Текст книги "Мазурка для двух покойников"

Автор книги: Камило Хосе Села

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Несмотря на слова сеньориты Рамоны, Робин Лебосан остался у нее.

– Обещаю не докучать тебе, Монча, но меня с каждым днем все больше страшит одиночество.

– И меня. Этот дом слишком велик для одинокой женщины.

Сеньорита Рамона, возможно, похудела немного.

– Это закон края, Робин, и некий негодяй нарушил его, ты знаешь, о ком говорю, в наших горах убийство не проходит даром, здесь тот, кто убил, умрет, иногда не сразу, но умрет, видит Бог, умрет! Еще остались мужчины, способные вершить закон, в нашей семье, Робин, почитают закон и обычай, да, и обычай, и если все мужчины погибнут, останутся Лолинья Москосо и Адега Бейра, чтобы отомстить за своих мертвецов, обе отважны и достойны. А если и они умрут, останусь я, клянусь тебе; прости меня Господь, говорю не хвастаясь.

Катуха Баинте не умеет плавать, чудом не тонет, когда купается в мельничном пруду Лусио Моуро в чем мать родила, помирая со смеху.

– Я тебе, проклятая, приклею пиявок к заду и еще больше спереди!

– Нет, не дамся!

– А вот получишь!

Мельник Лусио Моуро, дикий цветок гулянок, в утро святого Мартина оказался мертвым на дороге в Касмониньо, пуля в голову и другая в спину, ясно, чья повадка, и на козырьке цветок дрока. Катуха Баинте схоронила его без больших церемоний.

– Он тебе родня?

– Да, он хозяин воды.

В каждой расщелине горы есть пятно крови, вполне достаточно, чтобы вырос цветок, и есть слезинка, люди ее не видят, потому что похожа на росу, подземные черви чуют ее, кроты тоже, светлячки уже погасили свои фонарики до нового года, в этом году рождество будет очень печальным.

– Когда придет новый год?

– Не знаю, думаю, когда следует, как обычно.

У Лусио Моуро как раз зажила язва на ноге, вылечила ее Катуха Баинте сажей и обычным присловием: уходи, проклятый гной, а не то отец святой смажет сажею печной! жаль, что убили Лусио Моуро теперь, когда вылечился.

Мончо Прегисас на деревяшке сомневается, все ли в уме.

– Что ни говори, такая неразбериха, и, пожалуй, станет еще хуже, люди загордились, для страны это не может быть хорошо, я молчу, не хочу связываться.

– Правильно делаешь: нынче только зазевайся, найдут причину сцапать, стольких хватают, мне самому не по себе, остается только терпеть.

Мончо Прегисас очень смахивает на восторженного поэта, элегического барда.

– Как изящна моя кузина Георгина! Когда ее муж удавился и судья распоряжался, как быть с трупом, Кармело Мендес, стражник, стал лапать – не судью, конечно, зачем? – вдову! Ты помнишь Кармело Мендеса – как играл на бильярде и какие кольца дыма пускал, куря сигары? Ну, так его убили возле Овиедо, я позавчера узнал, пуля угодила прямо в висок.

Прошлым летом в источнике Миангейро завелись лягушки, никто не знает, откуда взялись, в кладбищенских источниках лягушек не бывает, так заведено, москиты – да, москиты везде, дон Брегимо, мир его праху, отец сеньориты Рамоны, исполняя фокстроты и чарльстоны, залезал на стену кладбища, какое кощунство! – дон Брегимо играл на банджо мастерски, он часто повторял:

– Люди хотят, чтобы покойники скучали, но я говорю вот что – зачем мертвым скучать? Разве мало того, что они мертвые? Есть два рода покойников, скучные и веселые, не надо путать, верно?

Дон Брегимо, отец сеньориты Рамоны, велел в завещании, чтобы по нем отслужили только одну мессу, без пения, и чтобы выпустили двадцать ракет в ночь перед погребением, пусть народ веселится, когда он уснет вечным сном меж четырех восковых свечей.

– Как красив он в мундире!

– Да, всех покойников надо бы обряжать в мундир.

– Не знаю, по-моему, это привело бы к путанице, покойники в монашеском или крестьянском платье тоже выглядят неплохо, зато обряженные галисийцами или ара-гонцами просто смешны, кроме того, сейчас скорее всего это запрещено, да и вообще есть покойники, что хорошо смотрятся в любом виде, а другие – наоборот, одна беда, прямо дерьмо.

– Извинись, Соутульо!

Флориан Соутульо Дурейхас был полицейским в Барко де Вальдеоррасе, хорошо играл на гаите и очень развлекал чумных, чахоточных, прокаженных, агонизирующих, умирающих, мертвецов и призраков, также смыслил в знахарстве, магии и мог изобразить различные звуки: как воркует голубка, мяукает кошка, кричит осел, пукает дама, блеет овца и т. д., Флориана Соутульо убили на фронте под Теруэлем, его видели, а потом он исчез, пришел на фронт, получил пулю меж бровей и сразу умер, душу, пожалуй, не спас, не было времени покаяться, осталось от него полпачки сигарет, ее раскурил патер – палентинский попик, которому нравилось курить табак мертвецов.

Поликарпо из Баганейры, дрессировщик всякой живности, часто теперь приходит к сеньорите Рамоне, выводит гулять жеребца Карузо и выполняет поручения.

– Пойдешь в Оренсе?

– Если прикажете.

– Нет, приказать не прикажу, но если случится пойти, скажи мне, я, может быть, дам поручение.

– Ладно.

Однажды в заведении Паррочи Нунчинья Сабаделье легла с убийцей-мертвяком Мисифу, и когда завершилось, она задала ему очень подлый вопрос:

– Ты закончил?

– Ты что, не заметила?

– Прости, я задумалась.

Мисифу наполовину цыган, он был тщеславен и не очень популярен среди девок Паррочи, когда нашли его труп, никто не заплакал.

Граждане Галисии, уже родился новый день единства и величия Испании!

– Ты что это?

– Ничего, я вспомнил, как дядя Клето играл джаз. Когда отпуск Раймундо, что из Касандульфов, окончился, его послали на фронт в Уэску, сеньорита Рамона приготовила всю одежду.

– Пойдешь на курсы офицеров?

– Нет, зачем? Если в меня попадут, умру офицером так же, как солдатом, на фронте говорят, что пули мечены, твоя тебя найдет, хоть спрячься под камень.

– Да, это тоже верно.

Дон Хесус Мансанедо, аккуратист с записной книжкой, умер гниющим и смердящим, то, что хуже всего, и кроме прочего, ужасно страшась загробной жизни.

– Ему еще здорово повезло, этому убийце и негодяю.

– Ну, это другое дело.

Раймундо, что из Касандульфов, подстрелили в день святого Андрея, к счастью, попали в ногу и не задели большую берцовую, в тот день стреляли мало, очень мало, но достаточно одной пули, вылетевшей из огненного зева винтовки какого-то негодяя – угодит тебе в голову, и хватит, в неосторожности главная опасность; так как в этот день все было спокойно, Раймундо, что из Касандульфов, осмелел, и его подстрелили, правда, осмелели все, но подстрелили его.

– И могли убить?

– Конечно, попади они чуть повыше.

Слепой Гауденсио играет свою мазурку не чаще, чем раньше, здесь, на фронте, меньше злодейства, и при удаче всегда можно уцелеть.

Раймундо, что из Касандульфов, переменил два или три полевых госпиталя, маленьких и плохих, снабженных лишь марлей и йодом, потом его привезли в Миранду на Эбро, где извлекли пулю, там было полно итальянцев, а потом в Логроньо, в Школу искусств и ремесел, там хорошо ухаживали, он нашел себе друзей, простыни в пятнах крови, но это неважно, нечего привередничать.

– Ты откуда?

– Из Элорриа, предместье Витории, мой отец телеграфист.

Мончо Прегисасу отхватили одну ногу в земле мавров, правда и то, что не только там происходят такие вещи.

– Как тебе мавры?

– Что тебе сказать? Они не очень хороши были со мной, но и не показались хуже христиан.

Мончо Прегисас всегда был хладнокровен, несколько фантазер, но хладнокровен.

– Но где же ты, несчастный, оставил свою лапу, живую и здоровую?

– В Меллилье, ты знаешь не хуже меня, сто раз тебе говорил, но повторяю, важно, что я вернулся, здесь тоже стреляют, а здешние душегубы с дурной кровью, что убивают людей, – не мавры.

Раймундо, что из Касандульфов, был в пятой палате, двадцать четыре койки и свет не гасят ни днем, ни ночью, в Логроньо хуже было – зимой там очень холодно. В пятой палате о раненых заботились две монашки и две сестры милосердия, четверо юных девушек, под руководством сестры Каталины из Риохи, предприимчивой и отважной женщины.

– Потому что, когда я говорю «молитесь», нужно молиться, ясно?

– Да, сестра…

Мамерто Пайхон не был на войне, но изобрел летающую машину и чуть не разбился насмерть.

– По-моему, виновата трансмиссия, хочу поправиться, попробовать еще раз.

Через несколько дней Раймундо, что из Касандульфов, неожиданно встретил своего кузена, артиллериста Камило.

– И ты?

– Как видишь, и меня достали.

– Куда?

– В грудь.

– Господи Боже!

Донья Мария Ауксильядора Моуренсе, вдова Порраса, возглавила подписной лист на покупку оружия за границей, дала десять песет.

– Если каждый испанец отдаст два дуро, будет настоящее состояние!

Басилиса Дурочка из Тоналейры, «военная покровительница» бедняги Паскуалиньо Антемиля Качисо, сержанта 8-го пехотного полка Саморы, пишет ему каждую неделю, посылает шоколад и табак, сержанта Антемиля убили, но Басилиса Дурочка не знает и продолжает посылать шоколад и табак, как-то послала также чорисо, кто-то попользовался, здесь ничего не пропадает. В пятой палате Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен Камило – единственные, у кого есть личные зубные щетки.

– И зубная паста?

– Да, тюбик «Пербороля» на двоих.

Как-то утром сестра Каталина вошла с зубной щеткой в руке и обратилась к испуганной ораве:

– Посмотрим, поймете ли, что вы – дикари, дай мне, Господи, терпение! Гигиена очень важна, все должны быть чистыми, чтобы микробы подохли, понимаете? А зубные щетки есть только у этих двух галисийцев, стыдитесь, у двух галисийцев! Я попросила у полковника щетку для этой палаты, и он дал мне ее, вот она.

Сестра Каталина всем показала щетку цвета карамели.

– Хорошо видите?

– Да, сестра.

– Ладно, с этого вечера, после окончания молитвы, все будете чистить зубы этой щеткой.

Собака Веспора умерла от болей в желудке, ясно, что дядя Клето накануне блевал непереваренной и пропитанной алкоголем пищей, и животное не могло выдержать. Царевич, русская борзая сеньориты Рамоны, наоборот, элегантен, шерсть блестит, приятно посмотреть.

– Ты уверен, что не следует переменить ему имя?

– Не знаю… ну, старайся не окликать его. Алифонсо Мартинес спас свою шкуру, потому что поп из церкви Сан-Мигель де Бусиньос (Мерехильдо) спрятал его, никто не знал, кроме Долорес, конечно, старой служанки дона Мерехильдо; Моучо (Фабиан Мингела) тоже не решился бы пойти против священника.

– Не появлялся здесь?

– Нет, я уже век его не видал.

У Раймундо, что из Касандульфов, и его кузена Камило койки рядом, разделенные ночным столиком, таз для умывания на двоих; умер некто Агирре, стал блевать кровью и умер, и они попросили сестру Каталину поменять места.

– А кто украл зажигалку Агирре?

– Не я, сестра, могу поклясться.

Наверно, Исидро Суарес Мендес, тот всегда крал у мертвецов деньги, портсигары, часы, фото, но мне незачем было обвинять его, сестра Каталина могла бы вышвырнуть его на улицу.

– Я тебе верю, галисиец, не очень, но верю.

Сестра Каталина более женственна, чем бедняжка Ангустия Соньян Корвасин, новобрачная, которую муж бросил через полтора часа после бракосочетания, и, ясное дело, она ушла в монахини.

– И что с ней сталось?

– Не знаю, никогда не знал, пожалуй, умерла от анемии.

– Да, это скорее всего.

– А может быть, ее ужалил овод, и она стала хромой.

– И это возможно.

В госпиталь приходят барышни из «Фронта и госпиталя», чтобы помочь нам, их называют маргаритками в честь супруги Карла VII (маркиз де Брадомин посетил королевскую чету в Эстелье, как рассказывает Валье-Инклан[45]45
  Рамон Мария де Валье-Инклан (1869–1936) – классик испанской литературы.


[Закрыть] в «Зимней сонате»), маргаритки раздают раненым четки и сигареты, а также шерстяные кальсоны, фуфайки, свитера и прочее барахло и бутылочки коньяка «Три ноля», «Три чарки», «Три лозы», пристают, как смола, обращаются с нами как с нищими, подопечными общества Святого Висента де Поля. На маргаритках хаки и красные шапочки, так как они – карлистки, понятное дело, чаще всего их так и зовут, их шеф, донья Мария Роза Уррака Пастор (а может быть, Роза Мария, не знаю) несколько велика ростом, но очень нравится артиллеристу Камило.

– Очень хороша и напоминает мне генерала Сильвестре, дона Мануэля Фернандеса Сильвестре, того, что потерпел поражение при Аннуале.[46]46
  В Аннуале в 1912 г. испанцы были разбиты марокканцами.


[Закрыть]

– Если б еще усы.

– Да, но осанка и походка!

Касиано Ареаль, служащий бисквитной фабрики «Испанский бисквит» (прежде – «Английский бисквит»), – единственный, кто мог утихомирить донью Риту, когда та взбесится.

– Слушайте, Касиано, прости меня Боже, но если мой муж снова будет давать осечку после стольких денег, что я на него потратила, клянусь вам, что убью его, Богом клянусь!

– Не волнуйтесь, сеньора, будьте немного спокойнее, подкормите дона Росендо, это очень важно для дела, приготовьте ему желтки, сбитые с хересом…

Три маргаритки посетили пятую палату, принесли корзину подарков.

– Солдатик, хочу тебе преподнести ладанку со Святым Сердцем, предохраняет от всего дурного, смотри, что написано: «Остановись, пуля, со мною Христово сердце».

Артиллерист Камило побледнел, с лица исчезла вся краска.

– Нет, нет, спасибо, преподнесите другому, прошу вас, пожалуйста, у меня была в куртке брошь с булавкой, и месяца не прошло, как ее вытащили из плеча, говорю вам со всем почтением, сеньорита, но для меня Святое Сердце – гибель.

Маргаритка разозлилась, казалось, в нее воткнули огненные бандерильи.

– Святотатец, презирающий Святое Сердце! Красный! Сестра Каталина вмешалась и защитила артиллериста Камило, не допуская, чтобы трогали ее солдат.

– Вон отсюда, чахоточная, бесстыдница! Вон! Никто пусть не лезет к моим ребятам! Поняли? Вон! И не возвращайтесь в палату без разрешения!

Сестра Каталина – женщина смелая, с ней тягаться трудно, для нее раненые, во-первых, священны, во-вторых, ее собственность; это касается лишь испанцев, сестра Каталина не принимает ни итальянцев, ни мавров.

– Нет, нет, об этих пусть заботятся их монахини, здесь я не хочу мешанины.

Когда Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен артиллерист Камило начали поправляться и смогли двигаться, то стали вечером выходить в кафе «Два льва» на улице генерала Молы, прежде Порталес. Сестра Каталина давала каждому талончик на кофе, рюмочку и сигару, иногда они брали с собой Чомина Гальбарра Ларраону, карлиста из гражданской гвардии Лакара, у которого не было ни рук, ни глаз, одна граната взорвалась не вовремя, оторвала руки, опустошила глазницы, и он не мог ни пить, ни курить без помощи; в кафе захаживал кубинский легионер, похоже что мулат, и тоже слепой, он убивал время, напевая сквозь зубы: родом я из Вуэльтабахо, ремесло мое – наваха! Чомин – хороший парень, и больно за него, Раймундо, что из Касандульфов, читает ему газету «Новая Риоха», худо, когда вечером он захотел к шлюхам (ясно, стал блудить в мыслях!), заведение на той стороне реки, между бойней и электростанцией, заведение Леоноры, там всего две девки, Урбана и Модеста, ее дочери, очень худые и грустные, их отца расстреляли, как члена СТГ,[47]47
  Союз трудящихся Галисии.


[Закрыть] в доме Леоноры принимают на кухне, там только один альков и много эстампов, наводящих ужас – «Вечное спасение», «Святой Иосиф с палочкой нарда», «Пражский младенец Иисус», «Святое сердце Иисуса», есть и железная кровать, два ночных столика, стул, банкетка, будильник, горшок, таз для умывания, портативное биде, таблетки перманганата, хранящиеся в супной кастрюле; Урбана и Модеста расплакались и не хотели заниматься Чомином.

– Нет, нет, не знаю как, бедняге нечем ухватиться. Леонора сказала Раймундо:

– Они молодые и еще не научились терпеть, но ты не волнуйся, это божье создание не уйдет так, я займусь им, слепой, винить его нельзя, увидишь, подожди, я немного помоюсь и надушусь.

Сельсо Масильде, Чапон, солдат двадцать четвертого пехотного полка Байлена, лежал с нами в госпитале Логроньо, потом Чапон партизанил, сперва ушел с Байларином, а после с Бениньо Гарсиа Андраде, Фусельясом, многие считали его убитым в горах в 1950-м или 1951-м, в стычке с жандармерией, но это неправда, я был с ним в Тукупите (территория Дельта Амакуро, Венесуэла) в пятьдесят третьем году; Чапон женился на богатой толстухе Флор де Перла Арагуапиче и занялся классификацией рыб Ориноко.

Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен Камило каким-то образом оказались как-то впутанными в историю с пропажей более сорока сыров с продуктового склада; полковник взбесился:

– Эту шайку надо проучить, выписать всех, кто может двигаться, пусть лечатся амбулаторным путем, твою мать!

Раймундо, что из Касандульфов, и кузен Камило оказались на улице несолоно хлебавши.

– Это несправедливо, – сказали они сестре Каталине. – Мы никакого отношения не имеем к этим сырам, а нас теперь выгоняют, как воров, а мы еще не выздоровели, плохо, что полковник говорить с нами не хочет.

– Терпение, мальчики, в беде нужно терпеть и ждать. Жениха Клариты, дочери дона Хесуса Мансанедо, что аккуратно вел счет убитым, звали Игнасио Араухо Сид, он служил в банке Пастор, секция личных кредитов; когда дон Хесус начал отмечать в своем блокноте, Игнасио помрачнел и ушел добровольцем, его убили вскоре после прибытия на фронт.

Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен пошли в кафе «Два льва».

– Пока лучше всего найти крышу, потом что Бог даст, у меня осталось немного денег, дадим знать Монче, чтоб немного подкинула; ладно, увидим, хватит денег или нет.

Тревожиться было не из чего, спустя два или три часа они уже поместились в харчевне «Эстельеса», собственность доньи Паулы Рамирес, улица Эррериас, как раз рядом с похоронным заведением Пастраны, полный пансион, 2,75 песеты со стиркой белья.

– Здесь будет хорошо, увидишь.

Робин Лебосан проводит вечера в доме сеньориты Рамоны, оба чувствуют себя без вины виноватыми, это бывает, единственное лекарство – убивать время.

– Пожалуй, я совершаю ошибку, Монча, я слишком многое осуждаю и презираю, так жить невозможно, жизнь идет куда-то под откос, я очень боюсь, Монча, больше, чем ты; думаю, что через пятьдесят лет люди все еще не избавятся от этого безумия, все происходящее – безумие, со всеми этими шарлатанами, героями, политиками и монахами нужно быть начеку, так как они… сегодня мне, правда, хочется, чтобы ты поставила пластинку Шопена или сыграла сама, пожалуй, лучше сама, сколько дней не знаем ничего о Раймундо, каково ему там? Он и не представляет, как мы скучаем по нему… сегодня не откажусь от рюмочки… как все странно, Монча! Недавно ты меня обрадовала, посмотрим, надолго ли… Почему бы тебе не поднять немного юбку?

Сеньорита Рамона сидит в качалке и молча улыбается, приподнимая постепенно юбку.

– Как скажешь.

Супруг доньи Паулы Рамирес зовется дон Косме, он писарь в финансовом управлении, дон Косме – человечек хрупкий, но продувной, причесывается с волосодержателем «Гомина Аргентина» и по воскресеньям, чтобы поразвлечься и честно заработать несколько реалов, играет в муниципальном оркестре «Легенду поцелуя», «Свадьбу Луиса Алонсо», хоту «Долорес»; донья Паула грудастая и ядреная, держит дона Косме на побегушках и с бесконечным презрением величает «Бетховеном».

– Иди, Бетховен, за шпинатом! И не задерживайся! Принеси также дубовый уголь и зайди в мастерскую узнать, для кого тот шикарный фоб, что вынесли утром.

– Сейчас пойду, Паулита, дай дочитать газету.

– Никаких газет! Сперва долг, потом развлечение.

– Ладно, жена.

У доньи Паулы пять нахлебников: священник дон Сенен Убис Техада, бронхитик; отставной пехотный бригадир дон Доминго Бергаса Арнедильо, астматик; протезист дон Мартин Бесарес Леон, воспаление мошонки, и мы двое, раненые.

– Было б хуже, если б мы еще были глупые и старые, верно?

Второй артикул уложения 1852 г. о благотворительности подразумевает, что больше всего нуждаются во внимании сумасшедшие, глухонемые, слепые, паралитики и увечные, пожалуй, правильно. У хозяев-супругов только одна дочь, Паулита, бедняжка отвратительна, похожа на крысу, вдобавок усы, бакенбарды, очки, что называется, ужас, да и только.

– Почему не приударишь за ней? Немного бы поухаживал, нас, думаю, лучше бы кормили, ты толстокожий, отчего не попробуешь?

– Сволочь! А ты почему не попробуешь? Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен артиллерист Камило ходят в госпиталь делать инъекции, лечение амбулаторным путем, ясное дело, сестра Каталина продолжает давать талоны; через несколько дней, когда сидели в кафе, в разговоре всплывает:

– Что скажешь насчет Афуто Гамусо и Сидрана Сегаде? Раймундо, что из Касандульфов, становится серьезным и понижает голос:

– Ничего, что ты хочешь, чтоб я сказал?

Его кузен, артиллерист Камило, глотнув коньяку, смотрит в пол.

– Что, по-твоему, должны мы делать?

– Не знаю, покамест набраться терпения и ни с кем не говорить об этом, надо подождать, когда все кончится и можно будет собраться семьей и решить, Моранов много, Гухиндесов еще больше, все, кто жив, должны сказать свое слово, тот, о ком мы с тобой знаем, должен заплатить за свое преступление, так это не пройдет, есть закон, что правит нами, поговорим о другом, чему быть, того не миновать.

Артиллерист Камило спрашивает еще две рюмки.

– Есть запасные талоны?

– Нет, но кто знает, что будет с нами завтра.

Когда приносят коньяк, Раймундо, что из Касандульфов, все еще в раздумье.

– Смотри-ка, нельзя даже выпить за твое здоровье и сказать «салюд»![48]48
  Салюд – по-испански «будь здоров» – приветствие республиканцев.


[Закрыть]

До дому четыре дня поездом, одно мучение.

– Мог бы, сегодня же пошел бы домой.

– Слушай, и я! И кроме того, подарил бы ружье первому встречному.

Здоровье Раймундо, что из Касандульфов, и его кузена Камило постепенно улучшается, но они дохнут со скуки, к тому же нет ни гроша, партия в покер в «Иберии» давала лишь возможность заплатить за квартиру, нельзя было чересчур рисковать, Паулита, кроме того, что была страшна, как смертный грех, оказалась добродетельной, и хотя артиллерист Камило из кожи лез вон, чтобы соблазнить ее, его план устроиться как у Христа за пазухой с треском провалился.

У дона Атанасио Игеруэла Мартина из Сеговии – ловкость рук, карточные фокусы, гипноз, отгадывание мыслей и будущего – не масон ли наполовину? – сбежала жена с мавром, у дона Атанасио пошла изо рта пена.

– Не шлюха ли она – удрать с магометанином?

– А вы знаете, где она?

– Нет, не знаю и не интересовался, я ее вычеркнул из своей жизни.

– Черт возьми!

Разговоры о женщинах обычно очень утешают мужчин. Артиллерист Камило силился настроить гаиту.

– Слушайте, сеньор Игеруэла, цену женщинам мы знаем, есть шлюхи, есть калеки, есть глухие, у одной – конъюнктивит, у другой – опущение матки, у третьей воняет изо рта, у этой болит позвоночник, та сбежала с мавром или с христианином, все равно, некоторые хотят направить тебя на путь истинный и сделать порядочным человеком, чтоб им пусто было! и тогда целый день говорят тебе, что ты должен сделать, дают советы, спрашивают отчета, словно у тебя своей головы нет, ведут себя как образцовые матери, нужно ангельское терпение, почему бы им не уняться? Вероятно, не могут. Женщины хороши, я знаю, но не все, чтоб далеко не идти, Паулита – полное фиаско во всех смыслах, но в общем они, конечно, хороши, жаловаться нельзя, плохо то, что очень узколобы и все стараются организовать… Слушайте, не знаете ли вы кого-нибудь в госпитале Нанкларес де Ока?

– Нет, а что?..

Робин Лебосан всю ночь писал, чувствует легкий жар и готовит кофе с ложечкой спиртного, у него и осталась-то капелька, по крайней мере кофе горячий, отхлебывая, он читает написанное, поднимает глаза и задумывается.

– Да, кофе я заслужил, несомненно, есть вещи отдаленные и есть близкие, память возвращает время событиям и имена людям, памяти многое дано, по правде, все уходит мало-помалу в прошлое, Бенисья была тогда девочкой, Адега, ее мать, недавно овдовевшая, очень хорошо выглядела, Монча всегда была элегантной, истории теснятся в мозгу, в нашей семье никто никогда не написал разумного завещания, это не экзамен на здравый смысл, но близко к этому, похоже, Раймундо всегда нравились горы, у меня никогда не было здоровья в избытке, помню, однажды Раймундо сказал мне: я хожу на волка, на кабана, но не на кролика, это – для кастильцев, они выходят утром в поле с ружьем и палят по всему, что движется, по тому, что живо, будь то голубь, кролик, ребенок, все равно, Раймундо был на островке в дельте Миссисипи, где говорят по-испански… один сеньор сказал другому вполне серьезно: вы ошибаетесь, умный – это тот дурачок, который умирает молодым…

Робин Лебосан роняет голову на грудь и засыпает, когда в мозгу появляются мысли, это знак того, что тобой овладевает сон, такое происходит со всеми.

– Почему не ляжешь в постель?

– Видишь ли, я ночью писал, хочу сейчас прикорнуть, чтобы весь день не быть разбитым…

Танис Гамусо рвет крапиву левой рукой не переводя дыхания, крапива жжет лишь того, кто останавливается, легко рвать крапиву, не обжигаясь, собаки воют со скуки, а также при полнолунии или чуя чью-нибудь смерть, лебеди в саду сеньориты Рамоны, которые уже должны быть очень стары, Ромул и Рем (стары для лебедей, понятно), плывут по пруду с неудовольствием, это их дело. Танис Гамусо втихомолку смеется, слыша, как шуршит дурная трава.

– Пусть я девка, но ты мерзавец, это хуже. Хочешь, скажу это при всех и при хозяйке, если сейчас же не уйдешь и притом глядя в землю, я тебе скажу это при всех в салоне, слышишь?

Марта Португалка ненавидит Эутело, или Сироласа, видеть его не может с тех пор, как он плюнул в лицо слепому Гауденсио.

– Почему не плюешь в меня? На мне юбка, а на тебе штаны, но ты не осмелишься, потому что ничтожество и дерьмо, попробуй, я тебя убью, клянусь тебе!

Парроча выставила Сироласа на улицу и послала Марту Португалку на кухню.

– Не возвращайся сюда, ты не в своей тарелке, выпей кофе и успокойся, сегодня много работы, придут итальянцы.

Дон Венансио Леон Мартинес, нотариус, нумизмат и генеалог, наполовину больной, наполовину выродок, проводит жизнь, сося кофейные пастилки вдовы Солано, у него дурные мысли, дон Венансио покончил с собой на кладбище Богоматери дель Кармен, так зовут кладбище в Логроньо, мало кто его знает, кладбище на дороге в Мендавию, идя по мосту Пьедра, не минуешь Эбро Чикито, далее бойня, электростанция и заведение Леоноры, дон Венансио сперва пошел к дому Леоноры и бросил Модесте кошелек, бросил очень небрежно; Модесте он показался рассеянным.

– Дон Венансио был со странностями, не хотел, чтобы я мыла ему член с перманганатом, принимался молиться господу нашему, его тошнило, он немного косил, вероятно, что-то у него болело, голова или зубы, кто знает.

Дон Венансио любил музыку и играл на арфе очень ритмично, а писал это слово «харфа».

– Он вам не напоминал царя Давида?

– Мне – нет; мне он напоминал Мэри Пикфорд.

Дон Венансио не убивал людей, он стриг женщин, кучу женщин, все – рыжие; смех один, стриг женщин и потом занимался рукоблудием.

– Тоже удовольствие! Зачем ему это было нужно?

– Не знаю, и плохо то, что у него теперь не спросишь. У дона Венансио начались странности, когда монсеньор Мухика, епископ Витории, ушел из зоны националистов, это случилось где-то в середине октября, дон Венансио был очень чувствителен и добрый католик, после этого инцидента он ни разу не поднял головы.

– Слушай, Модеста, этот фунт стерлингов золотом дашь своей матери, когда зайдет солнце, не раньше, это мой подарок, скажи, чтобы хорошо спрятала и никому не говорила.

Дон Венансио пришел на кладбище в шесть вечера, стал на колени перед гробницей родителей, дона Мигеля и доньи Адорасьон, прочел очень спокойные молитвы, только печальные, не радостные и не благодарственные; когда начало темнеть, стал в нишу, снял штаны и кальсоны, погладил свой липкий опозоренный срам и выпил яд вместе с бутылкой красного вина «Франко Эспаньола», лавка недалеко, дон Венансио уже не открывал глаз, но ясно, что сделал нечто странное, так как вывалились вставные зубы.

– Смотрите, чего только не бывает!

– Ну да, этот дон Венансио всегда был чудаковат… Робин Лебосан проснулся как в тумане, и кости горели.

– Хочешь, дам аспирин и тарелку супа?

– Нет, лучше кофе с молоком, дай мне кофе с молоком. Робин Лебосан дрожал всем телом, сеньорита Рамона положила в постель еще два одеяла и приготовила для ног таз с горячей водой.

– У тебя усилится жар, не волнуйся, прошибет пот и станет легче… Только этого нам не хватало, чтобы дать пищу языкам.

Робин Лебосан три дня болел, высокая температура и бред.

– Я говорил ужасные глупости?

– Нет, обычные, сделал мне сцену ревности, называл неверной женой…

Сеньорита Рамона улыбнулась мудро и многозначительно.

– Я никогда не помышляла выйти за тебя, Робин, я почти никогда не строю пустых иллюзий.

Робин Лебосан ответил с галантной улыбкой:

– Извини, Монча, ясно, что я что-то помышлял, – что ты хочешь? – всю жизнь занимаюсь пустыми иллюзиями в отношении всего.

Артиллериста Камило отправили домой (худа без добра не бывает, и кто сопротивляется, выигрывает) после выстрела в грудь. Господи, как отозвалось в затылке, когда врачи извлекали через спину Святое Сердце, не очень заботясь об анестезии и неспешно управляясь с бинтами и ланцетами, тише едешь, дальше будешь, ясное дело, забот у них много, в военном ведомстве ему дали бумагу с двумя или тремя цветными печатями: Дано по приказу генерала IV армейского корпуса солдату-артиллеристу шестнадцатого легкого полка Камило N. N. для проезда отсюда в Негрейру (Корунья) с целью проживания там, так как он объявлен местной Военно-медицинской комиссией не годным к военной службе, проезд по железной дороге за счет государства. Просьба к властям дороги не чинить никаких препятствий в его передвижении, напротив, оказывать всемерную поддержку с соответствующим пищевым довольствием. Логроньо, 21 июня 1937, 1-й год Победы, Военный губернатор (неразборчиво).

– А почему не отправили в Падрон?

– Не знаю. Возможно, он старался улизнуть от невесты, на которой не хотел жениться, кто знает.

Бригадный, вручая документ, кисло улыбнулся и сказал:

– Твою мать! Для тебя все кончилось, и ты, как цветок; в конце концов воспользуйся своим счастьем, мелюзге везет.

– Да, сеньор.

Дон Брегимо, отец сеньориты Рамоны, не хотел, чтобы его хоронили с плачем и тоской, дон Брегимо всегда очень чтил жизнь, играл на банджо фокстроты и чарльстоны и велел пускать ракеты на своих похоронах. Робин Лебосан сказал сеньорите Рамоне:

– Тебя спас твой отец, ты хорошо знаешь, что меня от тоски никто не спасет, это очень печально, Монча, очень, клянусь тебе…

Мой дядя Клаудио очень стар, но смотрит на все кротко, все, что происходит, и все, что может произойти в нашем презренном мире, его уже не интересует.

– Все мы, сынок, авантюристы, авантюра тоже может оправдать жизнь человека, это верно, возьми, к примеру, Сесила Родса[49]49
  Сесил Джон Родс (1853–1903) – английский колонизатор, организатор захвата территорий в Южной и Центральной Африке, один из инициаторов англо-бурской войны.


[Закрыть] или Амундсена, покорителя Южного полюса, что умер на Северном, но это другое дело, плохо, когда сеют смерть, Испания – не бойня, эти говенные лжегерои не хотят работать, предпочитают авантюры, надеются на чудо и спорят с Богом и его предначертаниями. Худшее, что может статься с тобой, это потеряешь жизнь, все мы потеряем ее раньше или позже, но они сперва потеряют достоинство, ты меня понимаешь, честь, потому что вслед за авантюрой придет голод, приходит всегда, потом нищета душ, аукцион совести.