Текст книги "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной"

Автор книги: Карина Аручеан

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В это ясное сентябрьское воскресенье Соне с утра не везло. Мама с папой уехали за покупками в Дрогобыч одни, хотя Соня умоляла взять её. Приглядеть за ней попросили надькину бабушку. Та варила варенье. Дала девочкам по блюдцу вкусной воздушной пенки с варенья и отпустила на поляну за огородом, велев не уходить далеко. Сначала Надька важничала перед Соней, рассказывая про школу. Соне было обидно – одним бы глазком увидеть как там, в школе! Даже забывала лизать пенку, слушая надькины рассказы и стараясь представить себя на её месте. Прибежали мальчишки. Колька сунул длинный противный язык в сонину пенку – и слизал. Потом все стали играть в лапту, а её не приняли – она не умела перехватывать летящий над головами мяч. Слишком мала ростом, хоть ей уже четыре с половиной года!

Соня забилась под лопухи, сглатывая слёзы, – она никогда не плакала при других. С поляны доносились весёлые возгласы ребят, стук мяча – он мелькал красно-синими боками в небе над лопухами и будто дразнил Соню. День явно не удался.

– Соня! – вдруг услышала она незнакомый голос. – Давай поиграем!

Соня подняла глаза и увидела огромные смешные ботинки, болтающиеся на худых длинных ногах холщовые брюки, белую рубаху навыпуск и, наконец, всего долговязого и какого-то очень нескладного, даже нелепого, взрослого мальчика с весёлым лицом.

– Ты вправду хочешь играть со мной? – удивилась Соня. – Ты мальчик или дяденька? Как тебя зовут?

– Я твой Ангел-Хранитель. Я забочусь о тебе, как твоя мама. Только я невидимый для других. Я только твой.

– Ты волшебный и только мой? – не верила своему счастью Соня, тут же забыв мамин запрет беседовать с незнакомцами, но от этого мальчика-дяденьки исходило такое дружелюбие, что бояться его было явно незачем.

– А как тебя зовут?

– Мама-Ангел. Мангел.

– Мангел? А уменьшительно Маня? – засмеялась Соня.

– Пусть будет Маня. Давай играть!

– А во что мы будем играть?

– В Чудесную Дверь…

В его руках вдруг оказался большой светящийся дверной проём – с порогом, но без самой двери. Он поставил этот светящийся прямоугольник на землю, переступил порог и протянул руку Соне:

– Шагай!

– А что там будет?

– Увидишь!

Соня переступила порог.

…За Дверью не оказалось ничего нового – так же заливало поляну солнце, так же покрывала её потемневшая осенняя трава с ржавыми подпалинами, так же сладко пахло прелыми листьями.

– Ну и что? – разочарованно протянула Соня.

– Смотри лучше. Ты просто неправильно смотришь, – сказал Ангел Маня. – Это очень важно: уметь правильно смотреть и слушать. Волшебная Дверь – штука хитрая. Без твоей помощи ничего не покажет.

– А как это – правильно смотреть?

– Прежде всего меньше болтать не только вслух, но и внутри себя, – рассердился Маня. – Затихни, как мышка. Ты должна как бы исчезнуть. Разве можно налить лимонад в стакан, наполненный чаем? Выплесни чай, если хочешь полакомиться лимонадом! Освободи в себе место, забудь обо всём. Просто смотри и слушай. И не торопись.

И постепенно, как в игре «найди десять отличий», они начали являть себя Соне.

Как она не заметила сразу, что небо тут выше и не такое линялое – оно будто светилось и продолжалось далеко-далеко. Тут вообще всё куда-то продолжалось, переходило одно в другое и не имело чётких границ.

Камни просвечивали насквозь. За ними вспыхивали мерцающими огнями сказочные города со сверкающими куполами. За городами блестели моря, за которыми угадывались миражные фиолетовые горы и что-то ещё, что разглядеть было уже невозможно. Пыльная вытоптанная среди пожухшей травы тропинка бежала через камни к этим дальним городам – вперёд и вверх. И еле виднелась на ней маленькая фигурка девочки, похожей на Соню.

– Это я? – удивлённо спросила Соня, ткнув пальцем в удаляющуюся фигурку.

Маня промолчал. Лишь улыбнулся и приложил палец к губам.

От солнца откололся кусок и упал рядом с Соней – это луч тронул стёклышко в колее. Засохшие куски серой грязи весело заискрились графитовым блеском. И вдруг ожили, зашевелились – раздалось тарахтенье невидимой телеги.

Крики играющих в мяч ребят стали далёкими и доносились, будто сквозь вату, как было, когда у Сони болели уши и она ходила с компрессами. Зато стали явственней другие звуки, которых здесь не должно было быть.

Соня услышала прерывистые металлические звонки трамвая – заливисто звеня, он прогромыхал по рельсам где-то рядом. Разнеслись над поляной волнующие паровозные гудки, хотя вокзал был далеко.

Невидимые поезда, казалось, останавливались за соседним кустом – ритмичный стук колёс сначала замедлялся, словно поезд подходил к платформе, а через пару минут начинал снова разгоняться, и затухающее эхо долго пульсировало в прозрачном воздухе.

И воздух тут какой-то диковинный – живой: пахнет разрезанным огурцом и двигается, как всё здесь. Он мягко обнял, проник в Соню с дыханьем, щекотно побежал сквозь поры, широко расположился в ней и стал улыбаться всем и самому себе изнутри её живота. Соня почувствовала, что стала внутри просторной, лёгкой – и готова взлететь, как воздушный шарик.

Вдруг будто кто-то большой и невидимый приподнял её на ласковой ладошке – невысоко над землёй, чтобы не было страшно, – и так же бережно опустил на место.

– Я летаю, – только и успела удивлённо прошептать Соня.

– Ничего странного, – сказал Маня. – Так всегда бывает, когда переступаешь порог, правильно смотришь и улыбаешься изнутри.

– Но так хорошо только здесь? А там…

Обернувшись, Соня показала рукой за Дверь и скривила гримаску, которая должна была означать обыденность оставленного перед волшебным порогом пространства, где играли ребята, виднелись огороды, сады и черепичные крыши бориславских домиков.

– Да нет же, – ответил Маня. – Неужели ты не поняла? Хорошо везде и всегда, как только поставишь Дверь перед собой и шагнёшь за порог. Повернись, выйди отсюда назад к ребятам и, подходя к ним, поставь такую же Дверь, подними ножку и переступи порог.

– Разве я могу это сделать сама?

– Конечно!

– А как?

– Ты уже видела Дверь, побыла за нею. Теперь тебе достаточно просто представить её. Помни: именно впереди, перед собой, как бы ты ни стояла. Главное, не забыть чуть-чуть приподнять ногу, переступая невидимый порог. Перешагнуть порог – это самое главное... А потом затихнуть и правильно смотреть. И волшебная страна откроется тебе в любом месте…

– И я смогу снова полетать? И даже оказаться далеко-далеко, заморями-загорами?

– Это не всегда получается, но довольно часто выходит. Ты сможешь, если не забудешь про улыбку внутри, не станешь ни на что злиться и не будешь торопить события.

– Значит, ты меня сделал волшебницей?

Маня не ответил. Он вдруг куда-то исчез. Исчез и светящийся прямоугольник дверного проёма.

– Маня! – позвала Соня.

Маня не откликался.

Не показалось ли ей всё это?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Соня в растерянности огляделась.

Может быть, разговаривая, она не заметила, как Маня вышел из этой диковинной страны за порог, забрал волшебную Дверь с собой и ушёл куда-то по своим делам? Ведь и мама с папой тоже часто бросают Соню из-за дел, которые почему-то им кажутся более важными. Размышляя об этом, Соня пошла к ребятам. Подходя к ним, «поставила» перед собой воображаемый дверной проём, как учил Маня, подняла ногу и перешагнула невидимый порог.

Ничего не случилось, как ни старалась Соня увидеть мерцающие вдали города, ведущую к ним тропинку и услышать таинственные звуки. И улыбка в животе не возникала – вместо неё всё внутри было занято старанием правильно смотреть и досадой, что ничего не выходит.

– Освободи в себе место! Разве можно налить лимонад в стакан, наполненный чаем? – вдруг возникли в ней слова Мани.

– Наверное, я слишком стараюсь, – догадалась Соня. – И немножечко злюсь.

Но как этого не делать, не знала.

– Ничего, в следующий раз спрошу у Мани, – успокоила себя.

Села на пень и стала смотреть, как играют ребята, думая о случившемся:

– Освободить в себе место… А как это – в себе? Что такое – я? Моя нога – это я? Еда, когда попадает мне в живот, – это я? Значит, я – помидор, яблоко, котлета? – Соня даже хихикнула от этого смешного предположения, но получалось именно так. – А когда я о ком-то думаю – и они попадают мне в голову? Что, и противный Колька – тоже я?

Это всё было не менее странно и загадочно, чем страна за волшебной Дверью. Соня стала заинтересованно разглядывать Кольку, представляя, что он – её часть.

И вдруг увидела, какие у него красивые и сильные загорелые ноги. Какие на них замечательно плотные и блестящие засохшие болячки – так и хочется потрогать. Как ловко он отбивает мячи! Соне так никогда не суметь. Конечно, правильно, что её не взяли в игру. Колька, наверное, не противный, а справедливый…

Другие ребята, казалось, суетились не столько вокруг мяча, сколько вокруг Кольки, смешно прыгали, делали много лишних движений, чтоб и у них кое-что получалось. А он стоял спокойный, как принц на охоте, с гордо поднятой головой и цепким взглядом, почти не двигаясь, красиво встряхивая русым чубом лишь перед той секундой, когда надо было отбить летевший мяч, – и делал лёгкий стремительный бросок.

– Ух ты, как здорово Колька играет! – воскликнула Соня.

– Я ещё и не так могу! – сказал Колька и завинтил лихой кручёный.

– Ты как принц на охоте! – проникновенно сказала Соня. – Ты такой ловкий! Я так никогда не смогу…

Не зависть, а искреннее восхищение и восторг заполнили Соню.

И она с удивлением почувствовала, что исчезли границы её тела – она продолжилась Колькой, летящим мячом, небом, в которое мяч взмывал.

И даже не заметила, как улыбка устроилась в животе, ибо не было у неё в тот момент живота, а вся она и всё вокруг было одной сплошной улыбкой.

– Хочешь, я тебя поучу? – вдруг сказал Колька.

Неужели Дверь сработала? Но размышлять об этом некогда – ребята, которым самим, видно, надоело играть в лапту, переключились на игру в спортшколу: учили Соню угадывать, куда летит мяч, складывать руки, загребая его за мгновенье до того, как он толкнётся в грудь, – и крепко обняв, удерживать. А Колька был главный тренер, и мантия принца развевалась за его спиной…

Солнце перевалилось за зенит, когда Соня чему-то научилась, и надькина бабушка позвала их обедать. А потом приехали мама с папой. Соня углядела среди покупок сласти, тайком вытащила из кулька пригоршню конфет и спрятала, чтобы потом угостить принца Кольку.

Мама решила, что её обвесили, и долго сокрушалась по этому поводу. Но Соня не могла признаться в краже, потому что тогда пришлось бы рассказать маме всё, а это – секрет. И как ни в чём не бывало продолжала рассматривать подаренный тётей Кысей букварь.

В эту ночь Соне приснился странный сон. А потом случилось ужасное.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Соня спускается вниз по ступенькам в глубокий подвал. Впереди – старая деревянная дверь с медной ручкой. Кажется, не волшебная, но кто знает? Предчувствие тайны волнуется, взбулькивает в Соне. Сердце колотится. Она тянет ручку на себя. Дверь со скрипом открывается – и Соня, оставив за спиной солнечный день, шагает в тёмный зев, пахнущий сыростью, пылью и чем-то сладковато-затхлым. Дверь захлопывается. Кромешная тьма и жуткая тишина накрывают Соню. Она будто тонет в них, задыхается. Охватывает ужас. Она поворачивается и пытается нащупать руками место, где только что была дверь.

Скорей обратно! Наружу! Туда, где высокое синее небо, зелёные кроны деревьев, шум, люди!

Но на месте двери, через которую только что вошла Соня, – сплошная каменная стена.

Постепенно глаза привыкают к темноте. Или это слабый свет сочится извне сквозь раскрошившуюся кладку? Соня видит пустую комнату с низким каменным потолком и покатым земляным полом. Дверь сзади действительно исчезла. Но есть дверь впереди. Соня идёт к ней, тянет на себя ручку. Вторая тяжёлая дверь открывается с таким же тягучим скрипом, впускает в такую же пустую каменную комнату и, захлопнувшись за спиной, тоже исчезает. И опять – только наклонный спуск среди тишины и мрака к очередной двери.

Соня обречённо понимает: пути назад нет. Но тут же принимает это как данность, не паникует, собирается внутренне, упрямо продвигается в полутьме вперёд и распахивает следующую дверь, уже зная, что та исчезнет, – и надо будет открывать следующую и следующую, пока… пока что-нибудь не случится… или куда-то не приведёт этот странный путь.

Пятая дверь, десятая… В некоторых комнатах пол не спускается, а поднимается – дверь оказывается почти у потолка. Так – вперёд и вниз, вперёд и вверх, вперёд и снова вниз, и снова вверх Соня идёт и идёт. Нетерпение подгоняет её: вот-вот она что-то найдёт! Что?

Исчезает очередная дверь за спиной. Но впереди тоже глухая стена! А по всему полу расставлены открытые сундуки – в слабом рассеянном свете мерцают в них изумрудные, рубиновые, малиновые, красные, жёлтые и прозрачные драгоценные камни.

– Клад! – вскрикивает Соня. – Не зря…

Она хотела воскликнуть, что не зря так отважно шла вперёд и теперь может раздать драгоценности всем, кого любит, и даже тем, кого не любит, но кто в благодарность за такой щедрый подарок обязательно сам станет добрым, и все сделаются счастливы, будут жить-поживать да мёд попивать. Однако осекается. Все, кого она любит и даже кого не любит, остались за семьюдесятью семью дверями. А зачем ей одной клад? Что делать с ним в каменной ловушке, из которой нет выхода?!

В ужасе Соня просыпается.

Горит свет, но за окном темно – значит, ещё ночь. Шкафы почему-то все открыты. Выдвинуты ящики комода. Везде непривычный кавардак. В комнату хозяек дверь распахнута, и сами они, растрёпанные, в шалях поверх длинных ночных рубашек, жмутся испуганно к стене.

Соне становится не по себе: из страшного сна она попала в кошмар наяву. Или это тоже снится?

Папа и мама с незнакомыми застывшими лицами стоят у стола, за которым развалясь сидит чужой неприятный мужчина в сером плаще и постукивает пальцами по столешнице. Двое солдат вытаскивают и складывают перед Серым книги и вороха бумаг – письма, конверты, папины лекции. Они не помещаются на столе, падают на пол. Серый заставляет маму с папой подбирать их.

– Пишите на каждой книжке и бумажке «обнаружено у меня», подпись и число, – приказывает металлическим голосом Серый.

Папа поспешно достаёт чернильницу и две ручки.

У Сони начинает противно сосать в животе. Ей почему-то невероятно стыдно, что мама с папой такие послушные и разрешают Серому хозяйничать и так разговаривать с ними. Стыдно до резей в желудке, до мятной пустоты в полом теле.

Мама с папой не должны знать, что она их видит такими, вдруг понимает Соня.

К счастью, никто не заметил, как она проснулась. Соня, будто во сне, вскидывается, накрывается одеялом с головой, оставив себе смотровую щель, и сквозь неё продолжает подглядывать.

Красивые длинные пальцы папы с ребристыми ногтями и кустиками чёрных волос подрагивают, когда он пишет, что велит Серый. А у мамы вовсю дрожат руки и губы – вот-вот расплачется! – но она тоже пишет. Ручка прыгает. Чернила разбрызгиваются по белой скатерти.

– Не могу писать, – взрывается она. – Зачем это? У нас нет ничего запрещённого! Мы честно трудимся на благо общества. Правда! Если кто про нас что нехорошее сказал, так это от зависти, что мы с нуля поднялись, живём достойно. Но вы ведь всё равно заберёте Адама?

– Пиши, пиши, догадливая! – почти добродушно хмыкает Серый и продолжает стучать по столу пальцами. – Непременно заберём. Лет на пять-семь. Но по правилам. На всё свой порядок. А насчёт запрещённого – может, в самом деле нет. Может, вы хорошо затаились?

У Сони ещё больше холодеет внутри: ведь под матрасом в её кровати мама прячет запрещённую книжку со стихами про жирафа, который бродит у озера Чад!

Серый продолжает размеренно говорить, мельком проглядывая подписанные мамой и папой бумаги:

– Вот муж твой однажды посидел? Посидел. Снисхождение ему дали? Дали. Выпустили. Поверили. Пожил на воле – мало ли что вредного удумал. Теперь снова посидеть надо – для профилактики. В интересах нашей советской страны. А ты: «правда, неправда»… У страны своя правда! Она главней твоей!

«Где это надо посидеть папе?» – удивляется Соня. Вспоминает: что-то похожее папа говорил про какую-то новую правду и про интересы страны, которые главнее. Только она не очень поняла – какие такие особенные у страны интересы, если не как у Сони, мамы, папы и других отдельных людей, которые в ней живут? И разве бывает правда новой и старой? В понимании Сони, правда всегда бывает только правдой, а неправда – неправдой. Но правда не может быть такой, как Серый!

«Блаженны алчущие правды, ибо они насытятся. Ох, Адам, накушаетесь вы этой правдой. Придёт она за вами!» – вспомнила Соня непонятное зловещее пророчество тёти Кыси.

Соня с ужасом догадывается: это папина правда пришла за ним! Пришла, чтоб он увидел её гадкое лицо и понял, что ошибался. Но поздно, поздно! Эта неправильная правда сейчас заберёт папу. Надо что-то делать!

– Маня! – шёпотом позвала Соня Ангела Маню. – Маня!

Пусть думают: это она во сне шепчет. Но Маня не появлялся. Ну ничего, сама справится.

Соня отодвинулась к стенке, на освободившемся месте кровати «поставила» светящийся дверной проём, перевалилась за воображаемый порог на край кровати и, наблюдая из-под одеяла за происходящим, стала ждать. Может, Дверь сработает, как тогда, с Колькой?

Но мешали сосредоточиться и правильно смотреть стыд за то, что она видит маму с папой такими испуганными, и за собственный противный мятный страх перед враждебной силой, ворвавшейся ночью в их уютный дом.

Волшебная Дверь не действовала.

«Цыплёнок жареный, цыплёнок вареный, цыплёнок тоже хочет жить! Его поймали, арестовали, велели паспорт предъявить», – вспомнилась Соне весёлая, но на самом деле очень жалостная песенка, которую часто напевала мама. Мама и папа были похожи сейчас на того бедного цыплёнка, который был «лишь куриный генерал и только зёрнышки клевал». Не отнимайте у мамы с папой их зёрнышек!

А голос мамы тем временем запел внутри Сони другую песню, героическую:

 
…Вот прапорщик юный со взводом пехоты
старается знамя полка отстоять —
остался один он от всей полуроты,
но не-ет, он не может наза-ад отступать!
Но не-ет, он не будет наза-ад отступать!
Вот кончился бой. И земля покраснела.
Врагов отогнали к далёкой реке.
И только наутро нашли его тело.
И зна-а-мя сжимал он в засты-ывшей руке.
И зна-а-мя сжимал он в засты-ывшей руке…
 

Соня всегда с замиранием ждала момента, когда мама грудным глубоким голосом будто взрыдает на долгом выдохе «не-ет» и сделает, вдыхая воздух, паузу перед тем, как медленно, будто ещё размышляя, протянуть: «он не может наза-ад отступать». В этой паузе Соня становится прапорщиком юным. Ей очень страшно, и она мгновение – только мгновение! очень долгое мгновение! – думает о бегстве с поля боя, представляя, как сейчас, прячась между мёртвых тел, быстро уползёт к спасительному лесу с открытого пространства, где взрываются снаряды и клубится дым. Ведь бой уже почти проигран! Бессмысленно сопротивляться. И зачем отстаивать неживое знамя, когда главнее остаться живым, спастись?! Чтобы потом, собрав новую армию, победить врага, – ведь это разумней, чем отстаивать деревяшку с тряпкой!

Но она не может бросить знамя! Хочет, но почему-то не может. Не может – и всё тут!

Что-то чёрненькое маленькое и трусливое в ней хочет бросить знамя, убежать.

А не может этого сделать что-то светлое и большое, которое тоже в Соне, но при этом, как ни странно, куда больше, чем она сама, – будто не только Оно её часть, но она часть Его.

И она понимает: бросить знамя – это предательство вовсе не деревяшки с тряпкой и даже не тех, кто понадеялся на неё, а предательство этого Большого Светлого. Непоправимая измена, которая так изменит Соню, что её никто никогда не узнает, и даже сама себя она не узнает, когда поглядит в зеркало. Потому что если уползёт с поля боя, то всё равно не спасётся, а навсегда превратится в Скрюченного Чёрненького, который угнездился в ней и нашёптывает: «Брось! Беги!», а это было бы ужасно.

Мама делает следующий вдох-выдох – от вялого вынужденного «не может» до гордого твёрдого: «нет, он не будет наза-ад отступать».

Всего лишь ещё один вдох и выдох. Но между ними рождается новая бесстрашная Соня, в которой парИт лёгкое сердце.

И пусть наутро найдут её холодное тело, но в застывшей руке она будет сжимать знамя, которое она не выпустила до конца. И на губах её будет играть радостная улыбка…

А мама с папой подписывают и подписывают для Серого бумаги и книги. Вот уже последние стопки вытаскивают из шкафа солдаты.

Сейчас они подойдут к сониной кроватке, засунут руку под матрас, где прячется жираф, шкуру которого украшает волшебный узор!

Соня превращается в юного прапорщика, который – вдох! – не может, выдох – не допустит этого!

Сейчас она поговорит с ними, как «говорила» с бандеровцами в ночных играх. Скидывает одеяло, будто внезапно проснулась. Садится в кровати. Трёт кулачками глаза и невинным взглядом окидывает комнату.

– Дядя, ты тоже хороший? – заспанным голоском спрашивает Серого, скорчив трогательную гримаску и застенчиво улыбаясь своей самой дружелюбной улыбкой.

– Тоже? – выдаёт себя Серый изумлённым вопросом, зная, видно, что его можно заподозрить в чём угодно, но только не в том, что он хороший. – Хороший как кто?

– Как мама с папой. Они тоже, как и ты, читать любят. И как тот солдатик, – Соня пальчиком тычет в одного из солдат с более симпатичным лицом. – Смотри, как он бережно держит книжки. Мама с папой говорят: кто любит книги, тот хороший! Мама с папой дарят тебе свои, потому что ты хороший? Папа добрый. Мама всегда говорит: ему ничего для людей не жалко…

Второй солдат начинает, как и первый, аккуратнее опорожнять полку, а Серый несердито прикрикивает на Соню:

– Ишь, шустрая! Разговорилась посередь ночи…

– Соня, разве можно незнакомым взрослым людям говорить «ты»?! – обретает голос мама.

Именно такой реакции и ждала Соня, чтобы произнести коронную фразу, которая должна окончательно убедить Серого в том, что он хороший:

– Ой, простите, – будто спохватывается она, обращаясь к Серому. – У вас такое доброе лицо, что вы прямо как друг, а друзьям говорят «ты». Вы будете дружить со мной?

– Буду, буду, – бурчит, отводя глаза, Серый. – Вот только с батьком твоим ещё трошки подружусь. Мы выйдем с ним, погуляем годик-другой…

И уже на «вы» обращается к Адаму:

– Собирайте вещички, Адам Суренович. Сами знаете, что брать.

Мама долго не может найти тёплые носки среди раскиданных вещей, и сама, как потерянная.

– Кончай работу! – устало обращается Серый к солдатам и поднимается. – Нэмае тут ничого. Ничого нэ заховано…

«А вдруг они напоследок мой матрасик поднимут?» – волнуется Соня. Надо чем-то закрепить эту маленькую победу. И придумывает.

– Мама, я опИсалась! – вдруг вскрикивает она и в самом деле делает это. Вряд ли чужие люди станут касаться испоганенного матраса. А книжку, если промокнет, можно будет высушить и проветрить…

– Ну что же ты, Соня, – раздражённо говорит мама. – Как маленькая! Подожди, сейчас папу провожу и тобой займусь…

Соня не в силах больше сохранять спокойствие и, уткнувшись в подушку, горько плачет, подвывая и вздрагивая всем телом. Пусть думают: она плачет от стыда, что опИсалась, и от того, что её обозвали маленькой. Жирафа и маму она спасла. Отогнала врага к далёкой реке. Но папу всё равно уведут. Папу спасти не удалось…

– Эх, малая! – Серый подходит к бьющейся в рыданиях Соне и треплет её по голове. – Бывает, бывает… Жизнь…