Текст книги "Фараон"

Автор книги: Карин Эссекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

«Проходимцы!» – вот как честил Цезарь тех римлян, которых он согнал с должностей и отослал домой. «Проходимцы, неблагодарные твари, тупые воры!» Но царица не стала повторять эти эпитеты Сервилии, поскольку та, вне всякого сомнения, состояла в родстве с некоторыми из них.

– Позднее он принародно заявил, что его цель – даровать права римского гражданина всем свободным людям в государстве! Должна тебе сказать, что эта идея, наряду с галльскими чучелами, являющимися в Сенат в штанах – подумать только, в штанах! – привела в ярость его противников-консерваторов, считающих, что мы должны сохранить Рим в чистоте. Разумеется, ты понимаешь всю мудрость такого подхода?

– Насколько мне известно, галльские сенаторы во время войны были верными союзниками Цезаря, – сказала Клеопатра. – Вполне естественно, что их следовало вознаградить. А раз Галлия теперь часть римского государства, то почему бы галлам не быть римлянами? Никто же не заставляет римлян становиться галлами.

Сервилию, похоже, этот ответ шокировал; ее брови поползли на лоб.

– И ты предвидишь, что когда-нибудь и твои подданные тоже станут римскими гражданами?

Клеопатра действительно предполагала, что однажды ее подданные получат римское гражданство. Они станут римскими греко-египтянами, соединив в себе три самые блестящие цивилизации в мире. Для Клеопатры это была цель, которой следовало добиваться, а не перемена, которой следовало страшиться. Без перемен нет движения вперед. Но она полагала неразумным слишком много показывать этой женщине, впитывавшей информацию, словно губка.

– Подобно тому, как твой сын вырос на истории о победах над тиранами, я сидела на коленях царя, моего отца, и слушала рассказы о нашем предке Александре, о его замыслах построить всемирное государство, основанное на гармонии. Александр Великий объединил завоеванные им народы. И Цезарь, похоже, решил последовать его примеру. Ведь это не может быть ошибкой, не так ли?

– В теории – да. Но это Рим. Ты редко бывала на улицах нашего города. Ты не слышала, как толпа кричит проезжающему мимо Цезарю: «Верни Республику! Верни Рим римлянам!»

Цезарь рассказывал Клеопатре, что консервативные сенаторы платят черни за эти крики. «Они хотят пустить время вспять, но такому не бывать, – сказал тогда Цезарь. – Во всем мире люди увлечены идеей равных гражданских прав».

– А я слыхала, как проезжающему мимо Цезарю кричат: «Да здравствует царь!» Полагаю, содержание выкриков зависит от того, кто именно сегодня заплатил черни.

Сервилия явно была оскорблена. Вопросительно приподнятые брови опустились, широкая улыбка исчезла с лица, и губы поджались – теперь они напоминали две сморщенные красно-лиловые сливы.

– Мир изменяется, – продолжала давить Клеопатра. – Не разумнее ли изменяться вместе с ним? Мне кажется, что даже враги Цезаря немало выиграли от его успехов. Но похоже, его противники желали бы обернуть прогресс вспять, лишь бы не изменяться.

Сервилия встала.

– Я сказала все, что хотела сказать. Ты совершенно права. Многие несутся вместе с потоком стремительных перемен, произведенных Цезарем. Но есть и те, кто цепляется за старые порядки, как клещи. Я уверена, что Цезарь знает о существовании этих живых призраков Катона. Мой сын прислушивается к ним, хотя он до сих пор сохраняет верность Цезарю. Мой тебе совет: если ты хочешь, чтобы все шло по-вашему, убеди диктатора изменить поведение. Пусть перестанет делать вид, будто старые порядки ничего больше не значат. Пусть бросит старым псам свежего мяса. В противном случае, я боюсь, они могут вцепиться ему в глотку.

На входе в Великий порт Клеопатру встретили колоссальные статуи, изображающие ее предков. Как бы Цезарь ни старался перестроить Рим таким образом, чтобы тот соответствовал соразмерности и величественности Александрии, в забитом толпами, пропахшем потом городе Ромула не было ничего, что могло бы сравниться с этим зрелищем: Птолемей Филадельф и его супруга, Арсиноя II, превосходящие ростом титанов или богов. Аристократические македонские черты слегка изменены, чтобы сделать их более приятными на вид для завоеванной нации. Супружеская чета выглядела величественной и устрашающей, возвышающейся над родом людским и над самой природой. В этом Филадельфы не уступали величайшим из фараонов древности. «Риму долго еще придется бороться со своей провинциальностью, чтобы достичь подобного уровня», – подумала Клеопатра.

Древняя белая стена Александрии лениво тянулась вдоль каменистого берега и поднималась на холмы за портом. Монумент, воздвигнутый в честь Цезаря, Цезареум, выглядел так, словно за время отсутствия Клеопатры его успели достроить. Он господствовал над южным берегом. Рядом с ним храм Исиды казался крохотным; двенадцать его колонн и их темные тени смотрели на море, словно греческая фаланга.

День был ясный, и на вершине холма видна была статуя Пана, приветственным жестом протягивавшая руку навстречу царице. Клеопатра даже разглядела на холме фигурки людей, отдыхающих в тени шелковистых ив.

Царица вспомнила о предупреждении Сервилии и поняла, что это правда: Александрия в силу своего географического положения, богатой истории и культуры, великолепия, красоты, древних знаний, нашедших здесь свой дом, куда лучше подходила на роль столицы всемирной империи, чем грязный провинциальный Рим. Понятно, что одна лишь мысль об этом должна была пугать римских сенаторов, этих стареющих политиков, чья власть утекала от них стремительнее, чем кровь из зарезанного животного. И это кровотечение понемногу усиливалось с каждым днем, в который Цезарь расширял границы римского государства, забираясь все дальше и дальше в диковинные чужедальние края, где его с легкостью могли провозгласить царем, – в точности так, как некогда провозглашали Александра. Хотя Цезарь никогда не говорил, что желает быть царем, Клеопатре казалось, что это – неминуемый шаг в его возвышении.

Корабль стоял на рейде до заката, ожидая возможности войти в порт. Нут, богиня неба, смягчила линию горизонта, превратив танцующие белые Зевесовы облака в тонкие коричнево-желтые пальцы, указующие кораблю дорогу к берегу. В последние мгновения дневного света, когда небо и город слились воедино, образовав туманное синее видение, Клеопатра ступила на землю Египта. Моряки сошли на берег и принялись, упав на колени, целовать родную почву и прославлять имя Ра. Клеопатре захотелось присоединиться к ним.

Она с нетерпением дожидалась момента, когда сможет поесть чего-нибудь приготовленного на ее собственной кухне. Меры безопасности, введенные на корабле, отбивали у нее всякий аппетит. Каждое блюдо, предназначенное для нее и царевича, сперва пробовали специальные люди, но даже и после этого Хармиона с подозрением обнюхивала все, прежде чем позволить им положить в рот хоть кусочек. А иногда Хармиона заставляла их ждать – на тот случай, если подсыпали яд замедленного действия. К тому времени, как пища доходила до Клеопатры, она уже совершенно остывала. Они с Цезарионом спали в одной каюте: у дверей на тюфяках ночевали доверенные слуги, а перед входом стояли вооруженные стражники. Малыш спал беспокойно, и из-за этого Клеопатра сама почти не спала, а желудок ее скручивало от голода. За время пути она отчаянно стосковалась по уединению, по свежей еде, поданной без всяких проволочек, по возможности пройтись без того, чтобы двое дюжих матросов топтались у нее за спиной. Клеопатре очень хотелось сказать своим стражам, что она придерживается философии Цезаря и не боится смерти, что она предпочитает саму смерть непрерывному страху перед нею. Но все-таки царица страшилась гибели – не из-за себя самой, а из-за этого голубоглазого мальчугана, который без материнской защиты не выживет ни в выгребной яме римской политики, ни в гадючнике египетских династических интриг.

И теперь, не увидев в порту ни враждебно настроенного ополчения, ни мятежной толпы, ни делегации разгневанных граждан, Клеопатра задумалась: какая же неприятность потребовала ее возвращения? Гефестион сохранил ее прибытие в тайне. Царицу не встречала торжественная процессия – лишь величавый евнух со свитой да повозка со слугами, дабы перевезти царское имущество обратно во дворец.

– Не слишком ли ты устала, чтобы провести совещание прямо этим вечером? – спросил Гефестион, как только они уселись в экипаж.

Клеопатра обратила внимание на то, что он устроил все так, чтобы они с ним оказались наедине.

– Гефестион, ты спрашиваешь меня из вежливости? Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ведь уже решил, что нам не следует терять ни минуты. Бьюсь об заклад: ты распорядился подать нам ужин в мой кабинет, чтобы мы могли прямо там и поговорить.

– Твое величество неизменно мудра. Я не стал бы тебя беспокоить, если бы обстановка не требовала немедленных и решительных действий.

Гефестион состарился у нее на службе. Когда десять лет назад отец Клеопатры назначил его на эту должность, Гефестион был худощав, на лице его не видно было морщин, а уголки губ постоянно приподнимались в жизнерадостной улыбке. Предполагалось, что каждый год следует назначать нового советника, но долгая семейная история, в которой насчитывалось немало предательств со стороны первых министров, навела отца Клеопатры на мысль оставить Гефестиона на этом посту пожизненно.

Сейчас ему, пожалуй, около пятидесяти – примерно как и Цезарю, примерно как отцу Клеопатры к моменту его кончины. Гефестион выглядел здоровым и бодрым, несмотря на жир, скопившийся на талии, щеках и шее и придававший евнуху вид горделивого старого петуха. Он пока что не начал использовать косметику, в отличие от большинства своих стареющих собратьев-кастратов, – только подводил красивые карие глаза сурьмой. Кожа его сделалась куда более обвисшей, чем тогда, когда Клеопатра в последний раз видела его – в их военном лагере у форта в Пелузии. Оттуда царица уплывала с пиратом Аполлодором, дабы встретиться с Юлием Цезарем.

В упругих черных кудрях евнуха появились седые пряди. Сколько же морщин прочертила на этом лице преданность Гефестиона царице?

Клеопатра не остановилась у храма Исиде, чтобы совершить малое жертвоприношение и поблагодарить богиню за благополучное возвращение, и даже не заглянула, вернувшись во дворец, в свою спальню, по которой так соскучилась в Риме, а сразу вместе с Гефестионом отправилась в кабинет, где они встречались так часто, дабы обсудить государственные дела.

Гефестион выставил оттуда всех писцов и впустил царицу внутрь. Клеопатра уселась в свое привычное кресло с подушечкой на сиденье и позолоченными ножками, выполненными в виде львиных лап.

Гефестион достал из стоящего на его столе черного ящичка металлический резец и с его помощью поддел один из камней в стене. Осторожно вынув камень, евнух положил его на пол, а затем запустил руку в тайник и извлек пачку писем.

– Неужели все эти предосторожности действительно необходимы? – спросила Клеопатра.

Она была измучена усталостью, у нее кружилась голова. Ее тело все еще ощущало ритм моря, и Клеопатре приходилось особенно твердо ставить ноги на изразцовый пол, чтобы заново привыкнуть к суше. Кроме того, она была голодна и ей очень хотелось отправиться к себе и принять горячую ванну. Клеопатра почти чувствовала, как теплая вода обволакивает ее тело; она погрузилась в грезы, воображая себе это удовольствие.

Гефестион разложил письма перед ней, но Клеопатра опустила веки.

– Их обязательно читать прямо сейчас?

От долгих дней, проведенных на пронзительном морском ветру, и почти бессонных ночей на качающемся судне у царицы болели глаза.

– Я расскажу тебе, что здесь написано. Эти письма – переписка царевны Арсинои, именующей себя царицей Египта, с царем. Они ускользнули от нашей цезуры из-за измены одного слуги из ведомства, поставляющего во дворец свечи, – его сестра прислуживала царевне во время ее пребывания в Риме. Связь продолжалась и из Эфеса, хотя предполагалось, что там царевна будет находиться под надзором римлян. Очевидно, она нашла сторонников среди своих охранников.

Клеопатра с легкостью могла себе представить, какие методы использовала ее красавица-сестра, дабы убедить тюремщиков выполнить ее волю, – методы, отработанные до совершенства в спальне ее младшего брата, которым она манипулировала всю жизнь. Неужто Клеопатре никогда не избавиться от коварства сестры?

– Царевна Арсиноя отправила посланника в римские части, расквартированные здесь, в Александрии, чтобы поднять их против тебя и вернуть себе город.

Клеопатра презрительно фыркнула.

– Неужто эта дура считает, будто солдаты Юлия Цезаря с такой легкостью предадут своего командира?

– Среди них есть наемники, набранные из восточных провинций, прежде принадлежавших Помпею; слава Рима интересует их куда меньше, чем золото. Арсиноя несколько раз подступалась к этим людям. Она отправляла им страстные письма, обещая в уплату за сотрудничество деньги, земли, гражданство и александрийских женщин в жены. Ей удалось передавать эти письма прямо в руки вожакам наемников.

Клеопатра покачала головой:

– Даже очутившись в плену, она продолжает утверждать, будто она – царица.

Клеопатра потерла себе уши, как показывала ей массажистка, – чтобы пробудить жизненную силу, а потом пробежалась пальцами по шее и закаменевшим плечам.

– Итак, мы стоим на пороге очередного мятежа? Именно поэтому ты и попросил меня вернуться? Что происходит, Гефестион? Почему ты написал, будто мой брат заболел чумой? Почему нельзя было просто сказать, что он – предатель?

– Это не совсем неправда. У него действительно проявились признаки болезни.

Гефестион очень осторожно подбирал слова. Он всегда был осмотрительным человеком. Клеопатре не нравилось то состояние полуосведомленности, в котором он, похоже, вознамерился ее удерживать. Гефестион не был ни изменником, ни интриганом, в отличие от многих евнухов, служивших династии Птолемеев, и никогда не стремился расширить свою власть за пределы того, что давала ему должность. Но он отличался не только нерушимой верностью, но и небывалой способностью управлять всем тайно. Уже не в первый раз Гефестион шел на шаг впереди царицы – но Клеопатра была уверена в том, что, какие бы головоломки ни плел Гефестион, все это к ее благу. Он уже тысячу раз доказывал свою верность. Он рисковал жизнью, помогая Клеопатре бежать из Александрии, когда брат сделал ее пленницей в собственном дворце, и он же служил ей в изгнании, даже когда ее средства истаяли.

– Почему ты позвал меня с сыном туда, где появилась чума? – Клеопатра знала, что в голосе ее звучит подозрение. – Хотя подожди: я не видела в порту никаких предупреждающих флагов, равно как и больничных повозок на улицах! Что, во имя богов, здесь происходит?

– Несколько месяцев назад в городе появились отдельные случаи заболевания чумой, но она была остановлена при помощи карантина.

Гефестион покопался в письмах, выбрал нужное и положил перед царицей. Письмо было написано ее братом, нынешним царем, и адресовано командиру римской части. Птолемей обещал ему тысячу талантов и поместье неподалеку от Фаюма, если тот сумеет подвигнуть свои войска нарушить приказ Юлия Цезаря и допустить Арсиною в город.

Клеопатра прочла: «С твоими товарищами в Эфесе все уже согласовано. Истинная царица Египта ожидает лишь твоего согласия, чтобы вернуться домой».

– А вот еще одна интересная подробность. После этого случая со свечником и его слугой мы начали интересоваться корреспонденцией римских солдат. Вот это – письмо одного из римских офицеров, предлагающего от имени некоего «высокопоставленного египтянина» тысячу талантов убийце, который сумеет избавиться от Клеопатры и ее сына, проживающей в Риме и замышляющей его разрушить. Я не могу рассчитать, каковы были бы их шансы на успех, не раскрой мы заговор.

– За тысячу талантов рискнули бы многие, даже при ничтожных шансах, – отозвалась Клеопатра. – Не у каждого градоправителя найдется такая сумма. Но кто здесь главный виновник? Мой брат – марионетка Арсинои. Или он вдруг зажил собственным умом?

– Ему столько же лет, сколько было его старшему брату, когда он поднял армию против тебя.

Клеопатра снова взяла письмо в руки. Читать, как кто-то предлагает плату за твою смерть, было страшновато – Клеопатру пробрала дрожь. Она отложила письмо и откинулась на спинку кресла. Ее охватило изнеможение, как будто она и вправду умерла и этот странный разговор – всего лишь ее сон о жизни среди живых.

– Твоя царская милость, ты помнишь совет, который я дал тебе много лет назад после смерти твоего отца, когда нам пришлось принимать решительные меры, дабы сохранить твое положение?

– Ты сказал: «В делах государственных всегда оставайся хладнокровной». Я никогда не забывала этот совет.

– Находишь ли ты его разумным?

– Куда более разумным, чем мне хотелось бы.

Гефестион опустился на колени перед Клеопатрой. Лицо его было бледным и недвижным, словно маска смерти.

– Я прошу у тебя прощения за то, что совершил в твое отсутствие.

– Первый министр, пожалуйста, встань. Я слишком устала для подобных представлений. На тебя это совершенно не похоже.

– Египет не выдержит еще одной войны между Птолемеями.

– Мой союз с Римом нацелен именно на то, чтобы предотвратить подобную войну.

– Но, как мы теперь видим, ничто не удержит Арсиною от попыток захватить власть. А царь – ее наилучший инструмент здесь, в Александрии.

– Но ты ведь сказал, что он болен, разве не так?

– Он болен потому, что это устроил я. Алхимик, готовящий омолаживающие средства для моей матери, заверил меня, что открыл зелье, способное произвести тот же самый эффект, что и чума. Я молил богов, чтобы они даровали мне способ тихо избавиться от царя, – и тут такое! Я счел это знаком. Затем в городе вспыхнула чума, и об этом уже было объявлено. Я понял: если царь заболеет теперь, никто ничего не заподозрит. И потому подмешал ему в пищу это зелье. Я могу прекратить действие яда, если ты пожелаешь, но настоятельно советую тебе не делать этого.

– А как быть с моей сестрой? Ведь это она – истинная зачинщица.

– Прикажи, и я устрою так, чтобы царевне Арсиное подсыпали то же самое вещество, – сказал Гефестион. – Не у нее одной есть связи в Эфесе.

Сего дня, пятого апреля семьсот тридцать четвертого года от первой олимпиады, в восьмой год правления царицы Клеопатры VII, Теи Филопатры, Новой Исиды, фараона Верхнего и Нижнего Египта, происходящей от царя Птолемея I Сотера и царицы Береники I, Богов-Спасителей, Птолемея II Филадельфа и Арсинои II, Божественных Брата и Сестры, Птолемея III и Береники II, Богов-Благодетелей, щедро оделявших свой народ, от Птолемея IV Филопатора и Арсинои III, Птолемея V Эпифана и Клеопатры I, Богов Воплощенных, Птолемея VI Филометора, Птолемея VIII Эвергета и Клеопатры II, внучки Птолемея XI Сотера, дочери Птолемея XII Теоса Филопатора, Нового Диониса, Нового Осириса, и Клеопатры V Трифены, в стране, коей царский дом Лагидов даровал столько благодеяний.

К гражданам Александрии и проживающим здесь иудеям.

Царица Клеопатра вернулась из Рима, где она вновь получила от римского Сената священный титул друга и союзника римского народа. Благодаря величию, милосердию и влиянию царицы римский народ вновь обрел право почитать богиню Исиду и бога Диониса. Славьте же царицу Клеопатру, вернувшую благочестие жителям Рима!

Царица Клеопатра приглашает всех вместе с нею почтить память покойного царя Птолемея XIV, коего призвали к себе боги, играми и театральными представлениями в Цезареуме, что начнутся в двадцатый день апреля, в полдень, и завершатся на закате. Царица приглашает всех граждан Александрии и иудеев.

Также будут возданы почести царю Птолемею XV Цезарю, Филопатору и Филометору, сыну и соправителю Клеопатры VII из царского дома Лагидов и Гая Юлия Цезаря, диктатора Рима, происходящего из италийского рода Юлиев, от греческого героя Энея, основателя города Рима, сына Афродиты.

На играх и представлениях будут выступать самые лучшие атлеты, музыканты и актеры, прибывшие по приглашению царицы со всего мира. Победители получат награды.

Славьте царицу Клеопатру, которая, благодаря благословению богов, сделала все это возможным!

НАРБОН В ГАЛЛИИ
Шестой год царствования Клеопатры

Цезарь никак не мог вспомнить: какую по счету победу он сейчас одержал? Триста четвертую или триста пятую? Память, столь дотошная к деталям, начала терять цепкость. В Испании, хоть он и взял верх над сыновьями Помпея и их легионами, он частенько забывал, против кого именно воюет. Он просто продолжал сражаться, без особого напряжения разума командуя своими людьми. В битве хватает и инстинктов. Забрызганные кровью лица; крики боли и тщетные мольбы, обращенные к богам, возносимые с последним дыханием; ржание лошадей, сбрасывающих наземь тех, кому они доселе верно служили… В этом все сражения, в которых когда-либо участвовал Цезарь, были неотличимы друг от друга.

Впрочем, в Испании появилось одно отличие. Посреди боя к нему явилась она. Велела опустить меч и следовать за собой прочь от грома схватки. И тотчас окружавший его шум исчез, словно он внезапно оглох. Он видел, как люди распахивали рты в воплях ярости или боли, но до него не долетало ни звука. В мире вдруг воцарилась тишина, словно ранним снежным утром в Альпах. Цезарь последовал за неземной силой через безмолвное поле битвы, обратно к лагерю.

Онабыла так прекрасна – нежная кожа, румянец на щеках, блестящие голубые глаза. Тело ееокутывала тончайшая ткань, светящаяся в лучах клонившегося к закату солнца, что изливало свой свет сквозь юную листву могучих деревьев и освещало еетело под одеждой. Цезарь подумал, что она– сама Весна, а когда онаобернулась, побуждая его следовать за ней– за живым воплощением совершенной идеи женского тела, со всеми его мягкими изгибами, высокой, пышной грудью и длинными босыми ногами, которых он с такой охотой бы коснулся, – он больше не знал: то ли онауводит его от битвы потому, что он умер, то ли потому, что пожелала соблазнить его. Он соскочил со своего взмыленного коня и потянулся, чтобы обнять ееза талию, а онарастаяла, словно струйка дыма.

Следующее, что он помнил, – он очутился у себя в шатре, а врач, смахивающий на любопытного краба, сидел над ним на корточках и говорил, что военачальника нашли, когда он потерял сознание и упал с лошади.

Почему онапросто не забрала тогда его с собой? Он с радостью оставил бы свое тело там, в лесу, и растворился в ееобъятиях.

Но Цезарь поправился – как поправлялся всегда – за то время, на которое задержался в Испании, чтобы разгрести ту груду грязи, которая всегда возникает при смене наместника провинции. Он уладил все спорные судебные дела, наказал военных преступников, простил раскаявшихся, ввел новую налоговую систему, продрался сквозь взятки, назначая на административные должности подходящих людей, собрал ожидаемую дань – и вот теперь наконец направлялся домой.

Он сделал это еще раз. Одержал еще одну победу. И теперь множество сенаторов перешло на его сторону. О да, разумеется, из страха, он понимал это. И все же приятно было видеть, что число врагов уменьшается.

Значительная группа сенаторов даже потрудилась встретить его в прибрежном галльском городе Нарбоне, дабы оделить новыми почестями, – как будто для Цезаря было бы оскорблением подождать с этим до Рима. Они нарекли его пожизненным диктатором, даровав ему власть назначать консулов, цензоров, трибунов.

Кроме того, в его ведении находились все финансы государства, а потому он мог назначать всех провинциальных наместников и высших чиновников. Было провозглашено, что отныне и навеки Цезарь, принимая должностных лиц, будет восседать на золоченом троне. Интересно, что последует дальше? Может, они, невзирая на все разговоры о сохранении старой доброй Республики, все-таки намерены попросить его стать царем? Но ведь это убьет Цицерона, разве не так? А как будет страдать на том свете душа Катона! Если Цезарь наденет корону, доблестный Катон до скончания света не обретет покоя!

Но сенаторы не заводили разговоров о царском титуле – во всяком случае, до сих пор. Цезарь предполагал, что они просто хотели укрепить свое положение в его правительстве и заодно увериться в том, что им достанется часть добычи, захваченной в Испании, – пока прочие сенаторы и всадники не получили свою долю.

Цезарь не удивился, увидев среди них Гая Требония, которого следовало бы казнить за то отвратительное представление, в которое он превратил свое пребывание на посту наместника Дальней Галлии. Впрочем, Требоний был не единственным, кто явился в Нарбон, дабы спасти свою голову. Пока все они стояли на песке, Цезарь созерцал множество просителей, некогда сговаривавшихся между собой, дабы причинить ему вред.

Здесь же присутствовал еще и Марк Антоний. Единственный из всех он приехал на колеснице, соскочил с нее, словно атлет-олимпиец, и, завидев экипаж Цезаря, тут же пустил в ход все свое неуемное обаяние. Антоний выглядел так смиренно, и голову держал опущенной, и улыбался одними глазами. Затем он подошел к Цезарю и произнес речь о его великих свершениях; его большие руки так и мелькали – Антоний бурно жестикулировал, подчеркивая каждое свое слово в свойственной ему манере ораторствовать на греческий лад.

Все у Антония блестело в этот приятный солнечный день – глаза, зубы, слова, кожа. Казалось, даже воздух вокруг него дрожит и плывет – такая от этого человека исходила энергия. Цезарь заподозрил, что снова подпадает под его чары, а когда они оказались в нескольких шагах друг от друга, диктатор буквально упал в объятия Антония.

Все восприняли это как знак примирения, и в особенности – Антоний; он так крепко стиснул Цезаря, что тот испугался, как бы Антоний его не задушил.

– Хвала богам, Цезарь, я – снова твой сын, – прошептал Антоний ему на ухо.

И эти сентиментальные заверения порадовали Цезаря, поскольку он знал: по возвращении в Рим ему понадобится вся привязанность могущественных людей, какой он только сможет заручиться. В Риме он увидит еще меньше дружеских лиц, чем здесь, в Нарбоне, а Антоний – тот самый человек, который поможет ему управиться с недовольными, которые непременно начнут брюзжать при виде небывало возросшей власти Цезаря.

Антоний был именно тем сыном, который требовался диктатору, сыном, чье мужество и красноречие способно превратить самых трусливых солдат в храбрецов, готовых встать лицом к лицу с любыми тягостными задачами.

– Сенат дал клятву защищать тебя, Цезарь, – объявил Антоний. – Всем известно, что твое здоровье и благополучие – это душа государства. Даже те, что некогда называли себя твоими врагами, ныне поклялись ежедневно благодарить богов уже за само твое существование.

Цезарь пригласил Антония к себе в экипаж, из-за чего его племяннику, Октавиану, пришлось пересесть в другой. Цезарю показалось, что парень недовольно скривился. Но ведь должен же он понимать, что старшинство Антония и его положение дают ему право вступить в Рим бок о бок с диктатором.

Угрюмая гордость племянника внушала Цезарю беспокойство. Равно как и его довольно хрупкое здоровье. Хотя, впрочем, это не имело особого значения, поскольку Цезарь на собственном примере доказал, что можно быть худым и бледным в юности и все же вырасти могущественным человеком. Не он ли в тридцать лет плакался друзьям, что так мало успел в жизни – ведь Александр в его годы уже завоевал большую часть мира! Парень просто поздно созревает, как и сам Цезарь. Вполне нормальная мрачность для его возраста. В шестнадцать лет всякий мальчишка отчаянно желает быть мужчиной, и потому такой человек, как Антоний, настоящее воплощение мужской силы, либо зачаровывает, либо устрашает его.

Цезарю показалось, будто Октавиан обуреваем ревностью. Юноша еще ни разу не побывал в битве, однако Цезарь осыпал его всеми мыслимыми почестями. Теперь могущественный дядя отсылает его назад, в школу, в Аполлонию, чтобы тот мог продолжить образование. Ну а пока – чего ему еще надо?

У Цезаря так долго не было наследника – и вдруг оказалось столько сыновей разом! Антоний, Брут, Октавиан. Но все они были сыновьями с политическими программами и собственными мотивами. А своего сына по крови, маленького голубоглазого мальчика, Цезарь не мог признать из-за римских законов. Возможно, он все это изменит, если у него хватит времени. Если того пожелают боги.

Цезарь немного устал добиваться благосклонности от богов. После всего, что он свершил, они могли бы дать ему передышку. Он дозрел для какого-нибудь вознаграждения себе лично. В Испании он думал, что отчасти обретет его в благосклонности царицы Эвнои, сладострастной жены мавританского царя, который очень помог ему в этой кампании. Но Эвноя оказалась такой же, как большинство других его любовниц: ей не терпелось изменить своему пожилому мужу с другим немолодым мужчиной, поскольку тот был могущественнее и Эвное хотелось приобрести его покровительство. Цезарь так и слышал, как у нее в голове щелкают костяшки счетов, пока она ему отдавалась.

Люди настолько предсказуемы! Лишь один человек обладал способностью удивлять его, и удивлять приятно. Цезарь надеялся, что его гонец к Клеопатре не замешкается по пути. Ему не хотелось вступать в Рим, не будучи уверенным, что он увидит ее лицо одним из первых.