Текст книги "Хозяйка большого дома"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Нат вновь повернулся к стене.

– Сокровище.

– Именно.

– В личную собственность.

– Или собственность рода, но думаю, там тоже не в курсе, иначе помогли бы разобраться. Бран был жадным. А жадность, Нат, запомни, очень-очень плохое качество. Вредное для здоровья, как видишь.

Мальчишка осклабился. А было время, он и улыбаться умел.

– Итак, у него есть сокровище, есть десяток, который это сокровище способен удержать…

– Трое, – поправил Нат. – В городе остались трое, включая Брана.

– Что ж… логично, чем меньше участников, тем больше доля каждого. Но втроем сокровище не переправить. Небезопасно. Портал не построишь, зона все еще нестабильна. Своим ходом… нет, долго, да и мало ли, на кого напорешься. Все-таки случайности – дело такое… но вот если подождать, пока поле стабилизируется, порталы станут возможны, тем более что места здесь тихие и сейф имеется.

Райдо постучал по стене.

– Ждать было скучно, вот они и развлекались, как умели… развлекались, развлекались… доразвлекались… что-то пошло не так…

И в результате получилось три трупа в запертой комнате, пожар, который явно был устроен нарочно, поскольку гореть здесь нечему. Сбежавшая альва.

– И в связи со всем этим возникают некоторые вопросы… первый, почему Брана не хватились? В Особом отделе нравы, я слышал, вольные, но не настолько, чтобы можно было на полгода пропасть. И второй, почему альве позволили уйти…

– Сама? – предположил Нат.

Райдо покачал головой. Эту версию он отбросил почти сразу:

– Будь у нее возможность, ушла бы сразу. Нет, ее выпустили… она, может, и думает, что шанс представился, а на самом деле – выпустили…

– Цель? Если вдруг расследование…

– Возможно. Это объясняет, почему оставили цепи и свидетельницу, но не объясняет, почему она жива. Понимаешь? Да, внешне красиво. Убила троих. Скрылась. И мотив имелся, и возможность… но в этой истории ее выгоднее было бы прикопать где-нибудь в лесочке. Так оно надежней. А то мало ли, найдут, вопросы задавать станут, докопаются до чего. А ее отпустили. Это неправильно. Нелогично.

Райдо провел ладонью по стене. А Нат озвучил вопрос:

– Оно еще здесь?

– Сомневаюсь… хотя… есть у меня кое-какие мысли, но спешить не будем. Сначала я кое-что выясню…

– Взламывать будем?

– Придержи свои разрушительные устремления, Нат. Зачем портить такую полезную вещь? Просто напишем представителю фирмы. Как-никак я ныне хозяин. У нас в доме бумага имеется?

И бумага, и чернила нашлись, вот только неуклюжие пальцы с трудом управлялись с пером. Но впервые, пожалуй, со времен далекого детства эпистолярные упражнения не раздражали. Напротив, Райдо испытывал глубочайшее удовлетворение и даже азарт, которого прежде бывал лишен.

– Еще одно, – откинувшись в кресле, он пощекотал нос рыжим куриным пером, которому совершенно нечего было делать на рабочем столе, – приглядывай за ней. Если все именно так, как я думаю, то… кто бы ни выпустил альву, вряд ли он рассчитывал на то, что она вернется.

Зима началась ночью.

Ветра свили гнездо в печной трубе, а корка льда сползла с подоконника на стену. Дом же окончательно погрузился в тяжелый муторный сон. И Ийлэ, касаясь стен, слушала тишину.

Замирали молодые побеги. Погружались в дрему корни, защищенные от мороза толстой корой. И все-таки у самой поверхности земли, пропитанной многими дождями, кора эта трескала, и трещины причиняли дому боль. Потом, позже, и они зарастут, заполнившись тягучим соком, остекленев, а быть может, очнутся и спящие почки, выберутся тонкими хлыстами дичающих побегов, которые придется срезать, и дом вновь будет недоволен.

Ийлэ вспоминала зиму.

Эту.

И позапрошлую, которая была почти обыкновенна. И предыдущую. И все зимы, на которые хватало памяти. Вспоминала и вновь рассаживала кукол за столиком, устраивая чаепития, разговаривая с ними шепотом.

– …а вы помните тот бал, найо Шеми? Ежегодный, зимний. Вы, верно, вновь собираетесь и даже заказали платье… вы всегда заказываете платье загодя, и не одно, но дюжину, а последний месяц маетесь с выбором… бал ведь состоится, да?

Она кутала куклу в тряпье.

– В тот год вы выбрали наряд из двухцветной тафты и весьма рассчитывали, что зимнюю корону отдадут вам. А мама пришла в белом… белое на белом… зимняя вышивка… и алмазное ожерелье… а мне досталось золото… желтое на желтом – тоже красиво, но белое ярче… и корону вручили ей. Вы очень обиделись. Но ничего, найо Шеми, в нынешнем году у вас не осталось конкурентов…

Корона из проволоки, найденной тут же, в сундуке, легла на спутанные волосы куклы.

– А как поживает ваш супруг? Надеюсь, он пережил войну без потерь… конечно, я уверена, он ведь благоразумный человек. Вы всегда это говорили… и торговля его не претерпела ущерба… быть может, напротив, если знать, с кем торговать, то… ах, я говорю о вещах, о которых не пристало упоминать молодой девушке? Уж извините, не буду больше… вы ведь танцуете?

Ветра завывали вальс.

А быть может, Ийлэ лишь казалось, и эта музыка звучала в ее голове, но она была такой громкой, навязчивой, что Ийлэ не способна была удержаться.

Куклы кружились. Кланялись друг другу, притворялись вежливыми…

– Все играешь? – Пес смазал петли, и теперь дверь на чердак открывалась бесшумно. – Я зайду?

Он всегда спрашивал разрешения, но никогда не давал себе труда дождаться его. Вот и сейчас переступил порог, привычно наклонившись – пес был слишком высок.

– Как ты?

Ийлэ пожала плечами: обыкновенно. Так же, как вчера, позавчера и за день до того.

Дайна больше не появлялась. И денег своих назад не требовала. Наверное, это неспроста. Ей нужно было, чтобы Ийлэ ушла из дому.

Для чего?

Она боится, что Ийлэ расскажет правду? Глупость. Если и возникнет такое желание, то кто ей поверит?

– Ты… здесь не мерзнешь? Я одеяло принес.

Он положил его на пол, благоразумно не приближаясь.

– И свитер… это мой, он тебе великоват будет, но зато теплый. Я его у одной старушки купил. Она коз держала, и из козьего пуха нитки. Я знаю, что такие – самые теплые. Ты не смотри, что ношеный, его стирали… честно. Правда, у Ната со стиркой не очень получается… у него вообще с хозяйством не очень получается, хотя он старательный.

Ийлэ склонила голову набок.

– Надо бы в город съездить, прикупить кое-чего, но… погода мерзотная, из дома выглядывать никакого желания. А Ната гонять, так он чисто из вредности купит не то. – Райдо опустил крышку сундука и сел сверху, ноги вытянул. – Сколько ты будешь здесь прятаться?

За прошедшую неделю он неуловимо изменился.

Ийлэ разглядывала его исподволь, а он не мешал. Сидел. Молчал. Ждал ответа? Она не желает с ним разговаривать.

Обычно он приносил еду, а сегодня только одеяло и свитер.

Сидит, шевелит ногами… носки вязаные, полосатые, надо полагать, у той же старухи купленные, из пуха козьего… и брюки домашние измялись… папа никогда не позволял себе ходить в мятых брюках. А клетчатых шерстяных рубашек в его гардеробе вовсе не было.

Белые сорочки. Домашние костюмы из мягкого вельвета ли, из тонкого сукна. Летом – непременный светлый лен, который мнется, и это отца раздражает, но лен уместен в жару.

– Ийлэ… послушай… холодает, а чердак – не лучшее место для ребенка… и для тебя тоже… ты вроде и ешь, но куда все уходит? – Райдо наклонился, опираясь ладонями на собственные колени. – В тебе же не понятно, в чем душа держится…

Не держится – задерживается. Но Ийлэ согласилась: не понятно.

И в чем.

И зачем.

И будь она посмелей, умерла бы. У нее было столько возможностей умереть, а она живет. И наверное, в этом есть какой-то смысл, отец вот утверждал, что высший смысл есть во всем, но Ийлэ он не доступен.

– Я не хочу, чтобы ты умерла…

– П-почему?

Ответ очевиден. Потому что тогда умрет и он, но пес промолчал, поднялся и велел:

– Пойдем. Время обеда. А обедать лучше в столовой…

Изменилась.

Прежняя форма. Прежние обои – темно-винные, расписанные ветвями папоротника. Панели дубовые. Камин, в котором горел огонь, и вид его заворожил Ийлэ настолько, что она замерла, уставившись на пламя. И стояла долго, пока пес не закашлялся.

– Вот же… – Райдо мазнул по рту ладонью, которую торопливо вытер о штаны. Но запах крови не спрятать, и ноздри молодого пса дрогнули, он повернулся к Ийлэ, уставился тяжелым, настороженным взглядом.

Ждет? Чего?

Разрыв-цветок пока дремлет, и пусть сон его истончился, но псу не грозит смерть, а остальное – пусть терпит. Пусть ему тоже будет больно. Ийлэ ведь хотела, чтобы кто-то из них испытывал боль, бесконечную, без надежды на спасение.

Это справедливо.

– Садись куда-нибудь, – велел Райдо, указав на стол, которого прежде в столовой не было.

Огромный. Массивный. Уродливый. Он занимает едва ли не половину комнаты, и свет газовых ламп отражается на черной лакированной его поверхности.

– Нат, помоги даме…

– Обойдется, – огрызнулся младший, но встал.

А Ийлэ и вправду обошлась бы, она отступила, прижимая к себе отродье, которое пришлось вытащить из корзины, и теперь оно елозило, терлось носом о шею Ийлэ, хныкало тихонько…

Нат отодвинул стул медленно, и тяжелые ножки, скользя по полу, издали протяжный скрип.

– Садись… дама, – бросил пес насмешливо.

Отец всегда помогал маме.

Стулья были другими, легкими, из светлого дерева… в год, когда началась война, мама сменила обивку на модную папильоновую, и папа шутил, что в доме прибыло бабочек…

Нынешние стулья массивны. Полированное старое дерево. Темный лак. Запах старого дома, в котором они хранились. Ийлэ провела мизинцем по краю…

Маме бы не понравились. Она не любила тяжелые вещи.

– Погоди. – Райдо все-таки поднялся. Он шел, скособочившись, опираясь ладонью на столешницу. – Дай ее… тебе надо нормально поесть.

Отродье больше не умещалось в широкой ладони пса. Он прижал ее рукой к плечу, и меж растопыренных пальцев выглядывала посветлевшая макушка, волосы на которой стали завиваться. Свисали пятки, виднелись ручонки, тоже розовые, с крохотными пальчиками. И эти пальчики шевелились, словно отродье пыталось зацепиться за пса.

Не доверяло?

Правильно. Псам нельзя верить.

– А тебе мы тоже стул купим, – пообещал Райдо, к своему месту он возвращался очень медленно, ступая столь осторожно, что Ийлэ занервничала. – Но позже… сейчас тебе сидеть нельзя… у моих племянников был красивый стул. Такой высокий, на резных ножках. И колыбелька была, с балдахином. И еще погремушки… соска серебряная. Тебе бы понравилась серебряная соска? Им – не очень. И я понимаю. Я как-то попробовал ее… ну интересно же, так вот, не понимаю, как существо в здравом уме может металл сосать. Он же мерзкий. Но купим, просто для порядка. У каждого ребенка должна быть своя серебряная соска. А будешь ты ее сосать, мы потом решим… вот Нат съездит в город, привезет каталоги…

– Сегодня? – Нат явно не был настроен на поездку.

– В принципе, – разрешил Райдо, которого, кажется, больше интересовало отродье, чем обед. – Выпишем всего… если, конечно, у мамаши твоей хватит ума переселиться, а если не хватит, то пускай она себе остается на чердаке, может, для альвы это вообще нормально?

Ийлэ ничего не ответила.

Она уставилась в тарелку, пустую, белую… старый сервиз, который мама отправила на чердак. В нем не хватало пары соусников и большое блюдо для торта дало трещину.

Столовое серебро чужое.

А скатерти нет.

– Ты ешь, – сказал Райдо, баюкая отродье. – Кстати, как тебе Ингерхильд?

– Ужасно. – Нат подвинул к себе пустую тарелку и, взяв нож, принялся чертить узоры. Звук выходил мерзким, нервирующим.

– Я не тебя спрашивал. И веди себя прилично.

– Или что?

Вести себя прилично в присутствии альвы Нат явно не собирался. Ийлэ его раздражала. Даже не так, он ее ненавидел, наверное, почти так же, как сама она ненавидела псов. И эта взаимная ненависть странным образом сближала.

Взяв нож, столовый, из мягкого металла и с лезвием закругленным, Ийлэ провела им по белоснежной фарфоровой поверхности.

– О нет! Еще и ты! Как дети малые. Кстати, Ингерхильд звали мою прабабку. Очень достойной женщиной была… говорят, матушка на нее похожа… хотя, пожалуй, действительно неудачный выбор, да…

Он погладил отродье пальцем по макушке.

В его руках она молчала. И щурилась. Улыбалась беззубою широкой улыбкой.

– Дайна! – От крика пса Ийлэ вжалась в спинку стула. – Дайна, хрысь тебя задери! Долго ждать?

Она вплыла с серебряным подносом из тех, что остались от бабушки… мама никогда их не использовала, хранила как память и…

Дайна остановилась:

– А… она что здесь делает?

– Обедает, – ответил Райдо. – Собирается отобедать, если, конечно, нас сегодня вообще обедом порадуют… так как, Дайна? Порадуют?

– Она… за столом…

Райдо обернулся, убедившись, что Ийлэ именно за столом, а не под ним, и пожал плечами.

– Но… – Дайна осеклась.

И губы поджала, проглатывая недовольство этим своим по-жабьи широким ртом. Только взгляд полыхнул.

Ненавидит.

Не она одна.

Глава 8

Альва ела очень медленно и аккуратно, изо всех сил делая вид, что не голодна, но ей и Нат-то не верил. Хмыкнул, отвернулся… недоволен.

Ничего, проглотит. Сам вон в тарелке ковыряется, перебирает. Местная кухня Нату не по вкусу. Впрочем, здесь ему все не по вкусу, начиная с альвы.

Она зачерпывала ложкой суп, подносила к губам, едва заметно наклоняла голову, проверяя, на месте ли Нат, точно подозревала его в желании эту самую ложку отнять, и после этого глотала. Зачерпывала другую… и в этом ритуале виделось многое.

Спросить?

Не расскажет. Ни про комнату, ни про остальное. Замкнется, вернется на чердак и спрячется под треклятое одеяло, под которым и будет лежать, пока голод не выгонит.

Или малышка.

Та выросла, ненамного, но все же, и заметно потяжелела. Под подбородком наметилась характерная складочка и на руках тоже, и сами эти руки более не походили на высохшие ветки. Конечно, ей было далеко до племянников и племянниц, розовых и пухлых, напоминавших Райдо фарфоровых кукол.

И пахло все еще болезнью, но…

Малышка будет жить. И альва тоже. А на остальное у него есть время. Главное, чтобы тварь внутри Райдо с ним согласилась. Она ведь долго ждала, обождет еще пару месяцев…

Он страсть до чего хочет поглазеть на цветущие яблони…

Обед, сколь долго бы он ни тянулся, подошел к концу, и альва, выбравшись из-за стола, уставилась на Райдо… глаза какие зеленющие, раскосые, к вискам приподнятые. Скулы острые. И подбородок острый. Щеки все еще запавшие, но уже не настолько, чтобы к зубам прилипнуть.

– Хочешь уйти?

Она нерешительно кивнула.

– Иди. Я тебя не держу, а ее оставь, ей на чердаке делать нечего. Там сквозняки и вообще место для ребенка неподходяще…

Альва нахмурилась. И в этот момент сделалась невероятно похожа на Ната.

– Предлагаю перейти в гостиную. Слушай, чем обычно по вечерам тут заниматься принято было?

Он не думал, что альва ответит, но губы ее дрогнули, не то в улыбке, не то в болезненной гримасе:

– Мама… вышивала.

– А моя вышивать не любит. Умеет, конечно. Она у меня все умеет, что положено уметь леди, но не любит. Букеты из перьев – дело другое. Ты бы видела, какие картины она составляет… а отец?

– Работал.

– А ты? – Райдо переложил малышку на второе плечо.

– Читала. Играла. Рисовала.

Короткие ответы. Сухие слова. И Нат не выдерживает. Всего-то шаг, но и его достаточно, чтобы альва обернулась, резко, сжимаясь в ожидании удара.

– Спокойно. Нат тебя не тронет. Он старается выглядеть страшным, а на самом деле щенок… и да, альвов не любит, а ты не любишь псов, будем считать, что у вас, как это… паритет! Вот! – Райдо поднялся.

Больно.

Пока боль глухая, скорее даже отголоски ее, не позволяющие забыть, что болезнь не ушла. Отступила на дальние рубежи его, Райдо, истощенного тела. Но вернется.

Завтра. Или послезавтра. Или когда-нибудь… хорошо бы, после того, как яблони зацветут. До треклятой весны уйма времени, он все успеет.

– Что ж… слушай, а ты читала вслух или как?

– По-разному, – ответила альва. Она не сдвинулась с места, но вывернулась так, чтобы следить за Натом. И он, кажется, поняв, что воспринимают его как угрозу, застыл.

– Тогда почитаешь мне? А то с глазами какая-то ерунда… плывет все… и вообще, я сам не особо читать люблю, но если кто-то…

Альва не сразу, но кивнула.

Читала она негромко, но выразительно, и книга, взятая наугад, скучная до невозможности, постепенно оживала. Райдо вслушивался не столько в историю, которая была обыкновенна, не то о несчастной любви, не то о столь же несчастной жизни, сколько постепенно впадал в дрему.

А хорошо бы, чтобы так всегда…

Вечера семейные, но не такие, как дома, когда к ужину следует всенепременно переодеваться, пусть бы и ужин этот проходит исключительно в узком кругу. За стол по гонгу, из-за стола – по гонгу. Беседы исключительно на одобренные матушкой темы…

Наверное, в этом ничего плохого нет, но… душно…

Альва замолчала. Смотрит.

Райдо приловчился чувствовать на себе ее взгляд, в котором… пожалуй, раньше была ненависть, а теперь… любопытство? Недоверие? Усталость. Обнять бы ее, сказать на ухо, что закончилось все, и та война, которая большая, и собственная ее… и раны залижутся. Так ведь не поверит. На ее месте он бы и сам не поверил, поэтому и сидит, притворяясь спящим. Малышка вот взаправду уснула, тепло ей, сытно. А молоко не допила, ну и ладно, Райдо потом сам… хотя он молоко не любит, но это – вкусное.

– Устала? – спросил он, когда альва шевельнулась.

– Нет.

– Устала… если хочешь – иди отдыхай, но не надо снова на чердак, ладно? Там все-таки холодно. А в доме комнат хватает. Выбирай любую… если боишься чего-то…

…кого-то…

– …запирайся изнутри. Слушай, а… может, назовем ее Марджут?

Альва фыркнула.

Но ночевать осталась в доме.

Несколько следующих дней прошли вполне мирно.

Альва облюбовала угловую комнату, сама перетащила в нее и одеяло, и подушку, и свитер Райдо, который надевала, пусть бы свитер этот был для нее чересчур велик. Она закатывала рукава и поднимала воротник так, что он прикрывал острые уши. Из-за воротника выглядывал кончик носа и зеленые настороженные глаза.

Ната она сторонилась.

И Дайны.

И пожалуй, Райдо тоже, но ему единственному позволяла подходить почти на расстояние вытянутой руки.

С ним и разговаривала, если чтение можно было назвать разговором. Она забиралась в кресло у камина, брала книгу, которая не стала интересней, и читала. Райдо же устраивался на полу.

Матушка бы не одобрила.

Ни альву, ни пол, ни книгу, лишенную поучительной компоненты. Впрочем, отчасти поэтому Райдо слушал. И ноги вытягивал к камину, надевал вязаные носки, купленные Натом в местной лавке. Носки были плотными, из толстых крученых нитей, и плохо тянулись, зато в них было тепло.

Свой дом.

Почему-то раньше он не воспринимал Яблоневую долину домом, скорее уж местом, где можно спрятаться от назойливой заботы близких и тихонько сдохнуть. А теперь вот носки, камин и огонь. Малышка, которая дремлет на полусогнутой руке, по-прежнему легкая, что пушинка, но личико покруглело. Смешно во сне губами шлепает, точно подбирает слова… во сколько дети говорить начинают?

Райдо вряд ли дотянет.

Жаль. Смешные. И эта не исключение. То хмурится, становится серьезной-серьезной, то улыбается широко. Слюни пускает.

За ней интересно наблюдать и за мамашей ее тоже. Оборвала чтение на полуслове, сидит, смотрит, прикусив корешок книги. Страницы пальцем заложила.

Волосы отрастают, черные и гладкие с виду, но на затылке топорщатся этакими вороньими перышками, а челка вот длинная, и прядки падают на самые глаза. Она их отбрасывает и, забыв о том, что кругом враги, поглаживает переносицу пальцами. И пальцы эти в подбородок упирает.

Думает.

О чем? Не скажет ведь правду.

Нат в углу прячется, у двери, и дверь приоткрыл, следит за коридором. Не потому, что опасности ждет – привычка такая, как и та, по которой он повсюду с собой таскает нож. Небось и сейчас при нем. В рукаве старой кожанки? Надо будет купить ему новую куртку, с бахромой, чтоб как у шерифа… и ножны потайные, а то еще порежется ненароком…

Хотя нет, не порежется. Нат с ножом управляется куда лучше, чем с уборкой. Но альву он слушает. И взгляд от двери отводит, и почти расслабляется, почти верит, что опасности нет…

Чай вот подает.

Чай приносит Дайна, но Нат, заслышав ее шаги, соскальзывает с кресла. Он выбирается в коридор и принимает поднос. Порог – это граница, которую Нат бережет свято от чужаков, а Дайна – именно чужак.

Она недовольна.

Она спрятала яркие наряды, но и серые ее платья неизменно выглядят вызывающе. Однако Райдо молчит. Он устал от войны и шаткое перемирие в собственном доме ценить умеет.

Дайна ненавидит альву.

За что?

Спросить бы? Но Райдо не уверен, что скажут правду, да и… это тоже действие, а ему сейчас не хочется действовать и думать не хочется ни о чем, кроме огня, камина и книги вот. О том еще, пожалуй, что голос у альвы мягкий, бархатистый. И ему нравится, как она щурится.

Он хотел бы увидеть улыбку, но подозревает, что это – невозможно.

Зима стирает улыбки.

Поднос с чаем Нат ставит на столик у двери и долго возится, переставляет чашки, сахарницу, высокий графин с молоком и масленку. Он разливает чай сам, на троих, но чашку альвы ставит на пол у кресла, и той приходится откладывать книгу, наклоняться и тянуться.

Чашку Райдо Нат подает. Он точно знает, какой именно чай Райдо по вкусу. Крепкий. Сладкий. И без молока. А себе вот Нат наливает едва ли не полкружки, он и просто пил бы, но молоко – это для детей, а Нат взрослый. Но не настолько взрослый, чтобы не стыдиться своих привычек.

Он намазывает тосты маслом.

Три.

И снова – альве на пол, но уже на фарфоровом блюдце. Почти ритуал. Поставить. Отступить. Отвернуться. Обождать несколько секунд и блюдце забрать. Оно одно на троих, и почему Нат не попросит принести еще, Райдо не знает.

Плевать.

Главное, что хлеб прожарен, а масло свежее, солоноватое. Чай горячий. Сдобрить бы его виски, но тогда Нат вновь начнет хмуриться, будет виться вокруг, подбираясь ближе, пытаясь уловить признаки болезни.

Разрушит все.

И Райдо запивает тосты чаем. Молчит. Все молчат, но в этом молчании по-своему уютно. И слышен что дождь, что шелест ветра…

По первым морозам, схватившим дорожную грязь, Нат отправился в город и вернулся с целой стопкой писем.

– Почитаешь? – спросил Райдо, протягивая те, которые от младшенького. И альва кивнула.

Она взяла письма из рук, почти коснувшись пальцами пальцев, и несостоявшегося прикосновения этого, надо полагать, сама испугалась. Отпрянула.

– Почитай. – Райдо отступил и опустился на ковер у камина, подушку к себе подгреб. Ее бросил Нат, и подушка так и осталась лежать на полу. С подушкой удобней, не так жестко лежать… – Почерк у младшенького еще тот… он не виноват, он как-то в драку ввязался… не ввязался, это не совсем правильно. Подловили его. Ограбить пытались. А этот дуралей не отдал, вот и побили так, что, думали, все уже… а он выжил. И ходить наново научился. И вообще многому наново научился. Ему говорили, что не сможет, а он смог. Упрямство – это наша семейная черта.

Альва перебирала конверты, раскладывая их на спинке кресла.

По датам?

Дотошная.

– Он сейчас в полиции работает, следователем… от той истории только почерк корявый остался. Сама увидишь.

Альва вскрывала конверт когтем, вытаскивала лист и, развернув, читала:

– Здравствуй, дорогой братец…

Райдо закрывал глаза.

Ему было уютно.

И не больно.

Почти.

…а зима наступала. И дороги, поплывшие по осенним дождям, оказались под плотными панцирями льда. Лед этот, поначалу хрупкий, кружевной, день ото дня становился все более прочен. А однажды ночью, когда вода вовсе замерзла, выпал снег.

И Райдо, выбравшись из дому, зажмурился, прикрыл глаза, не в силах вынести слепящей белизны.

А спустя два дня в доме появились гости.

– Уж простите нас за то, что без приглашения. – Супруга доктора куталась в соболя. Из экипажа она выбиралась медленно, опираясь на руку супруга, который рядом с нею казался тонким, хрупким. – В провинции нравы проще. Мы решили заглянуть… просто по-соседски.

– Очень рад вас видеть, – мрачно произнес Райдо, прикидывая, как бы половчей выпроводить сию, без всяких сомнений, достойную даму, а заодно и супруга ее, поглядывавшего на Райдо с неприкрытым интересом, и дочерей.

– А мы уж как рады! Я Виктору, – она произносила это имя с ударением на второй слог, жестко, и доктор вздрагивал, – давно говорила, что мы просто-таки обязаны вас навестить! А он мне твердил, что мы будем мешать. Вы себя плохо чувствуете…

У Райдо появилось искушение сказать, что доктор прав и что чувствует он себя погано, а потому к приему гостей вовсе не расположен.

– Но я вижу, он как всегда преувеличил. – Дама не оставила шансов на спасение. – Вы чудесно выглядите… загорели… я слышала, что у вас загар не принят, но у нас здесь…

– Нравы проще.

Райдо протянул руку, на которую дама охотно оперлась.

– В этом есть свои преимущества…

Впервые, пожалуй, Райдо оценил важность хороших манер. Знакомые матушки хотя бы изволили предупреждать о визитах, давая Райдо возможность скрыться. А эта…

Женщина поправила высокую бархатную шапку, расшитую бисером и пухом.

– Знакомьтесь, мои дочери… Виктор! Не стой столбом, помоги девочкам выбраться… это Мирра…

Светловолосая красавица в собольем полушубке присела, глядя снизу вверх профессиональным взглядом невинной девицы.

Райдо таких опасался.

И взглядов.

И девиц.

– А это Нира. Ей всего пятнадцать… и нам бы устроить дебют, но вы же понимаете, что война…

Нира пошла в отца, ее нельзя было назвать некрасивой, но и до совершенства сестры ей было далеко. Подбородок слишком мал, а губы – велики. Нос курносый, напудренный в жалкой попытке скрыть веснушки. И зря, потому что с веснушками она бы смотрелась гармоничней. Волосы цвета меда, прическа сложная, мама бы назвала ее вычурной. И нашла бы способ выставить нежданных гостей из дому.

Зачем они здесь? Шкура Райдо давно уже перестала быть ценным трофеем в заповедниках брачной охоты… или это там?

Столица.

В столице прорва младших сыновей, и сыновей средних, и вообще всяких, на любую масть. И девиц хватает. Только нужны девицам старшие. Здесь же небось женихов и прежде немного было. А у Райдо поместье, которое само по себе ценность.

Он хмыкнул, подумав, что теперь не просто так, сам по себе, но с приданым.

– Я так счастлива, что вы больше не умираете! – Старшая из сестер дотерпела до порога и, когда Райдо, кляня себя и матушку за хорошую дрессировку, помог ей освободиться от полушубка, нежно коснулась руки.

– Почему? Умираю.

– Да?! – Удивление было наигранным.

А ведь знает.

И она, и сестрица ее, которая сунула свой полушубок батюшке, несколько смущенному, но не способному супруге перечить. Та же разоблачалась неторопливо, озираясь.

По-хозяйски так озираясь.

Она уже небось полагала это поместье своим и примерялась, как половчей распорядиться собственностью.

– Вы замечательно выглядите… Виктор полагает, что у вас есть все шансы на выздоровление… – Шубу, солидную, соболиную, на красном плюшевом подкладе, она сунула Дайне, которая от этакой чести смешалась. – А где прислуга?

Райдо это тоже было интересно.

– Не нанял еще.

– До сих пор? Помилуйте, не обижайтесь, бога ради, если я со всею прямотой, но за подобным поместьем толковый пригляд нужен.

Она сняла перчатку и провела по широким перилам, поморщилась.

– В лучшие дни здесь работало до дюжины человек. Три горничные и еще личные… потом камердинер бедного… – найо Арманди приложила к глазам перчатку, словно платочек. – До сих пор не могу поверить, что их больше нет… мы были друзьями… нет, не в том смысле, что близкими, но… здесь, в провинции, людям одного круга следует держаться вместе… милочка, проследите, чтобы меха разместили должным образом… так о чем я? Ах да… два лакея… дворецкий, экономка… настоящая экономка, а не это, прости господи, недоразумение… кухарка и две помощницы… нет, я понимаю, что вам недосуг заниматься этими вопросами, однако и бросать все так, как есть, нельзя.

Райдо кивнул, чувствуя, что от голоса этого, нарочито бодрого, у него начинает звенеть в ушах.

Левой его рукой завладела Мирра, которая старательно притворялась, что невероятно смущена. Сестрица ее держалась поодаль, но сложившейся ситуацией явно была недовольна.

Как и Райдо.

– Дому нужна женская рука. – Найо Арманди весьма по-свойски шагала по коридорам старого поместья, и каблуки ее туфель громко цокали. Шелестело тяжелое парчовое платье, слишком роскошное для свойского визита, сияли серьги в ушах. Переливалось ожерелье. – В конце концов, именно на слабых женских плечах лежит великая миссия – сохранять в доме уют и покой… мужчине не понять…

– Уверяю, я очень понятливый. – Райдо остановился, чувствуя, что сейчас сорвется.

Нехорошо.

И матушка не одобрила бы. А с другой стороны, это семейство явно бывало в доме не раз и не два…

– Вы так смешно шутите! – прошептала Мирра. – Простите маменьку, она слишком переживает…

– О чем?

– Обо всем! – Взгляд синих глаз очень был чист, прекрасен и напрочь лишен тени разума.

– Переживать обо всем… – Райдо наклонился, вдохнув терпкий запах духов. Снова ландыши, но эти хотя бы не из аптекарской лавки, сквозь тягучий цветочный аромат не пробиваются ноты дешевого спирта. – …Очень утомительно…

И найо Арманди, окончательно уверившись, что новый хозяин Яблоневой долины вовсе не так уж страшен, как сие расписывал супруг – бесхребетная ничтожная личность, которая без заботы найо Арманди так бы и осталась помощником аптекаря, – величественно кивнула.

Нельзя сказать, чтобы Райдо из рода Мягкого Олова ей понравился.

Нет.

Во-первых, он был просто-таки неприлично большим, подавляющим даже, а Маргарет Арманди терпеть не могла, когда ее, пусть и невольно, пытались подавлять.

Во-вторых, простоват.

В-третьих, несмотря на уверения супруга, он и вправду выглядел довольно-таки живым. И как знать, не ошиблась ли эта бездарь, за которую Маргарет угораздило выйти замуж? Впрочем, к этой, пока сугубо теоретической, ошибке Маргарет готова была отнестись снисходительно. Если мыслить широко – а Маргарет относила себя к людям именно с таким мышлением, – то и от живого мужа могла быть польза.

Если, конечно, Мирра сумеет себя правильно повести. А в этом Маргарет не сомневалась: старшая дочь что внешностью, что характером пошла в нее.

А вот с младшенькой придется повозиться…

И главное, что от Виктора никакой помощи, только и способен, что вздыхать. Но ничего, Маргарет справится, всю жизнь справлялась же…

Дом вычистить от чердака до подвалов, главное, чтобы чистили в присутствии Маргарет, а то мало ли… за прислугой нынешней глаз да глаз нужен. Чуть отвернешься, и растащат все, что плохо лежит, а что хорошо – перепрячут и все одно растащат…