Текст книги "Странный брак"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Папаша Крок распутывает пить

Хозяин трактира снял со стены ключ, зажег свечу, провел господина Фаи в дальний конец коридора и открыл одну из комнат для приезжих. Папаша Крок неслышно, как мышь, следовал за ними – он умел при желании ходить бесшумными шагами. Поэтому Гриби был весьма удивлен, когда, поставив свечу на стол и обернувшись, увидел перед собой уже не одного, а двух неизвестных.

– Это мой человек, – пояснил Фаи.

– А с кем имею честь разговаривать? – спросил трактирщик.

– Иштван Фаи, из Патака.

– Слышал, слышал. Опекун графа Бутлера Парданьского? Чем могу вам служить?

Фаи и папаша Крок напряженно следили за каждым его движением, за выражением глаз, но их тревожные опасения с каждой минутой рассеивались все больше и больше.

"Посмотрим, – думали они, – что ты скажешь, когда мы откроем тебе главное!"

– Скажите, пожалуйста, – высоким голосом, с торжественностью, присущей всем обвинителям, начал Фаи, – каким образом к вам попало то платье, что вы подарили вашему младшему брату – доктору Гриби из города Унгвар?

Крок даже очки протер, чтобы лучше читать мысли на лице хозяина.

Почтенный Гриби зевнул.

– Ох, сколько же раз можно рассказывать эту пустяковую историю! Впрочем, оно понятно, ведь у нас в Капоше большие события редки. Живем потихоньку, вот и нет никаких происшествий. Помирать – и то по целым неделям никто не помирает. Недавно уехал отсюда, из "Грифа", один ученый немец; очень хотелось чудаку посмотреть православные похороны. Я посоветовал немцу подождать, пока умрет кто-нибудь из местных жителей. Бедняга прождал почти две недели, и, надо сказать, пришлось ему немало поистратиться. Просто непостижимо, откуда только эти немцы деньги берут! Каждый день он заявлялся ко мне с упреками: "Что ж это такое, до сих пор никто не умер?" Но чудаку не везло: две недели подряд умирали одни кальвинисты да римские католики. В конце концов он разозлился, стал упрекать меня, будто я дурачу его и специально удерживаю пустыми обещаниями. А позавчера я уж не выдержал и выбросил его из "Грифа" – отослал к моему младшему брату, доктору Гриби, в Унгвар: он-то может превратить живого человека в мертвеца, а я не могу.

Хозяин так был доволен своей шуткой, что его большой двойной подбородок заколыхался от смеха, словно студень.

"Убийца не мог бы так смеяться", – подумал Фаи и тоже улыбнулся: он вспомнил случай с тетушкой Капор в Бозоше.

– Очень хорошо, милостивый государь, – холодно прервал развеселившегося хозяина папаша Крок, пронизывая его взглядом. – Но платье-то как к вам попало?

– Ах да, платье! Это и вправду весьма странный случай! Так вот, остановился у меня дней десять назад один щегольски одетый молодой человек. Ну, в этом не было ничего странного, потому что в "Грифе" в свое время ночевал сам герцог Бретценгейм.

Старик Крок стал уже терять терпение.

– Шут с ним, с вашим герцогом! Не отвлекайтесь в сторону. Мы знаем, что и герцоги спят сами и никто не может за них выспаться. Рассказывайте про платье, разве вы не видите, что мы сгораем от нетерпения?

– Так это ж совсем неинтересно. Я вам говорю, что молодой господин, прибыв в "Гриф" поужинал, лег спать, а утром вышел из комнаты одетый простым подмастерьем. Обычно, если такое и случается, то чаще всего наоборот: подмастерье в одно прекрасное утро превращается в элегантного господина. О таких случаях можно часто слышать в Пеште, где немало больших трактиров.

Господин Фаи покачал головой.

– Непостижимо! Ну, а затем?

В наступившей тишине можно было, казалось, слышать, как бьется сердце старого Фаи.

– Он подошел ко мне… я в то время стоял за стойкой, а Катушка пришла спросить, сколько должен мне Михай Сабо и можно ль им еще отпускать в кредит. Я стал рыться в моих счетах (так ведь до сих пор и не нашел, черт бы его побрал!). И вот подходит молодой человек и дает в счет платы за комнату двадцатку. "Я, говорит, съезжаю". – "Ладно, думаю, я тебе сейчас покажу, как дурачить Гриби!" – и говорю: "Да вы со вчерашнего дня успели преобразиться!" Молодой человен сердито взглянул на меня и ответил, что это его личное дело.

А я опять: "Совершенно верно, только я спросил потому, что вы, я вижу, не взяли с собой прежней одежды. Что мне с ней делать?" – "Делайте, что хотите, – отвечал он, – продайте или поступите с ней, как вам заблагорассудится". На том наш разговор и кончился. Молодой человек ушел, а я эту одежду, поскольку мне она не подходила, хоть и была хороша, подарил своему младшему брату.

– Правильно сделали, – похвалил господин Фаи (чувствовалось, что он с радостью отдал бы господину Гриби для его младшего брата и свой собственный сюртук).

– Вот и все, – закончил почтенный Гриби рассказ об этом странном происшествии.

Господин Фаи радостно схватил большую красную руку трактирщика и крепко пожал ее. Настроение у него улучшилось, словно через какой-то невидимый краник ему вдруг пустили в жилы свежей, молодой крови.

– Вы даже не знаете, господин Гриби, какая гора с моих плеч свалилась! Я ведь ожидал куда более страшных вещей, а это, судя по всему, просто глупость. Ах, шельма! Только бы мне узнать еще, что он задумал! Ну, большое вам спасибо за ваше сообщение, господин Гриби.

– Я охотно рассказал вам все, что знаю, – просто ответил тот.

– Но где он взял одежду мастерового?

– Да у моего кума, портного Бодойи, тот хвастался этим на следующий день.

Господин Фаи повернулся к папаше Кроку, впавшему в глубокое раздумье.

– Слышали, Крок? Надо будет разыскать этого портного: может быть, Янош сообщил ему хоть что-нибудь о своих планах.

Папаша Крок вздрогнул, как человек, которого неожиданно разбудили.

– Понемногу все становится ясным, – пробормотал Крок и полез в карман за табакеркой, чтобы подхлестнуть свой мозг.

– Портной здесь, на свадьбе гуляет, – сообщил Гриби, – если угодно, я его сейчас пришлю.

– Вот это удача! – воскликнул Фаи, от удовольствия даже прищелкнув пальцами. – Теперь мне пришло в голову, что неплохо было б и поужинать. Прикажите-ка, дорогой хозяин, принести сюда еды и вина, да самых лучших, что только у вас есть. Мне хотелось бы также обменяться парой дружеских слов с Видонкой, но это потом, а пока что пришлите портного и ужин.

Слушая эти речи, Гриби с обиженным видом качал головой. Нет, они требуют от него невозможного! Раз господа попали на свадьбу, они должны пить и есть вместе со всеми гостями. Как раз сейчас станут накрывать, и он просит их к столу. По крайней мере, это ничего не будет им стоить, а ужин в отдельной комнате обойдется гораздо дороже, хотя и напитки и кушанья подаются туда не первосортные.

– Благодарим за любезность, хозяин, но если вы пришлете что-нибудь получше, то и здесь будет превосходно.

– Все, что есть наилучшего, будет подано на свадебный стол, – хмуро отвечал господин Гриби. – Я знаю, что такое честь, и понимаю разницу между гостем – хоть званым, хоть и незваным – и случайным проезжим. Да иначе и быть не может.

Господину Фаи пришлось поистине пустить в ход все свое красноречие, чтобы уговорить хлебосольного хозяина (как он не похож на своего младшего брата, доктора! Вот что значит не испорченный науками человек!). Им, мол, еще нужно будет посовещаться в этой комнате; у них еще много дел. Кроме того, люди они пожилые, усталые и т. д. и т. п.

Наконец с большим трудом хозяин согласился с доводами Фаи и сказал, что распорядится насчет ужина и пришлет своего кума, добавив, однако, при этом: "Если тот захочет прийти", – потому-де, как говорит пословица, – каждый портной из себя барона корчит.

Но дворяне города Капоша не придерживались этой пословицы и сильно обижались на Бодойи за хвастливую вывеску, которую он прикрепил над дверью своей мастерской напротив "Грифа": "Дворянин Мате Бодойи де Бодоло и Рина, портной". По мнению городских дворян, портняжное дело было унизительным для их сословия, хоть они и сами были ремесленниками – изготовляли сита и решета, что, однако, не являлось, на их взгляд, столь зазорным, как ремесло портного. Ведь сито в конце концов – игрушка для женщины, его может взять в руки и королева, а шить штаны… да еще штопать их!.. Нет, это уж самое последнее дело! Позор, видит бог, позор! И еще изобразить такую вывеску – с указанием полного дворянского титула! Поэтому они добавили к титулу портного еще два слова и называли его между собой: "Де Бодоло и Рина, утюг и парусина".

Немного погодя в дверь постучали. Это пришел господин Бодойи. Едва он переступил порог, как Фаи узнал в нем того самого человека благообразной внешности, у которого он спрашивал, как найти хозяина.

Портной знал мало; однако и то немногое, что было ему известно, он сообщил с необычайно важным видом. Молодой человек действительно заходил к нему несколько дней назад под вечер, когда уже пригнали коров ("Я как раз хлопотал с ними, потому что у меня их, слава богу, шесть штук"), выбрал себе черную куртку с мелкими пуговицами и застежкой из плетеного шнурка, какие обычно носят молодые мастеровые; черные штаны и жилетку. А поскольку господа хотят полной ясности относительно происшедшего, он может добавить, что одежда на молодом человеке сидела так, словно именно на него была сшита, и что молодой человек расплатился за нее сполна.

– Ну, разговор этот нам ничего не дал, – заметил господин Фаи, когда портной удалился. – Однако послушайте-ка, папаша Крок. Вы человек умный, опытный сыщик, что вы думаете обо всем этом теперь?

– Во-первых, что графа не убили и что он не покончил самоубийством, ибо для самоубийства не нужно менять одежду.

– Я того же мнения. Слава богу, что нам хоть это удалось установить.

– Что касается меня, – продолжал папаша Крок, – то я знаю гораздо больше. Я знаю, например, где он и что делает.

– Что вы говорите! – воскликнул Фаи, с сомнением поглядев на своего собеседника.

– Знаю совершенно точно. Только я хотел бы задать вам, ваше благородие, один вопрос. Есть у садовника в бозошском имении подручный?

– Нет.

– Это вы совершенно точно знаете? Подручный по фамилии Михай Вереш?

– Нет, раз я говорю.

– Ну, так пусть меня съедят кошки, если господин граф в эту самую минуту не работает в помощниках у садовника под именем Мишки Вереша!

– Неужели? Да полноте, папаша Крок! С чего бы это взбрело мальчишке на ум? И потом, откуда вы можете все это знать?

Он с подлинным изумлением смотрел на маленького человечка, кружившегося по комнате, суетливо размахивающего руками и смешно морщившего свой озабоченный лоб.

– Откуда? Из тех клочков бумаги! Среди них я нашел документ на имя помощника садовника Михая Вереша, подписанный графом и заверенный его печатью. Но так как печать на документе вышла плохо, граф разорвал бумагу и, по-видимому, написал другую. Тогда я не придал большого значения этой бумажке и даже не склеил ее обрывков.

– Возможно, так оно и есть. Но где же Янош сейчас? Как вы можете знать, где он?

– Он может быть только в двух местах: либо, чтобы способствовать успеху процесса, устроился под чужим именем помощником садовника к Дёри и там втайне следит за своей "женой", либо же в этом же обличье лишь наблюдает за действиями противника.

– Гм, это было бы неплохо. Однако – juventus ventus, – можно ли ожидать от него такой прыти, такой изобретательности.

Папаша Крок самодовольно ухмыльнулся.

– Могло быть и вот что. Прочитав письмо госпожи Бернат и узнав, что мадемуазель Пирошка больна, а старого Миклоша Хорвата нет дома, граф решил, подобно сказочному принцу, поискать работы при дворе своей возлюбленной. Сбрил бороду, подстригся, чтоб его не узнали, и бродит ночью под окном своего недосягаемого кумира, строя различные планы и ловя момент, чтобы хоть издали взглянуть на нее.

Господин Фаи живо вскочил, стукнув по столу широкой ладонью.

– Довольно, довольно, папаша Крок! – восхищенно воскликнул он. – У вас ума палата! Нет никакого сомнения, что граф Янош находится в Борноце. Это так же точно, как то, что я сейчас пущусь от радости в пляс. Даже с этой, как ее, вдовушкой Хадаши. Черт меня побери, если я этого не сделаю!

С этими словами он схватил шляпу и направился к выходу. Уже в дверях он обернулся и сказал Кроку:

– Быстренько поужинайте, Крок, потом немедля берите мой экипаж и поезжайте в Борноц за графом Яношем. Скажите, что я приказал ему тотчас же возвращаться вместе с вами. А я пойду на свадьбу, у меня есть еще одно важное дело.

Проходя по темной веранде, он с благодарностью поднял взор к небу, откуда мириады звезд ободряюще глядели на него, словно хотели вселить в него надежду.

– Глупый мальчишка! – вздохнул Фаи. – Вот так же и пчела: бьется, бьется в закрытое окно, за которым стоит цветок, полный нектара. Эх! А ведь окно-то открывается изнутри!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Настоящая коровка

Фаи вынашивал в своей голове хитрый план. Он был уверен, что Дёри дал Йожи Видонке денег и теперь отсылает за границу, чтоб лишить Бутлера самого важного свидетеля. Значит, барон не доверяет Видонке. Из этого следует, что Дёри не теряет времени даром: он выставит лишь тех свидетелей, в которых уверен и которые, все как один, покажут на суде каноников, что обряд бракосочетания был совершен по всем правилам.

При таких обстоятельствах было б непростительной беспечностью упустить этого единственного ценного свидетеля, дав ему возможность уехать в Польшу или даже в Америку. Наоборот, любой ценой надо заполучить Видонку и крепко держать его в своих руках. "Это знамение господне, – думал Фаи, – что Видонка встретился мне на пути".

Вот почему он так спешил к гостям, оставив в одиночестве старика Крока. Почтенный господин Гриби очень обрадовался, увидев Фаи (трактирщик с первого взгляда понял, что этот благородный господин – славный человек). А когда Фаи, присоединившись к гостям, пригласил на чардаш вдову Хадаши, Гриби готов был отдать за него жизнь. Фаи едва дождался минуты, когда смог отозвать жениха в угол, чтобы немного позондировать почву.

– Я слышал, молодой человек, что вы покидаете страну?

– К сожалению, да. Но что может поделать бедняк!

– Жалко, что такой молодец, такой на диво способный мастер уезжает на чужбину.

– Да, очень жалко, – согласился польщенный Видонка.

– Я слышал о вас много хорошего.

– Значит, правду говорили. Но что из того? Надо уезжать. Раз нужно, значит нужно!

– Я вот, между прочим, ничего не жалею для того, чтоб помочь отечественным талантам. Что бы вы сказали, если б я пригласил вас в свое имение столяром? Жалованье положу вам приличное. Только работайте, развивайте свои способности и знания.

– Я заплакал бы от досады, но все же ответил, что должен уехать. Лучше не бередите душу, ваше благородие.

Фаи ринулся в бой. Он знал, что сейчас борется с Дёри; это – битва, а на войне все средства хороши.

– Послушайте, а как было б чудесно! Вы жили бы в замке со своей молодой женой, чувствовали бы себя таким же господином, как и управляющий, лакеи звали бы вас не иначе, как "ваша милость".

Видонка вздохнул.

– В имении есть роща вековых ореховых деревьев; таких, что и трое мужчин обхватить не смогут. Можете рубить любое из них и мастерить, что только на ум взбредет.

Видонка застонал. Лицо у него исказилось от боли.

– А потом, одно дело сколачивать ящики да сусеки польским мужикам, а другое – мастерить золоченые шифоньеры, в которых герцогини и графини хранят своп шелковые юбки.

Видонку даже в дрожь бросило. Разбуженное тщеславие овладело всем его существом.

– Кроме большого жалованья наличными, вы будете получать сало, хлеб, дрова. За каждую удачную вещицу, сделанную вами, – еще по нескольку золотых; а сверх того вашей жене я подарю корову.

"Что такое? Корова для Катушки? Настоящая корова, которая будет есть господское сено, а молоко давать нам? Может быть, пеструшка? Конечно, и с большим выменем и пуговицами на рогах, чтоб не забодала Катушку…" Это окончательно сразило Видонку. На глазах у него выступили слезы, они струились все обильнее, а так как начало сказываться выпитое в изрядных количествах вино, то вскоре Видонка сам заревел, как корова.

– Невозможно, никак невозможно, – скулил он, захлебываясь от слез. – Я уже продан.

Господин Фаи не выразил ни малейшего удивления.

– Не беда, мы вернем деньги тому человеку.

Видонка на минуту задумался, по лицу его было видно, что его терзают сомнения. Потом он безнадежно махнул рукой.

– Это не поможет. Все кончено. Тому, кто меня купил, все подвластно. И если уж он что сказал, значит, так и сделает: придет с ружьем и – бум! – выпалит в меня. Фук! – вылетит из меня душа! И уж никогда не бывать мне почтенным столяром в имении, а Катушке – моей женой.

– Ну, положим, это не совсем так, потому что твой могущественный господин страшен только у себя дома, для своей челяди, да, может быть, еще в окрестностях. Но там, куда я увезу вас, есть другой человек, во сто крат могущественнее; перед ним хозяин твой столь ничтожен, что на него даже собаки лаять не станут.

Как известно, господин Фаи обладал большим красноречием и умением убеждать собеседника (недаром, будучи вице-губернатором, он пользовался такой популярностью). Он окончательно сбил с толку бедного Видонку; после этого разговора парень растерянно бродил среди гостей, кружился, как бьющаяся о стекло муха. Но Фаи все казалось недостаточным: чаша весов еще не склонилась в его сторону, а пока только колебалась туда-сюда. Фаи чувствовал, что нужно бросить еще одну гирю. Он втянул в дело и Катушку и господина Гриби, сильно раздразнив их своими предложениями; все трое начали оживленно перешептываться. Катушка и Гриби по очереди пытались уговорить Видонку, внося суматоху среди собравшихся. На гостей подавляюще действовала сумятица в доме хозяев. Они спрашивали друг друга: "Черт возьми, что с ними случилось? Вы ничего не слышали, куманек (или кума)?" И шафер Видонки, косой гайдук барона Дёри – Гергей (правда, здесь он был в господском платье и выдавал себя за губернского присяжного заседателя) учуял своим собачьим нюхом, что творится что-то неладное. Однако стоило ему подойти к группе возбужденно беседующих гостей, как те переводили разговор на обыденные темы. Словом, чаши весов колебались до тех пор, пока на прекрасных глазах Катушки наконец не показались слезы – первые слезы после замужества. Какой огромной всесокрушающей силой обладают эти слезы! Одна слезинка оказалась достаточно весомой, чтобы решить все; она выкатилась из-под пушистых черных ресниц, и чаша весов сразу перетянула в пользу нашего достойного Фаи!

Около полуночи он вернулся в свою комнату, но раздеваться не стал, а принялся ждать, зная, что семя, брошенное им, даст всходы. Поэтому он ни капельки не был удивлен, когда дверь тихо отворилась, и Видонка, осторожно проскользнув в комнату, бросился перед ним на колени.

– Я пришел, мой дорогой патрон, чтобы изъявить свое согласие на все, что вы изволили мне предложить. Господь не наделил меня храбростью, но жена моя отдала мне свою, и вот я осмелел и соглашаюсь на должность титулованного господского столяра и на корову. Но это не все, потому как на шее моей сидит злой дух. Настоящий дьявол. Видонке не под силу стряхнуть его. Кроме того, я дал зарок: правда, боженька, возможно, даже и не слышал его. А если не слышал, то, значит, и простит. Только вот злой дух – от него не отделаешься!..

Затем Видонка признался, что Дёри дал ему тысячу форинтов и обещал еще две: на них гайдук Гергей купит ему в Польше дом и мастерскую. Этот Гергей сегодня ночью отвезет его на крестьянской телеге, которая уже нанята и стоит под навесом. А две тысячи форинтов зашиты в жилетном кармане Гергея. Видонка не умолчал и о том, что поклялся перед Дёри на распятии: пусть покарает его господь, пусть земля не примет его прах, если он раньше, чем через двадцать лет, вернется из Польши, где будет жить под чужим именем! (Однако если он совсем не поедет в Польшу, то, значит, не сможет и вернуться оттуда, а тогда не нарушит и зарока.) Но его зарок – пустяки, вся беда в той клятве, которую дал Дёри: он поклялся, что если встретит где-либо Видонку, то застрелит на месте. Конечно, если он нигде его не встретит, то и не застрелит. Этого тоже можно избежать. Но вот злой дух, которого Дёри приставил к нему, – это уж в самом деле большая опасность! Зловредный гайдук повсюду шныряет за ним и следит за каждым его движением. Против него досточтимому патрону и следовало бы что-нибудь предпринять – тогда дело в шляпе!

Фаи призадумался; он досадовал, что отослал свой экипаж.

– Есть ли у трактирщика повозка? – спросил он.

– Есть.

– Ну, так дело проще простого. Нужно подпоить этого дьявола Гергея; тем временем хозяин запряжет повозку и будет ждать с ней где-нибудь в городе, в условленном месте. Заблаговременно на нее погрузят все сундуки и перины новобрачной. А сама она, ни с кем не простившись, выйдет будто для того, чтобы прикорнуть немного. Мой гусар будет ждать ее на улице перед "Грифом" и проводит до повозки.

У Видонки зубы застучали от страха.

– Ай-яй-яй! Ночью? Гусар? Молодая женщина? Нет, на это я не согласен! Что невозможно, то невозможно!

– Эх, что за глупая ревность! Ведь гусар-то – старая развалина.

– А как бы сначала взглянуть на него?

Тогда придумаем другой план. Выходите-ка потихоньку, словно идете на кухню или в сени целоваться, как это бывает в подобных случаях.

– Бывает, бывает! – радостно подтвердил Видонка, сверкая глазами. – Мы уже раза два выходили сегодня.

– Ну вот, а теперь вы пойдете не в сени, а прямо к повозке, куда отведет вас гусар; сядете на нее – а там ищи ветра в поле! Даже ни разу не остановитесь до самого бозошского замка. Гайдук же мой отвезет управляющему письмо, чтоб тот снабдил вас всем необходимым, немедленно обставил жилье и защитил вас от кого бы то ни было.

– А Гергей? – спросил Видонка, волнуясь.

– А Гергей сперва хватится вас, потом начнет искать, – а вас и след простыл. Добыча уплыла из-под носа!

– А если он кинется за нами?

– Пусть только попробует! Ручаюсь, что домой его отнесут на простыне: я прикажу управляющему, чтоб всыпал ему хорошенько, и Гергей, пока жив, будет помнить об этом! Управляющий у меня такой аккуратный человек, что и проценты выплачивает сразу же.

Видонка расхохотался, ему начинал нравиться такой оборот дела. И он решительно протянул руку:

– Ну, хорошо! Вот вам моя честная рука.

Последовало рукопожатие, и на лице Фаи заблистали лучи радостного удовлетворения. Он глубоко вздохнул, как человек, выполнивший тяжелую работу. Довольный, он подумал: "Ну, теперь процесс мы выиграли! Хотел бы я, чтоб Перевиц-кий видел, на что способен бывший вице-губернатор". Господину Фаи, разумеется, было уже не до сна. Впереди предстояло еще много дел: договориться с Гриби о повозке, дать указания гусару, написать письмо господину Будаи.

"Domine delictissime [Достойнейший господин! (лат.)]. Мой верный друг!

Я нанял мастера Видонку на должность столяра в моем имении. Он будет нашим свидетелем на процессе; поэтому-то барон Дёри своими подлыми махинациями и хотел удалить его с наших глаз.

Позаботьтесь, delictissime, о том, чтобы наилучшим образом обеспечить его и жену; пусть катается как сыр в масле, и пусть все называют его "ваша милость". Такового, конечно, я не мог бы нанять себе де-юре, однако все же нанял, ибо этого требуют интересы дела. Берегите его как зеницу ока, так как возможно, что его будут преследовать, может быть даже попытаются переманить.

Obligatus servus. [Ваш покорный слуга (лат.)]

Стефанус Фаи де Фаи.

P. S. Граф Янош, уехавший по своим любовным делам, нашелся, черт возьми!"

Покончив с письмом, Фаи продолжал бодрствовать до тех пор, пока все не совершилось (после двух часов ночи) так, как он предвидел и наметил.

Тогда он запер дверь, заткнул окно подушкой, чтобы заглушить звуки музыки, разделся и вскоре преспокойно заснул. Ему приснилось, что он – маленький мальчик и находит яйцо дикого голубя. Задыхаясь от радости, он несет яичко домой. Там он, к великому своему удивлению, встречает господина Пере-вицкого, который вдруг превращается в наседку. Она долбит яйцо клювом, раскалывает скорлупу надвое, и из яйца неожиданно выпрыгивает уродливый черный котенок. Громко мяукая, он бежит к Фаи, стучит лапками так, словно это совсем и не кошачьи лапки, а четыре маленьких молоточка.

Тут Фаи проснулся.

Солнце уже было высоко в небе и заглядывало в комнату через окно, неплотно заткнутое подушкой.

В дверь кто-то действительно стучал. Как хорошо! Значит, черный котенок только приснился!

– Войдите!

– Это я, дорогой опекун.

– Ах, так ты здесь, черт возьми. Не миновать тебе головомойки! Сейчас открою, блудный сын!

Фаи открыл дверь, и взору его предстал мастеровой парень, такой красавец, каких изображают лишь на медовых пряниках и какие в жизни встречаются очень редко, ибо ремесло накладывает на человека свой отпечаток. Мясник толстеет, отращивает второй подбородок, физиономия его лоснится – говорят, от испарений теплых мясных – туш, когда он сдирает с них шкуру; портной худеет, глаза у него западают, спина сутулится от могучих ударов кувалдой на лбу у кузнеца собираются морщины и резче обрисовываются скулы. Словом, каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток. Как раз вчера на свадьбе кто-то рассказывал, что в Дебрецене недели две назад сошел с ума ученый профессор, ломавший себе голову над тем, почему все подмастерья сапожников веселые, а сами сапожники мрачные.

Бутлер выглядел очень привлекательно в этом простом суконном платье, в сафьяновых сапогах, с загорелым лицом. Фаи вдруг испуганно попятился: ему пришло в голову, что если Бутлер в таком виде поедет в Бозош, то "его милость" Видонку бросит в жар от ревности и он, чего доброго, еще сбежит со своей Катушкой.

– Ну-ну, входи, садись!

На этот раз объятий не последовало. Фаи даже руки не подал Яношу; он умылся, принялся одеваться, а сам тем временем все ворчал и бранил молодого графа:

– И какую же ты опять выкинул глупость! Если старый Хорват узнает об этом, он рассердится и бросит тебя на произвол судьбы. Ты же знаешь, какой это странный человек. Да и в глазах всех ты предстанешь в невыгодном свете. Создастся мнение, что у тебя слабый характер, что в тебе нет мужественности. А сколько ты упустил за это время! Разве ты забыл мой наказ? Ты должен был попасть в Пожонь и заручиться поддержкой всех собравшихся там сановников, магнатов и святых отцов из высшего духовенства. А ты вместо того едешь вздыхать и бренчать на гитаре. Но пока ты сторожишь возлюбленную в Борноце, здесь ты проигрываешь процесс, а следовательно, теряешь и девушку. Нет, приятель, так тебе не добиться счастья на этом свете!

Бутлер виновато опустил голову и молчал.

– А теперь ищи-свищи депутатов! Их и след простыл, если только не считать следов, оставленных их узловатыми пальцами на пожоньских карточных столах. Сейчас начались полевые работы, и они разъехались по своим имениям. Да и независимо от этого, как можно было так поступать? Разве это достойно венгерского магната? Кто ты – комедиант, или горный разбойник, или эзоповский волк, который столько раз меняет шкуру, сколько ему нужно? А потом – и это самое ужасное – разве достойно кавалера компрометировать невинную девицу? Эх, Янош, Янош, и как тебе не подсказала этого душа дворянина! Как глубоко, должно быть, заснула она!

– Я не совладал со своим сердцем, – глухим голосом ответил Бутлер. – Мне написали, что она больна, и я почувствовал, что умру, если не буду близ нее.

– Глупости! Отчего тебе умереть? Видел литы когда-нибудь, чтобы кувшин раскалывался оттого, что не может стоять рядом с резедой в горшке?

– Клянусь вам, мой опекун, что я не имел намерения с ней встречаться! Мне лишь хотелось поминутно знать, как она себя чувствует. Ведь я так несчастен!

Он поднял свои красивые глаза, и в них было столько грусти, столько тоски, что старик пожалел его и начал потихоньку сдаваться.

– Все ты выдумываешь себе несчастья! Таково уж свойство влюбленных. А ведь любовь – большое богатство, глупенький ты! Только она не удовлетворяет полностью. Влюбленный никогда не чувствует себя настолько счастливым, чтоб не испытывать потребности еще в чем-то. Но может ли он считать себя несчастным, если хранит в душе самое заветное, чего не променяет ни на какие сокровища мира?

Мудрые слова Фаи действовали на Бутлера, как бальзам: он смиренно кивал головой, покрытой дорожной пылью.

– Ну, разве я не прав? Ведь ты бы ни за какие богатства на свете не согласился потерять маленькую Пирошку. Разве ты согласился бы, чтоб она любила не тебя, а другого? А? Молчишь? Вот и выходит, чудак ты эдакий, что ты счастливый человек.

Затем, просунув руку в жилетку, он потянулся к Яношу и ласково щелкнул его по голове. Тот сразу заулыбался, ибо это означало полное примирение, к тому же Фаи удалось убедить Яноша в том, что он и в самом деле счастлив.

– Но ты видел ее, по крайней мере? – стал расспрашивать Фаи немного погодя уже шутливым тоном.

– Что вы! Она с тех пор не вставала с постели; сегодня ей впервые разрешили подняться на полчасика и посидеть у окна. Я уже давно мечтал об этом дне, но проклятье тяготеет над Бутлерами: надо ж было моему опекуну именно сегодня послать за мной этого типа.

– Крока? Что правда, то правда! Где ты оставил старика?

– Он пошел завтракать в столовую.

– Ну, братец, не из веселых нашел ты себе развлечение – подстригать деревья, сажать, копать, мечтать. Удивляюсь, как ты еще не сбежал.

– Напротив, я был вполне доволен, потому что от горничных постоянно слышал о Пирошке. Они передавали, что в бреду она говорила о своем женихе, о том, как путешествовала с ним на кораблях, на плотах, парила в облаках, взбиралась к солнцу. До чего сладко было мне слушать все это.

– Так… Ну, а чтобы получать известия, ты, ловелас, конечно, волочился за служанками, признайся?

– Как могли вы предположить такое! – запротестовал граф Янош.

– Ну-ну, не сердись, Иосиф Прекрасный! Я не хотел тебя обидеть, хотя, если уж правду говорить, кот котом и останется, – такого мнения я всегда придерживаюсь. Правда, не всякий кош сожрет мышь – иной с ней только поиграет… Не так ли, а?

От таких святотатственных слов Бутлер покраснел до ушей и отрицательно покачал головой.

– Ладно, ладно, оставим это, – примирительно сказал Фаи, – я ни о чем не сожалею. Мне было бы неприятно, если б тебя кто-нибудь узнал там.

– Я даже близко не подходил к дому, разве что ночью, потому что тетушка Бернат все время там вертелась, и я боялся, как бы она не узнала меня. Правда, раз я чуть было не поддался искушению.

– Ах, скажи пожалуйста! Все-таки поддался?

– С тех пор как Пирошка начала поправляться, садовник каждый день подбирал для нее букет и посылал со служанкой. И вот я задумал собрать букет и спрятать в нем записочку. Но мой хозяин оттолкнул меня да еще сказал: "Убирайся, балбес, что ты в этом смыслишь?"