожитель? И если так, то, наверное, знает много о временах былых и не только о них…

– Я наблюдал. Иногда – помогал. Они были добры к старику… и слушались советов. Кроме твоего отца. Его сердце вспыхнуло, но пламя в нем разгорелось по дурному слову… я сказал, что в жилах женщины, его произнесшей, течет кровь береговых ведьм. Она взяла волосы морских дев, чешую их и гнилой огонь, чтобы сделать зелье сердечной тоски…

Чай не заканчивался.

Ни в чашке, ни в пузатом чайничке из мутного стекла. Чайник был украшен крупными шлифованными камнями, и они окрашивали отвар то в зеленый, то в алый цвет.

– Он не поверил. Он отказался. Он ушел из дому, чтобы вернуться в него с женой… – Дракон выпустил струйку дыма из носа, и длинные усы его качнулись. – Его отец приходил, жаловался, но… я не вмешиваюсь в дела людей, ибо так сказали боги…

Сложно.

И просто.

А я еще недоумевала, как столь сдержанный человек, которым был отец Иоко, мог выбрать в жены особу, подобную матушке. Нет, стервы и в прошлой моей жизни встречались, но эта была особо редкой породы. А вот если предположить, что местные приворотные зелья действительно работают, многое становится ясно.

– Его дар горел ярко и кровь была сильна, потому заклятие не свело его в могилу… не сразу… он оказался настолько силен, что даже ты родилась…

И вновь кое-что объясняет.

Матушкино раздражение. Полагаю, она детей не слишком-то хотела…

…и ее неспособность выносить наследника.

…и ранняя смерть отца. Его неведомая болезнь, с которой не способны оказались справиться даже колдуны… то есть к колдунам возникают определенные вопросы…

– Она была слабой девочкой, Иоко. И когда отец принес ее, я дал ей имя.

Крестный, стало быть.

– …огонь ее души едва-едва тлел. Я дыхнул на нее, но и мое дыхание…

…сдается мне, речь идет не о том дыхании, которое в человеческом обличье.

– …оказалось неспособно разжечь истинное пламя. Да и проклятие… за годы оно вросло в его тело, изменило разум. И даже избавившись от него, он оказался неспособен справиться с наведенной привязанностью.

Дракон вздохнул и велел:

– Пей.

Я пригубила.

Отвар не горячий и не холодный, и теперь я ощущаю на губах мятную свежесть.

– Я не стал говорить ему, что Иоко обречена. Подобные ей уходят рано, но… – Дракон поднял трубку и вывернул шею, уставившись на крылатые облака. – Я обещал присмотреть ему за дочерью.

– И… что вы собираетесь сделать?

– Душа ее ушла к богам. Они милосердны. И если ей суждено будет вернуться в мир, боги даруют хорошую судьбу.

Понятно.

То есть не очень понятно. Душа ушла, а тело…

– …ты хочешь жить. Это хорошо. Проклятие ушло вместе с ней, а вот то, что осталось… – Дракон лукаво усмехнулся. – Быть может, поэтому боги не позволили ей исчезнуть. А мастер не сказал, за чем именно я должен следить, а потому…

Все-таки и в иных мирах существовали крючкотворы, пусть и в драконьем обличье. С другой стороны, моя тайна, раскрытая хоть кому-то – тем паче, что этот кто-то был, надеюсь, мудр, – перестала давить на сердце.

– …ты пришла спросить, женщина. И я отвечу… да, твой отец оставил меня распоряжаться его имуществом.

Отлично, значит, все-таки не матушка, у нее бы я и ломаного медяка не получила.

– Он велел выдавать своей жене содержание в сотню золотых…

…сумма вполне приличная, но для матушки с ее любовью к новым нарядам ничтожная…

– …платить слугам…

…мой выкуп в несколько тысяч золотых…

…и остатки имущества…

…и даже те крохи, которые она брала в качестве платы за дом…

…у нее много долгов, куда больше, нежели денег…

– …и мастерам, если случится нужда в них… целителям… много кому, и твоя матушка… я буду называть ее твоей, ибо узы крови телесные в этом мире важны.

Я склонила голову.

– …пыталась лгать… дитя, чья душа давно принадлежит Нижнему миру, полагала меня наивным старцем. Она присылала слуг и каких-то проходимцев, уверявших, будто она стоит на пороге смерти… я велел гнать их. Я сказал ей, что способен видеть больше, нежели ей хотелось бы… ту же болотную воду, которую и опытный исиго почует, несмотря на прошедшее время. Женщина была недовольна.

…настолько ли недовольна, чтобы пожелать моей смерти?

– Не знаю. – Глаза дракона блеснули желтым. И мое сердце ухнуло, поскольку за хрупкой человеческой фигуркой мне почудилось…

…почудилось.

Чай уже горек.

Дым пахнет смолой и весенним небом. А что до крыльев у собеседника моего, так… этому ли удивляться?

– Разум твоего отца боролся с туманом, но… все не так просто, дитя… ваши законы кажутся порой нелепыми, но я вынужден подчиняться им.

Он?

Древний и мудрый?

– Таковы правила, дитя чужого мира. – Он выдохнул облачко. – И слово было произнесено, и слово было услышано…

Этот дом, явно находившийся вне рамок мира – постепенно я приловчилась ощущать некоторую его инаковость, – устал от моего общества, как и его хозяин, которому, быть может, сперва и было интересно, но кто сказал, что драконий интерес просто удержать?

Да и речь шла о вещах на редкость скучных.

Деньги.

Деньги – деньги – дребеденьги…

Итак, есть завещание отца, не только облаченное в слова, чего уже было достаточно дракону, но и оформленное надлежащим образом.

Мне продемонстрировали резной ларчик и шелковый свиток, перетянутый синей лентой.

Пяток сургучных бляшек, среди которых крупным и алым выделялась личная печать Наместника. Стоила такая немало, однако сие значило, что опротестовать завещание не выйдет, как бы матушка ни желала.

А она желала.

Должна бы.

Состояние отца Иоко – все-таки мне было несколько сложно считать его своим родителем – составляло вовсе не двадцать три тысячи золотых, а без малого двести тысяч. Безумная, по местным меркам, сумма. Такая притягательная и недоступная. Полагаю, на этом фоне жалкая сотня смотрелась фактически издевательством. А уж упрямство дракона, не желавшего пойти навстречу бедной вдове…

И что имеем?

Состояние.

Но невозможность им воспользоваться до тех пор, пока у Иоко не появится сын… а он в ближайшем будущем не появится точно, поскольку замуж я не собиралась.

Это минус?

В какой-то мере. И издержки местной психологии. Как доверить этакие деньги женщине? Хотя, конечно, смешно… можно подумать, младенец распорядится ими лучше…

Нет, все не совсем верно.

Младенец денег тоже не получит, разве что содержание. А вот когда оному младенцу исполнится шестнадцать лет, тогда-то…

А до той поры мне полагалось содержание в ту же сотню золотых.

И это хорошо.

Это очень хорошо… с одной стороны, не сказать, чтобы этого было много, а с другой – при должной экономии мы вполне протянем зиму.

А вот в случае, если вдруг со мной что-то произойдет, то… деньги разделятся между матушкой и каким-то дальним родственником отца, о котором Иоко услышала впервые.

Сто тысяч золотом – это хороший мотив.

Я потрогала горло.

Стало жарко.

И холодно.

И…

Матушка объявится, тут и думать нечего… до того она получала мои деньги, а теперь…

Мешочек с монетами, которые отныне будут присылать мне, прятался в широком рукаве. И был он достаточно тяжел, чтобы не думать о ближайшем будущем… или наоборот?

Я так и не решила.

ГЛАВА 13

Босые пятки рикху взбивали пыль.

Вертелись колеса.

Повозка подпрыгивала на мелких камнях, и я не могла отделаться от чувства, что она вот-вот перевернется. Вот смеху-то будет… и пальцы лишь крепче стискивали бамбуковую рукоять бумажного зонтика.

Запах рыбы.

Пристани рядом.

Гортанные крики и ругань… небо белое… утром лужи затянуло льдом, а на бумажных окнах появился колючий снежный пух.

Дрова доставят.

И на теплую одежду хватит. И кажется, мы даже позволим себе купить мяса. Только на душе все равно неспокойно. Вот не производила моя матушка впечатления женщины, которая вот так просто позволит лишить себя половины доходов.

И тем страннее была тишина, длившаяся последние несколько недель.

Ни тебе визитов.

Ни даже писем… и вот вызов в канцелярию Наместника.

Утро.

И мальчишка в алом халате. Круглую шапочку его украшает белый камень, явно полученный недавно, ибо шапочку эту мальчишка то и дело трогает, проверяя, не слетела ли.

Он надувает щеки и щурит без того узкие глаза.

Он говорит медленно и тихо, явно переняв эту манеру у кого-то. Он пытается смотреть свысока, и Иоко обмирает от ужаса, а я, пытаясь справиться с чужим страхом, не спешу принимать шелковый свиток, который мне протягивают.

И вызываю недовольство.

Острое.

Но все-таки справляюсь. И кланяюсь, и даже благодарю посыльного монеткой, которая тотчас исчезает в широком его рукаве. Щеки надуваются больше…

Во дворе тишина.

Кошка и та не спешит проявить любопытство. Обжив ветви старой груши, она наблюдает за людьми, и жмурится, и дерет когтями жесткую кору… и, кажется, тоже недовольна.

Свиток перевязан лентой, а та заперта печатью, благо, не личной Наместника, но…

…явиться.

…третий день месяца Рироку, прозванного месяцем Белых звезд.

– И что это означает? – Шину разрушает звонкую тишину, за что я ей несказанно благодарна.

Кэед, которая выбралась на крыльцо, с трудом поднимается.

– Ничего хорошего…

Не думать о плохом.

До ярмарки осталось всего ничего, а на мое прошение ответ еще не получен, хотя к нему я добавила три серебряные монеты на прокорм писца и шелковое полотенце с вышитой веточкой сливы…

Иоко пришла в ужас.

Я лишь усмехнулась: местная власть не стеснялась называть цены, так стоило ли страдать совестью.

Рассвет.

И легкая головная боль. Давлю дурное предчувствие, умываюсь ледяной водой, и девочка-служанка принимается за волосы. Ее руки легки, а щебет отвлекает. Она говорит о… обо всем…

О том, что в провинции Дюань вновь бунт.

Там летом засуха случилась, а с ней и неурожай, только Наместнику-то что? Его солдаты забрали все зерно, а простым людям…

Опасные разговоры.

Но я слушаю.

А она вплетает в волосы нити бисера. Разве пристало вдове…

Иоко молода и хороша собой.

Кто распоряжается ее жизнью и, выходит, состоянием? Двести тысяч… нет, сомнительный профит, даже если взять ее, то есть меня, в жены сейчас, пока ребенок родится, пока доживет до шестнадцати… если доживет. Однако момент все равно уточнить стоит.

Однозначно не матушка, она бы своего не упустила.

На моей голове вырастает сложное сооружение из серебряной проволоки, бисерных нитей, лент и моих волос. Одна за другой входят в него острые шпильки…

Я не хочу замуж.

Сейчас я настолько свободна, насколько это вообще возможно в подобном обществе.

Но подозреваю, если вдруг Наместник пожелает выдать меня…

…с чего бы?

Матушке от этого не прибудет… разве что выкуп за невесту? Но по местным меркам, старая бездетная вдова – весьма сомнительное приобретение.

Все будет хорошо…

…все будет…

Пуховка касается щек и лица. Правильно, канцелярия – не то место, куда можно явиться с ненакрашенным лицом. А потому терплю и мягкие прикосновения пальцев, которые размазывают по щекам скользкий жир. И толстый слой рисовой пудры.

Две дюжины кистей.

Краски.

Мои брови убирают, чтобы нарисовать новые.

А зубы покрывают толстым слоем черного лака. Благо эта красота смывается, но… вяжущая горечь отвлекает.

Алый кружок на губах.

И сложный знак лиловой тушью, который девочка рисует сосредоточенно… она и язык высунула от натуги. Она натирает руки соком белотравника, который жжет и стягивает кожу, заодно уж окрашивая ее в благородный белый цвет. Она трет кончики пальцев пемзой и хмурится…

…и говорит.

О кораблях, которые пришли с острова Наррат и привезли к осенней ярмарке белый и розовый жемчуг, а еще морские раковины, нарвальи рога и многое иное… и не только они. Поговаривали, что нынешняя ярмарка будет особенной, ибо…

Я слушала.

Старалась.

И все равно в голове стучала одна-единственная мысль: с Наместника станется отозвать свое разрешение… и что тогда?

Мне придется вернуться в дом матери? Или отправиться в монастырь, о чем та мечтала? В завещании, если подумать, этот момент обошли вниманием… женщины, удалявшиеся от мира, считались мертвыми?

Или нет?

Что будет, если…

Я не Иоко.

Не маленькая девочка, привыкшая полагать себя никому не нужной. Я взрослая женщина, и случалось мне выпутываться из куда более неприятных ситуаций.

Законы я знаю.

Худо-бедно… и не позволю себя запугать.

И…

Пять шелковых платьев, которые надевали одно на другое. Этот наряд пришел из чужого прошлого, но Кэед, явившаяся лично руководить моим облачением, довольна…

Нижнее кимоно темно-синего цвета, а верхнее – бледно-голубое, расшитое серебряными искрами. Оно по-своему скромно и в то же время роскошно.

Во дворе ждет Мацухито.

С набеленным лицом, на котором алой бусиной выделяются рисованные губы, она выглядит, говоря по правде, жутковато, но… я не лучше, подозреваю.

Ее кимоно попроще…

– Вам не стоит выходить из дому без сопровождения. – Кэед осматривает нас обоих и все-таки хмурится.

Ее тоже не покидает предчувствие.

И кажется, я уже готова поверить, что не вернусь…

Нет уж.

Я не позволю разрушить свою жизнь.

Я…

…сжимаю в руках полую рукоять бамбукового зонтика.

Мацухито молчит, но хотя бы не плачет.

А девочка-служанка, севшая в ногах, продолжает щебетать. Кажется, очередные слухи…

…о том, что на пристанях видели Белую деву, которая искала себе нового жениха, и все моряки теперь носят на груди железный гвоздь…

…а у наших соседей, тех, чей дом стоит первым по улице, молоко киснет. И это значит, что где-то поблизости завелась нечисть. Может, даже кицуне. Соседка молода и хороша собой… и как знать, не скрываются ли в складках кимоно девять лисьих хвостов…

…смотрю.

Мелькает справа стена, отделяющая Веселый квартал от города…

В груди ноет…

Ладно я, но если наш дом закроют, то куда им идти? Шину… и Кэед, и Юкико, и…

Я не привыкла отвечать за других, но…

Тьма их задери…

– Госпожа, – служанка трогает меня, и я вздрагиваю, – вы не о том думаете, госпожа…

Белые клыки ее поблескивают. А я… я смотрю на свои ладони, на которых распустились рыжие огненные цветы.

Только этого не хватало…

Девочка смеется и, наклонившись, дует… а пламя рассыпается белыми искрами, и это даже красиво. Но подозреваю, по местным меркам, совершенно неприлично.

Нехорошо.

Велик дом Наместника.

На горе стоит.

На семи столпах, один из которых из золотых монет сложен, а другой – из серебряных. Из меди и камня белого. Из звонкой бронзы да лунного металла, прикасаться к которому может лишь тот, кто богами благословен.

А последний, седьмой, – из железного дерева, что растет на горе Юрико.

Ветви его первое из небес держат, а корни в глубину уходят, крепят всю землю. И каждый знает, что лишь словом Императора дозволено брать ветви с дерева того, а ослушника, объявись такой в священной роще, забьют до смерти бамбуковыми палками.

Семь колоколов-дотаку поют во славу господина.

И каждый – своим голосом.

Семь ворот стоят на пути… семь дверей ведут в дом, где каждый свободный человек может просить о справедливости…

Семь Великих судей денно и нощно стоят на страже закона, каждый связан клятвой, что самому Наместнику приносится. А он подвластен лишь Императору, милостью которого был награжден землями этими и правом носить алый опал на шапке.

Поговаривают, что наряжается Наместник лишь в желтое платье, дабы каждый видел, кто пред ним. И одежда его сияет, будто полуденное солнце, но и это сияние не столь ярко, как свет собственного лица его…

И что носит он дюжину перстней с каменьями разноцветными на правой руке, а еще две дюжины – на левой.

Что ликом он приятен.

Разумом мудр.

И вообще столь великолепен, что лишь редкие люди удостоены могут быть высокой чести оное великолепие лицезреть…

Душа Иоко тряслась заячьим хвостом. И в то же время жило в ней какое-то полудетское ожидание чуда, будто вот сейчас откроется дверь – солидная такая дверь, к которой нас вывела узкая дорожка, – и за нею окажется некто, способный взмахом руки разрешить все проблемы.

Не окажется.

Сами справимся.

Мацухито притихла. Да и служанка моя примолкла. Она вовсе собиралась остаться на улице, в гомонящей толпе, что ждала у ворот, но я подала знак, и девочка не решилась возражать.

А дом… да, по местным меркам, пожалуй, его можно было назвать и огромным, и великолепным. Не знаю, что там насчет столбов – как по мне, серебро с золотом – не тот металл, который годится для строительства, – но стены были возведены из камня.

Четыре этажа.

Узкие окна, затянутые полупрозрачной рисовой бумагой.

Изогнутая крыша. Дюжина каменных драконьих голов, которые смотрелись вполне себе гармонично.

Ворота.

Дорожки.

У первых, как я уже упоминала, собралась небольшая толпа.

Здесь принимали просителей. И чиновник, устроившийся прямо во дворе, выслушивал каждого, решая, дать ли прошению ход. Здесь же за малую деньгу можно было воспользоваться услугами писаря, если проситель был неграмотен, или же приобрести чистый свиток, а заодно уж тушь и кисть.

Люди ругались.

Переглядывались.

И тайком пересчитывали деньги, ибо ни для кого не было секретом, что суд Наместников – дело дорогое, а любая просьба скорее достигнет ушей, если присовокупить к ней монетку-другую…

…на прокорм.

Так здесь это называли. И судя по тому, сколь тучны были чиновники, кормили их изрядно.

На второй дорожке ждали тех, кому было назначено разбирательство.

Мы шли по третьей.

Плохо это?

Хорошо?

Дорожка как дорожка… песочком посыпана. Слева кусты. Справа тоже. Листья пламенеют, и среди них желтыми мазками виднеются запоздавшие цветы.

Красиво, пожалуй.

И ворота хороши. Высокие, резные. Пластинами металлическими украшены, и чеканка – залюбуешься… колокол вот загудел…

А за нами никого.

Дом.

Ступенька.

Охрана, что разумно… запах дыма и рисовых пирожков. Шелест шелка. И тихий перестук деревянных сандалий. Интересно, здесь зимние сапоги реально купить или это совсем экзотика?

Узкий коридор.

Полумрак, который кое-как разбивают каменные светильники.

Ощущение грядущей беды становится острым. Ледяная игла, что впивается в сердце…

Страшно.

Я не хочу бояться.

Я…

Иду, опираясь на плечо Мацухито. Женщине благородного сословия не пристало разгуливать в одиночестве, пусть даже по дому Наместника.

Звон.

У колокола медный тягучий голос, а стоит прикоснуться к теплому его боку – глаза мальчишки-провожатого округляются, – и на меня снисходит удивительнейшее спокойствие.

Все будет…

…как-нибудь. Если что, к тьерингам всех отправлю… не откажут.