Текст книги "Мазурка для двух покойников"

Автор книги: Камило Хосе Села

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Здесь будет еще много преступлений, уже их достаточно, и много глупости, но хуже всего то, что идем вспять, вся страна, бедная Испания! Хуже всего торжество вульгарности, есть моменты, когда человек гордится своей вульгарностью и предпочитает быть невежественным тупицей, плохие времена, а также и самые трагические, кровавые; посредственность безжалостна и искажает образ и подобие Божье, наряжает его клоуном или клакером, мы можем быть отброшены на столетие назад; но приходится молчать, не стоит пытаться противопоставить что-то приливу и отливу, никто никогда не сумеет их измерить. Да будет воля Божия.

Настала хорошая погода, крестьяне ходят ошеломленные, солнце вернуло воздух для дыхания и насытило атмосферу чем-то жирным и не очень здоровым, сеньорита Рамона тревожится об ушедшем Раймундино, но еще больше о нас, оставшихся.

– Хочешь, чтоб вас перестреляли? Здесь мужчинам будет невозможно жить, помнишь, кто-то – не знаю кто – сказал, что человек человеку волк? Похоже, что все запреты на охоту на мужчин отменены, мы, женщины, лучше защищаемся. Почему бы и тебе не уйти?

– Нет, Монча, время еще есть, посмотрим, может, переждем, Моучо – выродок, ты знаешь так же, как я, но тронуть меня не осмелится.

– Не будь столь уверен, такие типы растут как грибы вместе с беспорядком, все одинаковы и поддерживают друг друга.

– Ладно, защититься я сумею.

В таверне Рауко люди молча пьют вино, горько видеть, что никто никому не доверяет.

– Думаешь, Дурной Козе нравится Фабиан Мингела, Моучо?

– Ничего я не думаю, это их дело.

Сеньорита Рамона прекрасна как никогда, глубокие черные глаза и распущенные волосы, известно, печаль придает очарование, но одета скромно.

– Что будешь делать, Робин?

– Не знаю, не один я сомневаюсь, все колеблются и не знают, что делать, уж слишком затянулось это.

Сеньорита Рамона достала бутылку «Опорто» и глубокую коробку с печеньем.

– Хочешь рюмку?

– Да, спасибо.

– Прости, что не поставила тарелку для печенья, бери из коробки, тут есть очень вкусное, из какао.

Сеньорита Рамона села за пианино.

– Что тебе сыграть?

– Что хочешь, мне приятно смотреть на тебя. Сеньорита Рамона улыбнулась с кокетливой гримаской, редко она бывала столь красивой, заметь, я ее хорошо знаю!

– Ты просишь моей руки?

– Нет, Монча, что ты! Я не хочу никого делать несчастным, тем более тебя, я не гожусь в мужья, пожалуй, даже в женихи, скорее всего ни для чего не гожусь.

– Не говори глупостей. Ты уверен, что сделаешь меня несчастной?

Сеньорита Рамона играет «Вальс волн».

– Немного вульгарно, но мило, правда?

– Да, очень мило.

Где-то за глазами, то есть в мозгу, кольнула на миг грустная и слегка отрешенная мысль.

– Монча.

– Да?

– Ты думаешь, меня расстреляют?..

У Марухи Боделон, любовницы Сельсо Варелы, бывшего жениха тети Эмилии, нюх что надо, удлинила рукава и перестала красить волосы.

– Не хочу провоцировать, власти правы, мы, испанцы, должны чем-то отличаться от англичан и французов, чтобы не идти далеко, хотя бы благопристойностью.

Сельсо Варела не понял, но молчал, раны в душе мужчины взывают к молчанию.

– Здесь лучше всего помалкивать, когда Господь захочет, души успокоятся.

– Да, а если не успокоятся?

– Не знаю, тогда подумаем – эмигрировать или покончить с собой. Как больно видеть, что лучшая страна в мире, ну, одна из лучших, истекает кровью!

Фину из Понтеведро зовут Порка Мартинья,[41]41
  Свинья Мартинья (галисийск.).


[Закрыть] прозвища идут по весьма неожиданным путям, прозвища изобретаются и рождаются как поганки; Порка Мартинья изящна и всегда весела.

– Это правда, что тебе больше всего по вкусу попы?

– Ах да, сеньор, они чудесны, как с ними хорошо! Вы меня вынуждаете говорить гадости.

Порка Мартинья спит с попом Селестино Карочей, а также готовит ему кролика тушеного, кролика жареного, кролика по-охотничьи.

– Мужчину надо кормить, чтобы сила была.

Антон Гунтимиль, покойный муж Фины Порки Мартиньи, всегда был слабосильным, родился с одышкой и умер, истаяв, как вздох.

– В бедняге было мало проку, по правде, почти ничего, от любого другого я получила бы больше.

Ресуррексион Пенидо зовут Лодолой,[42]42
  Жаворонок {галисийск.).


[Закрыть] потому что она как птенчик. Лодола – шлюха грустная, ее спасают молодость и покорность.

– И твердая грудь?

– Говорят.

Лодолу очень потрясла смерть Мисифу, это она обнаружила труп.

– И не слышала крика?

– Нет, сеньор, ничего не слышала, по-моему, бедняга умер, рта не раскрыв.

Лодола пришла из деревни Репорисело, приход Санта-Марина де Рубиана, в Эль Барко, пришла босая, продрогшая, ни слова не знала по-испански, Марта Португалка взяла ее под крыло, она очень добрая и чувствительная.

– Думаете, женщина становится блядью для удовольствия? А не потому ли, что ей идти некуда, гонят отовсюду, как прокаженную? Думаете, хлеб падает с деревьев и для каждого?

Дон Хесус Мансанедо и Мисифу обрезали нить жизни, эту таинственную проволоку, наполненную кровью, многим несчастным, к которым Господь повернулся спиной, Господь не вмешивается в дела этого мира, сразу видно, потому и говорят, что Бог отвел от человека руку свою здесь, в Оренсе и Понтеведре, и, может быть, в других городах, тех, кого убивают без суда, походя, называют ренклодом.

– Ренклодом?

– Да.

– Сливой ренклодом?

– Ну, по правде, не знаю.

Максимино Сеган, из Амоэйро, вступил в разговор.

– Я-то знаю, мертвяки говорят друг другу: нынче ночью пойдем за ренклодом. И уже известно – этой ночью будут искать людей, чтобы убить их.

Приговоренных к смерти военным судом расстреливали в Кампо де Арагон, на краю кладбища святого Франциска.

Ренклод остается где возможно, не всех довозят до Альто дель Фурриоло в Оренсе, о других городах говорить не стану, вся страна усеяна крестами. Раймундо мало кого знал в Ля-Корунье, но скоро завел друзей. «Галисийское знамя» выступило в день святого Августина и вернулось, менее десятой части состава, после Дня почивших в бозе, остальным не повезло, остались на дороге, на войне плохо то, что умираешь, не успев созреть, это противоречит Божьему закону. В некоторых уголках Галисии воздушных змеев зовут папавенто, иначе ветропожиратель, папар – значит поглощать, пожирать, в Португалии их зовут попугаями, не пускали ли ребятишки Ля-Коруньи двести лет назад змеев с холма, который теперь зовется улицей Попугаев? Раймундо, что из Касандульфов, какая-то родня дону Хуану Найе, одному из лучших знатоков истории Ля-Коруньи, мог бы спросить его, в Галисии все мы – родня, или около того, или хоть родня родни. Возможно также, что здесь в древности рос бессмертник, который по-португальски и древнегалисийски тоже будет «попугай». Нынче улица Попугаев – квартал борделей, где можно не опасаться, Раймундо захаживает туда вечером поболтать немного. Из заведения Медиатеты в свое время вытолкали кузена Раймундо, артиллериста 16-го полка, он вместе с пятью-шестью однополчанами (в том числе сержантом) вытащил на балкон пианино и сбросил вниз, – скотина! – слава Богу, никто не проходил по улице! Генерал Себриан отменил всем отпуска и отправил на фронт. Знала бы Медиатета, что Раймундо – брат артиллериста Камило, а эти хозяйки всегда полоумные, она бы его выгнала тоже.

В заведении Апачи (языковые пуристы говорят «Апачии») на положении ученицы младшая из семьи Алонтра, Долоринья Монтесело Трасмиль, 21 год, еще не оправилась после операции аппендицита, но теперь ей лучше. Сестер Алонтра – семеро:[43]43
  Далее каждая из сестер идентифицируется с одной из семи церковных добродетелей.


[Закрыть] Инесинья – смирение против гордости, заросла волосиками до пупка, похоже на муравейник, Росинья – щедрость против скупости – грудастая и задастая, у нее всего в избытке, Марикинья – против похоти целомудрие – чуть косит, но это ей идет, Карминья – против гнева, терпение, никогда не откажет, но не из распутства, а из уважения, Ритинья – умеренность против обжорства – всегда помирает со смеху и подпрыгивает, не выносит щекотки, Ампариньо – против зависти, доброта, робкая, как цветок, но если загорится – палкой не успокоишь, Долоринья – против лени, прилежание, умеет читать и писать, знает четыре правила; две сестры живут в Батансе, две в Камбре, три в Ля-Корунье, и все семеро – в жизни. На улице Попугаев также упражняются в своем благотворном искусстве шлюхи и потаскухи из борделей Ферреньи – попросите Фатиму Мавританку, из Кампанелас – попросите Пилар Хитрюгу, из Тоналейры – попросите Басилису Дурочку, которая всем шлюхам шлюха; все печальные лупанары, все услаждающие тело бордели обеспечивают покой, здоровье и радость, для полиции – бесплатно, потому что порядок есть порядок. Раймундо, что из Касандульфов, подружился с Долориньей Алонтрой, которой вырезали аппендицит, и так как он образованный и воспитанный, ему позволено входить через кухню.

Сеньорита Рамона велит позвать Робина Лебосана.

– Получила письмо от Раймундо, говорит, что ему дадут отпуск.

– Хорошо.

У Робина вид озабоченный.

– Монча.

– Ну.

– Я сам не запишусь. Пусть призовут мой год. И кроме того, хочу открыть тебе тайну.

– Мне?

– Да. И никому больше. Если Фабиан Мингела придет в деревню, я его убью. То, что о нем говорят, – правда.

Сеньорита Рамона помедлила с ответом.

– Успокойся, Робин, посмотрим, что скажет Раймундо, когда приедет. Ты говорил с Сидраном Сегаде, мужем Адеги?

– Да.

– И с Бальдомеро Афуто?

– Тоже.

– И что они думают?

– Что Моучо – ничтожество, но может стать опасным, он – предатель, и кроме того, не один.

– Сколько с ним?

– Не знаю и не знаю, кто они и откуда, никогда их не видел.

– А полиции известно?

– Говорят, что не хотят ничего знать, это не их дело.

– Нет? А чье же тогда?

– Знал бы я!

Хлеб священен, есть священные вещи, которые в мире, где все навыворот, не уважают – сон, хлеб, уединение, жизнь; хлеб нельзя ни жечь, ни швырять, хлеб следует есть; если зачерствел, брось в воду, пусть куры едят; если упал на землю, поцелуй и положи там, где на него не наступят; если подаешь нищему, тоже поцелуй; хлеб священен, он как Бог, а человек – наоборот, смехотворный пискун с плохо переваренными претензиями, ощипанный и бестолковый…

Сеньорита Рамона закрыла ставни.

– Все это очень странно, совершенно не понимаю, что происходит, наверно, большинство испанцев не понимают, зачем столько крови?

Сеньорита Рамона говорит, прерывая речь паузами:

– Возможно, война с чужеземцами, что врываются в дом, благородна – к примеру, с французами в прошлом веке; не знаю, я не мужчина, женщины всегда думают иначе, возможно, благородно воевать с другими народами за территорию, но воевать за идею, которая, чего доброго, окажется ложью, и воевать между собой! Это настоящее безумие!

– Да, я думаю так же, но молчу, и ты молчи.

– Да, да, зачем говорить. Я молчу, как мертвая, хочу лишь одного, чтоб это окончилось поскорее. Люди, слепо верующие, очень опасны, есть и те, что не веруют, но притворяются, эти еще хуже, слепая вера – штопор, которым вытаскивают совесть, или консервный нож для совести… хочу только, чтобы мы скорее увидели конец этого безумия.

– Но до конца еще далеко.

– Ты думаешь?

– Уверен! Весь мир взбудоражен, и никто не хочет слушать голос разума.

Сеньорита Рамона придвигает Робину Лебосану пепельницу.

– Не бросай пепел на пол.

– Извини.

Сеньорита Рамона не может скрыть беспокойства.

– Да, правда в том, что эти ослепленные борцы тупоголовы и становятся предателями, быстро заражаются бешенством, к тому же сбиты с толку, ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что творится? Они нервничают, злятся, а озлобленный и нервный человек хуже скорпиона.

– В конце концов, да хранит нас Господь!

Сейчас как в древности, когда шли пешком в Святую Землю и мужчины отправлялись в путь ради цвета глаз возлюбленной и цвета облаков, ради вкуса придорожных плодов, ради любого цветка с пчелой в нем, ради запаха пустынь и лугов, идем на север, идем на юг, идем быстро, еле двигаемся, гибнем и никогда не находим свой дом и так далее. Людей Мартиньо Фруиме несколько раз задерживали, когда они шли косить в Белинчон, провинция Куэнка. Помнишь те стихи Росалии де Кастро «Кастильянцы из Кастилии»? Шли косить девять мужчин и шесть женщин, одна родила по дороге, кроме того, трое детей шести-семи лет. Мартиньо Фруиме сказал своим людям:

– Вы видите, что делается, думаю, лучше вернуться домой, здесь всех убьют, ни одного не останется.

– Ладно, но говорят, что в Гальейре командуют фашисты.

– А нам что? Дом есть дом, земля есть земля, кто командир, тот и командует.

– Да, это верно.

Они находились далеко за Тахо, шли обратно ночью, ориентируясь по Полярной звезде, при свете луны, днем спали, пересекли две линии фронта и добрались до деревни Несперейра, приход Карбальейра, в Ногейра де Рамуин, там живут точильщики и такие же косари, как они сами, уходили цветущие, как розы, возвращались черные, как негры. Боже правый!

– Ты всегда верил, что дойдем живыми?

– Да…

Первый кобелек, занявшийся Долориньей Алонтрой после операции аппендицита, был дон Лесмес Кабесон Ортигейра, врач-практикант, специалист по несложной хирургии и один из шефов гражданской милиции «Рыцари Ля-Коруньи» – нечто вроде политической и патриотической стражи.

– У тебя болит это место?

– Да, сеньор.

– Потерпи, за это тебе плачу.

– Да, сеньор.

По слухам, имя дона Лесмеса связано с операциями лагеря Раты и нападением на масонские ложи «Возрождение» и «Мысль и Дело», так и бывает: тебя вовлекает во все это смерть ближних твоих, и внезапно ты оказываешься среди трупов, понимаешь, что и сам убит и лежишь на земле.

Дон Лесмес скрывает, что посещает дом Апачи, положение обязывает соблюдать форму, он сказал Долоринье, что зовут его дон Висенте и он – священник.

– Никому не говори, дочь моя, плоть слаба и грешна, сама знаешь.

– Да, сеньор.

Однажды ночью дон Лесмес поднял шум, потому что взорвалась консервная банка, как раз когда он трудился, и, ясное дело, испугался.

– Саботаж, саботаж! – ревел дон Лесмес, застегивая штаны. – Это – покушение! Попытка напасть! Это – гнездо красных!

Апача его остановила:

– Слушайте, вы, дон Лесмес, со всем моим почтением – нет здесь никаких красных, поняли? Здесь все – такие националисты, что дальше некуда, и я – первая, ни малейшего сомнения насчет моего дома не допущу, слышите? Ни малейшего! И если не извинитесь, позвоню дону Оскару, он мой хороший друг, и вы объяснитесь с ним – здесь, у меня, люди развлекаются, а не занимаются конспирацией, поняли?

Дон Лесмес поджал хвост:

– Извините, я подумал, что это бомба, поймите. Раймундо, что из Касандульфов, не знает, кто такой дон Оскар, но не спрашивает. Зачем? Разве важно то, что происходит в борделях? Мы, националисты, взяли Толедо (почему «мы»?) и освободили Алькасар; Раймундо, что из Касандульфов, замечает, что у него пульсирует в висках, наверно, температура. Франко объявлен генералиссимусом сухопутных, морских и воздушных сил, Робин Лебосан говорит, что не запишется, пусть призовут его год, каждый идет своим путем и будет идти, сеньорита Рамона ездит верхом, ест печенье и думает, думает все время; мы, националисты, у ворот Мадрида, почему, собственно, «мы»? Когда Раймундо, что из Касандульфов, приехал в отпуск в деревню, нашел сеньориту Рамону странной.

– Что с тобой?

– Ничего, а что?

– Так, подумал, что-то произошло.

Пуринью Коррего, самую старую из служанок сеньориты Рамоны, нашли утром мертвой.

– Как это случилось?

– Должно быть, умерла от старости, всех это постигает раньше или позже, некоторые до старости и не доживают.

У сеньориты Рамоны со времен отца теперь остались только Антонио Вегадекабо и Сабела Соулесин.

– И попугай.

– Ладно, и попугай, ясное дело.

Фабиан Мингела не вошел в дом Сидрана Сегаде, мужа Адеги, в дом Афуто Гамусо он тоже не входил, не решился, в обоих случаях он спрятался поблизости и подстерег момент, когда хозяева пришли домой. Фабиан Мингела (Моучо) послал десять человек схватить Сидрана и Афуто и доставить связанными. Сидран Сегаде встретил тех выстрелами, сдался, когда подожгли дом, никто не прибежал ни на звуки пальбы, ни на пламя пожара, сеньорита Рамона удержала Раймундо, что из Касандульфов, и Робина Лебосана, которые находились у нее, Адегу ударили прикладом в лицо и оставили без сознания, привязанной к дереву, Бальдомеро Афуто тоже отстреливался, и более метко, одного убил, сдался, когда схватили его жену, Лолинью, и шестерых детей, им пришлось заткнуть рты, чтобы не кусались.

– Боже, что за люди!

Фабиан Мингела, мертвяк, что убил Афуто, когда собирался убить Афуто, улыбался, как кролик, своим пленникам, у обоих руки связаны за спиной, у обоих глаза налиты кровью, и оба хранят молчание.

– Пошли!

У Фабиана Мингелы блестит свиная кожа на лбу. Попугай сеньориты Рамоны, существо других пространств и других пейзажей, кажется здесь грустным и озабоченным. У Фабиана Мингелы редкие волосы, при лунном свете мертвяк, убивший Афуто, похож на покойника.

– Никогда не думал, что так обернется?

Ни Сидран Сегаде, ни Бальдомеро Афуто не раскрывают рта. У Фабиана Мингелы лоб, как панцирь черепахи, может, еще хуже, с тех пор как все это началось, не слышно скрипа тележной оси, как ни старайся.

– Ты понимаешь, что в моей власти? Пришел мой час! У Афуто гаснет звездочка, которая загоралась на лбу – иногда была красная, как рубин, другой раз – синяя, как сапфир, или фиолетовая, как аметист, или белая, как бриллиант, – и сатана исхитрился убить его предательски, осталась только пара сотен шагов.

Фина Понтеведреска – как кофейная мельница, Фине Понтеведреске нравится плясать кубинский танец «Шевелись, Ирена», ее муж умер, так как был бесхарактерным, поэтому поезд его раздавил.

Люди Фабиана Мингелы оставили своего убитого товарища в канаве, перед этим взяли бумажник с документами, ночью были тысячи звуков и тысячи безмолвий, сокрушавших души путников и отдававшихся эхом в их сердцах. Фабиан Мингела бледен, но не больше, чем обычно, он всегда такой. Он спрашивает:

– Ну что, боишься?

Пепиньо Хурело каждое утро идет к мессе просить о милосердии.

– Правда ли, что одно из дел милосердия – погребать мертвых?

– Да, сын мой.

Пепиньо Хурело очень напуган, еле угадывает слабый лучик, дающий ему разум.

У Фабиана Мингелы борода растет кустиками, четыре волоска здесь, четыре там.

– Думаю, тебе не придется подлавливать меня в картах. Не хочешь говорить?

Руки Фабиана Мингелы похожи на улиток, влажные, холодные, бледные, как у больных на пороге смерти, почти покойничков, – дайте воздуха, у вас его много.

– Хочешь помолиться Господу Иисусу Христу? Фабиан Мингела смотрит всегда вбок, как жабы Сан-Модесто, их там три, а кажется – сотня.

– Наклал в штаны?

У Фабиана Мингелы голосок тонкий, как у семи девственниц из Священного Писания.

– Проси у меня прощения.

– Развяжи мне руки.

– Нет.

Фабиан Мингела, мертвяк, что убил Афуто, щупает себе срамные части, иногда долго их не находит.

– Говорю тебе, проси прощения.

– Развяжи мне руки.

– Нет.

Эутело, или Сиролас, тесть Таниса Гамусо, брата Афуто, притих, когда началась заваруха, есть люди, которые стреляют, и есть примирившиеся с этим; Фабиан Мингела, мертвяк, что убил также Сидрана Сегаде, мужа Адеги, и, наверно, еще дюжину, не хочет пачкать сапог, он отступает на два шага назад и стреляет Бальдомеро Афуто в спину, уже лежащему на земле стреляет в голову. Бальдомеро Марвис Вентела, он же Афуто Гамусо, напрягается и умирает без единого стона, умирает не сразу, но достойно, не успокоив, не утешив и не обрадовав убийцу. Фабиан Мингела сказал Сидрану Сегаде:

– Ты следующий, у тебя еще полчаса.

Труп Бальдомеро Афуто остался у поворота на Канисес, первым увидел его со своего дуба дрозд в неверном свете утра; птицы, когда начинается день, стрекочут как безумные, через несколько минут смолкают, ясно, занимаются своим делом, Бальдомеро Афуто лежит мертвый, кровь на спине и на голове, кровь и во рту, кровь и земля, кровь закрыла татуировку, черви быстро начнут пожирать женщину и змею, куница, что сосет кровь мертвых, внезапно убегает, словно спугнутая кем-то. Новости мчатся, как ящерицы.

– Как пыль на ветру?

– Пожалуй, или еще быстрее.

К вечеру, когда в дом Паррочи пришло известие, слепой Гауденсио играл на аккордеоне мазурку «Малютка Марианна». Гауденсио не открыл рта, играл одно и то же до утра.

– Почему не сыграешь что-нибудь другое?

– Потому что не сыграю, мазурка эта – для мертвеца, который еще не остыл.

Жизнь продолжается, но по-иному, жизнь всегда изменчива и тем более, если чувствуешь боль.

– Уже восемь?

– Нет, еще нет, нынче время тянется как никогда.

В мазурке «Малютка Марианна» есть такты очень прилипчивые, очень красивые, не устаешь ее слушать.

– Почему не сыграешь что-нибудь другое?

– Потому что не хочу, ты понимаешь, что это – мазурка траура.

Пахароло Гамусо, брату покойного Бальдомеро, больше всего по вкусу грудь Пиларин, его жены, есть браки очень счастливые, как и полагается.

– Правда, ты дашь мне грудь, любовь моя?

– Ты знаешь, что я вся принадлежу тебе, зачем спрашиваешь?

– Затем, что мне, жизнь моя, нравится слышать от тебя похабщину, вам, вдовам, это очень идет.

Пиларин сделала кокетливый жест.

– Боже, какой глупый!

В округе много похорон, много горя; поскольку дела приняли такой оборот, почти во всех сосняках мастерят гробы.

– Если покупать оптом, скидка будет?

– Да, сеньор, очень существенная скидка, каждый раз все больше, под конец продадут почти даром.

Когда дядя Родольфо Вентиладо узнал, что его кузен Камило, женившись на англичанке, заказал визитную карточку с английским текстом, он ничуть не возмутился.

– У этого Камило всегда были фантазии, смотри-ка, женился на иностранке, когда столько наших!

Дядя Клето весь день блюет, рядом с качалкой у него ведро, чтобы блевать с удобствами.

– Знаешь что-нибудь о Сальвадоре?

– Нет, не получали ни единой весточки, бедняжка все еще в зоне красных, Господь, сохрани ее среди стольких преступлений!

Дядя Клето блюет обильно, консистенция и цвет рвоты не всегда одинаковы.

– Именно в разнообразии прелесть, верно?

– Ну, не знаю, вчера вечером слепой Гауденсио завел мазурку, и никто не мог его перевести на что-нибудь другое – значит, ему это нравилось.

– Возможно.

Останки моего предка святого Фернандеса и его собратьев-мучеников хранятся в Дамаске, в испанском монастыре Баб Тума, теперь называется Églilse latine, rue Bab Tuoma,[44]44
  Латинской церковью на улице Баб Тума (франц.).


[Закрыть] в хрустальной урне, где видны черепа, берцовые кости и т. д., разложенные в порядке и гармонии, францисканцы всегда выставляли реликвии с большим вкусом, в монастыре продаются столь впечатляющие французские открытки.

– Вы знаете, что Конча да Кона поет как настоящий ангел?

– Да, мне что-то говорили.

Сейчас запрещено рекламировать Восточные пилюли – увеличивают, укрепляют и восстанавливают грудь, – вероятно, потому, что испанская женщина должна довольствоваться грудью, данной ей Господом, ни больше, ни меньше, Пахароло Гамусо любит большие груди, поэтому у него Пиларин.

– Вынь грудь из корсажа.

– Ах нет, Урбанито еще не заснул!

Труп Сидрана Сегаде нашли у деревни Деррамада, примерно полчаса ходьбы от поворота к Канисес, глаза открыты, одна пуля в голову, другая в спину, ясно, та же повадка, труп не успел остыть, у Адеги после удара прикладом еще шла кровь из носа, из головы, изо рта, Адега закрыла своему покойнику глаза, обмыла лицо слюной и слезами, погрузила на телегу и привезла на кладбище, вырыли с Бенисьей могилу и похоронили, глубоко и завернув в новое покрывало, лучшее, что сберегла, Бог знал для чего, это было с сотворения мира записано. Пузырьки воздуха еще выходили из трупа сквозь складки покрывала, когда Адега и Бенисья, стоя на коленях, прочли «Отченаш».

– Этот покойник перед тобой – твой отец, Бенисья, и я клянусь тебе, пусть Господь даст мне силы увидеть мертвым того, кто его убил.

Отдаленный скрип тележной оси казался голосом Бога, говорящим, да, Бог даст силы увидеть мертвым убийцу Сидрана, она не хотела произносить имя, пока не увидит его мертвым, с потрохами в грязи.

– Слышишь, Бенисья?

– Слышу, мама.

Сеферино Фурело, один из девяти братьев Бальдомеро Афуто, отслужил мессу по душе Сидрана Сегаде, мужа Адеги.

– Но я не могу сказать по ком, Адега, те, из Оренсе, запрещают.

– Неважно, Господь им не подчиняется.

Раймундо, что из Касандульфов, считает, что все испанцы сошли с ума.

– Теперь?

– Не знаю, может быть, еще раньше.

Раймундо, что из Касандульфов, хочет, чтобы отпуск уже кончился, по правде, осталось немного.

– На фронте меньше преступлений, не могу сказать, что там не убивают, но меньше злобы, тоже есть, но не такая безудержная. Эта катастрофа идет от идей и фанатизма горожан, обрушившихся на деревню, пока люди не разойдутся по домам, все будет вверх дном, это кара Божья.

Падре Сантистебан, что посещает моих теток, произнес несколько героических проповедей, торжественных и бесцветных, очень хорошо принятых дамами, что опасно, падре Сантистебан верит в эффективность очистительного огня, что тоже очень опасно. Фортунато Рамона Рея, которого его отец, мой предок святой Фернандес заточил, начали называть Рамон Иглесиас, и он потерял миллион реалов отцовского наследства, в таких вопросах нужно быть побойчее.

– И куда же делись монеты?

– Поди узнай! Скорее всего их разделили те, кому удалось, всем жить надо, люди хватают, где могут.

У дяди Клето вызывает досаду происходящее, плохие нервы – не что иное, как плохое воспитание, прежде всего это относится к падре Сантистебану, простите, сестры, но падре Сантистебан – заурядная личность, мужлан, кучер в сутане, в голове у него ветер и перхоть – поровну! Дай ему волю, он готов нас всех исповедать, отпустил бы грехи и, когда достаточно созреем и угодим Богу, отправил бы нас на тот свет, играть на арфе. Падре Сантистебан – тупица, только и умеет, что жрать каскарилью.

– Если не хотите его слушать, закройте голову подушкой. Сеньорита Рамона ласкает затылок Робина Лебосана, оба сидят на каменной скамье, и когда нисходит вечер, жук летает в своих черных латах, щегол поет в гортензиях, а сороконожки бегут по стеблям роз – это мир посреди войны.

– Мне очень грустно, Робин, хочу, чтобы ты о чем-нибудь спросил, а я бы не отвечала.

Робин улыбнулся с некоторой горечью.

– Поцеловать тебя?

И сеньорита Рамона тоже улыбнулась и замолчала, но дала себя поцеловать.

– Мне так же грустно, как тебе, Мончинья, и очень страшно. Это ужасно, но если националисты выиграют войну, будет еще хуже, не спрашивай почему, не знаю, как объяснить, ну, не хочу объяснять.

Робин Лебосан и сеньорита Рамона долго целовались и ласкали друг друга нежно, бережно, но не пылко и не очень торопясь.

– Иди, сегодня ночью ты не останешься у меня.

– Как хочешь…

С этого момента никто никогда не назовет его по имени. Моучо Каррупо смеется и смеется, но смех притворный, Моучо Каррупо не терзает совесть, вернее, все же терзает, но он этого не ведает, лишь испытывает страх, тройной страх – греха, одиночества и неизвестности, поэтому всегда ходит с оружием, Розалия Трасульфе, Дурная Коза, обмывает ему член водой с лекарственными травами и страдает от двух вещей, может, их и больше, но две наверняка: она спит при зажженном свете и с партнером в портупее.

– Да, он не снимает портупеи, и пистолет за поясом, а иногда ложится в сапогах.

Моучо Каррупо улыбается кому-то, сам не знает кому, и всем завидует, почти всем, так жить невозможно, когда испытываешь страх, врешь сам себе безо всякого стыда и зеленеешь, как ящерица, то кончаешь преступлением, сперва молчишь, потом рождается злоба, растет, как зелень на медной кастрюле, и под конец вытаскиваешь людей на улицу и усеиваешь ночь трупами: один выстрел в спину, другой в голову – знакомая повадка.

Когда шлюха сочиняет стихи о Деве Марии, это значит, что ей хотелось бы быть Девой Марией, почти никто не является тем, кем хотел быть.

– Парроча, можно переспать с кем-нибудь в долг?

– Да, сынок, проходи. И не говори мне о Бальдомеро Афуто, я уже знаю.

Бальдомеро Гамусо, Афуто, был храбр, как сингапурский тигр или волк Сакумейры, его пришлось убить в спину, и руки были связаны, лицом к лицу и по-честному не посмели бы; его брат, Танис Перельо, силен, как бык с острова Сан-Баландрон, сметлив, как ящерица королевы Лупы, что знала таблицу умножения, а также столицы Европы; Танис Перельо, соверши он паломничество, мог бы ударом в лоб оглушить священного вола у ворот Вифлеема – а также мула, если б подвернулся, – Танис Перельо растит волкодавов, Кайзера пришлось убить, так как волк тяжело изранил его. Танис Перельо – солдат второго батальона 12-го пехотного полка – направлен в рекрутское управление.

Леонсио Коутело, республиканца, что научил ворона насвистывать «Марсельезу», оренклодили в наказание. Слепого Эулалио – тоже, за родство и непочтительность, он был братом Леонсио; Этельвино служит вместе с Танисом Перельо в рекрутском управлении, он – помощник подполковника Сото Родригеса.

– Сейчас главное – переждать грозу, а там – что Бог скажет.

За собаками Таниса смотрит Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, он совсем не годен для армии и умеет обращаться с животными. Он также выводит поразмяться жеребца Карузо, которого война разлучила с Этельвино.

Список парней, освобожденных полностью от воинской службы: Рамон Рекейхо Касболадо (Мончо Прегисас), ампутирована правая нога; Хосе Поусада Койре (Пепино Хурело), тяжелые мозговые изменения; Гауденсио Бейра, слепой; Роке Боррен Понтельяс, врожденное слабоумие; Мамерто Пайхон Вердуседо, изобретатель летающей машины, парализован из-за повреждения позвоночника; Маркос Альбите, ампутированы обе ноги; Бенито Гамусо (Лакрау), глухонемой; Салюстио Гамусо, врожденное слабоумие, – это те, кого еще помню, может быть, есть еще; Робин Лебосан Кастро де Села, мой кузен, определен годным к нестроевой, но его не вызывали.

– Лучше для него, верно?

Это как кара Божья, мы наверняка оскорбили Бога своими грехами, потому что раньше земля была ярмаркой небес, а теперь, с этой варварской возней, горестной и слепой, превращается в первый круг ада.

– Или в преддверие чистилища?

– Может, и так, не ищите выхода, нам, по правде, осталось только гнить.

Рикардо Васкес Вилариньо, жених тети Хесусы, надо полагать, ему влепили пулю в сердце, кто ответит, сколько уже убито, красных и националистов вместе? Плюнувший в слепого аккордеониста Гауденсио Эутело, или Сиролас, тесть Таниса Гамусо, – дерьмо, не стоит даже здороваться.

– Эутело.

– Слушаю.

– Иди в задницу.

– Да, сеньор.

Эутело очень запуган и ищет утешения у шлюх Паррочи, но они ему этого не позволяют.

– Почему не плюешь своему зятю в лицо, мерзавец? Марта Португалка видеть не может Эутело, испытывает к нему африканскую злобу.

– В слепого плюнуть легко, правда? Почему не пристанешь к мужчине, который может защищаться? Боишься получить пару оплеух?..