Текст книги "Фараон"

Автор книги: Карин Эссекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А смерти?

– Я уже добрую сотню раз говорил при тебе, что куда лучше просто умереть, чем впустую тратить время, боясь смерти. Ты думаешь, я говорю это просто для красного словца?

Клеопатра почувствовала, что Цезарь начинает терять терпение.

– Неужели ты не можешь выказать чуть-чуть беспокойства? Если не за себя самого, то хотя бы за меня и за твоего сына? Что с нами станется, если тебя не будет в живых? Кто нас защитит?

– Именно поэтому мы должны сосредоточиться на нашем будущем, дорогая, на наших планах. А не на маловажной неверности и неизбежной смерти. Разумеется, ты совершенно права, полагая, что те из наших сегодняшних гостей, кто выступал на стороне Помпея, нисколько не огорчились бы, увидев мое падение. Но они еще передумают. Видишь ли, им просто придется изменить свое мнение. Я намерен не оставить им ни единого шанса.

– Понятно. – Клеопатра попыталась найти утешение в уверенности Цезаря. – Рада слышать это от тебя. Потому что это единственный способ для Рима когда-либо обрести мир, а для нас с тобой – увидеть наши замыслы воплощенными. Используем те самые методы, при помощи которых Александр объединил греков. Кстати, он делал это, отнюдь не приглашая их к себе на ужин.

– Клеопатра, я не нуждаюсь в том, чтобы ты давала мне уроки истории. Сенаторы с их перебранками и враждебностью в тысячу раз хуже воинственных племен Галлии, и, если понадобится, я обойдусь с ними точно так же.

– Они что, не хотят мира?

Цезарь снял тунику и теперь лежал, запрокинув голову; глаза его были закрыты, а черты лица смягчились. Клеопатра усомнилась: будут ли они сегодня заниматься любовью?

– Клеопатра, может, ты наконец перестанешь убирать этот бесконечный белый лен и уляжешься?

– Мне одеваться для сна?

Цезарь открыл заблестевшие глаза и взглянул на Клеопатру с откровенным желанием. Возможно, он все-таки лукавил, утверждая, что ни в чем не нуждается.

– Я сказал, что достаточно долго прожил. Я ведь не сказал, что я умер.

Клеопатра устала от горькой смеси очарованности, подозрительности и отвращения, сквозивших в отношении римлян к ней. Они, конечно же, ее не одобряли. Их негибкие законы – те самые устаревшие, отжившие свое законы, которые Цезарь поклялся изменить, – практически не давали им такой возможности. Таким образом, для них ее союз с Цезарем был совершенно незаконным. Римский гражданин не может взять себе жену-иностранку, не может признать рожденного от него отпрыска-иностранца и не может оставить такому ребенку никакого наследства.

Но если ты – Юлий Цезарь, найдутся способы обойти все эти запреты, и римляне об этом знали. За время своей политической карьеры Цезарь сумел ввести в действие массу новых законов, либо склоняя противников на свою сторону уговорами, либо, когда это не удавалось, используя давление. Римляне не сомневались: диктатор имеет неплохие шансы сделать свой союз с Клеопатрой таким же законным, как и три своих брака с римлянками. Они страшились этого дня, но предчувствовали его приближение и потому вынуждены были обращаться с Клеопатрой уважительно – во всяком случае, внешне.

И все же, насколько могла видеть Клеопатра, их любезность была чисто поверхностной. Даже те, кто безоговорочно поддерживал Цезаря и восхищался им, как казалось Клеопатре, изменяли своим убеждениям, когда речь заходила о египетской возлюбленной диктатора. Она улавливала в их голосах легкую иронию, когда они называли ее «царица», а его – «великий Цезарь». Казалось, лишь два секретаря Цезаря, Оппий и Бальб, исполнявшие его повеления, были преданы ему до конца. Но они не являлись сильными людьми, такими, как тот же Антоний, которого Цезарь лишил своего благоволения. Клеопатра чувствовала, что ими обоими, ею и Цезарем, восхищаются, их страшатся – но не любят.

Клеопатра так устала от притворства! Ей казалось, будто на протяжении дня лишь одеяние удерживает ее в целости, а ночью, когда она раздевается, плоть ее словно развеивается по ветру, как будто она только что сбежала, телом и духом, из мрачной темницы.

Когда же она наконец увидела круглое, словно у медведя, лицо Аммония, лицо, памятное ей с самого детства, лицо верного человека, который любил ее отца и служил ему, который любил ее и служил ей, Клеопатра кинулась к нему в объятия и осыпала его поцелуями, поразив свиту в самое сердце. О, как это было прекрасно – снова почувствовать себя ребенком, ребенком, у которого есть отец, способный защитить тебя от всего на свете! Аммоний, конечно, не обладал таким могуществом, но, когда Клеопатра обхватила руками его могучий торс, в ней снова, впервые за долгие-долгие годы, воскресло это чувство.

– Аммоний, ты так долго прожил в Риме, что уже и одеваться начал, как римлянин!

Аммоний был облачен в белый плащ из тонкой шерсти, отороченный ярко-красной каймой. Ткань пронизывали золотые нити, добавляя сияния его улыбке. Это было подобие тоги – одеяния, которое имели право носить только римские граждане.

– А почему бы и нет? По-моему, тога в самый раз подходит для этой скверной, непредсказуемой погоды! – Он накинул полы одеяния на голову, демонстрируя, как с их помощью можно укрыться от дождя. – Кроме того, в Риме никогда не знаешь, когда тебе на голову вывернут горшок с дерьмом или политическую грязь.

Клеопатра снова обняла Аммония, прижавшись щекой к его мягкой, уже совершенно седой бороде. Побелели и его густые волосы, зачесанные назад и лежащие волнами. Но кожа у Аммония по-прежнему оставалась чистой и гладкой, и, несмотря на его значительный вес, годы не подорвали его сил. В темно-карих глазах светился все тот же свет. Аммоний являл собою живое доказательство того, что можно сохранить прекрасное здоровье, от души наслаждаясь жизнью. Он любил сверх меры еду, вино, женщин, деньги – словом, все то, что, по утверждению хилого Цицерона, требовалось отвергнуть, чтобы стать мудрым и счастливым. Но кто из них двоих, спрашивается, на самом деле был мудр и счастлив? Костлявый оратор, страдающий от бессонницы, порицающий всех, кроме стоика Брута, или этот сияющий человек-гора, который сейчас сжимает Клеопатру в объятиях?

Аммоний отпустил Клеопатру и подхватил на руки царевича, умостив ребенка на своем обширном пузе.

– Я вижу в его лице отражение покойного царя.

– Как же это тебе удается, Аммоний? Ведь мой отец был толстым, веселым и темноволосым, а он белокур, худ и серьезен!

Аммоний вздохнул.

– Наверное, мне просто снова хочется увидеть лицо царя. Очень уж это печально, Клеопатра – стареть и видеть, как бог смерти, всесильный и безжалостный, забирает тех, кто был частью твоей жизни. Вскорости настанет день, когда я присоединюсь к моему Авлету и он снова сыграет мне на флейте.

Из уголка глаза Аммония выкатилась слезинка, и он смахнул ее большой, волосатой рукой.

– По тебе не похоже, чтобы ты готов был лечь в гроб. И мне не хочется, чтобы ты умирал, потому что ты теперь для меня почти все равно что отец.

– Твой отец гордился бы тобой. Бедняга всю свою жизнь пытался заключить союз с влиятельными римлянами, и они выпили из него все соки. А вот теперь ты гостишь в доме Цезаря. Ты превзошла всех своих предков, Клеопатра.

Клеопатра уселась на кушетку рядом с Аммонием, рассеянно поглаживая сына по макушке, и принялась шептать на ухо пожилому греку:

– Друг мой, я к этому и стремлюсь. В этой игре компромиссов быть не может. Либо ты правишь бок о бок с кем-то, либо подчиняешься безоговорочно. Я усвоила этот урок много лет назад, глядя, как они высасывают из отца деньги и силы – и так до тех пор, пока он не лишился и золота, и жизни. Он мог бы прожить еще много лет, если бы встретил в Риме лучший прием.

Аммоний покачал головой.

– Невзгоды уже к пятидесяти годам превратили его в старика! А ты глянь на меня! Мне шестьдесят два, и я до сих пор чувствую себя, словно девятнадцатилетний мальчишка. Причем во всех отношениях, дорогая! – Чмокнув широкими губами, Аммоний поцеловал царевича в голову. – Но что случилось, Клеопатра? Ты выглядишь обеспокоенной. Неужто тебя задела похвальба старика, радующегося своей мужской силе?

– Нет, друг мой. Я просто подумала, что в следующем году Цезарю исполнится столько же, сколько было отцу, когда он умер. Он не прислушивается к моим предостережениям, потому что он намного старше меня и воображает, что знает о власти все. Он вздумал, будто может победить своих врагов при помощи доброты и снисходительности!

– Милосердный человек редко оказывается победителем, – заметил Аммоний. – Враги подобны змеям: многие считают, что научились управляться с ними, но змеи всегда остаются ядовитыми.

– Но он мнит себя непобедимым!

– Он мудр, Клеопатра. Тебе все-таки следует хоть немного верить в человека, который завоевал половину мира и прожил достаточно долго, чтобы насладиться своей победой.

– Это он тоже говорит. Но мне все равно не по себе. К несчастью, будущее моего сына и нашего царства зависит от того, насколько он прав в своих суждениях.

Экипаж у Аммония был просторный – со стенами, обитыми тканью, с мягкими подушками на сиденьях, с парчовыми занавесками, которые можно было открывать для проветривания. В отличие от множества других экипажей, у этого балдахин был светлым, так что жар солнечных лучей не проникал под полог. Экипаж должен был подъехать к вратам Рима, а там преобразиться в носилки, в которых их хозяин собирался отправиться посмотреть на новый Форум Юлия.

Юлий Цезарь, которому до смерти надоел транспорт, заполонявший город днем и ночью, издал закон, запрещающий колесным экипажам появляться на узких, кишащих народом улицах Рима – кроме повозок, вывозящих мусор и подвозящих товары в лавки и на рынки. Новый Форум Цезаря, названный в его честь, тоже был построен для того, чтобы разгрузить задыхающиеся римские улицы и дороги.

Цезарь прислал на виллу письмо, прося Клеопатру встретиться с ним сегодня в назначенный час. Он сказал, что пришлет за ней отряд, но Клеопатра предпочла довериться своему верному родичу и другу. Аммоний обычно вращался в гуще событий, присматриваясь и прислушиваясь к общественным и частным делам римлян, дабы иметь возможность сообщать своей царице обо всех новостях. Поскольку он был вхож к богатейшим жителям города, он с выгодой сбывал им египетские товары, которые Клеопатра, а до нее – ее отец позволяли Аммонию вывозить из страны без налогов.

Экипаж был настолько роскошен, что пассажиры могли спокойно предаваться беседе, не боясь попортить себе зубы, – даже когда они начали спускаться по Яникульскому холму и повозка, подпрыгивая, покатила по сельской дороге, мощенной большими камнями, что напоминали слоновьи ногти. Хотя под полог и проникал топот копыт – совсем рядом ехали конные телохранители, – Аммоний с Клеопатрой могли беседовать, не переходя на крик. Обычно же если кому-то из пассажиров хотелось поговорить со своими спутниками, то даже за время небольшой поездки он успевал охрипнуть.

Клеопатра избегала беседы об Архимеде, деловом партнере, доверенном лице и племяннике Аммония. И все же чувствовала повисшее в воздухе напряжение. Клеопатра была уверена, что Аммонию известны все подробности их романа, хоть это происходило тогда, когда она находилась на другом краю света, в изгнании. Архимед сообщил, что собирается искать утешение после ее измены в Риме, у Аммония, чей жизнерадостный дух должен излечить его разбитое сердце и исцелить уязвленную гордость.

– Что касается Архимеда, я уверена, что тебе известны обстоятельства, при которых он ушел с моей службы, – сказала наконец Клеопатра, ринувшись со своим вопросом словно в омут головой и не успев сообразить, каких эмоций ей будут стоить известия об Архимеде. Она готова была к тому, что Аммоний выскажет ей точку зрения ее бывшего любовника, расскажет о том, какую боль она ему причинила, – ему, человеку, который с радостью умер бы за нее.

Аммоний взял изящную руку царицы в свои лапищи.

– Клеопатра, ну что ты могла поделать? Ты сделала выбор в пользу своего царства, вот потому-то ты – великая царица. И опять же скажу тебе: твой отец, пребывающий ныне с богами, воспевает твое имя и радуется, что столь мудро выбрал его для тебя. «Клеопатра» – «слава отца». Была ли в вашем роду другая Клеопатра, столь верно и столь блестяще несущая свое имя?

– Я понимаю свои побуждения и не жалею о сделанном. Но я спросила тебя о моем кузене. С ним все в порядке?

– В порядке? – Аммоний выпустил ладонь царицы и в раздражении воздел тучные ручищи к небесам. – Нет, он – умирающий от любви, скулящий щенок! В его тридцать Архимеда еще не отвергала ни одна женщина. И уж тем более не выбрасывала из своего сердца. Естественно, он уязвлен. Но он поправится. Мне ужасно надоело, что он тут слонялся без дела, и я отослал его в Грецию, зализывать раны. Я велел ему, чтобы он возвращался обратно мужчиной!

– Я очень сильно ранила его, и без объяснения причин. Пожалуйста, не будь к нему суров.

– Он верит, что царевич – его сын.

Охватившее Клеопатру сочувствие сменилось страхом.

– Ему не следует так говорить!

– Он сказал об этом только мне. Он понимает, что к чему. Но теперь, когда я увидел длинное лицо и римский нос маленького Цезаря, я скажу Архимеду, что все это – его фантазии.

– Я люблю моего кузена, но, если я услышу, что он прилюдно ставит под сомнение отцовство Цезаря, я вынуждена буду принять против него меры. Так ему и передай.

– Клеопатра, ты – царица и стоишь над всеми мужчинами. Но не забывай, что это естественно для мужчины – желать продолжить себя в потомках. Архимед никогда не сделает ничего такого, что могло бы повредить тебе.

– Все, что подвергает опасности будущность моего сына и его связь с отцом, причиняет мне вред.

Неужели Аммоний не понимает, насколько хрупки и запутанны узы, связывающие ее с Цезарем, – политический союз, скрепленный ее сокровищами, географическим расположением Египта и маленьким мальчиком, который еще не научился выговаривать свое имя? Все ее замыслы висят на волоске чувств, испытываемых Цезарем к той маленькой копии его самого, которую она произвела на свет.

– Есть ли шанс, что Цезарь объявит ребенка своим?

– Он уже сделал это – в приватной обстановке, для своего ближайшего окружения. Публичное объявление будет сделано после принятия соответствующего закона. До тех пор это было бы неуместно. Ты ведь это понимаешь, не так ли?

Аммоний дернул за цепочку, давая вознице знак остановиться.

– Мочевой пузырь старика так же нетерпелив, как член юнца, – проговорил он, извиняясь, и выбрался из экипажа, дабы решить назревшую проблему.

Они все еще находились на западном берегу реки, южнее Рима и его гигантских стен. Отсюда уже был виден Тибрский остров, чья треугольная каменная набережная была устремлена в сторону путников, словно нос плывущей речной баржи. Аммоний закончил свои дела, после чего пригласил царицу размяться перед поездкой по городу.

Он указал в сторону острова.

– Вон дом Асклепия-целителя, – показал он.

Храм бога врачевания был построен более двух сотен лет назад после чудовищной эпидемии, опустошившей город.

– Как приятно и вместе с тем неподобающе видеть священное место посреди этой ядовитой реки!

Река и небеса отливали одинаковым, противоестественным зеленоватым жемчужным блеском. Никакое солнце не могло вернуть нормальные цвета этой земле, воде и небу. У Клеопатры было такое ощущение, словно она пригубила отвар из грибов, что пьют во время празднества в честь Диониса, странное варево, от которого самые обычные вещи приобретают ненатуральные оттенки. Два пролета моста, соединяющие остров с обоими берегами реки, протянулись над водой, словно изящно раскинутые руки танцовщицы.

– А ты знаешь, что римляне рассказывают про появление этого острова? – спросил Аммоний. – Когда здешние жители изгнали последнего царя из рода Тарквиниев, они побросали его пшеницу в реку, и так возник остров.

– Очаровательная история о гордости и независимости – но, вне всякого сомнения, она недостоверна, – отозвалась Клеопатра.

– Римляне всегда плохо относились к людям, склонным к единовластному правлению. Такова уж их природа.

– Ты имеешь в виду меня?

Аммоний улыбнулся царице.

– Я рассказал тебе историю, как привык еще с тех времен, когда ты была маленькой девочкой и восхищалась моими глупыми побасенками.

– Полагаю, друг мой, что в этой притче есть и скрытый смысл. Неужто ты думаешь, что не можешь больше говорить со мной прямо только потому, что я сплю с Цезарем? Тебе не нужно прибегать к языку мифов и легенд, чтобы высказать мне все, что пожелаешь.

Лицо Аммония сделалось серьезным; нахмуренные брови придали глазам форму слезинок.

– Клеопатра… Государыня… Ох, иногда я даже и не знаю, как тебя называть. Вот только что ты – та самая малышка, которая часто сиживала у меня на коленях, а в следующее мгновение – самая грозная женщина в мире. Подруга римского диктатора. Должно быть, даже боги почитают тебя, Клеопатра.

– Но ты хотел сказать что-то еще. Ну, давай же, Аммоний. Я знаю тебя не хуже, чем отца. Вас обоих очень легко разгадать.

– Когда я достиг совершеннолетия, то принес клятву защищать тебя даже ценой своей жизни. Когда Архимеду исполнилось девятнадцать, он дал точно такую же клятву. Веришь ли ты, что любой из нас скорее бросился бы на меч, чем нарушил ее?

– Верю. Даже Архимед, гордости и сердцу которого я нанесла столь тяжкую рану.

– Наш долг – защищать тебя и советовать тебе, а не просто следовать за твоими замыслами или создавать удобства.

Клеопатра не думала, что когда-нибудь сможет разгневаться на Аммония. Но почему он обращается с ней, словно с ребенком, неспособным понять, кто из них какое положение занимает?

– С чего бы мне желать чего-то иного? Или ты думаешь, что я недостаточно женщина, чтобы понимать истинное положение вещей? А может, по-твоему, я нуждаюсь в том, чтобы со мной носились, словно с царевной-куклой?

Аммоний взглянул на нее очень строго: так обычно смотрел ее отец, когда собирался запретить что-нибудь такое, чего Клеопатре хотелось особенно сильно. И сердце Клеопатры снова смягчилось, потому что Аммоний, подобно ее отцу, был по природе радостен и гармоничен и ему приходилось делать над собою усилие, чтобы быть требовательным и строгим.

– Время от времени Архимед пишет мне из Греции. Он посетил Аполлонию, где ныне проживает командир, обучавший его в Афинах, – преподает молодым римлянам военную науку. Так вот, он случайно встретился там с племянником Цезаря, Гаем Октавианом, тем самым парнем, который сопровождал диктатора во время триумфального шествия.

Сердце Клеопатры учащенно забилось. Ей хотелось расспросить Цезаря об этом загадочном юноше, но она не хотела, чтобы создалось впечатление, будто она сует нос не в свои дела. Цезаря и без того беспокоило, что Клеопатра платит Аммонию целую кучу золота и взамен получает такие сведения о его соотечественниках и их личных делах, каких не знает даже он, Цезарь. Клеопатра чувствовала: ее сеть осведомителей угрожает согласию между ними.

И все же этот юноша, Октавиан, вызывал у нее беспокойство. Когда Клеопатра узнала о незаслуженных почестях, которыми осыпал его Цезарь, то испугалась, что он – новый любовник Цезаря. Конечно, она слыхала, что Октавиан хрупок, бледен и вообще едва вышел из детского возраста. Но ведь диктатору не укажешь, кого ему укладывать к себе в постель, и потому Клеопатра подавила свое любопытство.

Теперь же она выпрямилась, отпрянув от дерева, к которому прислонялась, и схватила Аммония за рукав.

– Продолжай.

– Цезарь отослал парня в Аполлонию на обучение.

– Почему Цезарь сам не принимает участия в обучении своего племянника? Это же всеобщий обычай – учить тех, кого любишь.

– По-видимому, он заплатил двум знатным римским семьям, чтобы те отправили своих сыновей вместе с Октавианом, служить ему душою и телом. Парни отличаются умом и изрядными дарованиями, но они – не из патрициев. Цезарь вручил их родственникам целые мешки сокровищ, добытых в Галлии, и сказал, что будет поддерживать их до тех пор, пока юноши (один из них выказывает незаурядные задатки политика, а второй – талант военачальника) будут верны его племяннику.

– Разве это не демонстрирует лишний раз доброту и милосердие Цезаря? – спросила Клеопатра. – Почему же великодушие, которое он проявил к слабому, болезненному племяннику, внушает тебе подозрения?

Но стоило Клеопатре произнести этот вопрос вслух, как она поняла, что уже знает ответ. С чего это вдруг Цезарь принялся осыпать благодеяниями дальнего родственника, отдавая ему то, что стоило бы приберечь для сына?

– Тебе не кажется, что Архимед с умыслом доводит это до моего сведения? У него более чем достаточно причин стремиться причинить мне боль.

– Клятва для него важнее сердечных стремлений, Клеопатра. Да, он сердит на тебя, но по-прежнему трудится ради твоего блага. Я целиком и полностью уверен в этом. Но на тот случай, если вдруг меня одолели старческая сентиментальность и благодушие, я навел справки. Родственники самого Цезаря имеют основания считать, что Цезарь намеревается усыновить этого юношу, воспитать его и сделать своим наследником.

Клеопатра и Аммоний вошли на Форум Цезаря через небольшую арку, чья малая высота лишь подчеркивала, какое огромное пространство расчистил для своей стройки диктатор, сравняв с землей не один городской квартал. Цезарь скупил множество домов и многоквартирных зданий, заплатив деньгами из добычи, привезенной из Галлии. Диктатор снес все старые постройки, заполнив ямы обломками и землей (ее специально доставляли для этой цели), и создав ровную площадку. Он также разобрал древнюю курию Гостилия, где обычно заседал Сенат, и построил ее в другом месте – шаг, который хулители Цезаря истолковали как явный знак надвигающихся перемен.

Клеопатра опиралась на руку Аммония; ее до сих пор трясло от новостей, которые Аммоний обрушил на нее на мрачном берегу Тибра. Сейчас ей не было дела ни до величественного храма Венеры Родительницы, ни до базилики, посвященной дочери Цезаря, где должны были происходить судебные разбирательства, ни до высоких изваяний богов, образующих колоннаду, ни до роскошного сада, разбитого посреди площади. Все это сейчас вызывало у нее только враждебность. В конце концов, со стороны Цезаря это либо самонадеянность, либо наглость – пытаться своим размахом произвести впечатление на царицу Египта, владычицу страны грандиозных сооружений, несопоставимых с этим римским примитивным строительством.

Клеопатра была в ярости: вся ее жизнь сейчас висела на паутинке, которую Цезарь мог перерезать в любой момент. Оборви он эту нить – и Клеопатра рухнет в пропасть и разобьется. Самое невыносимое для нее чувство – унижение – окутало сейчас царицу, словно саван. Ей подумалось: «Неужели Аммоний считает, будто я – наивная девчонка, игрушка стареющего диктатора, а не истинный партнер во всех его делах? Или я на самом деле обманывала себя, воображая, будто видение нового мира, который мы с Цезарем создали во время своих ночных бесед, было реальным? Вдруг ему просто нравилось фантазировать вместе со мной и не хотелось разрушать романтическую ауру наших встреч, тех часов, что мы проводили вместе? Неужели он играл со мной, как с дурочкой? И буду ли я продолжать вести эту игру с ним теперь, когда на карту поставлено будущее Египта и моего сына?»

Если Цезарь и вправду так считал, он будет очень удивлен, узнав правду. Клеопатра предупреждала его: для матери сын всегда будет важнее любовника. Царица Египта не знала, как ей одолеть и подчинить себе этого владыку мира, но она найдет способ. Боги владычествуют надо всем, а Клеопатра, не колеблясь, обращается к ним с просьбами о помощи. Они никогда до этого не разочаровывали ее, хотя иногда ей приходилось переживать трудные времена, прежде чем божества открывали ей свои истинные, более высокие намерения.

Фронтон храма Венеры Родительницы поддерживали восемь исключительно красивых коринфских колонн, а крышу украшали изумительные изваяния богини в различных ее обличьях – чарующей Венеры Возлюбленной, эффектной Венеры Победоносной, опекающей Венеры Родительницы. Само здание было небольшим и хрупким по сравнению с грандиозными египетскими храмами, но Клеопатра почувствовала, что после визита Цезаря в ее страну могучие пропорции египетского зодчества начали проникать и в римскую архитектуру. Клеопатре вспомнилось, каким маленьким и тесным показался ей в детстве Римский Форум. Для тех римлян, которые еще не поняли послания, Форум Цезаря возвещал о том, что новая эра восточных излишеств просачивается в жесткие рамки строгих римских ценностей, создавая ощущение изобилия во всем.

Клеопатра оставила Аммония снаружи, а сама вошла в храм через высокие, узкие двери – единственное отверстие, сквозь которое проникал дневной свет. Каменные стены были окаймлены факелами, освещавшими множество драгоценностей. Зеленые отблески изумрудов, красные – гранатов и рубинов, льдисто-белые – алмазов и хрусталя плясали в пустом пространстве храма, словно мерцающие духи. Среди драгоценностей висели картины, вывезенные со всего мира; на одной из них Клеопатра узнала бледную богиню Луны, Гекату, утешающую встревоженных жителей Византия во время осады и освещающую небо своим полумесяцем и звездой. В центре помещения возвышался, подобно могучему хозяину, золотой доспех, отделанный серебром и вставками из слоновой кости. Несомненно, Цезарь отнял его у какого-то побежденного царя.

Цезарь был здесь один.

– Тебе нравится? – спросил он.

Судя по виду, римский диктатор сейчас нервничал, словно мальчишка-барабанщик в первый день службы.

– Замечательный храм, – отозвалась Клеопатра.

Она ждала, что на лице и в манерах Цезаря сейчас проступят все признаки задуманного им предательства. Но вместо этого, взглянув в его глаза, Клеопатра впервые увидела в них нетерпение, почти надежду.

– Но из-за этой выставки твоей военной добычи он производит скорее впечатление храма воинственной Венеры Победоносной, чем Богини-Матери, – добавила Клеопатра.

– До чего же ты проницательна, милая, – сказал Цезарь. – Когда я въехал в лагерь своих врагов после битвы при Фарсале и не обнаружил там ничего, кроме следов поспешного трусливого бегства, я пообещал богине, что воздвигну храм Венеры Победоносной. Я начал собирать сокровища из Галлии и Британии и разместил здесь лучшие из них, как ты можешь видеть. Нашим гражданам нравится видеть богатства, отобранные у побежденных. Но затем произошло нечто непредвиденное.

– И что же? – спросила Клеопатра.

Она осознала, что боится Цезаря, что защищается, чтобы не попасть под его влияние. Цезарь взял ее за руку; Клеопатра неохотно позволила ему это.

– Можно, я тебе кое-что покажу?

Цезарь провел Клеопатру через собрание свидетельств своих побед в дальнюю часть храма, в святилище богини. Здесь, укрытая в сводчатом помещении, стояла сверкающая золотая статуя Венеры Родительницы; ее дитя, малыш Купидон, сидел на плече у богини и что-то нашептывал ей на ухо, надувая пухлые щечки и поджимая губы. Венера держала за руку римского ребенка, а тот глядел на нее снизу вверх, ища защиты и наставлений. Яркие сапфировые глаза богини смотрели вперед, в грядущее. Тело Венеры было скрыто золотыми складками, задрапированными таким образом, что создавалось впечатление, будто она стоит на легком ветерке. Справа от богини расположилось изваяние самого Цезаря, высокого и горделивого; чело его венчал лавровый венок победителя – знак его многочисленных триумфов.

Но Цезарь привел сюда царицу не за этим. Он ничего не сказал, позволив своей спутнице безраздельно сосредоточиться на приготовленном для нее сюрпризе. Слева от Венеры – достаточно близко для беседы и все же на почтительном удалении – стояла золотая статуя Клеопатры, одетой как Венера, но в царской диадеме, украшенной драгоценными камнями, – точно такой же, какую Цезарь видел на ней в Египте. Ему пришлось добыть для этой копии точные подобия тех камней, которые носила царица. И как он только все запомнил? Лицо золотой Клеопатры было исполнено покоя, как и лицо Венеры, однако тело было не таким худощавым, как сейчас, но более округлым, более женственным – словом, таким, как в первые месяцы беременности. Глаза ее изваяния были сделаны не из сапфиров, а из ярких шлифованных изумрудов, волосы собраны в узел на затылке. В ушах – заметив это, Клеопатра не сдержалась и хихикнула – красовались серьги, явно составляющие комплект с огромным золотым ожерельем Сервилии. У ног царицы свернулась изящная кобра, символ власти фараонов, с серебряным хвостом и опаловыми глазами. Цезарь указал на змею.

– Это – для того, чтобы они не забыли о твоей истинной сущности.

Он подождал, пока Клеопатра заговорит, и, не дождавшись, спросил:

– Тебе нравится?

– Я лишилась дара речи, Цезарь.

– Вот ответ на все вопросы о том, какое положение ты занимаешь. Здесь находятся две главные женщины моей жизни: одна дает мне бесстрашие перед лицом смерти, другая – причину оставаться в живых.

Клеопатра корила себя за то, что усомнилась в нем, что не поверила своим инстинктам, не поверила в его обязательства по отношению к ней и в их совместное будущее. Она не знала, почему Цезарь оказывает покровительство своему племяннику, но то, что он сделал сейчас, было величественным жестом – и при этом открытым, показывающим, какое место она занимает в его сердце и жизни. По щекам Клеопатры заструились слезы, руки безвольно повисли, словно неживые.

Цезарь обнял ее за плечи и развернул лицом к себе.

– Неужели тебе нечего сказать?

– Ее красота ошеломляет. Но для меня она еще прекраснее, потому что исходит от тебя.

– Я не царь, Клеопатра. Я не могу возвести монумент в твою честь – во всяком случае, здесь, в Риме. Но я сделал, что мог, дабы дать этой стране понять, как отношусь к тебе.

– Это куда больше, чем я могла бы просить, дорогой.

– А теперь, когда я скажу тебе, что в ближайшее время вынужден буду покинуть Рим, ты думай вот об этом и не беспокойся.

Он провел ладонями по лицу Клеопатры, потом взял ее за плечи; Клеопатра взглянула ему в глаза, пытаясь понять, что все это значит.

– Покинуть Рим?

– Я надеялся, что мой полководец Ватиний навсегда очистил землю от угрозы, исходящей от сторонников Помпея, но, похоже, его сыновья вернулись в Испанию и объединили свои силы с этим коварным изменником, Лабиеном.

– Неужели тебе обязательно нужно отправляться туда самому? Как ты можешь покинуть Рим сейчас, когда ты только-только установил в нем свою власть? Это опасно, Цезарь. Тебя окружают люди, которым нельзя доверять. Я уверена в этом и вынуждена сказать об этом тебе.

– Я сам обучил Лабиена и преподал ему все тонкости войны, и теперь ему хватило умения поднять против меня тринадцать легионов. Боюсь, достойно ответить на этот вызов могу лишь я. У меня нет другого военачальника, которого можно было бы послать туда.