Текст книги "Вкус листьев коки"

ГЛАВА 7
В логове дракона

Путевые заметки: «Они просверлили семь отверстий, чтобы устроить огромный взрыв, и подпалили фитили.

– Когда рванет? – спросила я.

– Через две или три минуты, – ответили они.

– Так две или три?»

Намбиха. Те, кто слышал о ней, лишь вздыхали и качали головой – мол, это место на самом краю цивилизованного мира, где царят безысходность и беззаконие. Отчаянные души, отправившиеся в Намбиху в поисках богатства, почти никогда не возвращались обратно. Намбиха лежала в южном Орьенте, во влажных, напитанных дождями Восточных Андах. Это был опасный, грязный и суровый город, и лишь одно влекло туда – золото. В путеводителях Намбиха не упоминалась, а если и попадалась, то лишь в рамках предупреждения – путешественникам советовали туда не соваться.

Золото. Инки называли его «солнечным потом». Владеть им позволялось лишь знати. Благородные инки ели и пили из золотой посуды и украшали золотом черепа поверженных врагов. Золотые диски украшали их одежду, паланкины, дворцы и храмы. Многие дома в Куско были облицованы золотом; отсюда и легенда об Эльдорадо, прославленном золотом городе. Но, невзирая на любовь к этому драгоценному металлу, инки не ценили золото превыше всего на свете, в отличие от европейцев. Более того, само по себе золото не имело ценности, прежде чем не обретало приятную для глаз эстетическую форму. В империи инков не было денежной системы. В основе экономики лежала более приземленная валюта – труд. Пот продавался и покупался. Золото же принадлежало богам.

Инки и не подозревали о том, что настанет день, и драгоценный желтый металл приведет их империю к краху.

Я прочла целые тома, посвященные европейским золотоискателям XVI века. Знала все подробности судьбоносного путешествия Писарро в Перу. Могла предоставить пошаговый отчет о его победе в битве с Верховным Инкой и знаменитом выкупе, для выплаты которого в руки испанцев были переданы тонны золота и серебра. Я специально ездила в музеи, чтобы взглянуть на золотых лам и другие реликвии, избежавшие испанских плавильных печей. Я даже слышала истории современных охотников за сокровищами, завороженно рассказывающих о золотой цепи, такой тяжелой, что поднять ее смогут лишь двести человек, которая до сих пор спрятана в руинах среди далеких озер и джунглей Перу. Невзирая на подробное описание бесценного сокровища инков, сведений о том, как они добывали золото, до нас дошло на удивление мало. Но однажды, во время случайной встречи с профессором истории из Эквадора, я услышала упоминание об охраняемой правительством территории XVII века, на которой находился старый прииск инков – Намбиха.

Я села на автобус до Орьенте с пряжей в руках, готовая провести следующие восемь часов в борьбе с непослушной шерстью. Я пробиралась к задним сиденьям, и лица почти всех пассажиров, мужчин и женщин, расплывались в улыбках. Они оборачивались взглянуть, что это я делаю с андийским веретеном. Я робко подергала пряжу – мне было стыдно перед незнакомыми людьми, ведь пряла я не лучше четырехлетнего ребенка. Старая женщина села рядом и попросила у меня пряжу. Веретено ожило в ее скрюченных пальцах, волокна как по волшебству выстроились ровными рядками. Я была заворожена гипнотически вращающимся диском. Он стрекотал, как сверчок, расправляющий крылья.

Я подумала, что женщина, должно быть, устала делать работу, которую ей и так приходилось выполнять каждый день, и потянулась за веретеном.

– Оставь! – сказала она на кечуа и хлопнула меня по руке.

Через час она передала веретено на переднее сиденье. Моя пряжа оказалась на коленях у женщины в синтетическом платье, с изящной прической. У нее были тонкие руки и пряжка на поясе фиолетового цвета, в тон блестящих туфель. Святую Розу явно не смущали ярко накрашенные ногти женщины, потому что и она умела заставить веретено петь.

В конце концов, мой комок пряжи обошел весь автобус. За веретено брались старики и молодежь, деревенские и городские жители, и оно вернулось ко мне с двумя аккуратными клубочками шерстяной нити. Такими темпами я успела бы связать маме свитер на Рождество, и мне даже не пришлось бы учиться прясть.

Когда мы свернули на Панамериканское шоссе, я попросила разрешения ехать на крыше. Безрессорные колеса бились о неровную, испещренную рытвинами дорогу. Та в негодовании выпускала клубы пыли. Я укрылась под жестким синим брезентом, защищавшим груз, прорыв себе борозду среди сумок, коробок, мешков, ведер и ящиков всевозможных размеров. Мне стало любопытно, и я ощупала шероховатый шарообразный предмет внутри одного из целлофановых мешков. Капуста. Канистра, стоявшая рядом, пахла бензином. Толстый желтый ломоть чего-то, перевязанный бечевкой и истекающий густыми каплями с резким запахом, – это, наверное, сыр. Я продвинулась глубже, заглядывая в пакеты, осматривая и ощупывая свертки, пока не наткнулась на мешок, который зашевелился под моей рукой. Я чуть было не свалилась с крыши. Услышав писк, я увидела мягкую шерстку в прорехах грубого дерюжного мешка: кто-то вез на рынок морских свинок. Они пахли хомячками, которые были у меня в детстве, и тихонько копошились под моей ладонью.

Нас высадили на полпути, в Намиресе, вместе с дюжиной ящиков хлеба. Блестящие, как ящерки, дети прыгали с расшатанного мостика в бурую воду. Они жили в лачугах, сколоченных ржавыми гвоздями, с пожелтевшими листовками на стенах. Весь город казался лениво разомлевшим в тяжелом влажном воздухе. Главную площадь патрулировал петух, готовый атаковать пернатых врагов и колесный транспорт. Но его угрозы были пустыми. Единственным транспортным средством в округе был старый микроавтобус без дверей и с деревянными скамьями без обивки. Он выглядел так, будто давно не двигался с места и уже прирос к земле. В пыльной земле копошились цыплята. Дети расчесывали ссадины на руках и ногах. Женщины обмахивались веерами, баюкая младенцев, а старики дремали в прогнивших ротанговых креслах.

Я села. Выпила стакан воды. И заснула с открытым ртом, как те старики. В рот залетели мухи. Я сделала глоток, прополоскала рот и опять уснула. Автобус, который должен был увезти нас отсюда, стоял на месте. Мимо прошел маленький мальчик с раздутым, как арбуз, животом; он начал перекатывать его, точно внутри него кто-то описывал круги палкой. Все сели и стали смотреть.

Наконец мне показалось, что вокруг все как-то зашевелились – точно легкий ветерок пронесся над безветренной гладью озера. Принесли ящики, и кто-то залез в автобус. Мы бросились занимать места. Спустя несколько часов мы отправились в путь.

Водитель осторожно вел автобус сквозь кружево сплетенных лиан, которые цеплялись за колеса и тянулись по ветровому стеклу. Тропический лес окружил нас, словно необузданная толпа. Это были остатки той древней эпохи, когда землей правила растительность, заполонив ее целиком. В жарком воздухе порхали бабочки. Дорога карабкалась все выше, закручиваясь гигантскими змеиными кольцами. Наконец мы выехали на прямой участок; по обе стороны от нас раскинулись бесконечные, пронизанные солнцем зеленые джунгли, мерцающие капельками воды на жаре. Затем снова спустились вниз, туда, где листья вырастали до гигантских размеров, тяжело склоняясь к земле, и пахли влажной, темной, гниющей, дарующей жизнь землей.

Автобус тарахтел по дорожке, которую время от времени пересекала узкая река. Поток густой бурой воды змеился сквозь джунгли, омывая дюжину длинных пластиковых труб, проложенных по дну реки. Периодически к ним крепились самодельные деревянные треноги и шлюзные ворота. Золото. Мы были уже близко.

Автобус резко остановился примерно за милю до Намбихи и высадил всех, а потом повернулся к нам задом и унесся в сторону относительно безопасного шоссе. К тому времени, как мы навьючили на себя все наши вещи, другие пассажиры уже скрылись из виду. Быстро темнело. Тускло мигающие огоньки были нашим единственным маяком в море кишащих живностью, извивающихся тропических лиан.

Мы услышали его задолго до того, как увидеть, – далекий барабанный бой, глухой и зловещий, непрекращающийся, точно биение огромного сердца в груди доисторического чудовища. Наши шаги невольно подстроились под этот ритм, от которого сотрясалась земля.

Бум, бум, бум, бум.

Это было похоже на топот миллиона ног наступающей армии. Лишь оказавшись у городской черты, мы увидели их – гигантские дробилки, чьи колеса перекатывались и растирали в пыль крупные камни. Шум усиливался, точно подкатывающая к берегу волна, и становился все пронзительнее, резче, тяжелее. На мгновение мы оказались в самом центре громовых раскатов, а затем прошли мимо, и шум постепенно стих; включилась вторая волна машинного рева и поглотила нас, затем третья.

Городок был построен на склоне горы; ветхие хижины крепко цеплялись за скалы длинными сваями. Мы карабкались по бесчисленным ступеням мимо игроков, швыряющих карты рядом с толстыми стопками бесполезных купюр. Тускло освещенные кафе окутывала вонь кипящего свиного жира, а пьяные посетители пивных развалились на табуретках, прислонившись к заплесневелым стенам. Я спросила, есть ли в городе гостиница. Карточная игра прервалась ровно на секунду – один из игроков кивнул в сторону холма. Двое белых людей вызывали на удивление малый интерес. А может, местные просто были себе на уме.

Стрелочка с надписью «Гостиница» вела к неогороженному двору, где стоял единственный прокопченный сарай. Дверь в него была закрыта, но владелец кафе напротив предложил мне переночевать в комнате наверху. Она была едва больше платяного шкафа, кроватью служила узкая деревянная скамья, а на высокой пыльной полке валялись сломанные кожаные танцевальные башмаки. Туалет, как сообщил мне хозяин, находится в неработающем отеле через улицу. А душ? Ну, можно поливаться шлангом на цементном дворике, когда никто не смотрит.

Я выждала, пока все нормальные люди уснут, и прокралась на задний двор. Внизу, на склоне холма, разливались лужицы света: там люди работали, загружали машины, просеивали золотую руду, ни на минуту не прекращая двигаться под неустанный грохочущий бой. Казалось, Намбиха никогда не спит. Я осторожно начала раздеваться. Откуда ни возьмись появился шахтер, совсем молодой, набрал полный рот воды из шланга и принялся чистить зубы истрепанным концом палки. Должно быть, видеть полуголую белую женщину в центре своего двора для него было так же дико, как если бы я вышла за утренней газетой на крылечко и встретила там гремлина. Он коротко кивнул в знак приветствия, прополоскал рот и отправился спать.

В интересное же местечко я попала…

Наутро у двери меня ждал Себастьян. Ему было двенадцать лет, а ума на все сорок; задумчивый и неулыбчивый, он уже работал каргадором – носильщиком, загружавшим ненасытные машины. Четырнадцать часов в день он лазал по кротовьим тоннелям, которые уходили глубоко в горные недры, и молотком откалывал со стен камни размером с кулак, пока не набиралось сто фунтов руды. Тогда он выходил наверх, согнувшись в три погибели под тяжестью мешка. Стены тоннеля были так узки, что временами ему приходилось поворачиваться боком, чтобы протащить груз; фонарик он держал в зубах. Наконец в конце тоннеля показывался дневной свет, но то была лишь половина пути. Ему предстояло спуститься по неровным ступеням, даже в сухой сезон скользким от глины, – четыреста двадцать три ступени (как часто он их считал?), которые вели к дробилке. Один мешок – шестьдесят центов. И так двенадцать раз в день.

Себастьян предложил отвести нас в шахты, если мы заплатим ему сумму, равноценную той, что он получал за три мешка руды. В последний момент с нами решила пойти его шестнадцатилетняя сестра Сесилия. Мы ждали ее, а Себастьян усмехался втихомолку. В шахте работал юноша, который ей нравился. Наконец Сесилия вернулась – крупные серьги в ушах, полный макияж и ее лучшая блузка.

Лестницу заливали отходы из сотни лачуг, стоявших наверху. Я насчитала двести пятьдесят ступеней, прежде чем сбиться со счету; слава богу, у меня не было с собой никакого груза, кроме камеры. Мы перешли речку, бежавшую через город; ее воды были почти неподвижны от мусора и густыми от шлака, выбрасываемого беспрерывно грохочущими дробилками. Местами спутанные пластиковые шланги тянулись по склону холма, точно клубок копошащихся червей, и изрыгали мутную воду в шлюзы и котелки местных закусочных. Среди лачуг, обитых рифленым железом, играли дети; их босые ноги по привычке огибали дыры балконных полов и перескакивали через прогнившие ступени, ведущие на второй этаж. Все вокруг имело цвет каменной крошки: белье, свисавшее со спутанных веревок, стены домов в пятнах грязи, люди и ленивые свиньи, копавшиеся в речном мусоре. В этой бесконечной серости не было ни одного яркого пятна, на котором мог бы задержаться взгляд.

Цементная лестница была центральной артерией Намбихи, единственным крепким сооружением на скользком горном склоне. Дома цеплялись за нее, пытаясь удержать равновесие. Весь город выглядел так, будто он вот-вот рухнет вниз, точно многоэтажный карточный домик.

Мы сошли с последней ступеньки, пробрались сквозь залежи мусора и оказались лицом к лицу с черной дырой, которая вела в недра горы. Грязные люди в резиновых сапогах сновали туда-обратно, как цепочка муравьев; некоторые прогибались под весом руды, а другие делали последние несколько глотков свежего воздуха, прежде чем нырнуть обратно. Себастьян занял свое место в очереди; его лицо вдруг стало неподвижным.

По коридору мог пройти только один человек. Каргадоры с грузом имели первоочередное право прохода. Когда мы слышали их приближение, то спешили укрыться в ближайшей нише. Они шли, напрягая мышцы и вперившись взглядом в следующий поворот и проблески дневного света. Если верить моим часам, спуск занимал всего полчаса, однако кромешная темнота проглатывала время, и минуты ползли, как жуки, попавшие в лужицу липкой жидкости.

И вот, когда мир сузился до пространства, освещенного фонариком на моем лбу, узкий тоннель вдруг расширился, и мы оказались у входа в огромную пещеру размером с собор. Я погасила фонарь. Чернота окутала меня, точно слой дегтя. Вокруг тускло сияли тысячи звезд – свечи, при свете которых горняки обрабатывали свои участки. Впервые я не услышала тяжелого грохота машин; он не мог проникнуть на такую глубину. Вместо него пещеру оглашал стук молоточков о камень. Это был странный перевернутый мир, картина ада: мерцающие звезды под ногами и давящий каменный потолок над головой.

Один из горняков спал на обтрепанном коврике напротив входа в альков. Он проснулся оттого, что Джон направил вспышку камеры прямо ему в лицо. Вместо того чтобы кинуть в нас камень, – как поступила бы я, если бы мой сон прервала ослепительная вспышка, – он сел и спросил, не нужна ли нам помощь. Намбиха явно не оправдывала свою мрачную репутацию.

Горняк спал здесь, чтобы защитить свой участок. Он показал на кусок скалы, который выглядел так же, как остальные. Они с товарищем работали посменно, сутками, и выходили наружу лишь для того, чтобы поесть, помыться и отнести добычу к машинам.

– Думаете когда-нибудь разбогатеть? – спросила я.

Он хмыкнул.

– Мы все лишь ищем лучшей жизни.

Однако, признался он, всегда есть шанс наткнуться на жилу чистого золота с каждым ударом молотка. В Намбихе все слышали историю о том, как кто-то обогатился за один день. Никто не знал, кто это был, но все надеялись, что и им выпадет такая удача. Горняк расправил плечи; надежда вдохновляла его.

Наверное, он новичок. Интересно, скоро ли этот ад на земле избавит его от наивного энтузиазма?

– Я приехал восемь лет назад, – сказал он.

Восемь лет. Двенадцать мешков в день, четыреста двадцать три ступени. Ночевки в душной дыре и солнечный свет, от которого невольно щуришься – так он бьет в глаза с непривычки. И все же он действительно верил, что завтрашний день вполне может оказаться тем днем, когда он, наконец, найдет свой драгоценный золотой слиток.

– А если найдете?

– Уеду отсюда, – не колеблясь ответил он.

Возьмет жену и троих детей, которые родились среди шлака и отходов и не знали другого дома, кроме ветхой лачуги в Намбихе, и построит нормальный дом подальше от этого места. Он говорил, говорил, и его мечта представлялась мне все более осуществимой и такой же реальной, как восходящее солнце.

Его звали Абель. Он отряхнулся и предложил устроить нам экскурсию в шахту. Она была трехуровневой – один этаж над другим. В любой момент кто-то из горняков мог проломить скалу и обрушить вниз тысячи тонн камня, похоронив всех в этой шахте.

Издалека донесся взрыв, потом еще один.

– Динамит, – как ни в чем не бывало пояснил Абель. Он указал на шланги, змеившиеся по узким тоннелям и спускавшиеся в ямы, – я думала, они установлены для вентиляции. Абель улыбнулся и покачал головой. В шлангах действительно был сжатый воздух, но он был нужен для питания бурильных молотков, чтобы просверливать дыры, куда горняки закладывали самодельный динамит.

Эхо от взрывов разносилось по пещере, едва проходило несколько минут. Камни над нашими головами шатались, как молочные зубы, и несколько штук отвалилось. Касок не было ни у кого. И никаких подпорок я тоже не заметила. Сколько людей распрощались с жизнью, пробиваясь сквозь тонны камней в погоне за неуловимой мечтой?

Абель задумался.

– В прошлом месяце одного убило падающим камнем.

Он огляделся и добавил:

– Здесь похоронены тысячи душ.

Мы переходили от одной комнаты к другой, спускаясь по тоннелям по колено в грязной воде. Луч моего фонарика на секунду осветил лица шахтеров, взваливающих на спины тяжелые мешки, и нас снова окутала темнота, еще более удушающая по сравнению с погасшей вспышкой яркого света.

Наконец Абель привел нас в пещеру, где трое мужчин сверлили отверстия бурильным молотком. Пыль кружилась вокруг нас, словно пляшущий дервиш; она была такой плотной, что трепещущее пламя свечей, расставленных вдоль стены, можно было едва разглядеть. Рабочие были похожи на напудренных упырей. Разговаривать было невозможно. Мы сели и стали смотреть, как они сверлят третье, четвертое и пятое отверстие. На шестом молоток вдруг встал.

– Воздуха нет, – сказал один из рабочих, вытирая лицо рукавом. Пыль рассеялась, и я вдруг увидела, что у него усы.

Компрессор может заработать через несколько минут, а может, и нет, сказал он. Скорее всего, операторы ушли на обед.

– Кто построил эту лестницу и вырыл тоннели? – спросила я бригадира, пока мы ждали поступления воздуха. Он взял молоток в почасовую аренду и на обед уходить не собирался.

– Компания, – ответил он.

Очевидно, у «компании» не было другого названия, да оно было и не нужно. Это была канадская фирма; ее владельцы купили права на разработку, вырыли тоннели и построили базовую городскую инфраструктуру. А потом у них кончились деньги. Они вышли из дела, и прииск стал бесплатным для всех – каждый горняк работал на себя. Те, у кого были деньги, установили дробилки, чтобы извлекать золото из руды, добытой потом и кровью. В городе ходили слухи, что компания планирует вернуться и отнять у рабочих то, что они теперь считали своим по праву. Хотели даже устроить кооператив для борьбы с возможной угрозой, однако все были слишком заняты добычей золота, чтобы заниматься организацией.

Наконец по шлангам снова пошел воздух, и рабочие пробурили шестую и седьмую дыры. В каждое отверстие заложили по палочке динамита и заткнули песчаной пробкой, завернутой в газету. Бригадир приготовился поджечь первый запал.

– Когда рванет? – спросила я.

– Через две или три минуты, – ответил он.

– Так две или три? – спросила я.

Он обернулся и крикнул:

– Fuego!

Человеческое эхо подхватило его клич и разнесло по шахте. Мы укрылись в относительно безопасном месте, под крепким сводом за углом. Пещера в миг опустела – все спрятались по углам, пережидая взрывы.

– Сколько? – раздался голос.

– Семь!

Последовал момент тишины – первый с тех пор, как мы сошли с автобуса. Раздавшийся грохот компенсировал затишье с лихвой. От взрыва затряслись стены, к которым мы прислонились. Мы словно попали в центр грозового фронта. За первым последовали еще четыре. Затем длинная пауза – и еще один.

– Все? – крикнул кто-то.

– Еще один!

Мы поспешили обратно под свод и успели как раз к последнему взрыву. Уши заложило так, словно мне на голову надели толстую войлочную ушанку. Я заглянула через край ямы, желая увидеть результат взрывов. Кто-то схватил меня за руку и оттащил обратно.

– Подожди. Ядовитые пары, – сказал Абель.

Многие горняки, отличавшиеся чрезмерным рвением, попались в эту ловушку: бросились в яму слишком скоро, чтобы первыми заявить право на сияющую золотую жилу. Наконец двое спустились вниз, чтобы уничтожить оставшиеся пары при помощи горящих газет. Лишь тогда с полдюжины горняков набросились на щебень, точно крысы. С жестким сосредоточением они перебирали обломки взрыва и переворачивали камни, освещая себе путь фонариком. Я тоже поискала, но была разочарована, увидев лишь крошечные золотые вкрапления, а не чистое золото, которое моя романтичная натура надеялась здесь обнаружить. Мой интерес угас. Намбиха была явно не моим местом.

Наконец Абель вернулся на свой коврик, чтобы урвать еще несколько часов сна, прежде чем наступит его очередь дробить скалу. Он не взял денег в качестве компенсации за потраченное время – наша экскурсия была для него таким легким делом, что не считалась за работу.

Путь наверх был бесконечным – на каждом повороте я надеялась увидеть свет вдалеке, который так и не появлялся. Когда, наконец, мы вышли наружу, мне пришлось закрыть глаза рукой – солнце слепило глаза. Я взглянула на часы. Три часа.

Восемь лет.

Это было непостижимо.

У самого входа в шахту через долину вела канатная дорога, соединяющая пещеру с дробилками на противоположной стороне. Две открытые металлические вагонетки, нагруженные рудой, с визгом носились туда-сюда.

– Можно прокатиться? – спросила я погрузчика.

Когда подъехала следующая вагонетка, он помог мне забраться внутрь.

– Ненормальная, – буркнул Джон.

Погрузчик отпустил тормоза, и я полетела через долину под первобытный вопль колес. Я посмотрела вперед и как раз вовремя успела убрать голову: навстречу неслась вторая вагонетка. С высоты нескольких сот футов не было видно ни мусора по берегам реки, ни шатких свай убогих хижин. Намбиха вдруг предстала передо мной живописным уголком, окруженным зелеными джунглями.

– Меня вы в одну из этих в жизни не затащите, – сообщил беззубый разгрузчик вместо приветствия, когда я высадилась на противоположной стороне. – В прошлом месяце у нас канат порвался. А в вагонетке рабочий сидел.

Я подняла голову и посмотрела на погрузочный пункт на той стороне долины. Джон садился в вагонетку.

– Можно как-то их остановить? – спросила я.

Рабочий покачал головой, указывая кончиком сигареты на своего товарища с противоположной стороны, что отпускал и фиксировал тормоза. На его руке не хватало трех пальцев. Я не стала ничего спрашивать.

– И часто рвется канат? – поинтересовалась я, глядя, как вагонетка Джона тронулась. Провода задрожали, пронзительно взвизгнув.

– Несколько раз в год.

Вагонетка Джона замедлила ход, затем снова набрала скорость и с душераздирающим скрипом затормозила внизу. Джон заворчал и вылез, не говоря ни слова.

Когда мы вернулись в нашу комнатушку, я взяла мыло и одежду. Я не горела желанием устраивать стриптиз средь бела дня, поэтому взяла ведро и затащила его в сарай из гнилых досок. Встав на цыпочки в грязи, я с растущим раздражением оглянулась в поисках крючка, чтобы повесить полотенце. и вдруг мне все стало ясно. Гвозди, каски, вентиляция – все это было здесь просто не нужно. Этот город существовал ради золота и жил одной лишь всепоглощающей страстью. Намбиха была живым организмом, дробилки – ее бьющимся сердцем, а шахта – ее душой. Все приезжали сюда с одной лишь целью – урвать кусочек сокровища Намбихи и сбежать, как герои легенд, пробравшиеся в логово дракона в поисках сияющей груды золота. Или как испанцы, которые пересекли океан и вступили в схватку с враждебными империями ради драгоценного желтого металла.

Вбить гвоздь в стену, чтобы вешать полотенце, починить сломанную половицу, чтобы можно было спокойно выходить на балкон, – все эти дела казались пустой тратой времени здесь, где каждая минута была полна значения и надежды, где в любой момент можно было обнаружить драконово сокровище.

И все же жизнь шла своим чередом. Женщины стирали белье на цементном полу во дворе. В лавках, выстроившихся вдоль главной лестницы, продавалось все – от батареек до лампочек. Дети росли, резвясь среди ветхих остовов выброшенных на свалку машин. Глубоко в недрах земли завязывались романтические отношения, рождались дети. Когда я уходила со двора, мне в нос ударил запах, который я никак не ожидала учуять среди вони свиного навоза и горящего мусора. Аромат свежевыпеченного хлеба. Я пошла на него, как голодная собака.

Хозяйка кафе рассмеялась, увидев мое голодное, исполненное надежды лицо, и пригласила сесть.

– Через десять минут будет готово, – сказала она, взглянув через плечо на закопченную печь.

Я села. Подошел пьяница, вертя в руке полупустую бутылку. Хозяйка отогнала его, как назойливую муху. Он повернулся ко мне, снял шляпу и предложил выпить. Затем ушел, еле держась на ногах, и по дороге его вырвало на одного из собутыльников, что валялся без чувств в луже запекшейся крови.

Хозяйку звали Мария-Селеста – слишком женственное имя для ее загрубевших натруженных рук. У нее было девять детей, а свое маленькое заведение она построила сама из фанерных досок со свалки, когда муж ушел от нее к другой. Старшие сыновья учились в школе-интернате в Заморе, ближайшем крупном городе. Средние дочки учились дома – одна сидела рядом со спящими алкоголиками и что-то писала в рваной тетрадке. Младшая помогала в кафе. Мария-Селеста сводила концы с концами, торгуя жидким свиным рагу и подтирая кровь и мочу пьяных посетителей. Она стояла прямо и гордо, положив одну руку на плечо трехлетней девочки, прижавшейся к ее бедру. Она знала, где живет ее муж, но он ей был не нужен.

Наконец мое белье было постирано и развешено на балконе комнаты, а живот набит свежевыпеченным хлебом. Я спустилась по лестнице в поисках огнедышащих дробилок для камней. Теперь, когда я знала, где добывают руду, мне было интересно посмотреть, как ее заглатывают и переваривают машины и что выходит в результате.

Старуха в пышной юбке пригласила меня в сарай из рифленого железа, я даже не успела ее об этом попросить. Через пять минут я уже работала, размешивая ведра с толченым камнем.

Камни сваливали в огромные бетономешалки с тяжелыми металлическими цилиндрами, добавив воды и немного ртути, чтобы извлечь золото. Спустя несколько часов оглушительного шума содержимое мешалок перемалывали в водянистую пасту, которую затем выливали в ведро. Тут наступала моя очередь: я размешивала содержимое ведер под бдительным присмотром старухи. Легкая суспензия поднималась на поверхность. Ее постепенно откачивали, оставляя лишь крупицы песка и золота. Когда на дне ведра оставалась всего лишь пригоршня воды и песка, его содержимое переливали в котел. Старуха осторожно размешивала воду, отделяя песок. Как я ни старалась, но так и не увидела ни крупинки золота среди грубого песка. Когда воды в котле осталось лишь на дюйм, старуха медленно пропустила песок сквозь три пальца. Мерцающие ртутные змейки появились откуда ни возьмись и заструились на дно котла. Старуха снова просеяла песок, и второй пузырек ртути, поменьше, опустился на дно вслед за первым. С невероятной осторожностью она отделила ртуть, собрала пузырьки старой тряпкой, отжала ее и поднесла к свету слоистый серебряный шарик, после чего торопливо сунула его за пазуху.

– А что дальше? – спросила я.

Ответ я узнала лишь через час работы. Шарики ртутного золота оставляли сушиться на сутки, а затем относили на крышу и помещали внутрь маленькой печки. Каждый шарик нагревали под карбидной лампой, чтобы выпарить ртуть. Когда маленькие шарики остывали, они были уже не серебряного, а сверкающе-золотого цвета.