Текст книги "Век чудес"
Автор книги: Карен Томпсон Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
11
На следующий день в школе возобновилось расписание по часам, согласно которому занятия начинались с девяти утра. Поэтому на автобусной остановке мы стояли в кромешной темноте. На лица нам падал лишь отблеск желтого уличного фонаря, тусклого, как все фонари в нашем районе. Яркое освещение помешало бы работе огромного тридцатилетнего университетского телескопа, который возвышался на восточной стороне холма. Это называлось световым загрязнением. Интересно, куда устремляли свои взоры астрономы, когда самое интересное происходило здесь, внизу?
Мама ждала прибытия школьного автобуса, сидя в машине на обочине. Она не сомневалась, что опасность, как картошка, уходит корнями в темноту. А я боялась остановки одинаково сильно в любое время суток.
Я сторонилась Дэрила, хотя он вел себя как ни в чем не бывало. Я размышляла, что где-то здесь в пыли, возможно, все еще валяется цепочка с моим самородком. Сет, гордый, одинокий и самодостаточный, по своему обыкновению держался особняком. Одной ногой он стоял на обочине, а другой катал скейт. И совершенно очаровательно дул на озябшие руки.
Тем утром повсюду вокруг нас трещали цикады. В темноте стоял невообразимый гул и стрекот новорожденных насекомых, стремительно размножавшихся с самого начала замедления. Чем меньше оставалось птиц, тем больше появлялось жуков и прочей мелюзги. По нашим потолкам ползали пауки, из водостоков и канализации лезли тараканы, на цементных полах веранд извивались черви. Однажды из-за миллионного десанта божьих коровок на футбольное поле отменили тренировку. Оказывается, даже красота в чрезмерных дозах наводит ужас.
С остановки был виден дом Ханны. Я заметила, что над входной дверью горит свет. На долю секунды во мне вспыхнула надежда, что Ханна вернулась. Но, видимо, ее родители в спешке просто забыли выключить фонарик, не заметив его при свете дня.
В то темное утро все вели себя тише обычного. Мы чувствовали себя сонными, неповоротливыми и вялыми. Даже Микаэла выглядела подавленной. Она проспала и не успела ни помыть голову, ни накрасить глаза. Никто не дразнился. Все просто стояли в темноте и молчали, натянув на головы капюшоны толстовок и спрятав руки в рукава.
Наверное, нас настигло самое холодное время ночи, хотя мои часы показывали восемь сорок утра. На горизонте поблескивал низкий узкий ломтик месяца, сияли звезды.
Сейчас почти не верится, что еще недавно в этой стране выпускались толстые справочники, где наряду с другими фактами указывалось точное время каждого рассвета и заката на год вперед. Думаю, с утратой четкого ритма жизни мы также потеряли и веру в непреложность некоторых вещей.
Когда автобус привез нас к школе, мы увидели, как рабочие устанавливают по всей ее территории стадионные прожекторы. В их свете выцветшие зеленые стены, покрытые, к несчастью, остатками краски с морской базы, стали напоминать тюрьму. С «часовым» временем я усвоила еще один урок: то, что в дневное время кажется безобидным, ночью выглядит зловеще. Думаю, даже не стоит перечислять явления и предметы, которые без света теряют всю свою привлекательность.
Во время обеда вышло долгожданное солнце, и мрак рассеялся, словно туман. Восход состоялся в двенадцать часов и тридцать четыре минуты. В этот момент мы как раз находились во дворе. Поскольку мы жили в Калифорнии, наши трапезы в любое время года протекали на свежем воздухе. Когда небо на востоке побледнело, а затем многообещающе порозовело, Микаэла с новыми силами начала кривляться перед окружавшими нас мальчишками. Я же, наоборот, стала тише воды ниже травы.
Постепенно футбольные поля вдали засверкали росой. Щурясь на встающее солнце, я вдруг заметила в углу двора силуэт девочки, очень похожей на Ханну. Но она никак не могла быть Ханной! Иначе я бы уже знала о ее возвращении в город. Девочка, подперев голову худой рукой, уныло сидела в одиночестве за столом возле лабораторий.
Я подошла поближе и убедилась в правильности своей догадки. За обеденным столом действительно сидела Ханна – без друзей и без еды.
– Ты приехала! – ахнула я.
– Привет. Нам пришлось вернуться из-за папиной работы, – буднично ответила она. В темных джинсах и розовом топике она выглядела очень стильно. В ушах у нее болтались серебряные сережки в форме колец, а волосы она заплела в небрежную французскую косичку.
Я ждала, что она скажет что-нибудь еще, но она молчала. Позади нас раздавались беззаботные возгласы девочек, стоящих в очереди за обедом.
– Я так рада, что ты вернулась, – добавила я наконец. Скинув рюкзак на землю, я присела за стол. – Я без тебя уже начала ненавидеть школу.
– В Юте мы в школу вообще не ходили, – отозвалась она, глядя голубыми глазами куда-то сквозь меня. – Все просто ждали… Ну, ты понимаешь, ждали конца. И вот мой папочка устал от ожидания.
Мы дружили сто лет, а теперь между нами возникла неловкость. Мне показалось, что я встретилась с троюродной сестрой на семейном торжестве. Вроде и не чужие, но говорить не о чем. А ведь Ханна уезжала всего на три недели!
Гомон детских голосов то стихал, то накрывал нас невидимыми волнами. Ханна разглядывала стол, сковыривая чешуйки облупившейся краски.
И тут я не выдержала:
– Почему ты не позвонила мне, когда вернулась?
– Да мы только вчера приехали, – ответила она и прикусила кончик ногтя на большом пальце. – Или позавчера.
На небе еще оставалось несколько звезд, но день с каждой минутой все больше вступал в свои права. Чтобы смотреть Ханне в глаза, мне приходилось щуриться.
– А почему ты не пришла утром на автобусную остановку с утра? – спросила я.
– Ночевала у Трейси.
– Кто это?
– Трейси Блэр.
Ханна показала на девочку из мормонов, которую я видела на занятиях, но лично не знала. Она шла к нам, и ее силуэт казался нечетким в лучах рассветного солнца. Девочка несла в руках два пакета с буррито и пару бутылок с водой. Потом я заметила, что она одета в точности как Ханна: и розовый топ, и серебряные сережки кольцами, и даже французская косичка на спине.
Я вдруг смутилась и сказала:
– Вы как близняшки.
– Да мы не сговаривались. Смешно вышло, правда? – ответила Ханна.
– Привет, – поздоровалась со мной Трейси и взглянула на меня огромными карими глазами, которые, казалось, никогда не моргали. Ее походка и мозолистые ладони навели меня на мысль, что она занимается художественной гимнастикой.
– Трейси тоже ездила в Юту, – пояснила Ханна.
– Привет, – сказала я.
Трейси выплюнула жвачку и присела за стол, передав один буррито Ханне.
– Видишь? Теперь понимаешь, что я имела в виду? – спросила Ханна, кивая в сторону детей во дворе.
– Конечно, – кивнула Трейси.
– Вы о чем? – не поняла я.
– Да так, ничего особенного, – сказала Ханна.
Пока солнце карабкалось вверх, Ханна рассказала мне немного о Юге. Ее жизнь там оказалась совсем не такой безрадостной, как я себе представляла. Она поведала мне запутанную историю про какого-то мормонского мальчика, который жил рядом с ее теткой. Однажды ночью этот парень пробрался к ней в спальню через окно. Они целовались, пока ее сестры спали.
– Ух ты, – вот и все, что я могла на это ответить.
– До сих пор не могу в это поверить. И почему никто не проснулся? – прокомментировала Трейси.
– Потому, – ответила вдруг покрасневшая Ханна. Она еле сдерживала улыбку. – И мы лежали на верхней койке.
Наконец она поинтересовалась, как идет моя жизнь.
Мне очень многим хотелось с ней поделиться. Жизнь моя шла плохо. Но в тот день я не узнавала Ханну, да еще эта Трейси постоянно хрустела над ухом пальцами.
– Ой, да не знаю, вроде все в порядке, – буркнула я.
Трейси внимательно изучала меня маслянистыми глазами. Каждые несколько секунд косточки ее пальцев щелкали.
– У меня двойные суставы, – пояснила она, покончив с правой рукой и принимаясь за левую.
– На самом деле здесь неплохо. Правда, очень даже неплохо, – добавила я.
Трейси и Ханна переглянулись.
Прозвенел звонок.
– Бли-ин, – простонала Ханна. – Как бы я хотела сейчас оказаться в Юте, скажи?
– Конечно, – поддакнула Трейси. – Конечно!
Мы втроем встали, закинули рюкзаки на плечи, и Ханна с Трейси вместе двинулись прочь от стола.
– Увидимся, – сказала я, но девочки меня не услышали или сделали вид, что не услышали. Они шагали в ногу, направляясь к лабораториям. Я могла бы присоединиться к ним, но пошла в обход другой дорогой.
На вечернюю футбольную тренировку Ханна опоздала и потом со мной почти не разговаривала. А ведь раньше мы постоянно сплетничали в перерывах между подачами. В тот день она окликнула меня всего один раз, да и то как нападающий, который в разгар борьбы обращается к полузащитнику.
– Джулия, сюда, я открыта! – крикнула она, когда мяч оказался возле моих ног.
А после тренировки, пока мы, потные и раскрасневшиеся, ждали родителей, Ханна играла на своем мобильнике.
– Погуляем на выходных? – предложила я.
– Не могу.
Мне очень не понравилось, что Ханна ответила мне, даже не оторвав взгляд от телефона. Уверена, она строчила эсэмэски Трейси, а та, разумеется, мгновенно ей отвечала.
– Что с тобой случилось? – спросила я.
– Ты о чем? Я такая же, как всегда, – сказала она, улыбнувшись краешком рта и прикусив нижнюю губу. Длинная светлая коса болталась у нее на плече. Ханна так ни разу и не взглянула мне в глаза.
Легкое смущение на ее лице показалось мне знакомым. Я вспомнила бледную рыжеволосую Элисон, лучшую подругу Ханны до меня. Это было давно, еще в четвертом классе, но я не забыла, как Элисон крутилась вокруг нас на игровой площадке, а Ханна игнорировала ее, пока мы разминались на парных турниках. Едва завидев ее, Ханна начинала стонать: «Ой, как же она меня достала!» И встречала Элисон той же фальшивой улыбкой, которой одарила меня сейчас.
Я так распереживалась, что тем вечером не смогла уснмуть. Ночью я встала с кровати и изрезала на куски фенечку, которую плела для Ханны. Потом положила ее обрезки и подаренный Ханной браслет с амулетами в обувную коробку, которую спрятала глубоко в шкаф. К сожалению, легче мне от этого не стало.
«Дни по часам» сменялись «ночами по часам». Мрак и свет накладывались на них, будто ураганы или грозы, не соотносясь более со временем суток. Сумерки порой сгущались в полдень, а солнце не показывалось до самого вечера, достигая зенита к середине часовой ночи. Мы с трудом засыпали и с еще большим трудом просыпались. По улицам бродили люди, мучимые бессонницей. Земля продолжала вращаться вокруг своей оси – с каждым днем все медленнее. Пока мама запасала свечи и брошюры с руководством по выживанию, я развивала в себе другие навыки: я училась проводить время в одиночестве.
– Почему ты не сходишь проведать Ханну? Уверена, она будет тебе рада, – недоумевала мама.
Но Ханна теперь не расставалась с Трейси.
– Часовое время долго не продержится, – заявила Сильвия во время очередного урока музыки. Ее гостиная сияла светом посреди окружающей дом тьмы. В три часа пополудни на улице царил непроглядный мрак. Сет в тот день заниматься не пришел. Я не знала почему, а Сильвия не сказала. – Вот увидишь, скоро мы вернемся к реальному времяисчислению, поверь мне.
Но мне казалось, что мы к нему уже никогда не вернемся. Более того, я чувствовала, что, если мы выживем, прежний способ измерения времени останется только в преданиях.
Вспоминая тот период, я не устаю удивляться тому, как быстро мы ко всему приспособились. Привычное постепенно становилось непривычным. Если солнце вдруг садилось по часам, мы впадали в ступор от изумления. Воспоминания о том, что когда-то я чувствовала себя относительно счастливой, более раскованной и менее одинокой, тоже казались мне странными.
Наверное, каждая уходящая эпоха рано или поздно превращается в легенду.
Можно убедить себя в том, что самая обычная вещь необычна. Например, попробуем поразмышлять отстраненно о следующем чуде: женщина вынашивает в своем чреве человека, то есть внутри нее появляются второе сердце, еще один мозг, пара глаз, легкие и все остальные органы, будто про запас. А спустя год она исторгает в мир живое, крикливое, совершенно новое существо.
Поразительно, верно?
Так и новые сутки очень скоро перестали вызывать у нас удивление. Теперь мы удивлялись тому, что казалось нам нормой раньше.
12
Уже много лет – с первыми каплями кислотного дождя, с началом истончения озонового слоя, с приходом нефтяного кризиса семидесятых, после ядерных катастроф Чернобыля и Три-Майл Айленда – недовольные происходящим люди бьют тревогу. Ледники тают, а тропические леса горят. Показатели раковых заболеваний зашкаливают. В океаны десятилетиями сбрасываются флотилии мусора. Реки полны антидепрессантов, а наша кровеносная система загрязнена не меньше, чем водные пути. Перед всем этим необъяснимость замедления просто меркнет. Проблем и без того хватает.
Постепенно среди нас появились личности, не принимающие «часовой» распорядок дня.
Ими стали биологи, травники и сторонники здорового образа жизни. Среди них попадались целители вперемежку с хиппи, веганы, викканцы, гуру и приверженцы философии нью-эйдж. В их рядах насчитывалось немало борцов за свободу, анархистов и радикальных защитников окружающей среды. Также встречались фундаменталисты, любители выживания в трудных условиях и сторонники возвращения к истокам, уже живущие на природе, подальше от системы. Все эти люди враждебно относились к корпорациям и скептически воспринимали правительство. Они сделались оппозицией в силу своего происхождения или вероисповедания.
Сперва вычислить несогласных было непросто, поскольку многие из них протестовали втайне. Впрочем, некоторые заявляли о своем мнении открыто.
Однажды после очередного занятия Сильвия протянула мне тонкий белый конверт и попросила передать его маме.
Сет Морено уже сидел с нами в комнате, устремив взгляд в окно и ожидая начала урока. Когда Сильвия сказала про конверт, я почувствовала, что он посмотрел на нас.
– Что случилось? – спросила я.
Оба ее зяблика умерли. Клетка пустовала. Теперь тишину нарушал только звон музыки ветра над крыльцом.
– У меня больше нет сил заниматься. Все кажется ненастоящим, – ответила она.
В письме Сильвия объясняла, что больше не может жить по часам, но при этом постарается как-нибудь пристроить всех своих «часовых» учеников.
– Мы найдем тебе нового преподавателя, – сказала мама, прочитав послание.
– Мне не нужен новый, – возразила я.
– А почему она не может продолжать ходить к Сильвии? – спросил папа, который разбирал рядом почту. Большую часть корреспонденции он сразу отправлял в мусорное ведро.
– Мне никогда не нравился ее образ жизни, – отрезала мама, выливая томатную пасту на хлебный корж для пиццы.
На дворе стояла на редкость темная часовая ночь. Я различала наши отражения в стеклянных дверях кухни.
– Какой образ жизни? – не понял папа.
Он до сих пор не снял рабочий костюм – желтый потрепанный галстук и белую рубашку с закатанными до локтей рукавами. От его рук пахло больничным мылом.
– Ты отлично понимаешь, о чем я. Все эти новомодные бредовые веяния, – сказала мама.
– А ты как считаешь, Джулия? – не сдавался папа. На его нагрудном кармане болтался пластиковый больничный беджик со старой фотографией, с которой мне улыбался молодой человек с густой шевелюрой. Сильно постаревший оригинал тоже смотрел на меня. – Тебе же нравится Сильвия?
– Я не хочу к новому учителю, – ответила я.
– Минуточку, Джоэл, погоди-ка, – встряла мама. – Ведь именно ты утверждал, что часовая реформа – самое оптимальное решение из имеющихся. Что мы приспособимся и так далее и тому подобное.
– Не нам решать, как ей жить, – парировал отец.
– Я найду тебе нового преподавателя, и точка, – отрезала мама.
Не все ученики ушли от Сильвии. Сет, к примеру, продолжал регулярно посещать занятия. Я не знала, в какое именно время он приходит, зато периодически слышала из спальни знакомый скрип колес его скейта по мостовой. И тогда я, в солнечных очках, с красиво заплетенной косой, выходила проверить почту или принималась поливать лужайку. Иногда он кивал мне, проезжая мимо. Иногда нет.
Наши соседи Том и Карлотта встали на сторону реального времени сразу и в открытую. И неудивительно, ведь их крыша просто-таки искрилась солнечными батареями. Они гоняли на двух своих ветхих грузовичках, покрытых истертыми надписями «мир» и старыми, выцветшими на солнце наклейками с оптимистичными призывами вроде «занимайтесь любовью, а не войной». Том, преподаватель-искусствовед на пенсии, носил феньки из конопли и потрепанные джинсы, заляпанные краской. А доходившие до талии седые волосы Карлотты свидетельствовали, как я понимала, о ее былой сексапильности.
Спустя несколько дней после внедрения «часового» времени на углу их лужайки появился свежий столбик с маленькой белой табличкой. По стилю она напоминала предупредительный знак, стоявший во дворе мистера Валенсия и оповещавший прохожих о том, что «данное владение находится под охраной системы безопасности „Сейфлюкс"». Новая табличка Тома и Карлотты гласила: «В этом доме живут по реальному времени».
– Мама думает, что они торгуют наркотой, – сказала мне однажды Гэбби. Их участки располагались по соседству. Словно подтверждая слова дочери, мама Гэбби, юрист по образованию, процокала мимо окна на высоких каблуках и в темно-синем костюме. – Она считает, что Том с Карлоттой выращивают дома травку.
– Ты тоже так думаешь? – спросила я. Мы сидели у Гэбби в комнате.
– Нет, конечно. Это бред полный, – ответила она. – Просто мама уверена, что любой необычный человек – преступник.
На внутренней стороне правого запястья Гэбби виднелась запекшаяся корка в форме солнышка и идеального полумесяца. Когда ее родители заметили эти порезы, то сразу отправили дочь к психиатру, которого она с тех пор посещала еженедельно.
– Прикинь, я по Интернету познакомилась с одним парнем. Он говорит, что скоро будет революция, – продолжила Гэбби.
– Это как?
– Он считает, что миллионы людей восстанут против времени по часам.
Пока мы закупали лампы, имитирующие дневное освещение, и вешали плотные шторы, чтобы иметь возможность спать белыми ночами, несколько тысяч американцев решили жить в согласии с настоящими сутками. Они утверждали, что человеческий организм может адаптироваться к природным изменениям. Их внутренние биоритмы уже начали перестраиваться, постепенно растягиваясь, как резина. Эти люди просто спали дольше, чем обычно, а потом бесконечно бодрствовали и ели четыре раза в сутки.
Иногда посреди ночи я слышала, как Том и Карлотта работают на своем участке. Солнечными вечерами, пока все соседи пытались уснуть, они возились в саду. Помню, как в абсолютной тишине раздавались их голоса, позвякивание металлических садовых ножниц и шорох сандалий по подъездной дорожке. Наличие двух временных измерений в одном пространстве наводило на мысли о привидениях.
В ту неделю на естествознании наши бабочки вылупились из коконов. Это произошло во время последнего, пятого урока, на рассвете. Так мы узнали, что бабочки практически всегда рождаются по утрам.
– Видите? – сказал мистер Дженсен, держа в руках чашку кофе. – Бабочек не обманешь. Они знают, когда наступает утро.
Мы наблюдали за трепетом и судорогами бабочек, а потом за тем, как они взмывают в небо. В отличие от них, мы знали, каким коротким и трудным будет их век.
Помнится, в тот день у мистера Дженсена были красные и слезящиеся глаза. Он выглядел изможденным. Его собранные в хвост волосы и борода разлохматились больше обычного.
Когда неделю спустя мы снова пришли на урок естествознания, то вместо мистера Дженсена обнаружили за металлическим столом молодую женщину в сером брючном костюме. На доске она написала свое имя: мисс Мозли. Она объяснила, что замена «на время» – «возможно, до конца учебного года».
Так иногда случается – люди просто исчезают.
Некоторые вещи мистера Дженсена застряли в лаборатории на весь оставшийся год: его серебристый термос, пара грязных туристических ботинок, скомканная синяя ветровка на полке. Несколько моделей солнечных часов, показывавших совершенно фантастическое время, провалялись на подоконнике до июня. А один плотно запечатанный кокон с бабочкой, отказавшейся родиться, долго покоился в террариуме, пока мисс Мозли не соскребла его скальпелем и не выбросила в мусорку вместе с осколками разбитой мензурки.
Нам не сообщили причину ухода мистера Дженсена. Пошел слух, что он не выдержал часовой реформы. И, в отличие от старых сплетен о его ночевках в спальнике под партой, эта информация показалась мне правдивой.
Мистера Дженсена мы больше никогда не видели, а вот Сильвию я на улице иногда встречала.
Через какое-то время она растеряла всех своих учеников, и я стала переживать за нее. Правда, издалека Сильвия по-прежнему выглядела жизнерадостной. Она всегда приветливо махала мне рукой, доставая из машины холщовые мешки из магазина здоровых продуктов или собираясь на пробежку, во время которой ее рыжие волосы развевались на ветру.
Я знала, что ей приходится непросто, поскольку практически все общество жило по часовому времени. Не только школы, но и врачи, дантисты, механики, бакалейные лавки, спортзалы, рестораны, кинотеатры и ярмарки. Чтобы пользоваться услугами цивилизации, Сильвии и остальным сторонникам реального времени приходилось как-то подстраиваться под нас.
Должно быть, с каждой неделей ей становилось все труднее, ведь Земля продолжала замедляться, а дни – удлиняться.
