Текст книги "Хозяйка большого дома"
Автор книги: Карина Демина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Ровное. Размеренное. Он ничего не успеет почувствовать… а если и успеет, то…
Пес закашлялся и кашлял долго, сипло, в воздухе запахло кровью, он же, облизав губы, хрипло прошептал:
– Давай… так проще… все разом закончить…
Разом?
Нет. Этот удар – почти милосердие, а псы не заслуживают милосердия. Ийлэ сунула нож в рукав свитера и, опустившись на корточки около пса, коснулась бритой его головы.
Бархатистая. И коротенькие волосы щекочут ладонь.
– Примеряешься?
– Опий… плохо… они не любят. – Ийлэ стиснула его виски ладонями.
Пульс у него сумасшедший. И за пульсом, за медным запахом крови слышится биение чужой жизни. Разрыв-цветок ворочается, раздирая едва-едва заросшие раны. Разворачиваются тонкие плети молодых побегов. Лопаются пузыри вакуолей, наполняя кровь ядом.
– Спи, – сказала Ийлэ, и пес тяжело вздохнул. Он стиснул зубы, чтобы не застонать от боли, привстал, точно пытался стряхнуть ее руки, но не сумел – слишком слаб был.
Покачнулся.
И лег, упершись лбом в колени Ийлэ.
– Ты… от тебя лесом пахнет, ты знала?
– Нет.
Не получалось. Разрыв-цветок, одурманенный опиумом, не спешил подчиняться. Он тянул силу, и Ийлэ ничего не оставалось, кроме как отдавать ее в отчаянной попытке хоть так утолить голод.
Она это делает не для пса.
Для себя. И для отродья, которое может спать и есть жирное козье молоко, у которого кожа сделалась розовой, как и положено младенческой коже, и на ней наметились складочки…
…ради печной трубы.
…и призрачного спокойствия, когда там, снаружи, буря.
– Лесом, – пес говорил шепотом, так тихо, что слова его Ийлэ различала с трудом, – осенним лесом… дымом… и еще грибами… паутиной…
– Паутина не пахнет.
– Ты просто не слышишь. Все в этом мире имеет свой запах. И паутина не исключение.
– И чем же она…
– Серебром. И еще утренней росой… и тобою…
– Или это я?
– Ты пахнешь паутиной? Да, немного… еще влажным деревом… и мхом… брусникой… я бруснику люблю…
– Она горькая.
– И что?
Разрыв-цветок успокаивался. Он вновь засыпал, позволяя псу дышать.
– Ничего. Просто горькая.
– И хорошо… а черника сладкая… и еще земляника… для меня лето начинается, когда земляника… любишь?
– Да… раньше…
– А теперь?
– Не знаю.
Ийлэ убрала пальцы.
Будет спать.
– И теперь любишь. Я так думаю… можно тебя попросить?
– О чем? – Ийлэ устала. Пожалуй, так она уставала прежде, когда пыталась не дать отродью умереть. И тогда этой усталости она не замечала.
– Посиди со мной…
– Я сижу…
– Вот и хорошо… сиди… я усну быстро, обещаю…
– Я все равно тебя ненавижу… всех вас…
– Пускай, – согласился пес. – Ты, главное, посиди… немного…
Глава 10
Если гостевые спальни и протапливали, то давно, и нынешнее яркое пламя не в состоянии было прогнать холод, равно как избавить комнаты от сырости.
– Боже мой, – с немалым раздражением воскликнула найо Арманди, оставшись наедине с семьей, – это же надо было до того дом запустить!
Она прошлась по бирюзовой спальне, которую прекрасно помнила, поскольку по странному совпадению – а ничем иным Маргарет сие объяснить не могла – занимала и в прежние времена, которые, однако, никак не могла назвать прекрасными.
– Ужасно! – с готовностью воскликнула Мирра. – Мы ведь ненадолго?
– Буря. – Виктор приоткрыл завесу гардин.
Бархат?
Отсыревший, потемневший, оттого и глядится уже не роскошно, но жалко. А у карниза и вовсе паутина видна. И не только у карниза.
– Виктор, я и без тебя вижу, что буря… оно и к лучшему. – Маргарет бросила перчатки на столик, а после подумала, что столик этот следовало бы сначала протереть…
И каминную полку, которую прежде украшали чудеснейшие часы с боем и те очаровательные статуэтки из бисквита[1]1
Бисквит – разновидность фарфора.
[Закрыть]…
– К лучшему? – Мирра была настроена менее оптимистично.
В поместье ей не нравилось. Если поначалу матушкина задумка показалась… стоящей, то теперь Мирра засомневалась.
И он не одобрит.
Он не любил, когда его планы нарушали. Но что могла Мирра против матушки?
С другой стороны, он сам виноват, если бы сделал так, как обещал, то не было бы ни этой поездки, ни этого представления.
– Ни горничных, ни… – Мирра потерла виски, пытаясь скрыть беспокойство.
Он разозлится.
Определенно.
И накажет Мирру. Она заслужила наказание. И примет его с должной покорностью.
– Дорогая… – Маргарет произнесла это мягким тоном, который, впрочем, Мирру не обманул: характер своей матушки она знала прекрасно. Если она что задумала, то точно не свернет с пути. – …Представь, что война все еще идет…
– И горничных забрали на фронт, – продолжила мысль Нира, которая, вооружившись длинной щепкой, гоняла паука.
– Нира!
– Да, матушка?
– Будь добра, сходи на кухню… попроси молока… кипяченого молока с медом…
Выпроводила, в общем.
Нира не обиделась, она как-то с детства привыкла, что в собственной семье была лишней. Матушка любила Мирру, отец – матушку, а Нира… она просто сама по себе.
Неожиданный ребенок. Это она услышала, как мать говорила кому-то из своих многочисленных подруг, а потом добавила, что с той поры сюрпризы ненавидит.
Дверь Нира прикрыла аккуратно и, добравшись до конца коридора – шла она громко, чтобы матушка и Мирра слышали, – остановилась. Разулась. Пол был холодным, и от этого Нире становилось невыносимо грустно, как и от мысли, что дом этот никогда не будет прежним. Туфли Нира оставила в коридоре. И, вернувшись на цыпочках – она еще помнила, на какие из досок не следует наступать, – присела у двери.
– …послушай, дорогая, – с Миррой матушка всегда говорила мягко, с нежностью, которая была Нире непонятна, ведь характером сестрица обладала прескверным, – все образуется… Виктор!
– Да, дорогая?
– Ты уверен, что он умирает?
– Дорогая, я же тебе говорил.
– Скажи еще раз…
– Он умирает, – послушно повторил папа, который и в прежние времена предпочитал с матушкой не спорить, а ныне вовсе сделался тихим, печальным. Он все чаще закрывался в своем кабинете, говоря, что делами занят. Порой и ночевать там оставался.
– Ты уверен?
– Конечно, – папа произнес это со вздохом, и Нире стало жаль большого пса, который вовсе не выглядел больным и тем более умирающим.
– И сколько ему… осталось? – Нежный голос Мирры утратил прежнюю сладость.
– До весны, пожалуй, дотянет…
– До весны… – Сестрица наверняка прикидывала, дотянет ли она сама до этой весны и смерти предполагаемого супруга. – А если… если он вдруг выздоровеет?
– Исключено. В нем проросли семена разрыв-цветов. – Отец говорил глухо, тихо, и Нире пришлось напрячься, чтобы услышать.
Нет, она, конечно, знала, что подслушивать нехорошо. Но ведь интересно!
– Они уже разрывают его изнутри. А когда дозреют и дадут собственные семена…
– Мама, он так мерзко об этом говорит!
– Виктор!
– Вы же сами желали подробностей. – Кажется, впервые в голосе отца мелькнуло раздражение.
– Не таких, – отрезала мама. – Видишь, дорогая, тебе беспокоиться не о чем! Пару месяцев, и он умрет. А ты получишь усадьбу…
– Если его род…
– Виктор, не начинай!
– Я не начинаю. – Раздражение сделалось явным, и это было необычно. Нира поерзала, потому как чем дальше, тем более холодным становился пол. – У них другие законы. И усадьба эта отойдет роду, а не…
Нира представила, как отец махнул рукой. Он всегда так делал, когда у него не хватало слов. И жест этот получался вялым, как и сама рука.
– Дорогая, не слушай его. Нужно просто позаботиться о завещании, а твой папочка опять выискивает проблему на пустом месте…
– Я все равно не понимаю! Есть же Альфред…
– Альфред подождет, – жестко заметила мать.
– Но…
– Никаких «но». Этот дом не должен попасть в чужие руки…
Интересно почему? Нира подалась вперед, надеясь, что матушка расскажет.
– А подслушивать нехорошо, – сказал кто-то над самым ухом, а в следующее мгновение горячая ладонь зажала рот, хотя кричать Нира не собиралась.
Глупо кричать, когда подслушиваешь. Нира пусть и не красавицей уродилась, но уж точно не дурой.
– Тише, – велели ей и потянули от двери. – Я тебя не трону.
Кто бы ни держал ее – а держал он крепко, – в доме ориентировался неплохо. Он ступал беззвучно, а когда Нира наступила на скрипучую половицу, попросту приподнял и понес.
Испугалась ли она? Немного. Но потом подумала и успокоилась. И вправду, разве ж может с ней случиться что-то плохое в приличном доме, пусть и несколько растерявшем прежний лоск?
Несли ее недолго, по коридору, а потом свернули налево, и дверь открыли, и в комнату вошли, поставили на пол, а еще под руку поддержали, что было весьма любезно.
– Спасибо, – вежливо ответила Нира.
– За что?
В комнате было темно.
Нет, не так, чтобы совсем уж темно: проникал лунный свет, но слабый, зыбкий. Догорал камин; и над красными углями его вились бабочки пепла. Но луны и камина – недостаточно, чтобы разглядеть хоть что-то, тем более если у вас глаза слабые. И Нира щурилась, хотя мама всегда ругала ее за это, пугая ранними морщинами; но морщин Нира не боялась: знала, что и без них особой красотой не отличается.
– Просто так. – Она подумала и согласилась, что благодарить похитителя особо не за что.
И дослушать не дал. И уволок непонятно куда…
– Вы… кто? – поинтересовалась она.
Похититель отступил, он был темным огромным пятном среди иных темных пятен. Одно весьма походило на шкаф, другое, тускло поблескивавшее, кажется, было зеркалом, а вот то, в углу, – банкеткой…
Столик. И на столике – канделябр с троицей свечей.
– Газовое не во всех комнатах работает, – извиняющимся голосом произнес похититель. И свечи зажег.
Пес?
Пес, определенно, слишком характерно плоское лицо с широкой переносицей, высокими скулами и массивным подбородком. Отец утверждал, что этот подбородок, точнее не сам подбородок, а нижняя челюсть, достался псам от хищных предков. Про предков Нира не знала, но, взглянув на похитителя, отцу сразу поверила. Выглядел пес очень хищным.
И молодым.
Высокий. На голову выше Ниры, хотя и она выросла немаленькой, на два дюйма выше приличного дамского роста. И ей должно было быть совестно за свой рост, который осложнит и без того непростое дело будущего ее замужества, но стыда Нира не испытывала. Она вообще уродилась мало того что высокой, так еще и на редкость бесстыдной.
А пес молчал, разглядывал. И если так, то Нира его разглядывала тоже.
И подбородок, который упрямо выпятился вперед, и щеки с кругляшами родинок, и уши оттопыренные, и серьгу в левом… никто из Нириных знакомых серег не носил. Это ведь жуть до чего неприлично, а он…
– Что ты там делала? – поинтересовался пес, серьги коснувшись.
– Подслушивала, – честно призналась Нира, глядя в глаза. Светло-серые и даже в темноте яркие.
И в них еще огоньки свечей отражаются.
Она прежде-то такого разглядеть не умела, а тут… или просто воображение разыгралось? Воображение у Ниры было столь же неприлично большим, как и рост.
– И часто ты подслушиваешь за родными? – оскалился пес.
Определенно, хищный, вон какие клыки огромные!
– Случается…
– И как?
– Как когда… – Она переступила с ноги на ногу, с сожалением подумав, что туфли остались в коридоре. Пол в комнате был деревянным и холодным.
Ее движение не осталось незамеченным, и пес нахмурился.
– В кресло садись, – велел он и к креслу подтолкнул.
Нира возражать не стала, а он открыл дверцы шкафа, из которого вывалилась груда барахла, и вытащил что-то, оказавшееся свитером.
– На вот, – свитер он кинул, а Нира поймала, – накройся. Тут холодно.
– Я заметила.
Наверное, следовало промолчать, но Нира окончательно успокоилась.
Пес, пусть и очень даже хищный, ее не тронет. И, что куда важней, не выдаст. Страшно подумать, что сделает матушка, когда поймет, что Нира подслушивала.
– Рассказывай, – велел пес, садясь на пол.
Ему не холодно? Одет довольно легко. Штаны из парусины с кожаными латками на коленях. Рубашка белая, но мятая… и все?
– О чем?
– О своей семье. Об этом доме. Обо всем.
– С чего вдруг я должна тебе что-то рассказывать?
Он снова нахмурился. Смешной какой… и, наверное, он тут живет, но за ужином его почему-то не было, как и за обедом… жаль, быть может, тогда бы и обед, и ужин не были бы столь тоскливыми.
– Рассказывай, – повторил он.
– Давай для начала познакомимся. – Не то чтобы в прошлом семьи или этого дома имелась какая-то страшная тайна, разглашать которую Нира не имела права – если и имелась, то Нире ее не доверили точно, – но вот просто так, с ходу подчиняться она не собиралась. – Эвернира Арманди… можно Нира, если хочешь. Меня так все называют…
– Натготтар из рода Зеленой Сурьмы, – представился пес, снова серьгу тронув.
А волосы у него стрижены неровно. Кожа какая-то… пятнистая, что ли? В темноте не разглядеть.
– Натгот…
– Нат, – оборвал он. – Из рода Зеленой Сурьмы…
– Это у вас вместо фамилии, да? Папа говорит, что у вас очень тесные родственные узы и что вообще уклад другой. Про узы я понимаю, у меня тоже есть двоюродные сестры и троюродные… и родичей много, особенно с маминой стороны, хотя она со всеми разругалась. У нее вообще характер сложный, но тебе это, наверное, совсем не интересно…
Он пожал плечами.
– А что ты хочешь, чтобы я рассказала?
– Твои родители. Зачем приехали?
Странная у него манера вопросы задавать и говорить тоже. Короткие, рваные фразы. И паузы между словами, и речь получается неровной, точно старая дорога.
– А давай так. Ты спрашиваешь меня, а я тебя. Если не захочешь отвечать, то скажешь… и я тоже… идет?
Думал он недолго, но выражение лица сделалось таким, что Нира едва не рассмеялась. Забавный…
А папа говорил, что псов опасаться надобно. И еще, что они уважают физическую силу и кто сильней, тот и вожак, а все остальные должны слушаться беспрекословно…
– Хорошо, – произнес Нат.
– Руку дай. – Нира протянула свою и, когда он подал, нерешительно, точно опасаясь, что Нира по этой руке ударит или еще какую гадость сделает, стиснула ладонь. Ну как стиснула – обхватила пальцами… кое-как… у него ж ладонь огромная и шершавая на ощупь… – Это чтобы договор скрепить. Повторяй. Торжественно клянусь говорить правду и только правду! Чтоб, если я совру, мне землю есть!
Он вздрогнул, но повторил, добавив только:
– Землю есть я не хочу.
– Тогда не ври… – Отпускать его руку не хотелось, потому как она была теплой и нечеловеческой. Нира пса еще никогда так близко не видела, не говоря уже о том, чтобы щупать. А с ее глазами щупать – куда актуальней, чем видеть.
Он высвободиться не пытался; а матушки, чтобы попенять за непристойное поведение, не было. И разве ж могла Нира такой момент упустить?
– Приехали, чтобы Мирру сватать. Ну как, сватать… они хотят, чтобы она за найо Райдо…
– Не найо, – резко оборвал пес. – Он не альв, чтоб так его называть.
– Папа тоже не альв. Это просто слово, обращение уважительное, но если тебе не нравится, то называть не буду… а как правильно тогда?
– Райгрэ, если вожак… или старший… Райдо не вожак. Его отец – да, в роду Мягкого Олова. И старший брат будет, но если брать здесь, в поместье, то… – Нат замолчал, наверное, сам запутавшись, как следует правильно обращаться к хозяину «Яблоневого дола». – Просто Райдо. По имени.
– А он не обидится?
Нат покачал головой.
– Странные вы, – вздохнула Нира. – Но я ж не о том… в общем, сначала все думали, что он сразу умрет. И папа так говорил. А он все не умирал и не умирал. И мама очень нервничала… она давно уже в гости собиралась, вроде как проведать, но потом папа сказал, что ему стало лучше, и мама решила, что надо съездить… ну и Мирру взять… и меня заодно…
– Зачем?
– Затем, что принято так… семейный выезд, понимаешь? Ну, прилично… если меня оставить, то все могут подумать, что мы поехали сватать Мирру…
– А если не оставить, подумают иначе?
– Вряд ли, – вынуждена была согласиться Нира. – Подумают точно так же, но… оно как бы приличней… понимаешь?
– Нет.
– Я тоже. А почему у тебя рука шершавая?
Зря спросила, потому как Нат руку высвободил и за спину спрятал, вторую, кстати, тоже. Но ответить ответил:
– В плывунец попал.
Что такое плывунец, Нира не знала и собиралась следующий вопрос задать, но Нат сам пояснил:
– Это… это когда земля проваливается.
– Как на болоте, да?
– Почти. Но болото – это болото и есть. На болотах вообще безопасно, а плывунцы… в первый год было, когда Перевал только открыли… порталы нестабильны, а на дорогах кордоны, но мы проходили… у меня старшие братья воевать пошли, а я вроде как дома… должен был быть дома… райгрэ приказал, а я ослушался.
Нат потер темную шею.
Загорелый. Или сам по себе смуглый? И хорошо, что смуглый, этим Нат разительно отличается от Мирриных поклонников, которые, как и сама Мирра, солнца сторонятся, потому как загар – это для плебеев. Небось вряд ли кто из них посмеет сказать Нату в лицо, что он плебей.
– Ну и сбежал… прибился к десятку Райдо… он сразу понял, что я… в общем, переправил бы, но порталы нестабильны, а возвращаться ради меня одного… Райдо – разведчик. У него знаешь какой нюх? Он все-все чуял! И водяные окна, и плывунцы тоже, и тогда не велел на поле лезть, а я полез… там можно было пройти по краю… я ведь думал, что плывунцы на месте стоят, а они гуляют… ну и… шел-шел… земля сначала твердая, а потом раз, и поползла под лапами… вроде как грязь. Сначала немного, а потом больше и больше… и барахтаешься… а эта грязь еще и жжется…
– Ужас, – вполне искренне сказала Нира.
И тоже руки за спину спрятала, но не потому, что их стыдилась – конечно, у нее не такие аккуратные, как у Мирры, и еще она вечно в земле копается, поэтому под ногтями грязь, – но из-за желания пса погладить. Вдруг им не нравится, когда их гладят? И вообще, это наверняка ужасающе неприлично гладить малознакомого человека… или не человека.
– Меня Райдо вытащил. Сам едва не утонул… у него чешуя толстая, но все равно… а мою почти дочиста сожгло. И кожу… но кожа потом наросла, хотя и неровная… а с чешуей… – Нат вздохнул. – Когда-нибудь восстановится… то, что альвы делают, оно плохо заживает… если бы обычное, то живое железо быстро бы…
Он замолчал, но молчание это было сосредоточенным. Нат, верно, выбирал другой вопрос. И Нира пришла ему на помощь:
– Я раньше думала, что они решили Мирру замуж за… Райдо выдать, чтобы она стала самой важной здесь. А сегодня мама сказала, что усадьба не должна попасть в чужие руки. Не спрашивай почему, я не знаю… я просто приехала… и в этой комнате раньше цветы стояли… в доме везде стояли цветы… и подолгу… а в саду розы… таких больше нигде не было, и мама очень завидовала. Она говорила, что это потому, что найо Луари – альва… альвы умеют с растениями ладить… она доброй была… и он тоже… мне нравилось здесь.
Нат смотрел исподлобья.
Альвов он не любил. И Нира чувствовала эту его нелюбовь, недоумение оттого, что кто-то может думать иначе, и, наверное, даже понимала, что у него имеются причины, ему ведь больно было, если чешую всю и начисто и кожу тоже… когда она случайно чашку с горячим чаем вывернула, и на руки, то было жуть до чего больно. И пузырь появился, который отец прокалывал стерильной иглой, а Нира плакала. Ната в кипяток едва ли не с головой сунули. Но ведь те альвы, которые плывунец делали, и найо Луари – совсем разные вещи… или не вещи, разные альвы, так, пожалуй, правильней говорить.
– Мы здесь прятались, когда… город зачищать стали… ну, тех, кто полукровки и потенциально преступный элемент… – Про преступный элемент писали в листовках, которые теперь доставляли вместе с газетами и серыми конвертами с пропечатанным адресом ближайшего отдела безопасности. А вот обратного адреса на них не было, и отец сказал, что это нарочно сделано, чтобы люди не боялись доносы писать.
Сам он конверты отправлял в камин.
– Папа говорил, что бояться нечего, но мама… она сказала, что лучше, если поберечься, что мало ли… нам многие завидовали, а если завидуют, то могут и написать, что мы против королевы умышляем, и тогда… мы сюда приехали. Жили.
– Долго?
– Долго… несколько месяцев… мы бы еще оставались, найо Луари говорила, что мы можем оставаться столько, сколько хотим…
– Но?
Он четко умел улавливать недосказанное, и Нире пришлось признаться:
– Мама сказала… сказала, что здесь больше небезопасно… что ситуация изменилась и… и лучше иметь в друзьях людей, чем альвов.
Она говорила это отцу, а тот слушал. И не возражал. Он никогда-то не умел возражать маме. Сама же Нира пряталась в шкафу. Уезжать ей не хотелось совершенно, но разве ее когда-нибудь спрашивали?
– Мы вернулись в город…
И мама возмущалась тем, что дом зарос грязью…
– …а потом нас с Миррой вообще отправили к тетушке… она тут недалеко… у нее свое поместье, и раньше они с мамой не ладили совсем, но потом помирились. Тетка на самом деле не нам тетка, а ей и старая дева… и у нее было скучно, но в город было нельзя возвращаться.
Потому что в городе появились псы, но об этом Нира узнала много позже, как и о том, что найо Луари умерла…
– Скажи, – Нира стиснула кулачки, потому что не знала, как правильно задать этот вопрос, – Ийлэ… она действительно здесь? Папа говорил… а я…
– Подслушала.
– Да.
Нат кивнул.
– Здесь… папа еще сказал, что она сошла с ума.
Нат покачал головой.
– Нет? Это замечательно… мы не то чтобы дружили… она старше меня… на три года… и даже больше, чем на три, а три года – это много… ну я так думала, что много… но, в общем…
Она вытащила из рукава цепочку, которую прятала весь день.
– Это… это Ийлэ ее папа подарил…
Капелька-жемчужина, обрамленная в золото. Простенькое девичье украшение, которое когда-то так понравилось Мирре, что она несколько дней приставала к отцу, а он отказал: дорого. И тем удивительней было, что заветная подвеска появилась в Мирриной шкатулке.
Откуда?
Нира не знала.
Но знала, что пропажу сестрица обнаружит не скоро: оно ей уже надоело. Ей все быстро надоедает, а потому… и вообще, справедливо будет, если подвеска вернется к Ийлэ.
– Передай, пожалуйста?
Пес протянул руку, на его ладони черная жемчужина гляделась вовсе крохотной.
– Ты мне так доверяешь?
– Да, – ответила Нира и поняла, что и вправду ему доверяет.
Он вздохнул и спрятал подвеску в карман.
– Передам… а тебе, наверное, пора… хватятся еще…
– Это вряд ли, – с некоторым сожалением вынуждена была признать Нира. – Меня никто и никогда… но да, наверное, надо…
Не хватало, чтобы матушка решила, будто Нира нарочно прячется. Ругать будет. И больше не возьмет с собой, а ей очень хотелось вновь оказаться в этой усадьбе и, быть может, встретить Ната, в конце концов, они же не договорили.
О молоке она вспомнила, лишь оказавшись у дверей комнаты; Нат проводил и еще тихо ворчал, что Нира туфли бросила, ведь полы в доме холодные, а люди – слабые существа, и будет нехорошо, если Нира простудится. Простужаться она не собиралась, но его беспокойство было приятно. О ней никто прежде не беспокоился.
– Мы… встретимся? – спросила она, хотя благовоспитанным девицам не полагается задавать подобных вопросов.
– Встретимся, – ответил Нат, и ему Нира поверила.
Она вздохнула, вернула свитер, в котором и вправду было теплее. Обулась, чтобы у дорогой матушки не возникло подозрений, и дверь толкнула.
В комнате было темно.
– Нира, где тебя носит? – раздался матушкин раздраженный голос. – Мирре давно уже спать пора. Помоги сестре раздеться.
Ну конечно, кто еще будет исполнять обязанности горничной?
К огромному неудовольствию Мирры, спать пришлось в одной кровати, и пусть кровать эта была огромной, она все равно жаловалась.
– Когда я стану хозяйкой, наведу здесь порядок… – простонала Мирра, ворочаясь, и Нира не отказала себе в удовольствии поправить дорогую сестрицу:
– Если станешь.
