Текст книги "Gosick: Red"
Автор книги: Кадзуки Сакураба
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Действия произведения разворачиваются в 1930 году в Нью-Йорке после событий основной серии Gosick, по которой было снято аниме. Кадзуя устраивается репортёром в новостную газету, а Викторика открывает частное детективное агентство. Уже знакомым героям предстоит противостоять бандитским группировкам мафии и восстановить мир в городе.
Реквизиты переводчиков
Пролог
Глава 1. Ну здравствуй, Нью-Йорк!
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Глава 2. Психоанализ по Брейду
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Глава 3. Серая волчица и крёстный отец
Часть 1
Часть 2
Глава 4. Три убийства
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Глава 5. Сонник Викторики де Блуа
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Глава 6. План убийства президента
Часть 1
Часть 2
Эпилог
Послесловие автора
Послесловие переводчика
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
Реквизиты переводчиков
Перевод с японского: Yuri Krestinichev
Юрию за старание
QIWI-кошелек: +7 900 544 00 81
Yandex.Деньги: 410013938503117
Банковская карта: 4048025000876824
Версия от 18.07.2021
Любое коммерческое использование данного текста или его фрагментов без разрешения запрещено
Пролог
«Бабушка, а почему у тебя такой большой рот?»
«Чтобы съесть тебя, Красная Шапочка».
Шарль Перро.
Этой ночью ему приснился кошмар. Во тьме, как в смоле, завяз заброшенный город, а вела к нему дорога меж ветвистого, сказочного леса. И не скажешь, что раньше на этой земле вовсю шла война, что именно она выгнала людей отсюда. Но не всех. По той дороге, в сторону пригородного особняка, шёл мужчина.
Дойдя до дома, он поджигает свечу и неспешно спускается в подвал по потрескавшейся каменной лестнице, крупица за крупицей из неё выпадает. Хлюп-хлюп… Просачиваются грунтовые воды… Переступая последнюю ступень, мужчина отпирает замочную скважину двери. Громоздкой, тёмной двери. Комната за ней не видела света с незапамятных времён.
Вода струилась под ногами, но звук её теперь заглушал тонкий истошный вопль, поднимающийся со всех концов комнаты. Похоже, он принадлежал детям, мальчику и девочке, но в ответ мужчина лишь пожимает плечами и смеётся. Под светом пламени становятся видимы очертания комнаты. К стене подвешены орудия пыток, вокруг да около разбросаны грязные кувшины и тарелки. От страха дети азиатской внешности прижались к стенам и согнулись, не переставая в ужасе моргать, пока мужчина лишний раз воздохнёт. Во что ему сыграть сегодня вечером?
Вздох сменяется смехом, а крик – плачем. Все в грязи, сидят они там, вперемешку с телами без рук и ног. А ведь никому из их родителей и дела не было до пропавших детей, шла война. Покинуты, позабыты, заброшены. Под смех мужчины детские крики слились в единую симфонию, и эта музыка пришлась ему по душе.
– Вы напрасно ищите помощи. Помочь вам я не смогу.
Даже не пытаясь скрыть ложь и не переставая смеяться, он обращает взгляд на девочку и хватает её за тонкую руку, всю в ссадинах и порезах. Настолько тонкую, что под кожей видны кости. А потом… Раздался чей-то голос. Вначале казалось, будто он доноситься выше потолка, дальше стен, и будто пересекает границу меж сном и реальностью.
Хриплый голос явно принадлежал старушке, но, в то же время он слышался как-то по-особому уверенно и молодо.
– Ну что ж, полагаю, у нас нет иного выбора, кроме как держаться друг за дружку, и тогда нам удастся вырваться из этих земель, погрязших в крови и насилии. И…
– Я верю, найдутся люди, что достигнут Новой Земли и пустят там корни. Отчаянью придёт конец.
– Могу поспорить на что угодно… Эй, ты бы хоть на меня взглянул!
– Кто здесь?!
Мужчина второпях принялся искать непрошенного гостя, стараясь увидеть во тьме как можно больше. И тут он замечает новую фигуру, сидящую на корточках в уголке. Маленькая девочка. Она не плачет, она спокойно поднимает голову и устремляет свой взгляд на мужчину. Она не похожа на азиатку… Её выдали изумрудно-зелёные глаза, серебряные волосы, и светлые щёки. Своей красотой она сравнима с тёмными духами, но, в отличие от них, её красота ощущается иначе, словно нечто недосягаемое отделяло девочку от остальных. «Как она сюда забралась?!».
– Какой же ты истукан… Забежал ко мне в сон, как к себе, и ещё смеешь говорить такое…
По потолку, сравнимо со скоростью лошади, с шумом и свитом промчалось нечто невиданное, непонятное. Затем из-под двери хлынул уже не мутный поток воды, но красный, точно кровь. И он поглотил мужчину, желая медленно с ним расправится, пока тот без устали вырывался. Никто не откликнулся, ведь секундой позже все дети… исчезли. Кровавый вихрь его не выпустит и заберёт на самую пучину, утопит и изничтожит с ног до головы…
Сон закончился. Открывая глаза, он понимает, что всю ночь от страха держался рукой за подушку…
Глава 1. Ну здравствуй, Нью-Йорк!
Часть 1
– Мы ещё встретимся! …А, вы говорите про сегодняшнее утро? Понятия не имею, что там случилось.
Восемь часов утра. Нью-Йорк ещё только просыпался.
Эта история началась на углу Итальянского квартала* где, как известно, все куда-то спешат. Вот, подгоняемый холодными зимними ветрами, с парома сошёл один сонный гость, одевший фирменное пальто «Честерфилд» поверх трёх одежд, и промчался меж красно-белых вывесок кофе, украшенных снежной бахромой. У следующего киоска толпится маленькая ребятня, покупающая закуски на обед, в школу им так и не терпится.
Но сегодня в тихий мирок «Маленькой Италии» вмешалась чёрная полицейская машина. Переполох начался, как только местные увидели выходящую из машины группу людей в форме цвета индиго. Но проходимцам, гуляющим вдоль обочины, похоже, до них и дела нет. Лишь один репортёр, проходящий мимо, пытался пробраться через полицейское оцепление, назойливо врываясь как пчела, но был тут же отогнан за кордон. Ему удалось расслышать только невнятную речь офицера.
– Похоже, обнаружить труп этим утром так и не удастся, а если нападение случилось в полночь? Вчера нашли одни сандалии, сегодня алые туфли на каблуках? Уму не постижимо, достичь такого мастерства ради мести… И как им это не надоедает?
Пока полицейские суетятся вокруг алых туфель жертвы, тело которой так и не нашли, журналист перебегает через дорогу и мчится в сторону ресторана итальянской кухни, за столиком завязав разговор с бабушкой, в два раза ниже его самого ростом. А ведь ничего подобного здесь и не слушалось со времён убийства девушки около автобусной остановки к юго-востоку отсюда.
– Так значит ваша фамилия Ку… Куд… – Она так и не смогла произнести его фамилию правильно. – Они не правы, всё это случилось не в полночь, а ближе к рассвету. Я точно слышала выстрелы.
Несмотря на молодую внешность, репортёр, пробравшийся сюда в такую суматоху, выполнял работу со всей присущей журналистам серьёзностью.
– Вы ведь давно здесь живёте? Не могли бы поподробнее рассказать мне о банщицких перестрелках? – Репортёр надел сегодня тёмно-синий пиджак в комплекте с фланелевыми брюками, а его темноволосую голову укрывала старомодная шляпа, коие никто уже не носит. Хотя сейчас, под стать выношенному платью бабушки, она подходила особенно хорошо.
А глаза его, незаметно бегающие по заметкам в блокноте, казались настолько тёмными, что в них можно было утонуть. Понятное дело, молодой человек принадлежал к народам востока. Первому встречному он несомненно покажется обычным незадачливым репортёром, но не даром ведь говорят: «Глаза – зеркало души», их взгляд пробивает до самого сердца. На самом деле его фамилия произносилась как: «Кудзё».
Меж тем за угол бросилась уже вторая полицейская машина. От маленького Кудзё, игриво держащего камеру на голове, ей, впрочем, скрыться не удалось.
***
– Хорошее фото получилось да, Ник?
– Мне не нравится, как ты из-за этого волнуешься. Быть может, всё обойдётся?
– Лучше помог бы выбрать снимок.
Репортёра, что посетил тем днём Итальянский квартал, зовут Кадзуя Кудзё. Несколько месяцев назад он решил покинуть истерзанную войной островную родину и отправился сюда в качестве иммигранта. Ну а после прибытия в Нью-Йорк, Кадзуя решил устроиться в новостную газету «Дилли Роуд», затем перейдя под наставничество. А рядом с Кудзё идёт его правая рука – Николас Сакко, фотограф-стажёр, коренной житель Нью-Йорка, составляющий азиату компанию русобородый итальянец в накидке цвета Парижской грязи*
Всю дорогу Кадзуя не сводил глаз с записного блокнота, работа порядком измотала его.
– Ох… Ты не замечал, что на этот месяц приходится как никогда много случаев неприкрытого бандитизма. Убийство за убийством. Это случится и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра.
– Угу…
– Я и вовсе не представляю, как после утреннего выпуска с интервью «Мисс Нью-Йорк», мы напишем материал про криминальные разборки, дело идёт к настоящей войне преступных группировок.
– Угу…
– Скоро ещё выходит новый выпуск журнала «Time»!* Не хочешь прочесть, Кудзё? Просто я с английским предпочитаю на «Вы» разговаривать.
– Угу… Хорошо…
Так они и подошли к границе «Маленькой Италии» и Китайского квартала, красочные европейские пейзажи, яркие вывески сменялись пылью дорог и уймой непонятных восточный иероглифов. Чарующие запахи еды, поднимающиеся с порогов домов двух далёких культур, здесь переплетаются воедино. Давно ожидая этого момента, Нико подбегает ко стенду «Time» и выхватывает оттуда новый выпуск журнала.
На обложке красуется зрелый итальянец со смазливым лицом, обвязавший поверх шеи кашемировый шарф, элегантно наклоняя шляпу в сторону читателя, а глаза его сверкают пугающим блеском.
– И какого же вы мне скажите чёрта здесь делает Босс Гарбо? В кинематограф попал и хватит? Эх, мне бы так! – Бормочет недовольный Ник.
– Посуди сам, он играет главу мафиозного клана. И в свете последних событий, почему бы ему там не быть?
– И то правда… Тем более он итальянец.
– Тот, кто уважает мафию, просто с ней не встречался. Посмотри на город, лишний раз выдохнуть страшно. Пусть Гарбо и меценат, но всё-таки… – Слушая доводы Кадзуи, Ник перевернул страницу журнала, заметно нахмурившись.
– Смотри, про благотворительность и пишут. О пожертвовании церковникам. Он умудрился тогда целый спектакль устроить. Дальше раздел о детстве, о любви к редким животным. Он даже готов купить таких зверюшек, если свободные деньги появляться. В целом, неплохой парень. Правда, статья явно писалась для «жёлтой прессы».
– Вот именно! Конечно, любовь к экзотике можно списать на воспитание, в остальном же всё спорно.
– Ладно, твоя взяла… Благо, статья о Гарбо здесь не одна единственная, на носу президентские выборы, ведущий кандидат господин Голдсворт. Корни его восходят к древнему роду пуритан, занимающихся фермерским делом на яблочной плантации. Несомненно, на это и сделана основная ставка.
– А ещё на неподкупную улыбку и доверие избирателей. – Отметил Кадзуя, всматриваясь в фото. – Честностью Голдсворт ломает все основы капитализма, мафия таких не забывает, особенно когда что-то идёт вразрез с их интересами. Постой ка… пролистни дальше. Вот это уже интересно.
– Что там?
– Статья написана от имени некого господина Гувера, секретаря Федерального бюро расследований США. Вот только не похоже, чтобы он написал всё это от своей руки. Но я и представить не могу, как такие новости просочились в развлекательный журнал…
– Какая разница? Ты читай давай! Читай!
– Хорошо, хорошо… Тут далее рассказывается про Ривера Валентайна, одного голливудского актёра, вполне возможно, очередного завсегдатая итальянских кофе. В новом фильме с его участием большая часть актёрского состава – европейцы. И прочее…
Распрямившись в полный рост, и встав так, чтобы лучше видеть текст, Кадзуя снова взглянул на Ника, поднявшего взгляд к небу. И пока он задумался на мгновение, Кадзуя молча выбросил журнал в мусорную урну, но Ник это заметил.
– Эй, ты чего?
К несчастью, внимание на выходку Кудзё обратил и хозяин газетной лавки, ненадолго отошедший от прилавка, но сейчас уже бегущий обратно спасать товар, пресекая улицу громогласными шагами.
– Вы совсем одурели, граждане!? Кто деньги платить будет?
Итогом долгих разборок стало безоговорочное признание Кудзё своей оплошности, покупка помятого журнала и череда извинений, за которой последовала неожиданная развязка. Вместе с журналом Кадзуя решился попробовать кексы, испечённые дочерью газетчика, чему последний был несказанно рад.
– Так много? Мне-то оставь кусочек!
Из Итальянского квартала друзья отправились прямиком навстречу Китайскому, двигаясь на запад к югу острова Манхэттен, откуда открывался вид на Эмпайр-стейт-билдинг по правую сторону. Нынче в архитектуре всё больше внимания отводится железобетону, сменяя прошлые нравы, а здания с опорой на новую конструкцию заполняют всё вокруг. И порой люди умудряться выточить на камне вдобавок какую-нибудь картинку, чаще всего исторического содержания, в позолоте, подобно шелковому гобелену.
На углу дальнего проспекта, затаившись в ветвях раскинувшегося во все четыре стороны парка, начиналась «Улица корреспонденции». Настоящей улицей этот переход сам по себе не являлся, так его окрестили местные проходимцы, ввиду расположенного поблизости офиса крупного печатного издательства. Но чтобы пройти к нему следовало пробраться по загруженной дороге, и протиснутся меж служебных машин, сторожимыми личными водителями владельцев.
Почти слившись со камнем, у стены офиса «Дилли Роуд» одиноко ждал хозяина истерзанный временем велосипед старого образца. Здесь и пришло время попрощаться.
– Сверхурочные это не про Вас, дорогой Кудзё?
– Зато отправлюсь домой в гордом одиночестве!
– Тогда ждём возвращения! – Ответил любезностью Ник и влетел в дверной проём, пока Кадзуя вовсю готовился наматывать круги по городу.
***
Шла зима 1930 года. Шторм, именуемый Второй мировой войной, наконец, затих.* Но до сюда не добрались его порывы, обойдя и Европу, и Азию. По крайней мере косвенно. Нетронутый бедами, здесь процветает новый мир, новая нация, стремящаяся взобраться к вершине успеха. Не такую ли эру принято называть «Золотым веком»? Когда увядающие державы, над которыми теперь, подобно снегу, витает пепел, уходят в небытие, Новому свету уготовлен иной путь. На самом востоке города лежит Манхеттен, сердце Нью-Йорка. Край, обуреваемый надеждами, неистовыми надеждами.
Просветлевшее зимнее небо озаряло проезжающих по Бруклинскому мосту, людей всегда деловых и занятых. Кадзуя и не заметил, как влился в этот поток, крутя педали. Крутя педали… Педали крутя… Снова и снова, пусть грудь защемляет. Оказывается, на деле Бруклинский мост ещё больше, чем кажется. Ветер дует в лицо, закатывая воротник, и дорога всё не кончается… Нет, всё-таки кончается!
Мы прибываем в Бруклин. Район, отделённый рекой от Манхеттена. Тут обосновалась еврейская диаспора. Кудзё свернул направо и проехал по течению реки прямо к небоскрёбам. И не понятно, кого больше трясёт на холодном ветру. Велосипед или его водителя? По узким проулкам, от улицы к улице, струится ветер, сотрясая ветви оставшихся без кроны деревьев. Здешние дома полностью с первого по третий, а иногда даже по пятый этаж заняла эмиграция, начиная от самых ступеней на входе. Номера зданий возможно отличить только по цветам на лужайке.
И в отличие от острова Манхеттен, что будто снизошёл со страниц старой доброй европейский сказки, наткнутся на проезжающего мимо велосипедиста, здесь уже счастье, пусть он не особо приветлив, уставши с дороги. Но добравшись сюда, Кадзуя почему-то изменился в лице. Не останавливаясь, он поднимает взгляд на самый дряхлый из домов, на знакомую дверь, на знакомую ручку, выполненную в форме собачей головы, на каменное подножье, а табличка говорит: «New York/Brooklyn/Cranberry street No.14».
Напротив окна, выходящего на главную улицу, носился голубоглазый рыжий коротышка.
– О, ты вернулся! – голос у него звонкий, словно у маленькой девочки.
– Ненадолго. – ответил Кадзуя, заворачивая в сторону лестницы, поднимаясь на четвёртый этаж.
Парнишка, бегающий внизу, есть никто иной как консьерж, работающий у себя же на дому. Кадзуя прошёл мимо него, не отрывая ног от земли и, думая: «Должно быть, она никуда не ушла?», вооружился по чистой случайности купленными кексами.
– Викторика!
Часть 2
Потолки здесь были низкими, а сам дом не электрифицирован, поэтому стоило закрыть дверь, идти до квартиры придётся в кромешной темноте. Но Кадзуя знал этот место как свои пять пальцев. Там, где все поднимающиеся по изогнутой лестнице ударялись об стену, падая вниз, он прошёл спокойно. На каждом этаже имелось по два балкона. Один с видом на улицу, другой на внутренний дворик. И добравшись до четвёртого этажа, Кадзуя увидел, как дверь, обитая кожей, распахнулась.
– Вик… торика?
Через несколько секунд случилась неприятная оказия. От доносившегося из коридора грохота, Кадзуя чуть не растерял все купленные у дочери газетчика угощения. Расстояние между ним и потолком было настольно мало, что, влетев из рук, они могли бы легко намертво прилипнуть к верху. Дважды окрикнув Викторику, он, наконец-то, осознал, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Если Кадзуя правильно помнил план квартиры, то прямо за дверью начиналась кухня. То ли из ближней к нему по соседству квартиры, то ли из дальней доносились звуки радио. Вот откуда такой шум. Из мебели на кухне стоял лишь стол да два стула. Большего себе эмигранты позволить пока не могли.
– Надеюсь, она никуда не вышла. – Сделав глубокий вдох, Кадзуя приготовился вбежать в спальню.
А потом…
Снизу послышались оглушительные вопли консьержа.
– Господин Кудзё, совсем забыл вам напомнить! Раз уж вы здесь, напоминаю! Срок квартплаты истекает завтра! Не забудьте!
– Не забуду!
– Не забудьте не забудьте! – Доносился снизу писклявый, звонкий, как колокольчик, голос консьержа, вытянувшего шею на приделе своих возможностей. – Если, конечно, вы не возжелаете всю следующую ночь смотреть на проходящие мимо облака.
– Само собой…
Когда визжаниям консьержа пришёл конец, Кадзуя снова потянулся к ручке…
И открыл дверь.
Спальная комната заметно превосходила жалкую кухню по размерам. Круглове оконце, камин, стулик на четырёх ножках. От деревянного пола к потолку поднимались обои с нарисованными цветами, а все стены кто-то забил книжными стеллажами. По внешнему виду комнату и не отличишь от убежища радиотехника. На трёх разных языка одновременно вещали три приёмника, перекрикивая друг дружку, а по ковролину рассыпались серебряные пряди волос, точно Млечный путь на просторах необъятной вселенной. У Кадзуи словно камень с души спал.
При первой встрече с этой девушкой можно подумать, что вам соизволила показаться керамическая кукла, вот только живая. Вы бы перепутали её с ребёнком, не увидев лица. Глаза девушки, изумрудно-зелёные, источали будто свет луны, что лился на её предков из века в век. И во всём этом, в неописуемом дивном величии, она представляла собой нечто потаённое, скрытое от людского глаза. Мистическое, сверхъестественное. Аккуратный маленький нос и вишнёвые губы. Всё мирское меркло перед ней.
Волнами на девушке расстилалось тёмное бархатистое платье, с отделкой из французского малинового кружева. Алые оборки колыхались в подобие ночной тьме, восходящей над вечерними просторами. Шляпа ослепляет пятью самоцветами, на ноги натянуты шёлковые чулки, чёрные лакированные туфли украшала имитация под веточку лаванды.
В комнате происходила настоящая звуковая пытка. Одновременно, сами того не ведая, между собой вели диалог английский, французский и китайский радиоведущие. На полу веером разложены книги, а в центре к ним прилагается молодая девушка, читая тяжеленный справочник у себя на коленях.
Викторика де Блуа.
Девушка, пересёкшая Тихий Океан от края до края, прибыла в Америку первый раз за всю жизнь. Здешние понятие красоты с европейским заметно разнилось, и, дабы поспеть за красавицами Нью-Йорка, Викторика, даже прибывая в домашней обители, не смывала марафет, и без того обладая обворожительной, если не демонической внешностью. В воздухе приятно пахло пудрой.
Длинные пряди Викторики окутывают всё кругом, добираясь и до радио, и до книг. Наверное… именно так будут выглядеть андроиды будущего. Несмотря на молодость, по голосу её не трудно перепутать со старухой.
– Ах… Кудзё? – сегодня Викторика прибывала не в самом удачном расположении духа.
Кадзуя в ответ улыбнулся.
– Здравствуй, Викторика.
– Ох, ё…
– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!
– Пш… – Фыркнула, как змея, Викторика, покачиваясь на стуле. – Надо полагать, ты снова занялся бандитскими разборками, вернее статьёй о них? Не лёгкая же у тебя с Ником намечается работа. Заниматься отбросами общества, чтобы просто-напросто оплатить аренду и купить еды, в конце концов.* Хах-ха…
– Зачем ты такое говоришь, Викторика? Я не настолько помешан на работе. – Нашёл, чем возразить Кадзуя, попутно вырубая третий радиоприёмник. – Буду честен, такими делами должно заниматься твоё детективное агентство, но не наша газета. Я подумывал остаться с Ником на обед и… – И вдруг Кадзую будто молния ударила. – Постой, откуда ты узнала, что мы занимаемся мафией?
– Легче лёгкого. – Отрезала Викторика безучастно насупившись. Вместо того, чтобы раскурить любимую позолоченную трубку в форме ящерицы, она просто прикладывала её к губам и время от времени посасывала. – Источник мудрости вывел меня на верный путь.
– Ну раз он самый…
– Кудзё! Вот скажи, когда ты последний раз наведывался в Итальянский квартал не по рабочим делам? На лице же всё написано, на унылом и серьёзном лице. А Маленькая Италия она, знаешь, другая. Не подливай ложку дёгтя в бочку мёда.* Эти кексы, что ты принёс, они оттуда? Взгляни на них, а потом на себя и сравни, кто выглядит ярче и привлекательнее. Я уже не говорю о пятнах на брюках, которые ты, между прочим, в этом смысле бездарь, простирываешь пять раз на дню, а с твоей работой когда-нибудь я перепутаю их с кровью. Кудзё! Не слишком ли ты хилый для такой работы?
– Пятна?!.. Точно! Я и забыл! Если не почистить их сейчас, к вечеру уже бесполезно. У меня ведь всего две пары на выход! Ты гений, Викторика!
– Господи, кому я говорю…
Кадзуя был не из медлительных. Викторике оставалось лишь замолкнуть, понурив холодный взгляд в омрачении. Друг её склонил голову и подмигнул.
– Хотел порадовать тебя гостинцем, обзавёлся выпечной на любой вкус. Этакое внезапное приложение к нашему труду. Лимонный кекс, моккачино, ваниль. Был ещё фисташковый, но, признаюсь, выглядел он на любителя.
– Так неси их все сюда!
– Угу, ноги в землю и пошёл. Тебе самой расхаживаться нужно. – Но Кадзуя понимал, его слова ни к чему не приведут, покорно наклонившись он отдал Викторике сумку.
Комнату разразило попеременное с разговором чавканье. «Снова балуется», –
решил Кадзуя, держа наготове носовой платок. Викторика безустанно пожинала кексы, и число тех неумолимо стремилось к нулю.
– Впредь земля делиться на два мира. – Обратилась к Кадзуе Викторика, доедая последнюю сладость.
– Что ты там говоришь? – Отозвался он с кухни, доставая бирюзовый чайный сервиз.
– Есть мир дня, есть мир ночи. Но за каждым стоит политика, деньги, классы, сообщества. Мафия на них и зиждиться.
– Будешь чаю?
– Благодарю. Ай… горячеватый. – Викторика малость с опаской коснулась чашки. – Так о чём это я? Есть мир старой эмиграции и мир новой эмиграции, ветром войны принесённый. Противоречий им не избежать.
– Я наверняка сам пожалею о сказанном, но… Неужто ли все не угомонятся ещё долго?
– Долго. Наука, называемая историей, простирается дальше китайской Хуанхэ, дальше индийского Ганга. Безусловно, и той реки, которую ты пересекаешь изо дня в день на пути ко мне. – Сделав глоток, довольная Викторика успокоилась и покраснела. В глазах её забегали искорки, словно отсветы болотной глади.
– Мне бы в офис вернуться…
– Я не договорила. Молчи и слушай.
– Прости, от твоего настроения мой график не зависит.
– Ты же пообедать собирался!
– Затянулся обед. Викторика, ты не маленькое дитя, соберись. Я погляжу, в компании трёх кавалеров на радио тебе куда интереснее жить.
Камин потрескивал, не впуская уличный холод. Кадзуя смерился с тем, что Викторика его не отпустит.
– Послушай! Просторы, открывающиеся нам, не за пару дней отстроили. Всё началось с пуритан, иноверцев, ищущих спасения.
– И?
– Как итог двух мировых войн, континент наводнили «синие воротнички»,* живущие без дисциплины и строгих порядков. Ирландцы, евреи, русские, итальянцы, подобные Нику. Заметь, от родной культуры они не отказались, а решили продавить Нью-Йорк под свои ценности. Бруклин держит еврейская диаспора.
– Угу, вроде бы два района одного города, Маленькая Италия и Бруклин, но настолько разные…
– Тебя не учили слушать молча?
– Прошу прощения…
– И тогда засилье пуритан в правящей верхушке выразило ноту протеста. Переселенцев это не колыхало. Они пили, гуляли и прелюбодействовали! Пока в силу не вступил печально известный сухой закон.
– Про него-то я знаю…
– Выражусь так, он оказался контрпродуктивным. – Викторика пропустила слова Кадзуи мимо ушей. – Выяснилось, ни что не остановит человека, когда тот захочет напиться. Противники решения ответили законодателям дружным запоем. Тогда у мафии и начались золотые деньки.
– И?
– Образовалась преступная картель. Ирландцы производят крепкий виски, евреи занялись пивом. Но обе конторы не идут в сравнение с итальянским делом. С их винными погребами. Правда, догмы, действующие с древнейших времён, сухой закон отменить не в силах. За жаждой следует грех, за грехом следует убийство, за убийством следует месть, за местью следует… убийство. Порочный круг. Рассматривая иначе, следует начать с вопроса, а кому нужен мир, предлагаемый теми же пуританами? «О, дивный новый мир!». Молодёжь взволновалась первой: «Какой там Кельвин? Вы о чём?». Глупо и предсказуемо… Ах!
Викторика внезапно зависла на стуле без движений.
– Викторика?
– Ах, снова скучно стало… развесели меня как-нибудь. Подохнуть от скуки – трагичная участь.
– Умереть так, не воспитав в себе нравственные принципы, поистине ужасно. Я буду крайне сожалеть о твоей кончине! В офисе! Я опаздываю!
Так легко Викторика сдавать позиции не собиралась.
– Разве тебе не скучно жить? Может, потанцуем?
– В… В каком смысле?
– Ну, я кое-что придумала.
Эти двое смотрят друг на друга в умилении, хотя желания их прямо противоположны.
– О, нет уж. Не как в прошлый раз. Ты ведь помнишь? Предлагаю поступить иначе.
– Всегда помню. Предложение принимается. Рассказывай.
– Ты поможешь мне с работой, а отдамся тебе в увеселение. Случай интересный, не хочешь узнать? Вчера вечером я брал интервью с места убийства банкира на Уолл-стрит. Интригующе?
– Не особо, но за неимением альтернатив… Слушаю.
Викторика развернулась к окну, и, всматриваясь в прохожих, приложила ко рту трубку. Треск камина, хруст книжных страничек. Атмосфера завораживала.
– Банкир работал по совести… И вот, однажды, перепутал цифру в декларации, подставил клиента, осознал ошибку, не на шутку перепугался, закрылся в кабинете и прострелил голову пистолетом.
– Прострелил голову?
– Он застрелился ориентировочно во второй половине дня, во время обеда, а незадолго до самоубийства ходил на сторону к секретарше, от которой получил от ворот поворот. В полицейских сводках значиться, что смерть наступила во время обеденного перерыва. Но коллега убитого, работающий по соседству, услышал не один, а два выстрела.
– Пока никаких преступных связей не прослеживается.
– Одновременно в приёмной находят завещание. По словам секретарши, в тот день она видела мужчину, старательно скрывающего лицо. Графологи не смогли определить подлинность завещания. Оно было напечатано, а не написано. До работы банкиром убитого отчислили из престижного университета в Гринвич-Виллидж*, он, в добавок ко всему, монах-расстрига, работая, трудился в поте лица. Родился и вырос в неблагополучном районе Бронкса*, по первому образованию машинист. Мне об этом сестра рассказала, она пересекалась с убитым по работе.
– Рассказала в таких подробностях?
– Часть ищу сам. Я ещё не прошёл испытательный срок, пытаюсь разузнать каждую деталь. Полиция сочла самоубийство ложным. До трагедии у банкира был конфликт с работодателем. Лучше бы разобраться с этим делом до окончания судебного процесса. Обвинение настаивает на вине работодателя, мнения присяжных заседателей разнятся. Женщины говорят, что нужно проверить слова секретарши, а мужчины, что виновен кто-то из ближних к убитому.
– На чём порешали-то?
– Свидетели в унисон доказывают честность секретарши.
– Честность? Бездари не могут отличить суд от лестничной клетки? Однако… самоубийство не подстроено.
– К-как не подстроено? – Кадзуя изменился в лице.
– Опять забил себе уши печеньем с предсказаниями, возвращаясь из Китайского квартала? – Викторика улыбнулась, скучающе глядя в пустоту, но улыбка её была едва ли заметна. Глаза просияли, серебряные волосы замерцали. – Частицы хаоса сложились воедино. Я внемлю источнику мудрости. Банкир правда застрелился. – Кадзуя пристыл к полу. Викторика косо взглянула на него, посасывая трубку. – Кудзё, ты не всё рассказал…
– Я рассказал всё, что знаю. – Кадзуя ответил ей словами скептика, но Викторика без спешки расставляла все точки над «и».
– А я ведь лишь сейчас поняла, что ты съел один из двадцати моих кексов по дороге домой!
– И ничего страшного, это не уголовное преступление!
– Конечно, не уголовное, так, слегка подсудное.
– Не пройдёт и дня, как ты что-нибудь с меня спросишь!
– Спрошу и сегодня. Ты, уподобившись не шибко умной свинье, украл у меня черничный кекс. Между прочим, вкуснейший из когда-либо мной удивленных.
– А чего ж ты раньше молчала?
– Изначально я и не хотела говорить вообще.
– Возможно, я и «не шибко умный», а игру твою понять сумею. Первое, что ты придумала, и сразу невпопад. Глянула на синие шторы и сравнила по цвету с черникой. Версию с самоубийством ты выдвинула по схожему принципу?
– Схожему? Ты полагаешь, я не верно высказалась? – Казалось, Викторика могла опротестовать слова Кадзуи по щелчку пальца. – Тогда раскрою все карты. Мужчина не хотел привлекать к себе внимания.
– Ты уверена?
– Бумаги написал, вероятно, под давлением пришедшего человека. – Продолжила Викторика, цокая язычком об нёбо. – Он умён, знал, что такое завещание не признают. После передал его на проходную стойку. Застрелился в обед, значит между двенадцатью и часом, когда люди ушли. Хотел подать сигнал кому-то? Хотя нет, это уже мои домыслы. – Девушка отложила трубку. – Если я расскажу тебе всё, это бремя ляжет на твою душу. Сердце у тебя доброе, Кудзё, ты не поймёшь. Застрелился он не сразу, ставил печать на завещании. А человек из соседней комнаты принял звук печати за первый выстрел. Вне сомнений, звук настоящего выстрела от ложного, он уже не различил. Страшное свойство всякой сентиментальности. Перед смертью с убитого стребовали подписать неясное завещание. – Скрипучий голос Викторики зазвучал мелодичнее. – Кудзё. За человеческим молчанием стоят куда более сильные чувства, чем за человеческими словами. Но эти чувства рано или поздно дадут о себе знать. И случится то, что случилось.
