Текст книги "Лейла, снег и Людмила"

Автор книги: Кафа Аль-Зооби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Она не знала, в результате каких уроков или какого воспитания у нее сложились эти убеждения, но непоколебимо верила, что любовь к родителям – это, в первую очередь, долг, даже если отношения с ними далеки от идеальных. Ей не доводилось оспаривать эту истину даже мысленно, наедине с собой.

Она почувствовала, как по телу пробежали мурашки, словно его коснулся ледяной холод. Лейла ощутила, как помимо ее воли слова Люды проникают в самые глубины ее существа, вызывая в ней содрогание, – так содрогается больной от руки врача, когда она неожиданно нащупывает скрытый дотоле источник боли.

Внушал ли ей отец молчаливую и тихую ненависть, в которой Лейла не осмеливалась признаться себе самой? И почему перед ней представало лицо ее отца, когда Людмила рассказывала о своей матери? И правда ли, что ее любовь к нему – эта открытая и покорная любовь – продиктована лишь чувством долга?

Почему же Люда, не считаясь с чувством долга, могла с предельной простотой и легкостью говорить о том, как она ненавидит мать?

Лейла подумала, что такой человек, как Люда не может считаться с чувством долга. При всем желании подобные ей люди не способны хранить верность долгу, потому что понятие долга противоречит их чувствам, их честности, то есть противоречит их свободному волеизъявлению. И если бы Люда выразила не то, что испытывала на самом деле, подчинившись чувству долга, то покривила бы душой.

В ту ночь Лейла долго ворочалась в постели, словно лежала на гвоздях. Она встала, зажгла свет и подошла к окну, но ничего не разглядела. Город тонул в глухой кромешной тьме и казался безжизненным. Тогда она потушила свет и снова вернулась к окну. Не ради того, чтобы разглядеть что-либо за окном, а потому, что это таинственное и туманное пространство внушало ей еще большую растерянность и досаду.

Ненавидела ли она отца так же, как ненавидела Люда свою мать?

Да, когда Люда говорила о своей матери, перед мысленным взором Лейлы возникло лицо отца в тот момент, когда он подвергал ее наказанию. Он тоже хотел сделать из нее правильного ребенка и не умел прощать дочери глупостей.

Одной рукой он зажимал ей рот, не давая кричать, а другой тянул за маленькое ушко, готовое вот-вот оторваться, и грубо заталкивал в комнату, чтобы там, закрыв дверь, дать волю кулакам. Он бил ее, ухитряясь зажимать ей рот. Проявлял свою жестокость тайком, и Лейла была вынуждена сносить страдания молча, чтобы никто не услышал ее и не осудил поведение отца.

Но это было не единственное лицо отца. Он обладал многими другими лицами.

Стоило отцу оказаться в кругу людей, как его лицо становилось добрым и нежным. Лейла любила это лицо и в детстве часто пользовалась моментами, когда к ним в дом приходили гости, чтобы усесться к отцу на колени, как котенок, зная, что он не станет возражать. Более того, его добрая рука вскоре начинала поглаживать ее головку, – и потом ей совсем не хотелось покидать это уютное место.

Лейла выросла, так и не сумев понять причины двойственности в характере отца. Со временем она привыкла к ней, хотя, чем взрослее становилась, тем яснее ощущала расстояние, разделявшее эти два лица.

Позднее Лейла стала осознавать, что ее отец стремится выглядеть в глазах окружающих не только человеком с прогрессивными взглядами, борющимся за свободу, равенство и справедливость, но и старается преподнести этого человека с четко очерченным лицом – лицом мягкого, благонравного, доброго, цивилизованного человека.

Он хотел казаться совершенным, и ей и ее братьям и сестрам надлежало принять участие в формировании этого образа.

Иногда Лейле казалось, что за его чрезмерной требовательностью к детям скрывалось не беспокойство за их будущее, а страх, что их возможные неудачи могут нанести вред его столь тщательно оттачиваемому образу идеальной личности.

Для него понятие ошибки не ограничивалось рамками неправильного поведения. Ошибочным также считалось не соответствовать разряду «самый лучший». Детям вменялось в обязанность быть лучшими в учебе, а также отличаться достойным поведением, высокой сознательностью и глубокими знаниями и быть безупречными, хотели они того или нет, потому что они – его дети. Да, его дети должны стать успешными и особенными, чтобы могли дополнить и внести свой вклад в формирование – прежде всего в глазах окружающих – его идеального образа, к которому он стремился.

Дело, однако, заключалось не в том, что ее отец обладал двумя лицами сразу: лицом человека снисходительного, с которым он появлялся на людях, и другим – суровым, деспотичным, проявлявшимся внутри домашних стен, за закрытыми дверями. Память Лейлы хранила и другие лица отца, из-за которых понять его было нелегко.

Мысленно возвращаясь в прошлое, Лейла обнаруживала, что отец ее мало читал. И когда в партии произошли разногласия, и она раскололась на два лагеря, отец при определении собственной позиции руководствовался не четкими идейными соображениями, а, скорее всего, автоматически примкнул к тому лагерю, ближе к которому ощущал себя с точки зрения общинно-родственных отношений. К такому выводу Лейла пришла позднее. Она помнила, как в то время их дом превращался ночами в тайное место встреч товарищей по партии. Собрания продолжались допоздна, но роль отца тогда сводилась к роли хозяина дома, так как он мало сидел с товарищами, проводя большую часть собраний в заботах об угощениях, принося и унося подносы, опорожняя переполненные окурками пепельницы. Все это время мать не выходила из кухни. И однажды, когда один из гостей сказал в шутку, что их сборищам не хватает только мансафа[5]5
  Мансаф – традиционное блюдо в Иордании. Своеобразный плов, где куски мяса, чаще всего баранины, приготавливаются в соусе из кислого молока, которым поливается сваренный в отдельности рис. Подается на большом круглом подносе, где поверх риса выкладываются куски мяса. Блюдо часто посыпается поджаренными орешками.


[Закрыть], то отец настоял на том, чтобы мать приготовила его.

В тот день мать выразила недовольство:

– Они что, приходят сюда угощаться? Если так, то почему они не придут днем?

– Делай свое дело и не спорь! Ты ничего не понимаешь, – грубо ответил ей отец.

– Хорошо, тогда объясни мне.

– Ты хочешь поставить меня перед ними в неловкое положение? – спросил он, стискивая зубы, чтобы его не услышали в комнате. И вышел из кухни, бросив на мать строгий взгляд.

– Нет большой разницы между его отношением к родст венникам и к этим людям, просто с родственниками отношения открытые, а с этими – тайные. – Мать проговорила эти слова, отмеривая рис, думая, что муж не слышит ее. Но, как выяснилось, он стоял неподалеку и все слышал. Она узнала об этом только на следующее утро, когда отец сам заговорил на ту же тему. Вскоре разговор перешел в ссору, отец стал громко ругаться, а затем ударил мать, говоря:

– Даже если бы ты была права, каждый ведет себя в соответствии с собственными привычками и воспитанием.

Тем самым отец намекал на то, что был выходцем из известного и многочисленного рода, тогда как мать происходила из скромной и малоизвестной семьи.

В тот день мать, униженная и оскорбленная побоями, ушла из дома, решив никогда в него не возвращаться.

Отец оставался напряженный, как наэлектризованный голый провод, готовый убить любого, кто дотронется до него.

Но Лейла, сама того не ведая, нарушила его одиночество, зайдя ночью к нему в комнату и увидев его плачущим. Он криком велел ей уйти, и она в изумлении закрыла дверь. С того дня в ее сознании отпечатался новый образ отца, существенно отличавшийся от остальных и вызвавший в ее душе жалость и сочувствие, – образ плачущего мужчины.

Раньше Лейла редко сочувствовала отцу, а принимала сторону матери, слабой и беззащитной, но его слезы впервые обнажили перед ней его слабость – ту скрытую и неподдельную беспомощность, которая неизменно заставляет человека плакать и вызывает сопереживание окружающих.

Стоя в темноте, Лейла осознала, что в отношении отца постоянно испытывала противоречивые чувства. С одной стороны – любовь, гордость за него и уважение, – то, что полагалось испытывать, и что можно назвать законными чувствами. У нее не было права на проявление другого отношения. С другой стороны, из глубин ее души временами поднимались другие ощущения – темные и загадочные, но она подавляла их и заживо хоронила в тех же самых глубинах, как тот отчаянный крик, который ей приходилось сдерживать, когда рука отца плотно сжимала ей рот, перекрывая дыхание.

Значило ли это, что ее гордость за отца была ложной? Неужели она не испытывала к нему ничего кроме неприязни и ненависти?

Могла ли Лейла в самом деле ненавидеть отца? Того отца, который мягко поглаживал ее по головке? Или того, который рыдал горько и молчаливо, сидя в одиночестве в темной комнате?

Нет. Все обстояло не так.

Сейчас ей трудно было понять, в чем состояла правда, потому что все те лица, которые пронеслись в ее памяти, были честными лицами отца. Он искренен в своей жестокости и доброте, в слабости и силе, так же, как искренен в борьбе за равенство и в приверженности родовым традициям. Искренни и его вера в справедливость, и его тяга к деспотизму. Он искренен в своем спокойствии и в припадках злобы и ярости. Он – все перечисленные лица, вместе взятые, и исключено, чтобы он был лишь одним из них. Множественность лиц сделала его человеком без лица – определенного, ясного, которое вызывало бы у нее понятные и отчетливые чувства. Их, освободив от понятия долга, можно назвать любовью, ненавистью, жалостью или гордостью.

Однако все эти лица, всплывшие из закоулков памяти Лейлы, которые она смело разглядывала и изучала, стоя в темноте, исчезли в незапамятный день, растворились надолго в чертах одного-единственного лица. До сих пор – быть может, до настоящего момента – она не позволяла себе посмотреть в это лицо критически и уж тем более не пыталась разглядеть в нем какие-либо другие образы, кроме облика героя.

Рождение этого образа совпало со временем ее первой любви. Лейле было тринадцать лет, когда она влюбилось в соседского парнишку, и они стали подолгу переглядываться через окно, с крыши дома или стоя по разные стороны ограды. Находясь на расстоянии, не позволявшем беседовать, они продолжали разговаривать взглядами, пока не появлялся кто-нибудь из ее или его родных и им не приходилось поспешно убегать. Лейлу наполняла юношеская любовь, ее сердце взволнованно подскакивало, едва она видела соседа, стоящего в ожидании ее появления. Но однажды отец увидел их в тот момент, когда юноша передавал Лейле записку. Последствия чуть не погубили ее. Отец жестоко избил ее – так, что изуродовал ей лицо, и она была вынуждена провести дома несколько дней. Все эти дни окна в доме оставались завешанными, не пропуская ни солнечного света, ни воздуха. Ввиду чрезвычайности ситуации Лейле было запрещено разговаривать, плакать и жаловаться – даже взглядом. «Заткнись!» – вскрикивал отец каждый раз, гневно размахивая кулаком, когда она пыталась открыть рот. И продолжал: «Что я теперь скажу людям? Что такова дочь борца?!» Затем, не в силах подавить гнев, кричал: «Ну и детей я вырастил! Ну и девочка, которая покроет мое имя грязью!» И снова нападал на нее, вымещая очередной приступ злобы на ее теле: «Любишь?! Еще из яйца не вылупилась, а уже любишь? Мы стыдились в свое время любить! Или тебе нравится пачкать мою репутацию? А как же! Разве она чего-нибудь стоит для тебя, разве ты волнуешься о ней?!»

И все же, несмотря на ужас положения, эти воспоминания о первой любви могли бы стать волнующими и романтическими. Даже в самый разгар скандала Лейла испытывала упоение, думая о том, как ее будет мучить любовная тоска, о письмах, которые она напишет и окропит слезами. Она хотела сохранить верность своему чувству, бросить вызов не только отцу, его сумасбродству и репутации, но и всему остальному миру.

Действительно, эта любовь могла бы устоять, если бы не арест отца. Вот так, совсем просто, в один солнечный день служба безопасности задержала его с кипой подпольных листовок, и тревога, не покидавшая их дом ни днем, ни ночью, получила реальное воплощение.

Для матери это событие стало большим горем, а для семьи, потерявшей кормильца, – настоящей катастрофой. У Лейлы же оно вызвало растерянность. Случившееся заставило ее повзрослеть за считанные дни. Она вдруг увидела мир иначе: арест внес последний и важнейший штрих в формирование образа отца как борца, а тюрьма сделала из него выдающегося человека. Да, это событие внезапно разбудило ее, вывело из безрассудного отрочества и открыло глаза на новую для нее действительность: ее отец – герой.

С того дня все лица отца словно расплавились и растворились в чертах одного, которое начало запечатлеваться в сознании Лейлы как размытый образ, святой лик, покрытый туманом, но одновременно дарующий свет.

Повсюду появились его фотографии: они висели в каждой комнате их дома, были отпечатаны на подпольных партийных листовках. Даже в глазах тех, кто знал, что она его дочь, Лейла видела его лицо победителя, на многие годы стиравшее в ее душе все остальное, оставляя место лишь гордости и самодовольству: она – дочь героя-борца!

Отца осудили на пять лет тюрьмы после пыток, продолжавшихся несколько месяцев, за время которых он снискал достойную славу. Отец не изменил ни своим идеалам, ни товарищам по партии, и его стойкость стала примером для подражания.

Могла ли она сравнивать его стойкость со своей? И можно ли было проводить какое-то сравнение между делом отца и ее переживаниями? Он подвергался настоящим пыткам и жертвовал свободой, оказался за настоящей тюремной решеткой во имя родины, народа и великих идеалов. Она же страдала за право на любовь к соседскому парню, которому не больше пятнадцати лет и который, возможно, еще боится своего отца и получает плохие отметки по математике. Такого рода сравнение внушало ей чувство собственной незначительности. И Лейле становилось стыдно. Она теперь понимала, как отец был прав и как велик!

Она отказалась от любви по собственной воле, начав склоняться к мысли, что ее увлечение и в самом деле грех, и решила не думать никогда о соседе. Не только потому, что человеку следует заниматься чем-то более важным, особенно ей – дочери своего отца, подвергшегося страшным пыткам в тюрьме, но и потому, что ее любовь была отравленной стрелой, направленной в спину отца – борца, оказавшегося за решеткой, откуда он не мог видеть дочь. Имела ли она право на любовь? И было ли на свете что-то, дающее ей право на ошибку, способную бросить тень не на репутацию отца, а на его образ героя? Нет, конечно, нет.

Выступать против жестокости и зла – дело правое и законное, но когда жестокость переходит в достоинство и самопожертвование, тогда бунт против нее теряет свою законность и становится безнравственным. Таков был главный вывод, к которому пришла Лейла после ареста отца. Это убеждение лишило ее права на бунт. И каждый раз, когда ей хотелось совершить запретный поступок, она колебалась и в панике отступала, боясь быть замеченной кем-то, словно пыталась замять следы уже совершенного втайне проступка.

Когда Лейла, стоя в темноте, вспомнила свои прошлые выводы, ее сердце внезапно вздрогнуло – ей показалось, будто лицо отца-героя выступило из темноты и смотрит на нее то злобно и угрожающе, то разочарованно. Потом она увидела, как это лицо окружает ее со всех сторон, а она стоит перед ним, обнаженная, и все ее грехи налицо.

Невольным движением Лейла подняла руки и закрыла ими лицо, как будто хотела спрятать эту наготу и противостоять чудовищному приступу стыдливости, сожаления и ужаса. Словно вдруг осознала отвратительность своего поступка, который осмелилась совершить в минуту опрометчивости и безумия.

Внезапно она разрыдалась. И долго плакала, стоя в темноте, невольно задаваясь одним и тем же вопросом: «А если бы время повернуло вспять, и она вернулась бы вновь на третий курс института, то поступила бы так же, как поступила тогда, или избрала бы другой путь – путь, гарантировавший ей безопасность и уверенность?» Стоя в темноте, она не могла отыскать ответ на свой вопрос. И от этого ее слезы становились более горькими.

* * *

Лейла училась на третьем курсе, и было начало ноября, когда выпал снег. Она вышла из здания факультета, увидела этот белоснежный мир и, околдованная, решила дойти до общежития пешком.

«Снег… снег… Падает снег…»

Голос Фейруз[6]6
  Фейруз – известная арабская певица.


[Закрыть] звучал в ушах Лейлы все время, пока она шла под густо падающим снегом, и на мгновение ей показалось, что этот голос не раздается, а разлетается по воздуху, как будто он – тихий и печальный звон падающих снежинок.

Лейла помнила, как она, зачарованная, застывала перед телевизором, когда Фейруз пела эту песню. Падал снег, Фейруз стояла позади низкой ограды, сложенной из камней, за которой виднелся маленький деревянный дом, и рядом с ним – кусты роз, утопавшие в снегу. Голос Фейруз, увлекающий в какие-то далекие миры, и падающий снег – все это создавало в сознании Лейлы неизгладимый образ и придавало всему волшебную, романтическую окраску, вызывало в ее душе жажду увидеть и потрогать снег собственными руками.

Теперь, когда Лейла видела снег, трогала его руками и ощущала его холод, она чувствовала, что голос Фейруз угас бы, если бы снег падал слишком долго и начал сбиваться в сугробы. Тогда она вздохнула бы и недовольно спросила: «Когда же он растает?» Ощущение было бы такое, словно с неба падал тяжелый груз темных и холодных дней.

Куда подевалась та романтика?

Внимание Лейлы привлекли шум и смех, доносившиеся с противоположного тротуара. Взглянув туда, она увидела двух влюбленных, которые лепили снежки, собирая снег из углов мостовой, и бросали ими друг в друга. На мгновения она забылась, на ходу наблюдая за ними, и подумала: «Вот она, потерянная романтика». Эта мысль навела ее на другую – Лейла сейчас рядом с двумя влюбленными, их разделяет всего несколько метров, и она попала вместе с ними в один и тот же момент времени, один и тот же снег падает на них, хотя она и те двое в действительности находятся в совершенно разных мирах.

Минуту назад она словно открыла для себя, что лишь от самого человека зависит, каков будет внешний мир – романтичным, печальным, унылым или радостным. Краски мира – совсем не те, что существуют в реальности. Они всегда отраженный свет души – мрачные, яркие, тусклые или кричащие. Как тот свет, который исходит из сердец двух влюбленных и делает снег еще ярче, и он разлетается в воздухе в легком и чарующем танце. Тогда как в мире Лейлы снежинки опускались в сером пространстве одиноко и рассеянно, чтобы сразу растаять, раздавленные ногами прохожих. Мир не бывает красив, если в нем нет любви. «Душа человека придает ему его свойства, а не наоборот», – подумала Лейла.

Неясная грусть начала охватывать ее.

Она заметила, что шум влюбленных стих. Обернувшись, увидела, как они стоят, обнявшись, и целуются. Она недолго смотрела на них и продолжила путь, но картина так и осталась в ее памяти: двое целующихся влюбленных на тротуаре и снег, падающий на них, словно белые лепест ки жасмина. Романтическая картина, которая добавится в альбом любовных фотографий, хранящийся в ее памяти.

Кроме того, этот поцелуй – главный элемент картины – не имел в представлении Лейлы никакого сексуального значения, а казался воплощением чистой духовной любви.

И тут она подумала о том, что всем любовным картинам и фантазиям она почему-то спешит придать ореол романтичности и мечтательности, лишая их сексуального смысла. И это несмотря на то, что она, изучавшая медицину, хорошо понимала механизм сексуального влечения и этапы телесного возбуждения, начиная с поцелуя. Но эти знания хранились в ее мозгу в одной папке, тогда как любовь – в другой, отдельной.

Но… Разве не было в ее воображении картин, связанных с сексуальными взаимоотношениями?

Конечно, были. Помимо ее воли сознание Лейлы стремилось запечатлеть сексуальные сцены, которые она видела в жизни, и надолго сохранить их в памяти в виде картин. Разве это не означало, что ее сознание жаждало подобных картин?

Однако Лейла стыдилась разглядывать эти сцены смело и внимательно и ограничивалась беглым взглядом, проходя мимо них торопливо и смущенно. Так, словно пристальный взгляд мог означать одобрение, согласие и даже участие в запретном деле, которое связывалось с понятиями «позор» и «грех».

Почему? Может быть, по той причине, что любовь, о которой она позволяла себе размышлять, признаваясь в собственной тоске по ней, представляла духовную потребность, поднимавшую ее на благородную ступень, тогда как секс выражал лишь простую телесную нужду?

Или суть в том, что любовь – дело дозволенное, а секс запретен?

Она снова задумалась об Игоре, молодом враче из больницы, где ей приходилось работать несколько дней в неделю. Красивый, обходительный Игорь, который однажды неожиданно признался в том, что она нравится ему. Вначале Лейла категорически отвергла его признание. Ей тут же вспомнились история с Андреем и реакция Рашида. И если бы сейчас она дала Игорю положительный ответ, то история приняла бы другой оборот, особенно после того как она отказала Рашиду. Тогда, вопреки ее ожиданиям, Рашид не настаивал на своем, а наоборот, молча и тихо отдалился. Теперь он редко навещал ее, а если они встречались где-нибудь случайно, Лейла чувствовала, что он готов взорваться, как заложенная мина, и уничтожить себя и всех вокруг. Ее отказ был не единственной причиной, толкавшей Рашида на подобный взрыв. После крушения всех революционных мечтаний и надежд день за днем напряжение все больше накапливалось в нем. Как-то раз Лейла встретила его на улице. Он шел быстрым шагом, с портфелем в руке. Она спросила:

– Ты куда?

– В общежитие.

– Я несколько раз приходила к тебе и не заставала.

Он смотрел на нее пристально, и ей казалось, что она слышала все его мысли, видела мольбу в его глазах. Лейла хотела пойти дальше, не найдя, чем ответить на эту мольбу, но вместо этого спросила:

– Почему ты не заходишь ко мне? Посидели бы, поговорили, как раньше.

– О чем?

– О многом.

– А какой толк от разговора?

– По крайней мере, можно отвести душу.

Рашид насмешливо улыбнулся:

– Приду.

Он приходил несколько раз, и они говорили о том, как все плохо. Но он не подвергал себя риску услышать самое неприятное – повторный отказ, так как ясно видел его в поведении Лейлы и ее глазах, слышал в ее разговоре. Каждый раз он уходил от нее, дав себе слово не приходить больше.

Страх перед Рашидом, а также за него не заглушали в душе Лейлы другого страха: ей нравился Игорь, и она опасалась, что если откажет ему, то никогда не простит себе этого. Горечь и сожаление охватывали ее всякий раз, когда она думала о том счастье, которое упустила, отвергнув Андрея. Как будто она навсегда захлопнула дверь перед ярким светом, озарившим ее внутренний мрак и сделавшим ее мир частью чистого и светлого внешнего мира, – как то небо, сливавшееся с землей, и та земля, тянувшаяся ввысь к небу.

Ее охватил страх перед другим раскаянием, которого она не вынесет, если откажет также Игорю. Она тосковала по любви.

Лейла согласилась встречаться с Игорем с условием, что их связь останется в тайне. Но эти отношения длились недолго. Она поспешила оборвать их, едва Игорь перешел, по ее мнению, дозволенные границы, – попробовал обнять ее. Она взволнованно остановила его.

– Но почему? Ты разве не любишь меня? – спросил он озадаченно.

И Лейла ответила:

– А если я тебя люблю, значит, должна отдать тебе свое тело?

– Да что в этом такого? Я ведь тоже отдаю тебе свое тело.

– Но время еще не пришло. Тем более, что наши отношения не узаконены.

– Нет любви законной и незаконной, или любви физической в отдельности от духовной. Любовь – это то и другое вместе. Я жажду встречи и разговора с тобой так же, как тоскую по твоему телу и желаю его.

Но его слова, вместо того, чтобы, как он надеялся, убедить Лейлу и заставить ее расслабиться, произвели обратный эффект. Она лишь смутилась еще больше, испугалась и попросила его уйти и не приходить никогда.

Почему она прервала отношения с Игорем, как только он сказал, что любит ее тело и жаждет его? Не потому ли, – сделала она вывод, – что отнеслась пренебрежительно к его чувству, сочтя его ниже собственных представлений о чистой и девственной любви? Может быть, она в действительности не любила его так сильно, чтобы потерять голову и пренебречь всем на свете? Или она испугалась его смелости и откровенности и предпочла отдалиться и разорвать отношения, чтобы не оказаться в ситуации, грозившей выдать ее слабость?

Каковы бы ни были ответы на эти вопросы, подолгу вертевшиеся у нее в голове, Лейла осталась при своем мнении, несмотря на то, что позднее Игорь извинился перед ней и попросил дать ему еще один шанс. Он проявил готовность поддерживать с ней любовные отношения, но без секса.

На ум ей пришло веселое сравнение. Каждый раз, вспоминая свой разговор с Игорем и его ответ: »А что в этом такого? Я ведь тоже отдаю тебе свое тело», – Лейла думала, что если бы услышала этот диалог в каком-нибудь фильме, то поняла бы его и даже посочувствовала бы герою, а не рассердилась, как произошло в действительности. Между тем, когда дело коснулось Лейлы, ее одолели страх и растерянность, словно рядом с ней находится чужой человек, пренебрегающий ею и пытающийся запросто овладеть ее телом. И этому завоевателю не приходит в голову, что путь к телу Лейлы долог и тяжел и, возможно, требует от него немалых жертв.

* * *

Вокруг застыла тишина. Снег падал хлопьями, но казался недвижимым, застывшим где-то между фонарями и землей. Лейла, проходя под одним из фонарей, выдохнула воздух и увидела, как несколько хлопьев разлетелись и опустились ей на лицо. Она улыбнулась: снег отвечал озорством на ее шутку.

Ее душу, словно белый ореол, охватило ощущение умиротворенности и покоя. Этот покой бесшумно опускался на землю и заволакивал белизной, отчего мир казался предельно мягким.

Любила ли она снег? Она никогда раньше не задавала себе этот вопрос. Лейла вспомнила, как однажды упала в снег и ощутила, как его белизна проникла в душу и осветила ее. Она не стерла снежные хлопья с лица, не стряхнула их с плеч и волос. Она медленно проходила сквозь снежную пелену, заполнявшую пространство и оседавшую на землю в глубокой тишине, словно желая засыпать ее снова. Затопить собственной тишиной, белизной и чистотой.

Только она и снег!

Ступала ли она по нему и сквозь него? Прикасались ли снежинки к ее лицу? Оседал ли снег на ее плечах и волосах?

Нет! Это душа ее проходила сквозь снег, и Лейла не знала, что из них – душа или снег – распространялись друг в друге, сливаясь в умиротворенности.

Только она и снег!

Кто из них беседовал с другим? Она не знала. Но в глубокой тишине слышала печальный напев и слова, которые невозможно произнести вслух.

Только она и снег! Кто из них обнимал другого и открывал ему свои сокровенные тайны? Она не знала. Но это доверительное соприкосновение вызывало у нее желание смеяться и плакать одновременно.

Только она и снег! Как два любовника!

Шагая в забытьи, она неожиданно поскользнулась и упала в снег, покрывавший ледяную корку, на площадке, располагавшейся недалеко от общежития.

Лейла сначала попыталась удержать равновесие, но не смогла. В мгновение ока потеряла контроль и почувствовала, как ноги скользнули в разные стороны. Она застонала от сильной боли между бедер, когда ее ноги разъехались почти под прямым углом.

Мучимая болью, она кое-как поднялась и с большим трудом добрела до своей комнаты в общежитии. А когда переодевалась, заметила на трусиках кровь. Она внимательно оглядела себя в поисках каких-либо ран, но ничего не нашла. Откуда же эта кровь? Она еще раз осмотрела свое тело, но не нашла ни единой царапины.

Возможно ли, что она потеряла девственность – и так просто?

В растерянности Лейла бросилась на кровать, забыв о боли в ногах. Долгое время лежала, глядя в никуда. Она была в отчаянии. Но не расплакалась. Все лица, которые стали смотреть на нее осуждающе и с недоверием, и даже вопросительно, как на грешную, разом застыли, и она неожиданно рассмеялась: событие показалось ей до смешного любопытным. Оно было курьезным и имело глубоко насмешливый, саркастический смысл: ею овладел снег!

Снег проигнорировал тяжелый путь, ведущий к телу Лейлы, и не принес никаких жертв.

Даже осуждающие ее лица стали таять в смехе. Все – отец, мать, родственники, знакомые, соседи и Рашид – захохотали вместе с ней. Они хохотали, стоя под фонарями, и снег оседал на их лицах; они исчезали в снежной пелене, и на лицах виднелись одни лишь зубы, похожие на хлопья снега.

Лейла не заметила, как снег начал таять и полился из ее глаз горючими слезами.

На следующее утро, после ночи, проведенной словно в аду, Лейла направилась в университетскую поликлинику. Ноги ее сильно болели от ушиба, и нужно было получить справку от врача о том, что ей необходим отдых. Друзья помогли доставить машину прямо к дверям общежития. В поликлинике, выйдя из приемной хирурга, Лейла немного постояла в нерешительности и направилась к гинекологическому кабинету.

Врач, осмотрев ее, вынесла заключение:

– Действительно, падение привело к разрыву девственной плевы. Но не беда. Многие девушки приходят к нам, чтобы избавиться от нее и избегнуть боли при первом половом контакте. Можешь считать, что сама судьба легко избавила тебя от нее.

Она произнесла это смеясь, но Лейла ответила бледной улыбкой. Затем встала, оделась и попрощалась с врачом. Та вдруг остановила ее в дверях:

– Послушай, может быть, я не так поняла? Кажется, у вас на эти дела смотрят иначе, чем у нас? И то, что произошло с тобой, может привести к недоразумениям в будущем, не так ли?

– Да. В какой-то степени, – ответила Лейла тихим голосом.

– Так я могу тебе помочь.

– Как?

– Ты можешь прийти на следующей неделе, во вторник. Думаю, к тому времени тебе станет получше. Приходи после окончания моей смены, в семь вечера. Но не сюда, а в другое место. – Она протянула ей листок с адресом другой больницы. – Там подходящее место, и есть все необходимые инструменты для проведения такой операции. Но подобные операции не входят в перечень медицинской страховки, и если я буду ее проводить, то под свою личную ответственность. Для меня в этом есть некоторый риск. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Конечно, – живо ответила Лейла и без колебаний согласилась на названную врачом сумму.

Она вернулась к себе в совсем другом настроении. И как этот выход не пришел ей в голову раньше? Впав в преж девременную панику, она потеряла способность ясно думать. Охваченная заботой о том, как ей оправдаться в глазах окружающих, забыла поразмышлять, как исправить ситуацию. И вздохнула облегченно, будто разом выдавив из себя панику и растерянность. Лейла решила, что теперь может перевернуть эту страницу и полностью забыть о случившемся, как забывают по утрам приснившийся ночью кошмар.