Текст книги "Учитель истории"

Автор книги: Канта Ибрагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

* * *

Знакомый запах, теплое дыхание и нежное прикосновение пробудили Малхаза. Мать в умильных слезах, за ее спиной улыбающийся Ансар, чуть позади отчим. В настежь раскрытые окна доносится раскатистый гул прибоя, солнце уже высоко, ближе к полудню.

Мать рассыпалась в благодарностях перед хозяевами роскошного дома, от еды отказалась, и уже выезжая с территории, сплюнула в окно:

– Вот ублюдки! В Чечне что наворотили, а здесь хоромы с гаремами возвели.

Это мнение, с разной интонацией, поддержали муж и Ансар, только Малхаз безучастно глядел в окно. В данный момент уже должна была начаться регистрация его рейса на Баку, и никто не смог бы свернуть его с этого пути домой, если бы не эта ночь, проведенная у пролива Босфора. Теперь Малхаз осознал, что это был «примитивный» путь, а домой, в воюющую Чечню, надо возвращаться достойно вооружившись, и не автоматом, а, как сказал классик, полнотой знаний, накопленных человечеством. Только это, он теперь уверен, спасет благодатный Кавказ от периферийного прозябания...

Ему предложили на любой срок остаться в Турции, но Малхаз попросил помочь вернуться в Англию, там так нужный ему теперь язык и лучшие компьютерные курсы.

– Малхаз, – оставшись наедине, встревоженным голосом говорила мать, – нас, чеченцев, в Москве власти сильно прижимают, копейки заработать не дают. Твоему отчиму тяжело... так что какая разница, где учиться... Ну, поучился год в Англии, а теперь в Турции поучись. Здесь и дешевле, и земляков много... И главное, ты уже не молод, давно пора жениться... Я нашла невесту – просто чудо, и семья замечательная. Посмотри на фото... тут она не совсем удачно вышла, а в жизни такая красавица!

Пригорюнился Малхаз, аж зубы заболели, не знал он, как ему быть, на сей раз артачиться не мог; уступить воле матери – все помыслы насмарку. Растерянность и смятение воцарились не только в его голове, но видны были даже в движениях, во взгляде и в разговоре. На помощь пришел Ансар.

– Не волнуйся, брат, – обнял он Малхаза, – я помогу... только зря не трать время и деньги, не до этого нам сейчас, сам знаешь – война, и она всюду над нами довлеет.

– Помоги, помоги! – ткнулся Малхаз в братскую грудь высокого Ансара, наверное, впервые истинно уяснив, что такое брат. – Мне очень надо... помоги!.. Я в долгу постараюсь не остаться.

– Хе, – крепче обнял старшего брата Ансар. – Какие долги между братьями? Только учти, былой щедрости не будет. Не дают нам работать, бандитами обозвали, партнеры услышат, что чеченец – будто от прокаженного шарахаются... Изгои мы, а выжить надо, так что учись, для себя учись, а мне ничего не надо, меня родители вовремя выучили, в любой точке мира, где есть компьютеры, свой хлеб найду.

– В Чечне компьютеров нет, – горько усмехнулся старший брат.

– Значит, надо, чтоб были.

Улететь в Англию оказалось непросто – не дают визу. Стали оформлять документы, что он участник сопротивления, раненый беженец, преследуется российскими властями. Оказалось, что этими делами, то есть связью с российским посольством, как и в Чечне, заправляют оскорбленные Малхазом лидеры революции, живущие во «дворце Феофании». В результате едкие слова, презрительное отношение, стопор. Через две недели пустых хлопот Малхаз, по подсказке сведущих людей, позвонил к директору школы в Пуле. Малхаз только поздоровался, а потом объяснялся на английском Ансар. Все оказалось проще, цивилизованнее: на третьи сутки Шамсадов уже вылетал в Лондон.

Вновь была ночь, вновь он прильнул к иллюминатору, ища пролив Босфор, однако на сей раз за окном сумрачность, тучи, хлещет дождь, и Малхаз только видит в окне свое грустное отражение, уже четкие ложбинки обозначились на лице, сединой пробился волос, а уголки губ, некогда всегда вздернутые, теперь сникли, отражая печаль: война на родине – война в душе, где бы ты ни был. И теперь учитель истории понимает, что Чечня и чеченцы, по большому счету, никого не интересуют, просто планомерно, как учит исторический материализм, подставили еще не окрепший после депортации, неопытный, подавленный, малочисленный и амбициозный народ. И теперь к этой жертве слетелись хищники, и каждый хочет урвать свой кусок, для приличия прикрываясь гуманными лозунгами... Чечня в эпицентре, где столкнулись не какие-то национальные или иные принципы, а глобальные экономические интересы не только сверхдержав, но даже разных цивилизаций... А народ? Ну, сколько их было, и не стало. Как, к примеру, та же Хазария... Однако не спасаться летит учитель истории в Англию, а спасать, надо в ногу идти со временем, в котором живешь, если не хочешь остаться на обочине или в канаве цивилизации. И неужели этот маленький, щупленький человек, жалкий, по сути, бездомный, несчастный учитель истории, живущий если не подаянием, то на иждивении точно, способен кого-то или что-то спасти?

Над этим думает он сам, сам в угнетенной тоске, абсолютно не верит в эту миссию, и тем не менее, самолет его стремительно возносит ввысь, во мраке туч лайнер трясет, кидает то вниз, то вверх, но вот чуточку прояснилось, еще светлее, светлее, и чудо лунной ночи, бесконечное множество звезд, они манят к себе, и не хочется более ныть, хочется жить, если не блестеть, как звезда, то хотя бы мерцать во благо родного Кавказа. И от этих мыслей его блеклое отражение в иллюминаторе то ли оскалилось, то ли слегка улыбнулось... Нет, надо жить только с улыбкой, а иное выражение лица отражает иные помыслы души! Вперед, Малхаз! Учись. Это никогда не поздно!

Повторное пришествие в Англию в корне отличается от первого. Новый школьный набор – совсем ребятня, и в классе Малхаза есть ученик моложе его на двадцать лет. Ныне эти обстоятельства мало волнуют Малхаза, он полностью поглощен изучением английского языка.

Англия страна дорогая, и Шамсадову денег теперь не хватает, масса непредвиденных расходов по приобретению учебников, тетрадей и других сопутствующих учебе товаров. Живет он впроголодь, питается всухомятку, так что довел себя до изжоги. Пул – городок приморский, и летом прилично оплачиваемой работы для студента-иностранца – навалом, однако Малхаз не может отвлекаться, у него строгий распорядок дня и ночи, полная концентрация на языке. По стимулирующей методике обучения каждые две недели контрольный тест – преподаватели поражены: Малхаз «перешагивает» через ступени и уже по знаниям переведен в высший класс. В середине августа самый сложный контрольный экзамен, который будет продолжаться шесть часов. Малхаз сильно волнуется, в голове полный сумбур от напичканного лексикона, сложной грамматики и орфографии. Имея преподавательский опыт, он до экзамена принял верное решение: два дня полностью отдыхал и впервые купался в море, отдыхая.

И все-таки мандраж перед экзаменом вновь усилился, и только увидев контрольные тесты, он максимально мобилизовался. Вскоре стало легко – к годовщине пребывания в Англии все уложилось в стройный порядок; он даже невольно улыбнулся и словно играючи, всего за пару часов решил предложенные задания; еще час для надежности перепроверял и, удивляя учителей, за два часа до окончания экзамена сдал свои листки.

Через три дня на доске объявлений в фойе вывесили итоги: Шамсадов в списке первый, напротив – высший балл, тысяча из тысячи, и красным – «превосходно».

В тот же вечер Малхаз звонит в Москву, специально впервые заговорил с Ансаром на английском, брат в восторге, даже поражен. Затем трубку берет мать и сообщает радостную новость – в Хасав-Юрте Россия и Чечня подписали мирный договор, война закончилась, все российские войска выводятся с территории Чечни. От своих успехов и этой новости Малхаз в душе ликует, а потом вспомнил все, кто, как и где воевал и воевал ли вообще, и кто, как он, даже ползком, не мог выйти из окруженного Грозного, а кто уходил как при параде. «Нет, что-то не то, не то. Игра! – анализирует Малхаз. – Кошка с мышкой играет, издевается, продлевает агонию одних, блажь других!» А мать уже требует, чтобы Малхаз возвращался в свободную Чечню, как раз туда уже выезжает нареченная ею невестка; откладывать некуда, первенец под старость идет, бездетный – скоро будет свадьба, и только в родовом селе, в горах; мать покажет, как она любила и любит сына, а то до сих пор твердят остолопы, будто она бросила малолетку Малхаза, выскочила замуж.

Ой, как хочет Малхаз домой, ой как хочет; и кто бы знал все эти страдания на чужбине. И теперь согласен на любой жениться, лишь бы дома быть, и семью иметь, и детей растить, и в своей школе хоть бесплатно учительствовать. Однако никто не знает тайн его души, его сердечных чаяний, что живет он в двух измерениях: современном – визуально-реальном и в другом, не то чтобы в прошлом, но в каком-то исторически-виртуальном, то ли выдуманном им самим, то ли извне навязанном, а, впрочем, для него ныне это не играет никакой роли, ибо он, или ему, кто-то уже определил цель, есть задачи, есть этапы, и по «наставлению» остался последний – изучить «оружие современности», компьютер.

Изначально с этой же целью и прислал Ансар Малхаза в Англию, да теперь ситуация изменилась, и, вторя матери, Ансар тоже настаивает, чтобы старший брат возвращался в свободную Чечню, а в Чечне компьютер не нужен, там и электричества-то нет. На робкие просьбы Малхаза о продолжении учебы последовал финансовый бойкот, это факт непреодолимой силы. Тем не менее, Шамсадов настойчив, и директор школы, что весьма благоприятно, дает рекомендательное письмо на курсы компьютерного программирования. Учитывая это и то, что Шамсадов беженец из Чечни, ему во всем идут навстречу и даже дают скидку в оплате, и все равно сумма столь велика, что он падает духом. Конечно, как и многие студенты, можно и вроде нужно устроиться на какую-нибудь малоквалифицированную работу, но, как иностранец, он в лучшем случае сможет зарабатывать только на свое существование, но не на сверхдорогостоящее обучение.

Несколько дней Малхаз уныло бродил по городу, по многолюдной набережной; вариантов не было, надо возвращаться, и тут случай, вроде бы заурядный, решил его проблему. На набережной каждый день пожилой импозантный господин, вероятно, профессиональный художник, и несколько молодых людей, судя по всему, его учеников, вот уже два-три дня пытались изобразить на холстах окрестный пейзаж. Из любопытства Шамсадов каждый раз подолгу следил за творчеством мастера и его учеников. С одной стороны, в нем постепенно возгорелась словно уже утраченная страсть к рисованию, с другой – он отвлекался от своих горестных мыслей, поглощаясь замыслом картины, и с третьей – ему было смешно от прямолинейности вроде бы маститого художника – тот пытался просто копировать природу, что крайне примитивно, без души; и главное, линии, что видит объемный человеческий глаз, не так должны ложиться на плоский холст; и учитель это же, выучив по теории, объясняет ученикам, да сам как следует отобразить не может.

Разумеется, Малхаз теорию рисования не проходил, у него более глубокие познания – они от природы, Богом данный дар, и он, стоя в толпе восторженных зрителей, не удержался, решил дать совет:

– Простите, мне кажется, что не такими линиями и тонами надо бы отобразить это движение... и дух картины изменится...

Добродушная улыбка вмиг сошла с лица англичанина, он глянул свысока на советчика и презрительно хмыкнул. Малхаз ничего не ответил, знает: англичане деликатны до поры – а по нужде иностранца так оштрафуют, еще упекут, глазом не моргнут, что дикую Чечню и Россию вспомнишь. Но злость и обида гложут, надо же как-то кавказцу ответить. Тотчас направился Малхаз в уже давно известный ему художественный магазин-салон, взял на прокат мольберт, купил краски, кисточки и всякое другое, а сам боится, помнит, что год назад даже кисточку не смог в руки взять, когда Ану попытался перерисовать, и теперь испытывал гораздо большее волнение, нежели неделю назад перед экзаменом. Это тоже был экзамен, но экзамен перед самим собой, он бросил вызов, прежде всего, самому себе.

В стороне, чтобы никому не мешать, установил Малхаз свой мольберт, заметил, как в язвительной гримасе скривилось лицо художника. Еще раз, очень внимательно, всмотрелся Шамсадов в прибрежный вид, а руки все дрожат, губы шепчут Богу о помощи. И только он натянул холст, взял в руки карандаш и сделал первый штрих, как вмиг все улеглось, страх прошел, вернулась уверенность, а с ней – вдохновение.

Любое творение – это, прежде всего, абстракция, это идея и душа! Нельзя копировать все как есть, получится бездуховное отражение, просто голая фотография. А в творении нужен фокус – чувственность картины, средоточие разума, жизни, движения. И линии должны быть плавные, изогнутые, змеевидные, а волны, как огонь, пирамидальные, устремленные ввысь. И резких красок не должно вовсе быть, а только переходящие полутона, расплывчатые тени, будоражащие фантазию и мысль!

В бухте было пришвартовано множество яхт, но Малхаз решил изобразить лишь одну, стоящую чуть поодаль в гавани на якоре трехмачтовую белоснежную красавицу. В первый день он к холсту даже не прикоснулся – делал наброски карандашом на бумаге. И почему-то захотелось ему, чтобы бухта бурлила и яхта на волнах качалась, чтоб ветер был, и гнал облака и море, и теребил одежду людей на берегу.

Только на второй день взялся Шамсадов за кисти, побежали игривым задором яркие краски на холсте. К обеду обозначились контуры картины – а за спиной толпа зевак. К вечеру к последним присоединился и «мастер» с учениками.

– Откуда же волны, ведь море спокойно? – не удержался художник.

– Будут! – улыбался Малхаз, ему творилось, кисти будто сами бегали по холсту.

А к вечеру, как нередко бывает в Англии, нагрянула с океана тяжелая туча и стал накрапывать мелкий дождь. Сами зрители одолжили зонт у кафе-мороженое и укрыли под ним нового художника.

И хотя говорят, что на свете чудес не бывает, так это только говорят, а чудеса сплошь и рядом: на третий день, когда картина была уже почти завершена, заштормило море, прилетели кучевые облака, а яхта так и закачалась, как ее Малхаз изобразил.

– Чудо! Айвазовский! – крикнули из-за спины Шамсадова, а когда он нанес последний штрих и, улыбаясь, повернулся – люди захлопали.

– Где Вы учились, где Вы учились? Кто Вас учил? – затеребил мастер, чуть ли не в прищур вглядываясь в картину.

– В Чечено-Ингушском университете, – улыбался Малхаз.

– Вот это школа! – уже ощупывал мастер холст. – А кто учитель, кто?

– Профессор Дзакаев!

– Не слышал, не знаю... Но все равно, класс, вот это класс!.. Простите, простите мою бестактность, – он протянул руку. – Ралф. Воан Ралф, Ваш незадачливый коллега, профессор Оксфордского университета, главный художественный эксперт Соединенного Королевства.

– Шамсадов Малхаз – учитель истории.

– Учитель истории? Вот как! Интересно, интересно...

– Простите, – вмешался в их разговор очень высокий, щегольски одетый господин, – сколько стоит Ваша картина?

– А?! – оторопел Шамсадов; всякие мысли, да все радужней и светлее, понеслись стремительно в его голове, и он уже раскрыл рот, чтобы ответить, но его опередил Воан Ралф.

– Простите, – с холодной деликатностью отвечал он вместо автора, – такие творения не продаются... тем более, на набережной.

– Может, Вы не поняли? – настаивал покупатель. – Я плачу тысячу фунтов.

– Простите, сэр, поняли, – вновь сухо отвечал Ралф, – просто Вы, по-моему, мыслите как колонизатор.

С этими словами Воан Ралф демонстративно повернулся к покупателю спиной; властным взглядом, а более повелительным жестом то же самое принудил сделать обескураженного Шамсадова. Так, совсем безапелляционно, над Малхазом было установлено негласное опекунство. Картина тотчас переместилась в художественную мастерскую Ралфа, где хозяин с широкой улыбкой благодарности постановил, что это дар Шамсадова Британской короне за полученное знание английского языка. В ответ Малхаз был приглашен в скромный ресторан.

После этого Шамсадов всю ночь не спал, потерянная тысяча фунтов, которая решила бы многие его проблемы, не давала ему покоя. Тем не менее, утром, когда Ралф на задрипанной машине заехал за ним по уговору, Малхаз был очень рад; он все-таки на что-то надеялся. И по мере того как они все дальше уезжали от города в район, где Малхаз не был, но слышал, что живут там не просто богатые, а очень богатые люди, его настроение улучшилось, правда, ненадолго. Огромный дом был обшарпан, как и прилегающий сад запущен. А внутри полумрак, сырость, все скрипит, веет древностью. Из-за депортации у чеченцев практически нет атрибутов предыдущих поколений, может, поэтому предметы усопшей старины наводили на Малхаза жуть, вызывая даже неприязнь.

Вошли в огромный зал со множеством строгих лиц на портретах.

– Это мой пращур – Томас Ралф, – указал Воан Ралф на потрескавшийся от времени тусклый портрет очень мрачного, некрасивого мужчины. – Что, не нравится мой предок? Ха-ха-ха, тоже горец, из Шотландии, на вас, кавказцев, похож, такой же бандит с большой дороги был... Извини, неудачное сравнение... Ну, пиратом он был точно. С этого начиналась Англия, да и все державы тоже...

– А эти два портрета не вписываются в галерею, – указал Шамсадов на «свежую» краску. – Аляповато, и цвета неестественны... Это тоже предки?

– Гм, – нахмурился Воан Ралф. – Мой автопортрет... А это мой сын – тоже Томас Ралф-младший, морской офицер.

– Простите, – стушевался Малхаз. – Конечно, портреты неплохие, просто...

– Да ладно, – перебил его хозяин, – вижу, что плохо... а другому такую выходку бы не простил. И думаю, Вы нас перерисуете... Ну, это позже, пойдемте, дело есть поважнее.

Они еще долго пробирались сквозь грязный, захламленный переход, здесь был едкий, застоявшийся запах мышей, старья, вековой пыли. Наконец, что-то отодвигая и уже изрядно испачкавшись, протиснулись к огромной, потрескавшейся, искусно вырезанной из дорогого дерева тяжелой двери, со стонущим скрипом отворили ее – и яркий свет, просторный пустой зал, на стенах непонятно что, вроде набросков и гравюр.

– Сорок лет назад сюда проникли воры, – зачеканили каблуки Ралфа по местами выгоревшему, когда-то изящно сложенному паркету. – Пытались отключить сигнализацию, она замкнула, и случился пожар, многое пострадало, а кое-что, видимо, выкрали... Ну, не это главное. Я о другом. Хм, – хозяин, склонив голову, надолго замолчал; казалось, он изучает свои туфли. – Ну, да ладно, – как бы успокоил он себя и сурово глянул на Малхаза. – Мой прапрадед, тот самый Томас Ралф-старший, за какие-то «заслуги» был высажен в тропиках на необитаемом острове. Он провел там около пяти лет. Мы доподлинно не знаем, как он оттуда выбрался, но известно, что Томас Ралф еще лет восемь-десять где-то скитался, умудрился стать губернатором каких-то колоний и только под старость вернулся в Англию, будучи уже очень богатым и влиятельным человеком, и с тех пор старшие мужчины нашей фамилии носят титул лорда.

– Вы лорд? – удивился Малхаз.

Воан Ралф только повел глазами и продолжал.

– Так вот... этот дом, где мы находимся, построил он – Томас Ралф-старший, и только позже дом достраивался, перестраивался, реконструировался не раз, в общем, все менялось, только не этот зал. Этот зал был святым. Дело в том, что наш предок оказался талантливым человеком, и уже будучи в преклонных годах он, видимо с ностальгией, вспоминал одиночество острова и по памяти нарисовал два пейзажа во всю ширину обеих стен... Вот, вид одного панно сохранился, – на уже поблекшей фотографии девочка, мальчик и, видимо, их родители. – Это я, в двенадцать лет... Мой отец не вынес последствий пожара, от удара скончался. Я решил сам восстановить гравюры, жизнь посвятил живописи, учился в Париже, в Венеции, здесь, но все бесполезно – это только от Бога, или дано или страдаешь, как я, вечно потешая своим корявым художеством людей. В общем, я не смог. Потом пригласили мастера из Италии – ни мне, ни родне не понравилось, все вынесли. Были еще неудачные приглашения, так, маляры, а не живописцы, потом был знаменитый грек – Базарис. Слышали о таком?.. О, классный художник. Но с ним не сошлись в цене... И вот судьба – встретил Вас, мистер Шамсадов.

– Я не смогу скопировать с фотографий! – чуть ли не воскликнул Малхаз. – Сейчас ведь какая техника, на любую стену сделают что хотите.

– Не-е-т, – слащаво протянул лорд. – В том-то и дело, что и техника, и такой художник, как я, не смогут. Мой предок вложил в эти панно столько души, любви и горя выстраданных на острове лет, что они были словно живые, трогательно-манящие, яркие и грустные, очаровательные, но с тоской, от них веяло теплом и в то же время одичалостью, разнообразием красок и монотонностью одиночества!

– Так ведь это надо хотя бы раз воочию увидеть! – загорелись азартом глаза Шамсадова.

– Вот и прекрасно! Этого я и ждал, конечно, надо увидеть!

– А Вы что, были на этом острове?

– Хе, сейчас там самые дорогие гостиницы!

– А вид?

– Вид чуть подпортили... но Вы, я видел, умеете абстрагироваться от наносного.

Они очень долго говорили, говорили уже как коллеги, перед которыми стоит единая ответственная задача. Шамсадов еще таких масштабных полотен не писал, потому был весьма сдержан и даже, со страхом, подавлен. Лорд Ралф подбадривал его, настраивал на успех, но когда дело дошло до контракта (на этом настаивал заказчик), стал поразительно агрессивен, сух и требователен. Шамсадов не торговался, в нюансы особо не вникал, понимал – это его единственный шанс, судьба, и других вариантов нет – придется из кожи лезть, надо вникнуть в душу отверженного бандита.

Срок исполнения – год. За это время может быть три поездки на романтический остров, и все – проезд и проживание на острове – по разряду люкс, ибо сопровождает его лорд или его сын, им иначе неприлично, да и есть у них масса льгот и привилегий, по которым для них все это чуть ли не бесплатно. За свой труд Шамсадов получает двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, а если труд превратится в утраченную мечту, гонорар возрастет до ста.

* * *

Не только мать, но и никто из родных Малхазу не верит, твердят: «треп». Когда в Москву прибыли фотографии с тропического острова, мать затрезвонила – Малхаз связался с международной мафией, пришлось выслать копию контракта, и тон по телефону сразу же изменился, стал более почтительным, даже заискивающим.

От первой поездки на остров Шамсадов в шоке: красота экзотическая; палитра цветов, звуков, запахов и ощущений невообразимо велика, так что Малхаз даже ревнует, не знает, что превосходней – родной Кавказ или этот далекий остров. После недельного проживания сделал сравнительный анализ, выявил все плюсы и минусы, подвел итог – каждый уголок земли по-своему прекрасен, если нет там войны.

А так остров, действительно, уникален. Из безбрежных океанских просторов выступает острокаменистая гряда, издали напоминая изъеденный кариесом клык. Вершина острова – угнетенная нещадным солнцем, океанскими ветрами и тропическими ливнями слегка пологая каменисто-голая площадка, будто специально созданная для обозрения красот. Чуть ниже ужасающие по глубине и колориту пропасти, остроконечные выступы, скалы. А далее непроходимо-щедрые пестрые, шумливые джунгли с обезьянами и змеями, вновь каменистый берег и строго симметричная, заманчивая бухта с пурпурно-прозрачной, манящей окунуться блестящей водой, а далее бесконечный океан, и толщи соленой воды там мутнее. Там, в фиолетово-сизой гуще водятся зубастые акулы и все пожирающие киты, там, в тропических ураганах вскипают десятиметровые волны и, врываясь в маленькую бухту, они ежегодно с жадностью облизывают прибрежную полосу, образуя обширный пляж, безжизненную полосу между джунглями и океаном...

Так это все идиллия, фантазии художника Шамсадова. А на самом деле ныне все не так: цивилизованный люд наводнил очаровательный клочок земли, покорил красоту для услады своих грез. В гавани и на подступах к ней масса плавсредств – от темно-серого устрашающего американского ракетного эсминца и греческого туристического огромного корабля до маленьких яхт и всюду снующих катамаранов. А побережье забито однотипными дорогими гостиницами с бассейнами и пальмами, вдоль них единственная трасса, и по ней вечерами носятся шикарные лимузины по кругу, как в детском аттракционе.

Блаженствуют на острове только богатые туристы со всего мира, а они привыкли любоваться миром свысока и посему забираются на пологую вершину острова. Правда, к вершине дорогу не пробить, говорят, есть одна тропа, зато додумались канатную линию провести: с десяти утра до семи вечера скрипят колеса, двадцать минут поболтаешь ногами, с ужасом посмотришь вниз, на зубастые скалы, аж дух захватывает, а на вершине уже хорошо, благодатно. Стеклянная терраса с кондиционером, тут же, как положено, все, что пожелает избалованный турист, правда, мусора, как в горах Кавказа, здесь нет, все-таки чувствуется европейская цивилизация.

На острове Шамсадов и Ралф поменялись ролями – лорд теперь в подмастерьях, подает мастеру все, что тот пожелает. Сделано много снимков, два видеофильма, около ста зарисовок и эскизов с натуры. Вроде материал набран, через десять дней вернулись в Англию, загрунтовали стены, поставили мостки, наняли двух помощников, чтобы лазить вдоль стены сподручней было... а работа не пошла. Аж за голову в отчаянии хватается Малхаз, знает, что может скопировать, может один в один срисовать, но не сотворить; нет идеи, нет любви, нет страдания и души в его замысле.

Четырежды за два месяца приступал Малхаз к рисованию, и каждый раз в истерике крича загрунтовывал начатое. В середине декабря отправились во второй раз на остров. В тропиках сезон дождей, к тому же Рождество на носу и людей на острове совсем мало. Поднимаются Шамсадов и Ралф каждый день на вершину острова: парит зной, жара, а к обеду страшный ливень. Понял Малхаз, днем на вершине делать нечего: солнце, ветер, дождь, да к тому же от испарений видимости нет. Нанял Малхаз местного проводника, вооружившись фонариком, задолго до рассвета тронулся по единственной тропе к вершине. Увязавшийся за ними пожилой лорд на первом же подъеме сдался, возвратился в гостиницу, а Малхаз быстро приноровился, ведь ходить по горным тропам сноровка есть; правда, пару раз в темноте чуть не оступился, на волоске был от падения в глубочайшую расселину. В этот день он впервые встретил зарю на вершине и проводил ее на закате. Так продолжалось несколько дней, никаких снимков или зарисовок он не делал, все оседало в душе. И наконец, Шамсадов все понял, все пережил, до всего дошел.

В резко наступивших потемках Малхаз в предновогоднюю ночь спустился с горы (со второго похода он от проводника отказался, ибо требовалось полное одиночество). Искупавшись и переодевшись в смокинг, он пошел в ресторан, где его должен был поджидать Воан Ралф.

– Вы мне не сказали о главном, – был возмущен Шамсадов, – на обеих стенах был изображен один и тот же вид, вид гавани; только один, на восточной стене, изображал рассвет, надежду, спасение предстоящего дня, а другой – закат, предстоящее жуткое одиночество в диких джунглях, в ночи.

– Браво! – восхитился лорд. – Я хотел, чтобы Вы сами до этого дошли! Я очень рад!

Так и творил Малхаз более полугода; до обеда на одной стене, к вечеру приступал к другой. В начале июля 1997 года лорд Воан Ралф пригласил в гости всех тех – родственников, соседей и знакомых, кто когда-то видел оригиналы обоих панно. Реакция была потрясающей! Через день Шамсадов стал весьма обеспеченным человеком, и первым делом, вопреки воле родных, он щедро рассчитался с матерью и братьями за помощь, возместив долг с лихвой, и одновременно узнал, что контракт еще не окончен, по договору предстояла еще одна поездка на остров, теперь уже только для отдыха.

– Ты заслужил! – хлопал по плечу Малхаза довольный лорд. – Теперь я приведу в порядок весь дом и парк, на это моего таланта хватит... А полетишь на сей раз один, там тебя уже ждет Томас Ралф-младший.

С первого взгляда щупленький, маленький Шамсадов почему-то невзлюбил рослого, стройного сына. Однако на вечеринке все это улетучилось: Томас Ралф-младший оказался славным малым, потомственным скорее не лордом, а пиратом, или, мягче, моряком, который, как и его отец, предпочитал родное шотландское виски, гаванские сигары и любовался мулатками.

– Хватит гулять на суше, – на вторые сутки отдыха заявил Томас Ралф-младший, – пора позабавиться, как пираты! А на этом острове скука, одни фригидные жеманные европейки.

Под этим лозунгом он арендовал вроде невзрачную, но, по его словам – военного капитана – очень добротную океанскую двухмачтовую яхту. Еще двое суток они шли в одиночестве, и Томас, научив Малхаза элементам навигации, днем, а потом и ночью поручал ему штурвал. На третьи сутки дошли до целой гряды небольших островов, пристали к одному для пополнения провизии. Оказалось, что Томас Ралф-младший здесь не впервые и даже знает местный диалект. А в состав провизии входят и шесть танцовщиц, да Ралф был недоволен местным поставщиком, он заказывал восемь.

Под барабанный бой, песни и пляски полуголых полинезиек ушли далеко в открытый океан, и ночью по приказу Ралфа опустили паруса, стали на якорь.

– Ха-ха-ха! Ну, как тебе современная пиратская жизнь? – с бутылкой виски ходил по палубе пьяный капитан Ралф.

– Отлично! – восторгался даже не представлявший такого «боцман» Шамсадов.

– Тогда так и держать курс!

– Есть так держать!

Так они и «держались» более трех суток, свободно дрейфуя в бесконечном океане. И тем не менее Ралф оказался профессионалом, за ситуацией он все-таки следил.

– Вставай! – ночью будил он Малхаза. – Барометр резко падает, идет шторм... Девушек в каюту, надеть спасательный жилет, и за мной на палубу... Завести мотор... поднять паруса! Постараемся обойти вон ту мглу.

Вспышка, ослепительная вспышка, ломаная яркая стрела во всю ширь неба озарили небосвод, наводя ужас. Сразу же все забурлило, загудело, вспенилось, вскипело; вздыбился непокорной стихией океан.

– Не успеем, не уйдем! – закричал во всю глотку Ралф. – Спустить паруса! Мотор на полные обороты!

Шамсадов кинулся к центральной мачте, и в это время первая, еще не очень сильная, авангардная волна брызгами, будто ядовитой слюной, обдала его лицо и руки.

– Быстрее! – яростно командовал капитан.

Малхаз схватился за канаты: все у него в голове спуталось, и он уже не помнил, что надо тянуть, что ослабить. И тут новая волна с легкостью перемахнула через борт, окатила его так, что он от испуга чуть не задохнулся. Вскочил на ноги, и новая волна, как свирепая голодная пасть акулы, сбила его с ног, понесла по палубе к форштевню. Потеряв ориентацию, он в панике орал, махал руками и, случайно ухватившись за килевой трос, вцепился в него чуть ли не зубами.