Текст книги "Шотландская любовь"

Автор книги: Карен Рэнни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шона радовалась, что дни до сих пор стояли теплые. Однако вечером и утром уже прохладно. А пройдет еще несколько недель, и холод станет пронизывающим. Но к этому времени здесь уже обоснуются американцы.

Хотя вряд ли американцы проведут зиму в Нагорье. Впрочем, им хватит денег на то, чтобы закупить угля и топить в каждой комнате, которой они захотят пользоваться. Что же до пиршественного зала и малой гостиной, то они такие огромные, что даже по два гигантских камина в них от холода не спасут. Стоит отойти на десять футов от ревущего пламени – и нос мерзнет так, будто вот-вот отвалится.

– Я не собираюсь скучать по местным зимам, – сказала она и захлопнула окно.

Хелен вслух ничего не сказала, но на лице ее отразилось сомнение.

– А я думаю, тут очень красиво, повсюду снег и лед. А озеро замерзает?

Шона покачала головой:

– По-моему, оно для этого слишком глубокое.

– Я всегда любила зиму, пока не осталась одна, – проговорила Хелен. – Для одинокого человека это ужасное время, как ты думаешь?

Шона не знала, что ответить на такое замечание. По счастью, Хелен, очевидно, и не ждала ответа.

– Жаль, что я не вышла замуж в молодости. Теперь уже поздно.

И снова у Шоны не нашлось ответа. А что тут скажешь? Что брак – это счастье, благословение? Что он даровал ей утешение?

Но это не так. Он просто был – эдакое их с Брюсом сотрудничество. Она старалась быть ему хорошей женой, такой, какую он хотел видеть, а он был очень добр к ней и щедр.

А вообще… Решилась бы она на такое снова?

Вряд ли. Лучше уж умирать с тоски одной, чем вместе с кем-то.

Они снова направились в покои лэрда. Старый Нед куда-то делся, но его место на постели занял Фергус.

У Шоны сердце екнуло, когда она увидела, как он бледен. Страх мгновенно сменился гневом. Ну почему Гордон не сдержал слова? Почему не остался в Инвернессе? Зачем притащил сюда Фергуса?

Шона подошла и положила руку на влажный лоб брата.

– Шона, не виси над душой, – сказал он, не открывая глаз.

– Я не вишу.

Он приоткрыл глаза.

– Я просто отдыхаю.

– Ты себя измучил.

– Я себя измучил, – признал он и криво улыбнулся. – Я хотел всем доказать, что не инвалид, но эти лестницы – сущее проклятие.

Шона перевела встревоженный взгляд на его ногу.

– Тебе хуже?

– Нет. – Он сел. – Просто рана болит, словно на ней вверх-вниз скачет дьявол.

Шона оглянулась на Хелен, которая выглядела такой же обеспокоенной, как она.

– Хелен говорит, что мы с тобой упрямые. Ты только что доказал ее правоту, Фергус.

Но как бы она ни досадовала, она не могла оставаться равнодушной, когда Фергус улыбался вот так, уголком рта, без тени раскаяния в глазах.

– Зачем ты приехал? – спросила она, помогая ему сесть на краю постели.

– Тем более когда ты строго-настрого запретила мне это делать?

– Я не запрещала. – Нет, по правде сказать, запрещала. – Ладно. Я просто хотела сама договориться с американцами.

– А я вообще не хочу с ними ни о чем договариваться.

Шона посмотрела на Хелен – ее компаньонка оказалась полностью права. Они оба большие упрямцы, может быть, самые большие во всей Шотландии.

Что-то ей подсказывало, что понадобится все ее самообладание, чтобы завершить продажу Гэрлоха – прежде, чем она окончательно оставит прошлое позади.

Глава 6

Шона проснулась на рассвете и зажгла в комнате масляную лампу. При мысли о том, что она снова будет спать в своей просторной спальне, ей становилось не по себе. Окна спальни выходили на Ратмор, и Шона боялась, что всю ночь простоит, прижав пальцы к стеклу, отчаянно желая быть на семь лет моложе, когда была по уши влюблена в Гордона.

Но любовь умерла.

Если цветок не поливать, он засохнет. Погибнет без заботы. Даже такое живучее растение, как вереск, можно убить.

Так и любовь без пищи умирает.

На эту ночь они с Хелен заняли одну из гостевых спален. Окна ее выходили на витую подъездную дорогу к Гэрлоху. В последний раз здесь спал кто-то из гостей, приехавших на похороны ее родителей, и было это около десяти лет назад.

В окно пробивался скудный свет нового дня.

Комната пахла пылью и плесенью. Неужели в этой части здания окна не открываются? Или же Старый Нед попросту оставил их открытыми настежь во время дождя? Запах действовал на Шону как немой укор – равно как и слой пыли на всех поверхностях.

Они с Фергусом плохо ухаживали за наследием предков. Гэрлох символизировал собой честь и гордость ее клана, он хранил столько напоминаний о прошлом, что оно затопило бы ее, если бы Шона ему позволила. Каждая комната воскрешала в памяти то рокочущий голос отца, то улыбку матери, то звук бегущих шагов Фергуса.

Теперь она молилась, чтобы Господь ниспослал ей мужество проститься со всем этим.

У нее имелся только один выход – продать замок. И стоило, наверное, подумать о хороших сторонах этого предприятия: когда она продаст Гэрлох, ей больше не придется смотреть на дом Гордона, вспоминать уютную хижину, затерянную в лесу, тропинку к озеру и обрывистый берег, где они много лет назад устраивали пикники.

Если продать Гэрлох, то денег хватит на то, чтобы переехать в какие-нибудь теплые края, где пронзительный ветер не напоминает летом о зиме и где Фергус сможет нежиться на солнышке и загорать.

Однако Фергус не спешит ей помочь.

А прямо сейчас нужно протереть мебель от пыли, помыть полы, оттереть каминные решетки, подмести в коридорах и снять паутину. Возможно, в самых темных уголках придется петь, чтобы прогнать призраков в неиспользуемые части замка.

У нее заурчало в животе – это напомнило о том, как скуден был их вчерашний ужин. Он состоял из ржаного хлеба, варенья, остатков говяжьего бульона и жаркого в горшочке. По негласной договоренности они с Хелен заставили Фергуса съесть жаркое и выпить бульон. Старый Нед раздобыл в погребе бутылку вина, и Фергус воздал ей должное. Она опустела еще до того, как успели доесть хлеб с вареньем. Так как у них не было ни настойки опия, ни другого обезболивающего, Шона промолчала.

– И это все? – удивился Фергус, осматривая стол перед началом трапезы.

– Овес мы оставили на завтрак, – ответила она гораздо веселее, чем было у нее на душе.

Они обменялись взглядами.

– Я просто плохо спланировала поездку, – солгала она, не желая открывать ему всю глубину их нищеты. – Надо было запастись провизией в Инвергэр-Виллидж.

– Надеюсь, ты сделаешь это завтра, – отозвался он, наливая себе очередной стакан вина.

Она прикусила язык и не сказала того, что могла бы: «Брат, у нас совсем нет денег, и уже давно. Единственное, что может нас спасти, – это продажа Гэрлоха».

Он никогда не спрашивал ее, сколько она унаследовала от Брюса и сколько стоит содержание их дома в Инвернессе. Возможно, он точно так же не станет интересоваться деньгами, которые нужны, чтобы подготовить Гэрлох к приезду американцев. На этот вопрос ответ очевиден: денег нет. Придется ей развлекать гостей выдумками и, что называется, ловкостью рук.

Молитвы, кстати, тоже не повредят.

У Фергуса, однако, есть оправдание: у него полно других забот, как, например, пережить тяжелейшее ранение.

Ее желудок снова заявил о себе во всеуслышание. Мысль о завтраке не покидала ее, а становилась только все более и более привлекательной, и не важно, что у них на завтрак будет одна овсянка.

Хелен, которая прежде лежала, уткнувшись лицом в подушку, повернула голову и несколько раз моргнула. Волосы пушились вокруг ее головы как нимб, на лице отпечатались складки наволочки. Шону этот вид поразил: обычно Хелен являла собой образчик опрятности.

– Как думаешь, сегодня он пришлет какую-нибудь еду?

Оказывается, они думали об одном и том же.

Шона улыбнулась:

– Если нет, придется вернуться в Инвернесс и продать брошь.

– Ты и вправду готова с ней расстаться? Это же единственная вещь, которая осталась тебе от матери.

Ну зачем она в минуту слабости рассказала об этом Хелен?

– Воспоминания не продашь.

– В пиршественном зале полным-полно оружия, – заметила Хелен.

Шона только кивнула.

Фергус, будучи лэрдом, и слышать не захочет о том, чтобы продать что-то из этих артефактов. Каждый меч, прошедший многие битвы, бережно отполированный, любовно заточенный, священен для него, равно как и щиты с вмятинами и пятнами крови. Каждый меч, каждый щит – это знак победы или смерти членов клана. В малой гостиной висят волынки, и на многих из них не играли со дня основания Гэрлоха. Трубы забиты пылью. А мехи превратились в лохмотья, но за них можно выручить несколько пенни.

Конечно, если Фергус не станет возражать. Он-то считает, что уж лучше пусть они умрут голодной смертью, но Гэрлох должен остаться неприкосновенным.

Хелен отбросила покрывало со своей половины постели. Вчера вечером у них не хватило времени, чтобы подготовить две спальни, и потому графиня и ее компаньонка делили этой ночью комковатый тюфяк в отсыревшей комнате. Хелен смотрела в пол, словно это помогало ей осознать реальность. Она заплела волосы в толстую косу и стала выглядеть намного моложе, чем обычно, – когда была причесана по всем правилам приличия.

– Что ж, соберем какой-никакой завтрак, – улыбнулась Шона, – а потом начнем убираться.

Хелен кивнула:

– Это поможет отвлечься от мыслей о еде.

Шона помедлила у ширмы и обернулась к Хелен:

– Спасибо тебе.

– За что?

– Что не жалуешься. Я знаю, ты не нанималась поденщицей для черной работы.

Хелен пожала плечами:

– Раз надо, значит надо. – На ее губах задрожала улыбка. – Ты графиня, однако я готова биться об заклад, что сегодня ты будешь работать засучив рукава.

– Другого выбора нет. От Старого Неда толку мало, Фергус захочет помочь, но ему нельзя напрягаться.

Хелен встала.

– Значит, придется нам справляться своими силами.

Одевшись и позавтракав чем Бог послал, они приступили к уборке, и начали с пиршественного зала.

Помещение было огромным, оно занимало всю центральную часть Гэрлоха, зеркальным отражением его была малая гостиная, в которую вели высокие арочные двери в дальней стене. А здесь, в зале, члены клана собирались, чтобы урегулировать споры, заплатить годичную ренту или обсудить предстоящую битву.

Обстановка соответствовала прямому назначению помещения и не подразумевала излишнего комфорта. В углу, на небольшом, не выше фута, возвышении, стоял трон лэрда, вырезанный из дерева, некогда покрашенного, теперь краска облезла, а дерево потемнело от времени. У трона были широкие подлокотники, а на спинке красовался герб клана: пять поднятых копий, собранных лентой, с надписью на гэльском: «Ничего не бойся». Таков древний девиз клана Имри.

Шона на секунду задержала на нем взгляд. Интересно, сталкивался ли кто-нибудь из лэрдов прошлого с теми трудностями, что стояли перед ней сейчас? Случалось ли кому-нибудь из них оказаться в такой нищете, когда даже есть нечего?

В противоположных концах комнат стояли два больших круглых стола со стульями, к стенам примыкали скамьи – вот и вся мебель. Удобные кресла, диваны и лампы нужно было искать в малой гостиной.

Казалось, в этом зале задержалось эхо войны. Шона всегда считала странным, что никто не видел в пиршественном зале призраков Гэрлоха.

– Думаю, лучше будет начать сверху, – сказала она, оглядывая комнату. – Опустим люстру, почистим ее, потом протрем пыль, а после подметем и вымоем полы.

– Великолепная тактика, мой генерал, – раздался в дверях голос Фергуса.

Шона обернулась и окинула взглядом брата с головы до ног. Одежда помята. Но чего еще она ожидала? Впрочем, он был причесан и побрит. Ни Фергус, ни Гордон не носили бороды, и это настолько шло вразрез с модой, что навевало мысли об их маленьком личном бунте.

Глаза у него, однако, были ясными и блестящими, а если он и опирался слишком сильно на свою трость, то Шона сделала вид, что этого не заметила.

– Ты спустился по черной лестнице? – спросила она, расставляя ведра и щетки, как будто они интересовали ее куда больше, нежели здоровье родного брата.

– Я почти съехал по ней, – ответил Фергус.

Шона быстро подняла глаза и увидела, как брат и Хелен обменялись улыбками.

– Я о тебе забочусь, – заявила она. – Иначе не спрашивала бы.

– Ты слишком сильно заботишься, Шона, – ответил Фергус. – Можно подумать, ты моя мамочка, а не младшая сестра.

Он смотрел на нее твердо, и на этот раз она отвела глаза первой.

– Мы оставили тебе тост, – сказала Хелен.

– Я его уже нашел, съел и поискал еще. Может, лучше сначала решить проблему с провиантом, а потом уже убираться?

– Я с этим разберусь, – ответила Шона, протягивая Хелен ведро и тряпку.

В ведре была зола для чистки ковра в малой гостиной. Как только они справятся с почти непосильной задачей и вычистят пиршественный зал, то перейдут к малой гостиной.

– Мы можем жить здесь, – предложил Фергус. – Дрова можно запасать в лесу, там же полным-полно дичи. Ты могла бы заняться огородом. И кому какое дело, что нас тут только трое, да еще Старый Нед?

Он еле ходит. Как, интересно, он собирается охотиться или рубить дрова?

Шона сдержалась. Она помолчала несколько секунд, словно обдумывая его предложение. Он и понятия не имел, сколько бессонных ночей она провела, пытаясь решить эту дилемму. Однако прискорбный факт налицо: они трое не в состоянии прокормиться и выжить даже в Гэрлохе.

– Ты пришел помочь? – спросила она.

Фергус кивнул. Она улыбнулась: у нее было припасено задание, которое позволит ему сохранить достоинство и при этом не утомит сверх меры.

Она подошла к двери и указала на толстую веревку, обвитую вокруг двух вбитых в стену штырей.

– Пожалуйста, опусти люстру, а мы с Хелен ее почистим.

Она отошла, намеренно не оглядываясь. Люстра была тяжелая, и даже с системой блоков опустить ее в одиночку – задача не из легких. Но брату придется работать руками, а не раненой ногой, и потребуется достаточно много усилий, так что он уже не сможет сказать, что она нянчится с ним, как с маленьким ребенком.

Какого все-таки чуткого обращения требует эта мужская гордость.

Шона взяла свое ведро и отошла в противоположный угол зала. Фергус выругался и поспешно извинился. Ни она, ни Хелен даже не взглянули в его сторону. Ему нужно сделать это самому. Если же ему потребуется помощь, она в мгновение ока будет рядом с ним. Но пока, судя по скрипу ворота, он справляется неплохо.

– Чертовски тяжелая штука, Шона, – процедил он сквозь зубы и снова извинился за свою несдержанность.

Она посмотрела на опускающуюся люстру.

В течение многих месяцев единственным чувством, заполнявшим каждый миг ее жизни, была тревога, но на несколько минут тревогу затмило сожаление – и возможно, печаль. Шона смотрела на паутину, которая опутала люстру, свисала со щитов, палашей и кинжалов. Прошлое умерло, пыль стала его саваном, а трудолюбивые пауки, как могли, украсили траурный покров.

У Хелен заурчало в животе – в полной тишине этот звук получился неприлично громким. Хелен извинилась и ушла за водой, а Шона обратилась к брату.

– Сегодня же днем у нас будет еда, – заявила она. – Я об этом позабочусь.

Жители деревни Инвергэр будут счастливы помочь им – они же из клана Имри. Но ей совсем не улыбалось бродить от двери к двери, объясняя, как они оказались в таком затруднительном положении. Одна только мысль об этом вызывала жгучий стыд.

«Мы бедные. Нет, мы даже не бедные, мы нищие, и у нас ничего не осталось, кроме Гэрлоха».

Вряд ли она сумеет произнести это вслух.

Когда-то ее родители водили дружбу с министром. Он мало того что официально посетил их похороны, так еще и женился на ней в церкви Инвергэра. А сегодня днем она отправится в Инвергэр и станет просить милостыню, потому что больше ей ничего не остается. Зря Хелен обратилась к Гордону за помощью. Он мог бы как-то поддержать Фергуса, но она даже в этом не чувствовала уверенности: в конце концов, за полгода, что прошло после их возвращения из Индии, он не написал старому другу ни одного письма.

«Зачем ты возвращала мои письма?»

Она не могла такого сделать. Но тоненький голосок пропищал, что нет, могла, еще как могла. Когда дело касалось Гордона, она напрочь теряла здравый смысл.

Сегодня она надела одно из самых старых черных платьев и не заботилась о его сохранности. Шона оторвала от одной из тряпок полосу ткани и повязала волосы. Хелен, вернувшись с полными ведрами воды, сделала то же самое.

На люстре, которая являла собой прихотливый узор из соединенных колец, имелись гнезда для двух дюжин толстых свечей. В прошлом веке к гнездам приделали стеклянные колпачки, чтобы уберечь незадачливых посетителей от капели расплавленного воска.

Шона предусмотрительно захватила с кухни нож, и первым делом принялась счищать с люстры налипший воск.

– Есть ли в кладовой еще свечи?

Она повернулась к Фергусу.

– Это мое новое задание? – спросил он.

– Да, и еще растопи на кухне печь, пожалуйста, – улыбнулась она.

Он кивнул и вышел из зала, оставив их с Хелен наедине с тяжелой работой.

Когда Фергус вернулся, они уже закончили с люстрой. Железный остов ее, тусклый и серый, уже ничто не сделает краше, но стеклянные колпачки сверкали.

– У нас всего три свечи, – констатировал Фергус.

Ага, и тут осталось еще пять, следовательно, хоть какое-то освещение будет. Возможно, американцы сочтут, что полумрак в пиршественном зале вписывается в атмосферу подлинно шотландского замка, а тени несут отголоски далекого прошлого.

Поднять люстру оказалось куда труднее, но Шона вновь отказалась от мысли помочь Фергусу. Сам он о помощи не просил. Шона и Хелен быстро протерли от пыли мебель и оружие, до которого сумели дотянуться.

Господи, пожалуйста, путь американцы купят Гэрлох.

Последнее, что им оставалось сделать в пиршественном зале, – это подмести и вымыть полы. Хелен начала мести, а Шона отправилась на кухню. В углу имелся колодец, окруженный кирпичной кладкой в фут высотой. Шона опустилась на колени, наполнила ведра и подогрела воды в одном из котлов, висевших над столом. Потом по очереди отнесла ведра с горячей водой в зал.

Каменный пол был таким грязным, что тяжелая работа полностью вытеснила из головы все мысли. Хелен трудилась рядом с ней, Фергус периодически менял им воду. Дойдя до стены, Шона пошла помогать Хелен.

– Вот это зрелище. Графиня Мортон драит пол.

Она замерла, будто приросла к месту, – да, на четвереньках, со щеткой в руках.

Разумеется, это Гордон. Полковник сэр Гордон – какой глупый титул! Разумеется, он заявился именно сейчас, когда у нее пот катится со лба, а вымокшие рукава платья противно липнут к рукам.

И разумеется, она очень испачкалась.

Шона не подняла глаз и ничего не ответила. Пусть болтает что хочет: если она вступит с ним в перепалку, пол чище не станет. Он что-то сказал Фергусу – она не расслышала что, – но оба засмеялись. Шона стиснула зубы.

Какой отвратительный человек.

Она посмотрела на Хелен. Печально, если она выглядит так же плохо, как ее компаньонка. Больше разговоров слышно не было, и Шона рискнула посмотреть на дверь: Фергус и Гордон куда-то исчезли.

– Как думаешь, он привез еды? – шепотом спросила Хелен, и на лице ее отразилась надежда, которая тут же вспыхнула в душе самой Шоны.

– Если так, то пусть говорит обо мне, что ему вздумается, – сказала Шона и встала.

Она оглядела свое платье: мало того что на нем темнели пятна от воды, оно еще и было очень грязным – словно им оттирали полы. Под ногтями появилась траурная кайма, лицо горело. Возможно, на щеках и лбу грязные разводы. А в том, что волосы в полнейшем беспорядке, Шона даже не сомневалась: несколько прядей уже выбились из-под импровизированной ленты, которой она повязала голову.

Шона расправила плечи и осмотрела комнату.

– Здесь мы сделали все, что было в наших силах, – провозгласила она, когда Хелен закончила со своей частью работы и встала.

– Может, перекусим немножко? – с робкой надеждой осведомилась Хелен.

В животе у Шоны тоже заурчало.

Она кивнула и повела Хелен в Нижний двор, моля Бога, чтобы Гордон и впрямь привез им продукты.

Продукты?

Он, кажется, притащил с собой всю северо-восточную Шотландию.

В этот момент они с Фергусом и Старым Недом как раз разгружали телегу, в которой уместилось столько корзин, кувшинов и горшков с припасами, сколько им не съесть и за месяц. Более того, там же лежали два говяжьих бока.

Он что, решил, что они тут голодают?

Первое облегчение сменилось тревогой: да, он знал, доподлинно знал, с какими именно трудностями они столкнулись.

Стыд обжигающей волной начал подниматься от кончиков пальцев на ногах, охватил все тело и расцвел ярким румянцем на щеках.

Надо бы отказаться от его щедрого дара и выгнать взашей, объяснив в двух словах, что она не нуждается в жалости.

Однако следовало подумать и об остальных. О Фергусе, который еще не полностью оправился от ран. О Хелен, которая некогда чудесным образом спаслась от нищеты, а теперь снова с ней повстречалась. Она уже несколько месяцев не могла платить Хелен жалованье компаньонки. А та лишь отвечала, что ей вполне достаточно крыши над головой и куска хлеба.

Настал момент, когда она не может обеспечить ее даже пресловутым куском хлеба.

Гордон поднялся по ступенькам. На плечах он нес говяжью ногу. Шона посторонилась. Все, что она хотела, жаждала высказать ему, поблекло рядом с его щедростью.

Придется поблагодарить его. Сама эта мысль причиняла ей боль, однако придется не только додумать ее до конца, но и сделать что полагается.

Смогут ли ее губы произнести подобающие слова в его присутствии?

Семь лет назад она тоже зависела от его милости. Тогда ей это обстоятельство нравилось не больше, чем сейчас.

Шона закрыла глаза и попросила у Господа терпения и силы, однако ни того ни другого не ощутила. Рядом возникла Хелен.

– Шона, ты только посмотри, вон там, похоже, коробка шоколада! – с благоговением прошептала она. – Как же давно мы не ели шоколад!

– По меньшей мере года два, – отозвалась Шона, открывая глаза.

Действительно, на бочонке, который Старый Нед вытаскивал из телеги, виднелось нечто похожее на коробку шоколадных конфет.

Старый Нед, очевидно, хорошо спал прошлой ночью и даже не прибегал к помощи бутылки, чтобы отогнать призраков. Приободрил ли его их приезд? Или же просто Фергус забрал у него виски?

Жить в Инвернессе гораздо проще. Не лучше – проще.

Шона ушла в малую гостиную, Хелен как тень последовала за ней.

– Надо приниматься за дело здесь, – объявила Шона, искренне надеясь, что Хелен не станет сейчас напоминать о еде.

Очевидно, Хелен услышала абсолютную решимость в ее голосе – а вовсе не непролитые слезы: не говоря ни слова, она покорно обошла мокрые пятна на полу, взяла ведро и потопала вслед за Шоной в гостиную.

Малая гостиная была обставлена с чуть большим комфортом, нежели пиршественный зал, однако даже это не делало ее уютной. Два дивана, стол перед одним из массивных каминов, несколько кресел и столиков разбросаны тут и там. Масляными лампами тут не пользовались как минимум лет семь. Есть ли у них запасные фитили?

Большую часть темного дощатого пола покрывал ковер – еще одно приобретение матери. На темно-красном фоне красовался прихотливый узор из лавровых листьев, – лавр издревле считался оберегом клана Имри.

С этой комнатой у Шоны было связано еще больше воспоминаний, но она решительно отогнала их прочь. Она не позволяла себе углубиться в прошлое – из страха, что там встретится с молодым Гордоном.

– Начнем с люстр? – спросила Хелен.

Шона подняла глаза к потолку. Часть комнаты освещали четыре медные люстры под гипсовыми розетками. Медь потускнела, однако у них не было времени ни натирать ее до блеска, ни смывать копоть с потолка.

Ни пиршественный зал, ни малая гостиная не могли похвастаться наличием окон, ибо строили их в то время, когда защищенность ценилась превыше красоты. Шона порадовалась, что не придется возиться с огромными пыльными портьерами, как, например, в спальнях.

Сама мысль о том, сколько работы еще предстоит, повергала ее в уныние.

У Шоны снова заурчало в животе. Хелен посмотрела на нее, но ничего не сказала. Шона швырнула тряпку в пустое ведро и тяжело вздохнула.

– Пойдем поедим? – предложила Шона, стараясь не выдать своего энтузиазма по этому поводу.

Хелен кивнула.

Трое мужчин до сих пор разгружали телегу.

Правда, нужно его поблагодарить. Она должна это сделать. Она как-никак хорошо воспитана, даже если в присутствии полковника сэра Гордона ее манеры дают сбой. Значит, сейчас она будет сама любезность.

Он будет в шоке. Он, может быть, остолбенеет от удивления.

Старый Нед, пошатываясь, втащил в кухню очередной бочонок.

– Еще две кадки сливочного масла, Шона, и все, – объявил Старый Нед.

Что, скажите на милость, им делать с двумя кадками сливочного масла?

Шона оглядывала волшебным образом заполненные полки в кладовой, и тут ей в голову пришла еще одна страшная мысль.

А кто будет готовить?

В Инвернессе этим занималась служанка, но их меню было весьма скромным. У них не было ни говядины, чтобы ее жарить, ни клетки с жирными курами.

Да, жить в Инвернессе определенно, бесспорно проще.

– Я даже не надеюсь, что ты умеешь готовить, – покосилась она на Хелен.

Господи, ну пожалуйста, пусть у нее обнаружится талант к кулинарии, неодолимая тяга к выпечке и жарке или что там требуется, чтобы превратить все это изобилие в полноценную пищу.

Хелен только покачала головой.

– Туго будет нам без Мэг, – заявил Фергус, входя в кухню с первой кадкой сливочного масла в руках.

Он передал ее Гордону, чтобы тот определил ее в кладовую для мяса, где всегда было прохладнее.

Шона посмотрела на брата и улыбнулась тем воспоминаниям, которые пробудило его замечание.

– Мэг служила у нас кухаркой и рассказывала бесчисленное множество историй о Гэрлохе.

Шона бросила на Фергуса быстрый взгляд и удостоверилась, что он пока не собирается упоминать призраков.

Пусть пройдет еще несколько дней, прежде чем семейные тайны откроются полностью.

– Она отменно готовила. До сих пор помню ее пирожные, – добавил, входя в комнату, Гордон.

Улыбка Шоны сделалась чуть более натянутой.

Сколько раз она таскала для Гордона сладости, когда они договаривались о встрече! Сколько раз они кормили друг друга ими, и шоколадный или апельсиновый вкус оттенял их занятия любовью!

– Я умею готовить жаркое, – объявила она, в очередной раз оглядывая полки кладовой. – И печь лепешки. У меня получаются очень вкусные лепешки.

Лепешки она тоже носила ему тысячи раз.

У нее перестало урчать в животе, но появилась боль, такая острая, что Шона испугалась, что заболела.

Уходи. Уходи. Уходи.

– Но сейчас вы можете отобедать тем, что прислала миссис Маккензи. – Гордон показал на большую керамическую миску. – Здесь рис с рыбой – ее коронное блюдо.

Шона посмотрела на него: неужели не существует пределов его доброте, черт побери!

Хелен с улыбкой потянулась к миске. Продолжения разговора Шона не слышала просто потому, что сбежала из кухни. Она не пошла по черной лестнице, а намеренно двинулась в обход к парадной лестнице и, поднимаясь, изо всех сил старалась сконцентрироваться на каждой скошенной ступеньке. Лучше думать о чем угодно, чем о полковнике сэре Гордоне Макдермонде.

Этого человека она когда-то любила, обожала телом и душой, разумом и сердцем. Он делил с ней веселье и радость – и утешал, когда она плакала. С ним она не знала ни стыда, ни напряжения.

Этот человек тысячу раз умер в ее воспоминаниях, он не может вот так взять и воскреснуть. Она сама этого не позволит.

– Шона, с тобой все в порядке?

У подножия лестницы стояла Хелен, лицо ее выражало тревогу.

– Да, спасибо, – осторожно ответила Шона.

«Я хочу немного побыть одна». Нет, кажется, так слишком грубо.

– Мне нужно немного умыться.

И не важно, что у нее нет кувшина с чистой водой. В Инвернессе у них был котел для нагревания воды, но здесь, в Гэрлохе, все делалось по старинке, как и сто лет назад.

– О, прекрасная мысль. Принести тебе горячей воды? – спросила Хелен.

Шона улыбнулась. Интересно, Хелен заметила, что у нее губы дрожат? Она надеялась, что нет. Если ее компаньонка увидит брешь в ее самообладании, ей придется еще битый час доказывать, что с ней и вправду все нормально.

– Спасибо, это было бы чудесно.

Хелен ушла, и Шона закончила свое восхождение. Она прошла по коридору и остановилась у третьей двери. Эта дверь вела вовсе не в ту комнату, где они с Хелен спали.

Шона прижалась пылающим лбом к прохладному дереву, закрыла глаза и представила, что последних десяти лет в ее жизни не было, что ей семнадцать, ее родители живы и здоровы и никакие зловещие перемены еще не произошли в Гэрлохе. В те дни смех был ее постоянным спутником.

Она вошла в комнату и направилась прямо к окну. В Гэрлохе по большей части в окнах стояли такие толстые и неровные стекла, что сквозь них ничегошеньки не было видно, однако в спальнях стекла заменили лет пятьдесят назад, и они позволяли любоваться видом без какого-либо искажения. Внизу, прямо перед собой, Шона видела край газона, разбитого в те дни, когда клан закончил воевать. За газоном начинался лес, простиравшийся к северу, к озеру. Справа от нее виднелся Ратмор. Маленькая башенка на нем смотрелась так же глупо, как и десять лет назад. Будь ей семнадцать, она бы сейчас ждала сигнала: солнечного зайчика, взмаха яркой ткани. Она бы улыбнулась, засмеялась – и убежала бы из Гэрлоха к Гордону.

Зимой и летом, весной и осенью она находила способ быть с ним. Мэг научила ее, как предохраниться от беременности, показала, где растут нужные травы, объяснила, как их заваривать. Когда Мэг умерла, Шона чувствовала себя так, словно во второй раз потеряла мать.

Она прижала пальцы к стеклу, закрывая Ратмор от глаз, склонила голову и прислушалась. Осенью ветер напоминал дыхание хвастливого гиганта, который обдувает Гэрлох со всех сторон, демонстрируя свою силу и удаль, но зимой его дыхание замирало, как будто пронзительный холод не давал прежде бойкому хвастуну даже вздохнуть.

В этот момент Шона чувствовала холод такой силы, что не могла даже сказать, снаружи он идет – или изнутри.

– Ты не перебарщиваешь со своей антипатией ко мне? – спросил Гордон у нее за спиной.

Шона закрыла глаза, гадая, хватит ли ей сил для этой стычки, и скрестила руки на груди. Решительно обернулась.

– Нет, не перебарщиваю.

– Твой обед остынет. Хелен сказала, что вчера ты почти ничего не ела.

А ему какое дело? Дальше будет больше. Он сам себя назначит ее опекуном, притворится, что она ему не безразлична.

Их разделяло всего несколько футов, но с тем же успехом это могло быть расстояние от Гэрлоха до Ратмора.

– Я поем, когда захочу, – ответила Шона, понимая, что говорит, как капризный ребенок.

– Когда я уеду?

Она молча опустила голову и снова отвернулась к окну.

Он не увидит ее слез. Никто на свете не увидит ее слез!

– Спасибо, – проговорила она, не оборачиваясь, ей не хотелось встречать его бесстрастный взгляд. – Спасибо за щедрость.