355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Карина Демина » Наша светлость » Текст книги (страница 3)
Наша светлость
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 02:24

Текст книги "Наша светлость"


Автор книги: Карина Демина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Лишь только услышав тревожный свисток – не зря, ох не зря Гудо приплачивал местным шлюхам за пригляд, – он подхватил куртку и бодрой рысью кинулся в комнатушку.

Нет, конечно, жаль было бросать все… Станки, почитай, новые. Рамки необкатанные. Шрифты в двойном наборе. И даже пуансоны, с которых уже сам Гудо мог бы шрифт отливать, какой надобно. Не говоря уже о таких мелочах, как запас краски, бумага и те самые листовки, перевязанные и готовые к отправке. Пасквиль, конечно, но… золотой в прямом смысле слово. Лично Гудо ничего не имел против их светлости, которую в глаза не видел. Но бизнес – это бизнес. И если кто-то там в Верхнем замке готов вывалить талер за листовку, то Гудо будет их продавать.

Он выбил доску в полу и выгреб мешочки с золотом. Не так много, как рассчитывал… найти бы ту тварь, которая сдала его. А что сдали, тут Гудо не сомневался: место он сам выбрал, тихое, спокойное, накатанное. И вот тебе, недели не прошло, как выследили, собаки…

Ничего. Гудо матерый.

И с их сиятельством снова никак встречаться не желает. А потому уйдет, не прощаясь.

Он открыл шкаф и, забравшись внутрь, надавил на неприметный рычажок. Задняя стенка раскололась пополам. Гудо пинком расширил щель и оказался в узком проходе. Через пару шагов тот сузился еще больше. Пришлось на четвереньки встать. Ничего, Гудо не гордый и не брезгливый. Крысы сами разбегались, а про то, что хлюпает под его руками, Гудо старался не думать. Главное – золотишко при нем. А есть золотишко и жизнь будет…

Выход был завален мусором, и Гудо пришлось выкапываться наружу. Человек, поджидавший его, не спешил помочь.

– Рад, что ты сбежал, – сказал он, глядя, как Гудо отряхивается от очистков, гнилых веревок и чего-то еще, волокнистого, осклизлого.

Гудо ответил матом. Говорил он искренне, от души, избавляясь от пережитого страха. И замолчал, когда рот вдруг наполнился кислой слюной. А в брюхе закололо… так сильно закололо, что прям невыносимо. Гудо схватился больное место прикрыть, но оказалось, что в боку у него стальное перо торчит.

– Ты… – хотел сказать, но слюны стало слишком много. И она полилась из горла, мешаясь со рвотой и кровью. Ноги подкосились.

– Рад, – повторил человек, ногой переворачивая Гудо на спину, – что ты выбрался.

Он раздвинул немеющие губы и затолкал в рот что-то твердое, круглое…

Десятью минутами позже из лаза появится другой человек. Он выползет и, наткнувшись на тело, выругается: мертвец – не то, чего их сиятельство ожидают.

Впрочем, пенять за медлительность тан не станет. Он пройдется по типографии, касаясь машин, перебирая литеры в ячейках шрифтов. И листовки, лежащие на отдельном столе в связках по дюжине, вниманием не обойдет.

– Хоть бы новое что придумали. – Тан почешет подбородок и наконец обратит внимание на мертвеца. – Ну что, Гудо, свиделись? А я ж тебя, паскуду, предупреждал, что в следующий раз зубами не отделаешься.

Тан обернет руку батистовым платком и сунет в рот мертвецу. Вытащив золотой талер, поднесет его к свету. Монета будет самой обыкновенной, ничем не отличающейся от тех, которые найдут в поясе Гудо. И ни у кого не возникнет желания пояс этот присвоить.

Во всяком случае сейчас, когда их сиятельство видели.

Позже в типографии – оцепление снимут, а тело унесут, но нюх портовых крыс любого размера подскажет им держаться подальше от складов – появится еще один человек, которого если кто и знал, то в жизни в знакомстве этом не сознался бы.

– Мальчик мой, лучше б ты выспался разок, – скажет он, стягивая перчатки из белой лайки. – Это отребье и другие погонять могут.

– Потом. Смотри, что получается.

Урфин сцепил пальцы за головой и потянулся, пытаясь подавить зевок. Спать ему и вправду хотелось, но он уже привык к этому желанию. Сперва дело. Сон – позже.

Когда-нибудь.

Например, после завтрашней встречи, которая кое-что да прояснит по рабским фермам. Но о завтрашней встрече он подумает завтра. Сейчас следовало разобраться с типографией.

– Во-первых, Гудо закололи и в пасть монету сунули. И значит, он был знаком или с Тенью, или с кем-то, ему близким. Во-вторых, посмотри. Здесь почти все новое. Этому сквалыге не просто хорошо платили. Ему тут все обустроили… И я вот подумал, к чему добру пропадать?

Магнус прищурился и взмахом руки велел продолжить.

– Гудо – мелкая мразь. Он никогда не занимался печатью. И значит, их прижало почти в край. Настолько, что они стали искать любого, кто возьмется… Может, пусть найдут? Не мы их, а они нас.

– Что ж, – Магнус прочел верхнюю листовку и скривился, – есть у меня подходящий человечек…

Склад вспыхнул ночью. Хорошо горел. Ярко.

Ничто не вызывает такого прилива энергии, как вожжа, попавшая под хвост.

Нас не пускают в высокоморальную песочницу? Ничего. Построим собственную. Будем конкурировать.

Совет держали в гостиной при апартаментах нашей светлости. Что характерно, тоже за чаем.

И профитролями.

А вот розовых листочков с виньетками не нашлось. Чувствую себя ущемленной в правах, но, похоже, только я. Тисса сидит на полу – при здешней манере укрывать полы толстенными коврами простудиться она не простудится, а Ингрид ей волосы расчесывает. Волосы, к слову, у девочки красивые. Длинные, густые, невероятного пепельного оттенка – до сих пор я думала, что добиться подобного можно лишь искусственным путем. Правда, Тисса волосы прятала, заплетая в косы, а косы укладывая вокруг головы короной. И пепельный превращался в серый, скучный.

Она вообще предпочитала быть незаметной, и с каждым днем у нее получалось все лучше.

– Ингрид, как вообще они работают? – Я наконец села. Все-таки дурные привычки заразительны, и надо бы избавляться от этой манеры метаться по комнате, загоняя мысли в голову. Может, и удобно, но при моих полутора метрах выгляжу я смешно.

Ингрид отложила расческу. Разделяя пепельную волну на пряди, она ловко сплетала их, закрепляя крохотными цветами из золотой проволоки.

Тисса сидела неподвижно.

Надеюсь, она не решит, что Ингрид проявляет излишний к ней интерес. Моя старшая фрейлина по-прежнему верна старой своей подруге.

– Жители города подают прошения. Гильдийным старейшинам или же смотрящим квартала. Могут и лично. Раз в месяц Благотворительный комитет устраивает день открытых дверей, когда принимают прошения от всех желающих. Бумаги рассматриваются. И прошение удовлетворяется или не удовлетворяется.

В принципе все довольно просто и логично, нашу светлость это устраивает всецело.

Осталось уточнить кое-какие детали.

– И много они отсеивают?

– Почти всех. – Ингрид отступила, любуясь делом рук своих. Тонкая сеть удерживала пепельную волну, в которой мерцали золотые звезды. Подав зеркало, Ингрид сказала: – Посмотри. Так тебе идет куда больше. Им важно оказать помощь достойному. А достойных мало.

Тисса смотрела на свое отражение с удивлением, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, словно проверяя, действительно ли та, которая в зеркале, – она.

– Ингрид, сколько в городе людей? – Я испытывала нечто сродни зависти. У меня такая грива если и отрастет, то очень и очень нескоро.

– Много. Около трехсот тысяч.

По здешним меркам действительно много.

– А сколько бедняков?

Молчание. Пожатие плечами. И пауза.

– То есть не считали?

– Это город, Иза. Здесь все сложно. Люди приходят. И уходят. Гильдии заботятся о своих. Или вот смотрители кварталов. Им выделяют деньги…

…которые, полагаю, если и уходят по назначению, то в куда меньших суммах, чем заявляется.

– …на эти деньги строят дома и покупают зерно. И любой, кто прожил в городе больше пяти лет, может просить о помощи. Но порой бывает, что люди врут… часто врут.

– Мой отец знал всех арендаторов. – Тисса не без сожаления отложила зеркало. – И было понятно, кому надо помогать, а кому – нет. Когда сгорел дом Фарлендейлов, он дал пять серебряных талеров на отстройку, разрешил невозбранно лес брать. А вот когда у Стингисона овцы померли и тот пришел денег просить, то выпороть велел. Потому что Стингисон пил много, а за отарой не смотрел и, значит, сам был виноват.

– Именно поэтому, – подхватила Ингрид. – Благотворительный совет требует от просителя рекомендации, заверенные или в гильдии, или у квартального смотрителя. Это гарантирует право на помощь…

…но лишь для тех, кому подпишут бумаги. А ведь подписывают далеко не всем. Это же такой удобный инструмент для шантажа и сведения мелких счетов. Его надо менять, но как? Рассматривать прошения без рекомендаций? Сколько их будет? Не сотни – тысячи. Выслушивать людей, пытаясь понять, кому именно нужна помощь, а кто притворяется обиженным? Я верю всем.

Но сомневаюсь, что на всех хватит денег.

Даже у местной казны имеется предел.

Надо думать над системой, но я не умею!

Ладно, начнем с малого.

– Ингрид, а мы можем достать те прошения, которые Благотворительный комитет не счел нужным удовлетворить?

– Ну… – Она задумалась, хотя думала недолго. – Пожалуй, я знаю, к кому обратиться.

Пока нет своей системы, попаразитируем на чужой. И совесть нашу светлость, что характерно, не заест.

– Нет, милая, не надо глядеть под ноги. Ты же не служанка… – Ингрид критически осмотрела наряд Тиссы. – Иза, вы ведь одного роста? Я думаю, что то твое синее платье… оттенок для тебя неудачный, а ей будет вполне к лицу.

– Я не могу!

– Можешь. – Тут я возражений не потерплю. Надо же нашей светлости хоть кем-то сегодня покомандовать. И вообще, почему мы раньше до этого не додумались?

Платье Тиссе почти впору.

Но до чего же она худая! И сейчас худоба особенно заметна.

– Тисса, – я отчетливо понимаю, что с возрастом ошиблась, – сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – отвечает она, слегка краснея. – Будет. Через неделю.

Ну, Урфин, педофил несчастный… и пусть только попробует соврать, что не знал. И Кайя тоже получит. За соучастие.

– Иза, – Ингрид помогает выровнять швы на рукавах, – по меркам нашего мира она уже взрослая.

Про мерки этого мира я уже наслышана. Спасибо.

– Дай-ка это сюда, милая. – Сняв с руки цепочку, Ингрид надела ее Тиссе на шею. – Если тебя уже записали в ряды падших женщин, то хотя бы получай от этого удовольствие.

Глава 4
ЧУЖИЕ ДОЛГИ

Не хотите наступать на одни и те же грабли? У нас богатый выбор!

Рекламная вывеска над лавкой, где представлены новинки сельскохозяйственного инструмента

Письмо на сей раз обнаружилось в книге.

Листок надушенной бумаги, сложенный хитрым образом, вызвал подспудный страх, и Тисса не могла бы сказать, когда и почему этот страх появился.

Не было для него причин…

Письма – это лишь слова. Она ведь сама мечтала, чтобы с ней говорили о любви и чтобы сердце трепетало, а в груди рождалось томление, которому положено было рождаться в подобных случаях.

Но не страх же!

Просто Тисса опять все неверно истолковала. Ее вовсе не преследуют, а…

…а просто пишут письма.

Каждый день. Иногда и чаще.

Оставляют письма среди ее вещей, и леди Льялл не видит в том дурного. Всего-навсего игра. Придворная. Из тех, которыми увлечены все леди, ведь не думает же Тисса, что леди куда более благородного происхождения, нежели она, способны на опрометчивый поступок?

Да и есть ли зло в словах?

Нет.

Но слова почему-то становятся злыми. И Тисса знает, что, как бы она ни хотела спрятаться от них, у нее не выйдет.

«Моя прелестница, вы пишете мне про обязательства, которые связали вас, и тем наполняете душу мою печалью. Ведь что есть данное слово против истинного чувства? Смею привести вам вердикт Суда Любви, в котором мне довелось принять личное участие. Вопрос был таков: „Возможна ли истинная любовь между лицами, состоящими в браке друг с другом?“ Прения длились долго, и вердикт был вынесен единогласно: „Мы говорим и утверждаем, ссылаясь на присутствующих, что любовь не может простирать своих прав на лиц, состоящих в браке между собою. В самом деле, любовники всем награждают друг друга по взаимному соглашению совершенно даром, не будучи к тому понуждаемы какой-либо необходимостью, тогда как супруги подчиняются обоюдным желаниям и ни в чем не отказывают друг другу по велению долга…“».

Тисса отложила письмо, не смея читать дальше.

Она ведь умоляла оставить ее!

Она твердо и в выражениях изысканных в последний раз два дня подбирала, стараясь выразить именно то, что чувствовала и думала.

У нее есть долг. Перед будущим мужем. Перед сестрой. Перед их светлостью, который принял Тиссу и Долэг в своем доме. Перед леди Изольдой: она добрая и милая. Тисса даже перестала читать листовки, хотя ей предлагали, но теперь это казалось предательством.

Как и просьба Гийома о встрече.

Она же не давала повода!

Не было ведь ни проигранного в фанты желания, ни предрассветных разговоров на балконе, ни слова, ни взгляда, ничего… Почему он не желает оставить Тиссу в покое?

И почему становится таким жестоким?

Когда только переменился?

«…И мне горестно, что вы отвергаете этот сердечный дар во имя человека, вас недостойного. Он груб, хитер и коварен, как может быть коварен лишь мерзкий раб, но вскоре получит по заслугам…»

Тисса отправила письмо в камин.

Да как он смеет?

Тан, конечно, не самый воспитанный человек, но это же не правильно так о нем писать!

Он грубый. И порой – совершенно невозможный. Тиссе приходится прикладывать немалые усилия, сохраняя образ леди. Он смотрит сверху вниз и при любом удобном случае Тиссу высмеивает. А случаев она предоставляет немало… но не тан же виноват, что у нее не получается быть настоящей леди.

Что же касается происхождения, то здесь и вправду нельзя ничего изменить.

И Тисса впервые за долгое время позволила себе задуматься, как и кто определяет, кем человеку быть. Почему одни рождаются рабами, другие – простолюдинами, а третьи – в благородных семьях.

Это были очень опасные мысли. Хорошо, что никто, особенно леди Льялл, не сумел бы их прочесть. Ей бы мысли определенно пришлись не по вкусу. Девушкам и вовсе не полагалось думать: какой мужчина захочет себе думающую жену?

И Тисса решительно открыла любовную балладу.

Хотя бы там герои обязательно будут счастливы.

Мне снова не спалось. Становится традицией. И рыжий кот, устроившийся в изголовье, мурлыкал, уговаривая не глупить Ночь. И нормальные люди спят. А наша светлость опять круги вокруг кровати нарезает. Мысли покоя не дают.

И главное, роятся, аки пчелы над пасекой.

Фермы и незаконная работорговля. Законная, впрочем, тоже мало приятней.

Воровство из казны.

Благотворительность, оказываемая лишь достойным.

Девочки, которые в пятнадцать лет считают себя уже совсем взрослыми… и двенадцатилетние невесты. Женщина не может убить мужчину.

А мужчина имеет полную власть над женой.

Что я могу сделать со всем этим? И надо ли? Может, мне все это лишь кажется ненормальным? Я ведь чужая… и вообще я не подряжалась миры улучшать! Я только замуж хотела.

Вышла.

И вот теперь не спится.

Реформаторский зуд не дает. Но что я знаю об управлении государством? Только то, что власть бывает законодательная, исполнительная и судебная. И вся у Кайя, но реформы – любые – придется проводить через Совет, а это, подозреваю, дело муторное…

И вообще, прежде, чем изменять что-либо, надо разобраться, как оно работает.

– Лаашья… – Я впервые решилась заговорить с моей телохранительницей.

Ее отмыли и переодели. Ей шли алые шаровары, и, удивительное дело, бирюзовая полотняная рубаха длиной до колен вполне с ними гармонировала. Рубаху Лаашья перевязывала широким поясом с перламутровой чешуей. В косицах ее прибавилось лент, а на запястьях блестели браслеты.

– Лаашья слушать леди.

– Присядь, пожалуйста…

Кресла так и стояли у камина. Я заняла то, в котором обычно сидел Кайя, и указала Лаашье на второе. Подойти она подошла, а вот садиться не стала.

Не положено?

– Я хочу тебя кое о чем спросить. Если, конечно, тебе можно о таком рассказывать. Как у вас принимают законы?

При ней нет оружия, во всяком случае такого, которое я бы заметила. Ножи разве что в широких ножнах, перекинутых крест-накрест наподобие патронташа. Из ленты ножен выглядывают белесые рукояти.

– Есть большой закон. Есть малый закон. Малый закон жить семья. И семья собираться. Думать. Каждый сестра говорить и старший сестра слушать. Тогда решать, как есть хорошо. Когда решить, тогда закон. Большой закон жить все. И старший сестра каждый семья собираться. Говорить. Спорить. Кричать много-много. Потом решать. Белый камень – быть. Черный – не быть закон. Большой мать камни считать.

То есть некое подобие демократии? Обсуждение закона и голосование?

– Но Большой мать уметь говорить сам. Она говорить – есть закон. И закон есть. Кто не хотеть закон, тот умер.

Ясно, с демократией немного поспешили.

– Но так быть мало-мало, – добавила Лаашья и тронула кольца, которые в губе висят. – Большой мать любить всех. Она хотеть, чтобы хорошо быть. Она говорить: не надо сын продавать. Надо сын учить. Корабль строить. Дом строить. Рыба ловить. Много-много делать… красивое. И дочь не только купец резать. Везти вещь на рынок. Деньги быть. Радость. Закон такой – нет. Но Большой мать говорить. Слушать кто – богатый. Я не слушать. Я думать, что сила иметь. И никто не бояться.

А вышло иначе. Я проникаюсь невольным уважением к их Большой матери, леди-протектору, которая пытается изменить привычный уклад свирепых дочерей своих. Вряд ли это тоже просто.

Не продавать сыновей. Торговать.

Жить в мире.

Разве боги войны не должны желать обратного? Как мне не хватает Кайя! Он бы объяснил.

– Лаашья, сядь, пожалуйста. Здесь никого нет. И вряд ли кто-то появится.

Она присела, скрестив руки на груди, вернее прикрыв пальцами рукояти ножей. Малейший шорох, и клинки оставят пригретые гнезда, чтобы поразить цель.

– Леди не знать. Лаашья не думать пугать, но леди быть аккуратный. Купцы нанять охрана. И Лаашья их не трогай. Она жди. Месяц жди. И два. И три. Они думать, что нет Лаашья, и больше охрана не платить. И тогда Лаашья выходить. Всех резать.

То есть она тоже считает, что наша светлость рано расслабилась? А пример жизненный, и надо бы прислушаться к умным людям.

– А бедные у вас есть? Им помогают?

Лаашья задумалась. Ее смуглое лицо было словно сшито из лоскутов, соединенных шрамами-швами.

– Семья кормить каждый в семья. Сестра иметь корабль. Сестра давать кусок добыча семья. И кусок брать сам. Останется – делить. Семья строить дом всем. В дом жить старый. И дети. Старый растить детей. Песни петь. Учить. Семья слабый – кормить мало. Семья сильный – много. Старший сестра судить, кто делать не так…

Что ж, своеобразно, возможно, эффективно, но совершенно понятно, что нашей светлости не подходит. Кажется, пришла пора познавать окружающий мир.

И желательно бы в соприкосновении с этим миром.

Проснулась наша светлость с легкой мигренью – подозреваю, скопившимся за ночь мыслям попросту тесно было в голове, – но в настроении бодром, готовом к подвигам. Благо имелось, куда энергию приложить: прошения принесли в сундуках. Солидных таких сундуках, окованных железом. Я попробовала один такой приподнять. Тяжелый.

И вот что со всем этим добром делать?

– Это за последние полгода, – сказала Ингрид, откидывая крышку.

Пахнуло плесенью. Бумаги, которыми сундук был забит до отказа, отсырели. На некоторых поплыли чернила. И это только те, которые лежали наверху.

Что будет, если копнуть глубже?

Я взяла несколько листов.

…прошу… ходатайствую… взываю о милосердии благородных дам…

…оказать помощь в связи с утратой кормильца…

…выделить средства на обучение…

…постройку дома…

…организацию дела…

…содержание малолетних детей…

…лечение дочери…

Так. Стоп. Разбирать это в одиночку я буду долгие годы… ну или месяцы. Сундуков у меня три. Фрейлин – дюжина. Осталось процесс организовать и возглавить. Для начала информацию попробуем систематизировать.

– Дамы! – Я критически обозрела мой женский легион, понимая, что грядущий поход обещает непредвиденные сложности.

Кайя жаловался на баронов? Есть опасение, что с баронессами и того веселее будет. Ничего, дорогу осилит идущий. Эх, марш военный сыграть некому вдохновения ради.

– Я прошу вашей помощи в одном нелегком, но очень благородном, – неблагородные занятия леди предлагать неблагородно, – деле. Здесь лежат прошения людей о помощи.

– Бедных? – уточнила леди Тианна, накручивая темный локон на палец.

Синеглазая, белокожая, прекрасная, как статуя. И мозгов столько же.

Любовь зла?

– Бедных. – Ингрид ответила за меня, глядя на подругу с нежностью.

Мне завидно. Просто-напросто завидно, хотя и зависть эта с оттенком горечи. Мы с Кайя будем вместе. А они вряд ли. И все, что у них есть, это запрещенная любовь сейчас.

– Надо их рассортировать… разложить. Давайте на этот угол ковра кладем бумаги, где просят денег на лечение. Сюда – все, что касается содержания семьи. Пособий…

…сомневаюсь, что здесь известен подобный термин.

– …то есть где говорится, что погиб кормилец или просто не хватает денег, чтобы жить. Сюда, – я перешла к другому ковру. Ощущение, что собираемся играть в безумные шахматы, – все, что касается открытия своего дела… и обучение… а тут – то, что никуда не подходит. Ясно?

Фрейлины кивнули и переглянулись. Как-то не вижу вдохновения на лицах. Я понимаю, что мышиный особняк – занятие куда более привлекательное, но пора сделать что-то действительно полезное.

– А ваша светлость уверены, что это… – леди Доэн двумя пальчиками взялась за угол листа, – …прилично?

– Уверена.

Так, мое мнение не аргумент? Ничего. Воспользуемся мнением конкурентов.

– Леди Флоттэн занимается благотворительностью. Вы же не считаете, что леди Флоттэн способна сделать что-то неприличное?

Они не считали. Они вздрогнули и посмотрели на сундуки с совсем иным выражением в очах.

– К сожалению, – я надеялась, что сожаление в голосе получилось искренним, – дамы из Благотворительного комитета слишком стары и немощны, чтобы справляться со всем этим…

Сундуки стоят открыты… просто-таки нагло разверсты. Добро ожидает быть сделанным.

– Наш долг – помочь им.

Больше и говорить-то ничего не потребовалось.

Вечер я встречала среди бумажных гор. И выше прочих была та, которую сложили из испорченных прошений. За каждым ведь стояло что-то. Последний шанс. И надежда. А ее в сундук… читали хотя бы? Сомневаюсь.

Серая бумага. Бледные чернила. И чужие просьбы. Сотни чужих просьб. Что мне с ними делать?

Решать.

«…Солнце мое, я сегодня разбирала чужие надежды. Это так странно – иметь возможность кому-то помочь и иметь выбор, кому помогать. Я не уверена, что у меня получится не ошибиться.

За каждым прошением мне слышится голос.

И в какой-то момент мне захотелось оглохнуть. Собрать бумаги, запихать в сундуки и вернуть их на прежнее место. Пусть себе догнивают. Какое мне дело до чужих проблем?

Ну вот, высказалась.

Их слишком много! Я гуляла по городу, тогда, с Урфином. И город показался мне богатым. Люди – довольными жизнью. Но теперь у меня ощущение, что каждому человеку нужна помощь.

Но если отвлечься от нытья, которое хоть и приносит моральное удовлетворение, однако проблему не решит, то у меня возникло несколько идей.

Во-первых, что касается вопросов строительства и организации дела. Люди, которые обращаются с подобными просьбами, как правило, имеют некую сумму, которой недостаточно. Я предлагаю предоставлять им остаток суммы в долгосрочный заем под некий процент. Возможно, с отсрочкой первых платежей на год или два. Так делают в моем мире. Возникнет вопрос залога и гарантий возврата денег, но если решить их, то такие займы будут выгодны. Думаю, они существуют и у вас, но я не знаю, в какой форме. Полагаю, что многое упирается в процентную ставку.

Я была бы благодарна, если бы ты подсказал, с кем я могу побеседовать на эту тему. Желательно, чтобы этот человек не стал бы смеяться над моим слабым женским разумом.

Во-вторых, как ты посмотришь на то, чтобы построить лечебницу? Не могу поверить, что в городе на триста тысяч жителей нет ни одной лечебницы! Хотя, конечно, мои фрейлины могли и напутать. Но если нет, Кайя, ты должен ее открыть! Это, конечно, обойдется недешево, но меня поразило огромное количество просьб о помощи. Как понимаю, пригласить доктора может не каждый, но это же не значит, что люди должны умирать. Да и заработок врача зависит от количества пациентов и не всегда стабилен. Если же ты согласишься платить им некую сумму ежемесячно – отвратительно, но я не в курсе местных заработков, хотя бы приблизительных, – то это было бы выгодно и для них. Я не предлагаю нанять самых дорогих докторов, но хотя бы тех, кто сам ищет работы. Возможно, что в помощь им дать учеников. Им же нужна практика? Думаю, это спасло бы многие жизни.

К слову, сюда же можно включить третий пункт: много прошений об оплате учебы, в том числе в гильдии медиков. Если удовлетворить эти просьбы, однако с условием обязательной двух-трехлетней отработки в твоей лечебнице, это позволит в довольно короткий срок получить некоторое количество специалистов, которые нужны протекторату.

Полагаю, Макферсон придет в ужас, узнай он о моих планах разорения твоей казны. Но я воздержусь говорить что-либо, пока не получу ответа от тебя.

Отвратительно деловым получается письмо. Но настроение у меня такое… никакое.

Я выходила ждать снег, но его не было. Опять дождь, который к вечеру прекратился. И небо прояснилось, словно дразнится. Оно грозит продлить осень, а мне каждый день дается с боем.

Иногда я думаю, что можно бросить все и увязаться за гонцом. Тот, кто возит тебе письма, привез бы и меня. Но вряд ли тебя бы эта встреча обрадовала.

Я не буду делать глупостей, не волнуйся. Но иногда достаточно помечтать.

Вчера мы переодели Тиссу, и вот что я хочу тебе сказать, дорогой. Впрочем, не только тебе…»

Эта встреча тоже была случайной. И Юго подумал, что в последнее время как-то много их стало – случайных встреч. И если бы он верил в судьбу, то непременно решил бы, что та имеет свои планы на Юго, иначе зачем так старательно сводит его с недоучкой.

Тот шел по улице, держась в тени, с сосредоточенным видом человека, который совершенно точно знает, куда и зачем он движется. Юго успел нырнуть в переулок, хотя, пожалуй, останься он на месте, вряд ли удостоился бы взгляда.

Все-таки одежда и место здорово меняют людей.

И недоучка выглядел иначе, чем обычно. Пожалуй, сейчас в нем ничего не осталось от сиятельного лорда – Юго сдержал смешок – и тем паче рыцаря. Обыкновенный человек. Не богатый, но и не бедный, из мелких купцов или же бывших вояк, хотя одно другому не мешает. Капитан захудалого суденышка, из тех, что равно промышляют и торговлей, и грабежами. Или просто наемник, каковые в городе еще остались. Но главное – свой человек. Чужие так вольно не ходят.

На недоучке потертая куртка со щеголеватыми пуговицами, парочка из которых не то потерялась, не то сгинула в кармане ростовщика, старые, но крепкие штаны. Сапоги вот хорошие, из лосиной кожи. И все равно видно – ношеные. Вместо меча – длинный рыбацкий нож, с которым, Юго был уверен, недоучка управлялся не хуже, чем с мечом.

Куда это он такой красивый собрался?

И как было следом не пойти?

Юго держался в отдалении. И шел, стараясь не слишком цеплять недоучку взглядом. Тот же переступил через нищего, бросил монету другому попрошайке. Отмахнулся от излишне ретивой шлюхи, которая, обиженная на отказ, разразилась бранью.

Мелочи, мелочи…

Что из них важно?

Юго решит. Потом.

Безымянная таверна – вывеску давным-давно обглодали дожди – стояла на углу. Недоучка огляделся, нахмурился: чем-то не по душе ему место пришлось, – но все же вошел внутрь. И Юго, выждав некоторое время, нырнул следом.

Низкая дверь. Высокий порог. Пол земляной, утоптанный и укрытый соломой. Печь чадит, и едкий дым заполняет помещение. Юго зажал нос и глубоко вдохнул, привыкая.

Ну вот что за тип? Вечно его в грязь какую-то тянет… сидел бы в замке.

Недоучка беседовал с человеком самой неприметной внешности. Невысокий, но и не низкий, средней полноты, какой-то серолицый – впрочем, в дыму все немногочисленные посетители таверны были одинаково серолицы, – но даже среди них человек терялся. Юго позавидовал этакому умению, хотя и на него самого внимание обращали редко.

Человек что-то говорил, то и дело останавливаясь.

Доносчик?

Плохо, если так… Юго предупреждал нанимателя, что у любой тайны есть свой срок хранения. Вышел, значит. И не рано ли вышел? Наниматель осторожен. Юго сомневался, что его еще кто-то знает в лицо. Но тогда о чем разговор?

Подобраться ближе?

Опасно.

И чутье подсказывало – ждать. Он и ждал. Смотрел.

Подали вино, и Серый поднял замызганный деревянный кубок, словно предлагая выпить за что-то. Недоучка последовал примеру. И когда он сделал глоток, чутье Юго взвыло.

Трактирщик, подходя к столу, старательно отводил взгляд… и не поднос поставил на стол, а кубки роздал. Разделил.

Чтобы не перепутали.

Серый взял свой первым, не оставляя недоучке выбора. И выпить тот должен, если хочет иметь дело с Серым. А недоучка хочет. Что-то ему такое рассказали… Что?

Выпил.

Оба перевернули кубки, показывая, что не осталось на дне злого умысла.

Идиот! Ну как можно было попасться так глупо! Юго с трудом сдерживался, чтобы не заорать от злости. А недоучку повело. Он, кажется, сообразил-таки, попытался подняться, и у него получилось. Вцепившись в край стола, недоучка простоял несколько секунд, которых хватило, чтобы двое типов успели подхватить тело.

Лишь бы не отрава… не должна быть. Яд – это грубо. Обнаружат при вскрытии…

…наниматель расстроится.

Юго и так уже расстроен. До того расстроен, что готов убить и Серого, и этих двоих, что тащат недоучку из таверны. Держат почти бережно. И на улице вряд ли кто обратит на них внимание: парни не бросили в беде перепившего друга. Молодцы.

Уроды.

Серый выходит спустя минуту. Юго следом. Его по-прежнему не видят, да и сумерки на руку. Осенью темнеет быстро, особенно там, куда и летом солнце заглядывать не спешит.

Переулок… улица… переулок. Вонь крепчает. Пахнет рыбой и смолой. Пристани где-то рядом.

Ругань.

Женский визг. Вой собаки. Парочка шлюх, слишком старых, чтобы работать днем, пытаются привлечь внимание Серого. Тот огрызается…

Пустырь. Слепая стена дома. Дорога, сохранившая остатки мощения. Канава, заполненная жидкой грязью. Место назначения.

Недоучке позволяют упасть. Пинают. Долго, но без особого усердия, и Юго отчасти успокаивается: живой, значит. Мертвецов бить бессмысленно.

– Лицо не трогать. Его опознать должны, – приказывает Серый.

Вытащив из кармана алхимическую свечу, он раскручивает фитиль. Пламя бледное, но ровное. И металлический штырь с печатью накаляет быстро.

А это зачем?

– Поверни, – приказывает Серый. – Да голову ему поверни. И волосы убери.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю