Текст книги "Наша светлость"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 7
ПЕРЕКРЕСТКИ

В Средневековье рыжим было грустно…

Вывод, сделанный любителем истории на основе длительного изучения протоколов инквизиции

«…Сердце мое, ты не стала описывать мне подробности встречи с Благотворительным комитетом, из чего я заключаю, что встреча эта прошла весьма болезненно для тебя. Я знаю, насколько ядовиты бывают слова, но не знаю, как залечить эти раны.

Могу лишь обещать, что поддержу любое твое решение относительно этих дам, очередное столкновение с которыми ввиду поднятых тобой вопросов неизбежно. Сейчас ты поступила весьма разумно, не став ввязываться в бой.

Твое желание самой заняться вопросами помощи людям и благоустройства протектората я всецело одобряю. Более того, скажу, что исконно это было правом и долгом первой леди перед подданными. К сожалению, по ряду обстоятельств моя мать предпочла передать это право комитету, а сам я был занят совсем другим. И потому сейчас бесконечно рад, что ты сочла занятие благотворительностью достойным того, чтобы потратить свое время и силы.

Единственное, я прошу не пытаться делать все самой. Обратись к Магнусу, у него наверняка имеются на примете люди, которые подходят для создания реально действующего комитета. Это во многом облегчит работу, поскольку мне крайне неловко, что тебе вновь приходится разбираться с последствиями моей несостоятельности как правителя.

Также доведи до градоправителя – он человек разумный и верный нашему дому, – что желаешь получить полный отчет об использовании тех денег, которые ежемесячно выделяются на нужды города. Рекомендовал бы провести встречу со старейшинами гильдий. В прежние времена они служили надежной опорой дома и, понимая, что собственное их благополучие во многом зависит от благополучия города, каждого его жителя, охотно оказывали поддержку начинаниям первых леди.

Расскажи им для начала о лечебницах.

Ты, естественно, можешь – я бы хотел сказать, что должна, но было бы неправильным вменять тебе в обязанность столь хлопотное дело – открыть лечебницу под собственным патронажем. Но ее будет мало. Напомни им о школах. Некогда гильдии не желали тратиться на это пустое, по их мнению, дело. Каждый платил учителю отдельно, и это было невыгодно. Полагаю, если они посчитают, то поймут, что с докторами имеют схожую ситуацию. Болеют все. И гильдийная лечебница будет работать на их же благо, равно как на благо их семей.

Также изложи свою идею по ученикам. Который год они плачутся, что мастерство приходит в упадок, поскольку приходится учить тех, кто не имеет естественной предрасположенности, но обладает нужной суммой. Пусть учат тех, кто действительно талантлив, но не имеет средств. Став подмастерьями или же мастерами, эти люди вернут долг гильдии. Но настаивай, чтобы в контракте стояла конкретная сумма и срок ее погашения. Сумма может превышать обычную не более чем втрое. А срок должен рассчитываться исходя из среднемесячного дохода мастера.

Если что-то из сказанного мной не совсем тебе ясно, то не стесняйся задавать вопросы дяде или Урфину. Также не мешало бы, чтобы кто-то из них помог тебе провести встречу. Я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, но лишь хочу обеспечить тебя хоть какой-то поддержкой.

Впрочем, главы гильдий куда более здравомыслящие люди, нежели дамы из комитета.

И раз уж вновь зашла речь о них, то не волнуйся о деньгах. Я приказал Макферсону отныне прекратить отчисления Благотворительному комитету и предоставить суммы, уходившие прежде им, в полное твое распоряжение. Пожалуй, этот приказ он исполнит с радостью…»

Граница затрещала и разорвалась с натужным дребезжащим звуком. И Кайя отложил перо.

Спустя мгновение, которого хватило, чтобы убрать недописанное письмо в шкатулку, затрубили рога. Вот надо же было на ночь глядя… неймется Мюррею.

Рокот барабанов поторапливал.

То тут, то там раздавались резкие свистки сержантов. Лаяли приблудные псы. И шлюхи спешили покинуть солдатские палатки, унося с собой котлы с недоваренной кашей. Обоз суетливо отползал за шеренгу костров, хотя особой надобности в том не было.

А дождь унялся, все радость.

Прояснившееся небо было бледно-лилового цвета, с тонкими полосами облаков. Крупная луна спустилась к самым древесным вершинам. И зыбкий свет ее искажал мир. Дальний берег стал будто бы ближе, а река – уже. Слоны же, наступавшие боевым клином, виделись вовсе огромными.

Неторопливая походка их, сам вид, величественный и ужасающий, приводил людей в трепет.

– Пехоту к берегу… Пращники – цепью. Лучники тоже. Взять масло и горючие стрелы.

Величие величием, но, если Мюррей рассчитывает на победу, ему придется повозиться.

– Цепи волоките…

Земля на берегу все еще мягкая. Конница увязнет. Да и вряд ли рыцарское копье уязвит зверя. Кайя видел переднего самца. Его огромные бивни, загнутые книзу, были укреплены шипастыми кольцами. Хобот скользил по-над водой, словно животное прислушивалось к реке, выискивая путь. Вздрагивали уши, чересчур короткие для такой громадины.

Уши – определенно слабое место.

Болезненное.

На спине слона возвышалась узорчатая беседка, но разглядеть людей, в ней сидящих, было невозможно. Скорее всего – четверо. Лучники. Метатель копья.

Вскинув хобот, слон заревел. И на голос его лошади отозвались безумным ржанием.

Своевременно. Значит, прав был Кайя, когда решил не использовать конницу.

Цепи с шипами уже пластали по берегу, протягивая меж осклизлых кольев, спеша убраться до того, как слоны выйдут на мелководье. Вспыхнули сторожевые костры, щедро политые маслом. И сырое дерево трещало, дымило, наполняя воздух едкой гарью. Дым стлался по воде, укрывая тени лодок. Лишь мерный всплеск весел выдавал их присутствие.

Слоны – прикрытие.

Пехота уже частью на берегу. На месте Мюррея Кайя высадил бы ее раньше и в стороне от дозоров. А затем, сконцентрировав внимание противника на таранном прорыве, добил бы ударами по флангам.

– Целиться в беседку. В шерсть. В уши.

Хорошо, что дождя нет… Животных было жаль. Почему-то Кайя всегда было больше жаль животных, чем людей. Возможно, потому, что люди знали, на что идут.

Слоны подобрались совсем близко.

С бурой шерсти их лилась вода. Мягкие ступни месили прибрежную грязь, и земля всхлипывала, словно от боли.

Раздались свистки.

И первые стрелы вспороли воздух. Огненные черточки на лиловом небе… жаль, что такое не нарисуешь углем, а с красками Кайя никогда не пробовал. Может, стоит? Стрелы увязли в шерсти, не причинив вреда. Но слоны замедлили движение.

Погонщики торопили их.

И Кайя ломотой в затылке ощутил приближение чужой волны. Но удара не последовало. Мюррей остановил замах, и волна рассыпалась туманом. Барьер его остановил… приостановил. Белая мерзость, видимая лишь Кайя, уверенно продвигалась к рядам лучников, уговаривая их отступить.

Держаться!

Держались. И Кайя, собрав посеянный Мюрреем ужас, вернул его. Не людям – слонам.

Белой поземкой под тарелкообразные ступни. Иллюзией огня, который вырывается с насиженного места и обволакивает кожу, взбираясь выше и выше…

Отчаянно заревел и метнулся влево молодой самец, сталкиваясь с другим животным, едва не опрокидывая и раня длинными шипами на бивнях.

Огонь погас, остановленный чужой волей.

…хороший ход. Молодец…

…спасибо…

Кайя ответил на послание прежде, чем сообразил, что произошло.

Мюррей заговорил с ним?

…ты ответил?

…извини.

…за что? О, вижу пращников. Масло и огонь?

…Да. Пехота уже на берегу?

…Да. Ждешь?

…Конечно.

…Кайя… почему ты не отвечал раньше?

Глиняные горшочки с конопляным маслом летели с куда меньшей изящностью, нежели стрелы, но главное, что в цель. Они лопались с оглушительным хрустом, но Кайя подозревал, что слышит этот звук лишь он.

…Кайя?!

…я не слышал.

…в прошлом году? И весной тоже? Ллойд писал, что звал, но в ответ ты ударил. Он решил, что ты не желаешь говорить, а ты просто никого не слышал?!

…только сейчас. Тебя. Впервые.

Слоны остановились.

Самое время дать приказ лучникам, но Кайя медлил.

И передний зверь, чей хобот был расписан белыми спиралями, качнул головой и поклонился. А затем медленно, точно не веря в происходящее, попятился.

…нам надо встретиться. Пожалуйста, не отказывай. Я знаю, что ничего не исправить, и ты вправе на нас злиться. Но прими хотя бы помощь.

…не понимаю, но буду рад тебя увидеть.

…тогда завтра? В полдень.

«…Сердце мое, сейчас произошло кое-что донельзя странное, чему у меня нет объяснений. Завтра мы с Эдвардом встречаемся, но не для поединка. Я не уверен, что подобные встречи приняты, и понятия не имею, как себя вести.

Он считает себя в чем-то виноватым, но я так и не понял, в чем именно.

В любом случае я буду счастлив увидеть Эдварда хотя бы затем, чтобы поблагодарить за два года спокойной жизни. Вспоминаю, как он учил нас верхом ездить. Урфин желал сразу и непременно галопом, а мне было страшно упасть, потому что конь казался огромным. Я обеими руками вцепился в гриву и никак ее не отпускал. А Эдвард объяснял, что так я все равно не удержусь, только, падая, руку вывихну… Отец решил бы проблему одним подзатыльником.

Эдвард первый, кто заговорил со мной. Или, как я понял, первый, кого я услышал. Остальные, с кем я встречался, тоже пытались, но я молчал. Более того, в ответ ударил. Я помню, мне показалось, что меня пытаются взломать, и не сдержался, ответив почти в полную силу, тем самым нагляднее некуда продемонстрировал собственное уродство.

Я очень боюсь сделать завтра что-то не так. Оскорбить случайно. Нарушить какое-то правило, мне неизвестное. Разочаровать… наверное, сильнее я волновался лишь перед нашей с тобой свадьбой.

Уверяю себя, что к худшему эта встреча точно ничего не изменит, но помогает слабо.

Прости за это сумбурное письмо, вновь переполненное жалобами. Я отправляю его лишь потому, что так устанавливаю между нами связь, которая поможет мне завтра.

Мне тебя не хватает».

Этого гостя леди Льялл никак не ожидала увидеть в своей комнате. И будь на месте его любой другой человек, она непременно бы высказалась, что благородные лорды не преступают порог жилища леди без ее на то соизволения. А соизволения леди Льялл никогда бы не дала.

Гостю оно и не требовалось.

Он уселся в любимое ее кресло-качалку, накинув на плечи пуховую шаль. В руке гость держал фарфоровую чашку с чаем и половинку бублика, густо усыпанного маком. Гость бублик жевал, мак осыпался, и темные крошки выделялись на шали, как грязь.

Леди Льялл ненавидела грязь в любых ее проявлениях.

Меж тем сапоги гостя возлежали на ее столике из розового дерева и были отнюдь не чисты.

– Что вы здесь делаете? – От возмущения и невозможности высказать его напрямую, голос дрогнул.

– Ваша светлость, – ответил гость, пальцами выбирая крошки из бороды, – ко мне следует обращаться именно так. Поэтому правильно будет спросить: что вы здесь делаете, ваша светлость?

– Могу ли я узнать, что вы здесь делаете, ваша светлость?

– Вас жду.

Он качнулся, и чай, перебравшись через фарфоровый борт, выплеснулся. На шаль! На такую мягкую, нежную шаль, которую леди Льялл вязала к зиме. Она трижды ходила на рынок, пока выбрала шерсть. И две недели просидела, составляя узор. Она только-только закончила и отложила вязание, позволяя себе любоваться делом рук своих.

Шаль была прекрасна.

Совершенна.

Совершенно испорчена!

– Садитесь, дорогуша, поговорим. – Их светлость указали на низенькую скамеечку, на которую леди Льялл ставила ноги. И это было унизительно, но Магнус Дохерти имел право отдавать приказы.

Он отхлебнул чай и, поморщившись, попросил:

– Сахарку подай. А то чай у тебя горький… и ложечку.

Определенно сегодняшний день испытывал терпение леди Льялл. Ее жизнь, такая спокойная, размеренная, умиротворяюще расписанная по минутам, рассыпалась.

– Вот спасибочки. – Сахар их светлость брали руками, а размешивали ложечкой, словно нарочно задевая тончайшие стенки чашки, которая, между прочим, была расписана по эскизам леди Льялл. И хрустальный звук вызывал судорожное покалывание в висках. – Да ты садись, садись… знаешь, я ведь старый человек. Уставший. Не столько от жизни, сколько от мерзости, которая творится вокруг. А ее много…

Леди Льялл согласилась с этим утверждением. Мир и вправду был полон грязи. Она скапливалась, как скапливается пыль на крышке клавесина и сажа в извивах каминной решетки… она нарастала слоями жира, который леди Льялл оттирала с посуды слоем тончайшего песка. И приклеивалась к подошвам туфель. Мерзкая, мерзкая грязь! С каждым годом борьба с ней отнимала все больше сил.

– А чтоб не утонуть в грязи, надо радоваться. Меня бы вот внуки порадовали. Очень.

Он пил чай, громко прихлюпывая. Ушедший, ну почему его не научили манерам?!

– В таком случае остается пожелать, чтобы ваш племянник в самом скором времени…

– У меня два племянника, – перебил Магнус. – И оба с характером. Ты вряд ли представляешь, как сложно найти подходящую жену парню с характером. Но я справился…

И теперь цель этого пренеприятнейшего визита стала ясна.

– Вы желаете побеседовать о сегодняшнем происшествии?

– И о нем тоже.

– Я действовала в рамках своей компетенции.

– Несомненно. – Их светлость окунули огрызок бублика в чай. – В рамках…

– У вас имеются ко мне претензии?

– Имеются… вопросы. Тебе мало платили?

– Н-нет…

– Моя семья чем-то оскорбила тебя? Дала повод для личной мести?

– Нет. Я… я лишь пыталась привить девочкам правила хорошего тона! Научить их вести себя достойно. Воспитать в них характер и силу!

– И поэтому обворовывала? – Магнус вылавливал куски размякшего бублика и отправлял в рот. – Ты не у них воровала, женщина. У моей семьи. И ее же оскорбила, когда начала таскать письма Гийома. Ты и вправду надеялась остаться в стороне, когда все выяснилось бы? Сидеть!

Он рявкнул, и ноги леди Льялл подкосились. На нее никто никогда не повышал голос. Люди благородные не кричат на собеседника, тем паче – даму. И не вытирают грязные пальцы о чужие шали.

– Я тебе не мешал. Я считаю, что каждый имеет право на выбор. Девочка его сделала. Теперь она часть моей семьи, а я никому не позволю обидеть семью. И потому тебе придется уехать.

– Куда?

– Куда-нибудь. Какое мне дело?

– Вы… вы меня выгоняете?

– Точно.

– Вы не имеете права! Не вы приглашали меня на эту работу и не вам…

– Не мне, – охотно согласился Магнус Дохерти, отправляя кружку в камин. Столкновения с решеткой фарфор не выдержал. Брызнули осколки. – Но ты уберешься сама. И в крайней спешке. Оставишь любезное письмо, где укажешь причину отъезда… матушка заболела.

– Моя мать упокоилась в прошлом году.

– Тогда отец. Тетка. Любимая собака. Неважно. Главное, чтобы было убедительно.

– И зачем мне это делать?

Он не заставит. Магнус Дохерти, конечно, страшный человек, но он не тронет женщину.

– Затем… – Их светлость посмотрели с насмешкой. Все-таки рыжие глаза – это как-то… неправильно. Мерзко даже. – …Что в противном случае я вынужден буду рассказать моему племяннику… младшенькому племяннику, что ты помогала Гийому соблазнять его невесту. Более того, нынешней ночью лично его проводила в спальню. И ваше счастье, что девочка… решила прогуляться.

– Вы следили?

– Присматривал. Гийом же сволочь редкостная. Прям как я, но в отличие от меня выбора людям не оставляет.

– У… у вас нет доказательств.

– А он мне на слово поверит. Мальчик-то вспыльчивый. Сейчас и вовсе на голову ударенный, я бы сказал. И к женщинам, что характерно, уважения не испытывает. То есть испытывает, конечно, но не всех, кто юбки носит, считает женщинами.

– Что бы вы ни думали, но я… никогда не действовала бы во вред своей воспитаннице. – Леди Льялл позволила себе встать. – Если бы не вмешательство вашей светлости, ее брак с Гийомом был бы решенным делом. И это была бы чудесная партия.

Лишь де Монфор мог считать, что, опозорив девушку, избежит брака, в отличие от леди Льялл, он не понимал, сколь серьезно Кайя Дохерти относится к обязанностям опекуна.

– А то, что он мразь, тебя не смущало?

– Любой брак – испытание для женщины. Но ее дети принадлежали бы к славному роду.

– Ясно. В какой-то мере это тебя оправдывает. Такую верность делу я в состоянии понять. Но не простить. К завтрашнему утру тебя не должно быть в городе.

Замок леди Льялл покидала в некоторой спешке и расстроенных чувствах. Разве благородный человек поступит с дамой подобным образом? Это низко. Подло.

И совершенно незаслуженно.

Леди Льялл ценой своей репутации и малого позора хотела спасти глупую девочку от страшной участи. Но та и вправду сделала выбор. И если уж предпочла благородному рыцарю рабское отродье, то, значит, и заслужила жизнь в грязи.

Юго долго раздумывал, стоит ли предупреждать Гийома. Все-таки глупость должна быть наказана, тем более такая, которая обернулась бы неприятными последствиями не только для де Монфора.

Но в будущем он мог бы принести пользу… теоретическую…

И Юго, устав думать, бросил монету.

Гийому повезло.

Записку, обнаруженную в собственном кошельке, тот разглядывал долго, вчитываясь в слова, словно желая найти скрытый смысл. А когда предупреждение дошло, то побелел, посерел и покраснел. Перемена облика доставила Юго некоторое удовольствие, отчасти компенсировавшее факт помощи существу, ее не достойному.

Гийом торопливо скомкал бумажку и сунул в рукав. Движения сделались нервными, а выражение лица – растерянным. Из зала Гийом вышел быстрым шагом и попрощаться забыл.

Вот же идиот…

Разве можно так внимание привлекать?

Юго двинулся следом лишь для того, чтобы убедиться – это недоразумение природы покинет-таки замок. Но Гийом направился вовсе не к конюшням, как следовало бы. Он трусцой преодолел три пролета и остановился перед дубовой дверью с гербом Кормаков.

Надо же, как интересно все складывается.

Юго замурлыкал от удовольствия.

А дверь-то открыли…

Сдадут? Не сдадут?

Все зависит от того, насколько Гийом увяз в чужой игре. На месте лорда-канцлера Юго нашел бы такому союзнику уютную глубокую яму…

Пожалуй, это тело разделило бы участь иных неопознанных тел, отправившись в анатомический театр или же став пособием для юных докторов. Однако герб на рукояти кинжала определил ему иной путь. И неприметный работник мертвецкой, увидев этот герб – кинжал не посмели вытащить из глазницы, – поспешил отправить записку старшему. А тело прикрыл простыней, так, на всякий случай.

Позже он помог перенести тело в повозку и сопроводил в самый замок, бывать в котором прежде не случалось. Груз отправился в подземелья – в городе о них ходили самые разнообразные слухи, но на деле подземелья оказались не столь страшны и даже приличны: сухо, чисто и факелы через каждые десять шагов горчат. Человек подумал, что расскажи он о таком – не поверят.

Только рассказывать было бы неблагоразумно.

– Клади туда, – махнул кривоногий человечек со всклоченной рыжей бородой. Он тоже был вовсе не таким, как описывали. Ниже. Проще. Безопасней с виду. – Да, на стол… не спеши уходить. Вон, присядь. Есть хочешь? Пить? Не стесняйся.

– Благодарю, ваша светлость.

Присев на табурет, человек налил себе вина, взял хлеб и мясо. Отказывать Магнусу Дохерти было бы безумием. Тот же, словно потеряв всякий интерес к лицу, сопровождавшему труп, склонился над телом. Лорд-дознаватель вытащил кинжал и, вытерев клинок о рукав дорогого камзола, сказал:

– Точно, наш ножичек… наш… из коллекции. Вот же люди пошли. Ничего без присмотра оставить невозможно – враз уволокут.

Человек кивнул, соглашаясь, хотя не представлял, какой смелостью нужно обладать, чтобы покуситься на принадлежащее Дохерти.

– А ты молодец… Это ведь ты про висельников писал? Про тех, которые будто бы сами повесились, да с чужой помощью?

– Я, ваша светлость. – Человек едва не подавился. Он, конечно, исполнил свой долг, изложив то странное, с чем вышло в мертвецкой столкнуться, но весьма сомневался, что письмо его было прочитано. А выходит, что было…

– Звать как?

– Ивар, ваша светлость.

– Учился?

– Да, ваша светлость. Два года в гильдии врачей.

– Что бросил?

– Деньги, ваша светлость.

– Собираешь?

– Да, ваша светлость.

– И молодец, ученые люди нам нужны. Иди сюда.

Ивар отложил недоеденные хлеб и мясо – не без сожаления, поскольку мясо ему выпадало редко. Магнус Дохерти указал на труп:

– Что скажешь?

– Лезвие проникло сквозь глазное яблоко, прошло мозг и застряло в задней стенке черепа. Если позволите предположения…

– Предполагай. – Магнус Дохерти расчесывал пятерней бороду.

Ивару было странно глядеть на этого человека сверху вниз. Но первый страх ушел.

– Судя по расположению рукояти, били прямо. То есть…

Магнус протянул кинжал.

– …вот так. – Ивар поставил лезвие перпендикулярно поверхности стола. – И значит, нападавший был или значительно выше жертвы…

…покойник имел средний рост…

– …или же жертва сидела. Как вариант – лежала. И не оказывала сопротивления. Если бы он отбивался, удар не был бы столь точен. Да и следы остались бы… погодите.

Вот что мешало ему некой несуразностью облика мертвеца – неестественным образом приоткрытый рот, перекошенный какой-то, словно покойник желал сомкнуть губы, но уже не имел сил.

Мешал не язык, как оно бывает, но железка престранной формы. Ивар не сразу сообразил, что держит в руке клеймо, а их светлость уже забрали находку.

– Надо же… какое удивительнейшее совпадение. Ты веришь в совпадения, Ивар?

– Смотря какие, ваша светлость.

– И правильно. – Обернув клеймо платком, он сунул его в рукав. – Племянничку подарю. Любит он у меня интересные находки. А ты раздевай этого… удачливого.

Почему мертвеца Магнус счел удачливым, Ивар не понял. Но подчинился, тем паче что их светлость сами принялись расстегивать пуговицы на куртке мертвеца. Вдвоем получилось избавить от одежды быстро. И на спине жертвы обнаружилась еще одна рана. На сей раз Ивар не стал дожидаться приказа:

– Клинок другой. Уже. Тоньше. И не такой длинный. Я думаю, этот удар был первым. Нож вошел между позвонками, перебив спинной мозг. Но при этом не задел артерии.

Магнус кивнул, показывая, что готов слушать дальше.

– У жертвы отказали конечности. Но он не упал… – Ивар на всякий случай еще раз осмотрел голову и руки. – Нет, не упал. Следов нет. Его посадили и… добили?

– Только сначала допросили.

И тот, кто это сделал, воспользовался краденым клинком.

– Ты еще что-то сказать хочешь?

Ивар хотел, но не знал, стоит ли, потому как сомневался в правильности собственных выводов.

– Тот… кто напал… я думаю, что он был невысоким. Посмотрите, где расположена рана. Если бить снизу вверх, то клинок застрянет в верхнем позвонке. А рана относительно чистая, то есть вытащили его легко. И кинжал оставили специально… мне так кажется.

Магнус Дохерти вдруг улыбнулся и хлопнул по плечу:

– Молодец. И раз уж ты такой глазастый, то есть у меня к тебе предложение…

…от которого отказаться не выйдет. Мысленно Ивар распрощался с надеждой стать доктором. А он уже скопил треть взноса.

– …полезен мне был бы человек, который с мертвецами говорить умеет. С живыми-то проще. С живыми я и сам как-нибудь.

– Я… не говорю. Просто смотрю и думаю.

– Смотри. Думай. И записывай, что видишь и до чего додумываешься. Ты ж и так записываешь? Глядишь, со временем крайне занятная книга выйдет… полезная в нашем деле. А я уж подсоблю, чем сумею.

– Б-благодарю, ваша светлость.

– Да не за что.

Мертвец со стола наблюдал за Иваром, подталкивая сказать последнее, о чем по-хорошему следовало бы молчать.

– Он из серых… видите рубцы на запястье? Треугольником.

Магнус Дохерти склонился над левой рукой мертвеца.

– Я про них мало знаю… так, наемники. Ходят слухи, что безымянной таверны держатся. Но я не уверен, что это правда.

– Выясним, Ивар. Выясним. Ты отдыхай… или что?

– Мне бы вскрытие. И зарисовать. – Если уж не выйдет сменить работу, то хотя бы исполнять ее следует со всем тщанием. Так Ивара учили. Да и, стыдно признаться, но за два года в мертвецкой ему стала интересна смерть как тема.

– Рисуй, малыш. Рисуй… только поешь для начала.

Безымянная таверна сгорела под утро. За ней занялся и квартал. Публичные дома, игорные заведения, лавчонки, где торговали и хламом и контрабандой… синие плащи шли плотным строем, позволяя пересекать цепь шлюхам, нищим и мелкому отребью, но вылавливая тех, кто значился в особых списках.

Вешали на улице: Магнусу Дохерти не требовались ни суд, ни доказательства вины.

К утру полыхнуло и на других окраинах.

Терпение старого лэрда иссякло.

Смотрящие запросили о мире, сдав три типографии и хозяина таверны, который изволил каяться во многих грехах, чем изрядно облегчил совесть, но не участь. Он клялся, что не признал в залетном капитане их сиятельство, в противном бы случае самолично остановил творимое бесчинство… имена исполнителей были названы.

Сами исполнители – задержаны.

Но тот, кто знал заказчика, был мертв. И это обстоятельство несколько печалило Магнуса, хотя имелось у него предположение…

– Не подскажете ли вы, любезный Кормак, куда подевался юный Гийом?

– С чего вы взяли, что мне это известно?

– С того, что вам известно, что мои люди проводили его буквально до ваших дверей.

– Как любезно с их стороны. Охраняли?

– Наблюдали.

И опоздали всего на четверть часа. Люди не виноваты. Магнусу следовало отдавать более внятные приказы.

– Вы же сами руководили обыском, дорогой Магнус. Я не прячу Гийома. И не понимаю вашего… неестественного к нему интереса. Уж не связан ли он с несчастьем, которое произошло с их сиятельством? – Лорд-канцлер был до отвращения любезен. – Никак вы подозреваете бедного юношу в причастности к этому делу?

– Да почему подозреваю? Я практически уверен.

– А доказательства?

– Чистосердечное признание.

– Оно у вас имеется? – Лорд-канцлер взмахнул руками в притворном удивлении.

– Оно у меня появится… со временем. Вы же знаете, что не важно, сколько времени пройдет. Я умею ждать.