Текст книги "Кофейный роман (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
22
Нацепив на лицо безмятежную улыбку второго сорта, Вероника поднималась в лифте на седьмой этаж бизнес-центра. Прямиком в контору Вересова. Слава уговорил ее пообедать вместе, а ей вдруг ударило в голову зайти за ним на работу. Начиная с прошедшей недели все ее действия носили исключительно спонтанный характер. Как утверждала всезнающая Галя – так у Вероники проявлялся стресс. Еще бы он не проявлялся, если ровно шесть дней назад она удостоверилась в том, что знала и раньше: Каргин ее так просто в покое не оставит. И жалоба – это еще самое малое, что он может.
Она шла по длинному, малооживленному коридору конторы, когда из кабинета Вересова ей навстречу вышел мужчина, приблизительно возраста Каргина и лицом, смутно знакомым. Первая мысль, посетившая голову Ники, что это мог быть кто-то из тех, с кем она… была сразу отброшена, потому что Вероника вспомнила. Его звали Еремеенко. И ненаглядный каргинский Дэн (который был единственным, кого она всегда посылала с его намеками) называл его не иначе как «эта тварь Еремеенко».
Ника прошла мимо, по необъяснимой причине проводила его взглядом в спину и, постучав в дверь, вошла в кабинет Ярослава.
– Госпожа Каргина? – услышала она.
А потом из-за стола показалась золотистая макушка помощницы Закревского. Девушка, собрав с пола рассыпавшиеся бумаги и сложив их в папку, вскочила и тут же сообщила:
– А Ярослав Сергеевич в переговорной, у него клиенты.
– Я подожду? – спросила Ника.
– Конечно. Только это может затянуться. Там обсуждают отступные. Торгуются. Я ему шепну, что вы здесь, да?
– Может, лучше не стоит?
– Почему не стоит? – вдруг рассмеялась девушка. – Весь офис и так в курсе, кому Закревский фрукты фургонами возит.
– Я не об этом, – улыбнулась Ника. – Отвлекать не стоит.
– Ничего, – заговорщицки подмигнула помощница. – Там все просто. Я подстрахую, если что.
– Саша, – окликнула Ника уже выскакивавшую за дверь девушку. – Вы же все знаете. Откуда Максим Олегович знаком с Еремеенко?
– С Николаем Ильичом? – удивилась Санька. – Так шеф его разводил несколько лет назад. Я тогда не работала. А сейчас сына его разводит.
Ника кивнула и села на стул у стола Ярослава. Помощница ушла, а Ника бесцельно блуждала взглядом с предмета на предмет в кабинете, пока не уперлась в небольшую флешку в канцелярской вертушке на столе Закревского. К флешке был привязан брелок, который она узнала бы и через десять лет. Такие развешивал на всякую мелочь Каргин. Не задумываясь, зачем она это делает, Вероника развернула ноутбук и вставила флешку.
И запустила видеофайл.
Ей удалось дышать ровно и глубоко, пока смотрела фильм на экране – цветной и со звуком. Кажется, даже не удивилась. Не позволила себе. Сама когда-то призналась, что предпочитает домашнее видео. Конечно, не совсем домашнее… За редким исключением, но ей всегда удавалось незаметно установить камеру. Сама не знала, для чего. Никогда не пересматривала. Значит, Каргин все-таки нашел записи.
Вот и посмотрела!
Там ничего не было такого, чего бы они не делали с Ярославом. Если бы только происходящее на экране не напоминало карусель. Кадры менялись, менялись мужчины, позы, звуки, но раз за разом была Вероника. Все время Вероника.
Она не отводила глаз. Не могла перестать смотреть так же, как продолжала кататься месяц за месяцем на этой чертовой карусели.
Лишь услыхав шум за дверью, она спешно выдернула флешку, вернула ее на место и поставила ноутбук в обычное положение.
– Ну все, Олег Юрьевич, если что, далее в телефонном режиме. Звоните. О следующей встрече вас Александра известит, – звучал голос Закревского в коридоре. Ему что-то ответили, дверь вздрогнула и отворилась. Ярослав вошел в кабинет и увидел Нику.
* * *
Он закрывал глаза и снова видел Нику. Раз за разом. На, под, спиной, стоя, лежа, в самых разнообразных локациях. Ничего такого, чего бы они не пробовали. С той лишь разницей, что каждый раз с разным мужчиной.
Оказывается, знать и видеть – не одно и то же. Просто знать куда как проще. Когда это перед глазами, то любые слова приобретают значение. Становятся реальными. И это именно то, о чем говорила Тася – готов ли он к такой жизни, когда каждый день может быть нанесен удар под дых?
Выпустив пар у Вересова, когда его деятельный ум выстроил план обороны и наступления на Каргина, он вернулся в свой кабинет и снова запустил эту гребанную флешку, будто ему доставляло удовольствие истязать себя. И пытался примириться с мыслью, что это тоже она. Она и вот такая. И это с ней. И теперь уже с ним. Будет всегда, никуда не делось и не денется. И как жить, когда теперь уже видел?
Закревский долго курил, чего никогда не делал в своем кабинете. Тушил окурки о пепельницу, потом начинал новую сигарету. Одну за другой. Когда начало тошнить, плюнул и, заглянув к Вересову со словами «Я на сегодня сваливаю», вышел на улицу. Воздух был странный. Теплый и одновременно свежий. Наверное, ветер. Он трепал волосы и заставлял сердце биться сильнее. И дышать полной грудью.
Потом он поехал домой. Не к Нике. К себе. В полной уверенности, что в этот день быть с ней просто не сможет. И еще сильнее ужасался себе – думал ведь, что сможет. Уверен был. Считал, что все чушь. Важно здесь и сейчас. А оказывается, гребанного файла с нарезкой достаточно, чтобы всю жизнь перевернуть вверх дном. И показать собственное малодушие во всей красе.
И трусость.
Перед будущим. Когда такое вот прошлое.
Дома нашел старый коньяк, оставшийся хрен знает с каких времен. Поставил перед собой. И долго смотрел на бутылку. Ужраться. Не выход. Легче не будет. Перед глазами все еще мелькали кадры. Совсем другие, чем в файле. Клуб, она без белья под мигающим светом, потом полумрак в автомобиле. Душ в гостинице. Пол. Стол. Кровать.
Диван в кинотеатре.
Когда впервые противно и мерзко стало самому. От себя.
Если вдуматься, был ли он одним из всех? Она ведь их даже людьми не особенно считала. А может быть, человеком она не считала себя. Нормальным человеком, который стоит большего. Или ей не нужно большего? Довольно «видеопотока»?
«Я соскучилась, Слав», – было еще и это. Сказанное неожиданно для него. В тот момент, который он считал переломным для них обоих. Может быть, придумал? Может, переломил ее тогда, когда не хотел ломать? Потому что искренно считал, что сломали ее до него.
Может быть, он никакое к черту не лекарство, как хотел думать. Идиот, хотел ведь. Слишком тщеславен, слишком себялюбив.
А потом приходит Каргин и, зная наперед, что любое себялюбие, любую гордость из человека легко вышибить, подсовывает под нос то, чего лучше не видеть. Но если уж увидел, остановиться невозможно. Будешь смотреть. Будешь перемалывать это в себе. Будешь ненавидеть – себя. Ее. Весь этот гребанный мир, в котором есть каргины и поток мужчин, которые прошли через ее тело.
Зачем она все еще его терпит? Из-за ребенка? Чушь. Она «что-нибудь придумала бы. Потом». Он сам навязывал ей себя. А она позволяла ему оставаться рядом. Нужно ей это? Он ей нужен?
За окном начинало темнеть. Он стоял у подоконника, сунув руки в карманы, и смотрел, как в доме напротив зажигаются окна – одно за другим, одно за другим. Его передернуло. Было кое-что, что он всегда упускал.
Ее фраза, лишь единожды оброненная по телефону. «Я жду тебя».
Может быть, она, и правда, ждет…
Закревский вернулся к столу, убрал бутылку и стакан в сторону. И быстро направился в прихожую. Обуваться.
До Оболони ехал через пробки чуть дольше обычного. Когда открывал своим ключом ее дверь, чувствовал, как к вискам приливает кровь и тягучими ударами бьется о сосуды.
Первым, что увидел, переступив порог, была Ника. Она стояла посреди прихожей, засунув руки в карманы халата и чуть склонив голову набок.
– Привет! Ну и где тебя носило? – спросила она, прищурившись.
– Заезжал домой, – негромко ответил он и захлопнул за собой дверь. – Проверить, все ли нормально.
Помедлил. Разулся. Снял куртку, прошел в комнату.
– Как дела? – спросил и подумал, что вопрос обыкновенный, но дебильный. Для нее этот день ровно такой же, как и вчера.
– Нормально, – Ника пожала плечами и пошла следом за ним. – А! Я же снимок нашла. С УЗИ, ну тот, с прошлой недели. Ты посмотреть хотел.
Она подошла к тумбочке и стала рыться среди бумаг.
– Не знаю, что ты там разбираешь, – усмехнулась Ника, протягивая ему отпечаток.
Закревский внимательно посмотрел на ее руку. Тонкое запястье, длинные пальцы с неброским маникюром. Потом взял снимок и поднял глаза уже на нее. Халат. Рыжие завитушки, собранные в пучок. Лицо то же, что и накануне. Спокойное лицо. Даже, кажется, счастливое. Ему еще этим утром хотелось думать, что счастливое.
Он резко отвел взгляд и стал рассматривать отпечаток.
– Ты не видишь? – поинтересовался будничным тоном. – Вот тут голова. Это ручка. Это… это, кажется, хвост.
– Хвост? – она посмотрела на картинку, потом на Славу. – Ну хвост, значит, хвост. Будет у нас хвостатый ребенок. Зато эксклюзив.
– Ну круто. Привяжем бантик. Красиво.
Он вернул ей снимок и улыбнулся, снова рассматривая ее, а в голове настойчиво билась дикая мысль – это не там, не тогда она была настоящая. Это здесь она настоящая. И все, что оставалось за дверью – это всего лишь дорога к ней. Не может быть по-другому. Не должно быть по-другому.
Сглотнул и притянул ее за руку к себе.
Вероника подалась к нему, посмотрела прямо в лицо и удивленно спросила:
– Что-то случилось?
– Переезжай ко мне, а?
Ее лицо вытянулось, она по-дурацки захлопала ресницами и забормотала:
– Я… я не думала… но если ты хочешь. Правда, хочешь.
– Правда. Хочу.
* * *
– Ну все, Олег Юрьевич, если что, далее в телефонном режиме. Звоните. О следующей встрече вас Александра известит, – звучал голос Закревского в коридоре. Ему что-то ответили, дверь вздрогнула и отворилась. Ярослав вошел в кабинет и увидел Нику.
Широко улыбнулся, пошел к ней и протянул ей ладонь, чтобы помочь встать.
– Вот это сюрприз! Осваиваешься?
Опираясь на его руку, Вероника тяжело поднялась.
– Да нет. Оказалось, из дома выбралась рано. Вот зашла. Ты занят?
– Уже нет, – он поцеловал ее, легко приподняв над полом. И снова улыбнулся. – Ну что? Пошли на наше место?
– Идем, – ответила Ника негромко, поцеловав в ответ. Она не понимала, что происходит, чертовски хотелось заплакать, но вместо этого она улыбнулась и, снова оказавшись на полу, взяла Славу за руку.
– Ник, а ты вслушайся, как это звучит – «наше место», а? – продолжал болтовню Ярослав, выводя ее из кабинета и закрывая дверь. А ведь, и правда, любимый столик Закревского давно уже стал «их местом».
23
– Меня сегодня не будет, – сказал Макс помощнице и вышел из кабинета.
Повернул к Закревскому, но передумал. Не стоит дергать. Что ему скажет Еремеенко – неизвестно. А этот идиот начнет истерить. Еще с ним увяжется.
Спустя минут сорок Вересов входил в кабинет Николая Ильича.
– Максим Олеееееегыч! – протянул Еремеенко, едва увидел своего, чего уж греха таить, любимого адвоката по бракоразводным процессам. Поднялся и протянул ему руку для пожатия. – Ну удружил ты мне, так удружил!
– И чем конкретно? – живо поинтересовался Вересов, пожимая протянутую руку и располагаясь на стуле перед хозяином кабинета.
– Да Каргиным своим! Прелюбопытнейший фрукт оказался. Нет! Ничего не могу сказать, концы умело прячет. Так ведь и мои орлы не лыком шиты. Последний тендер по горюче-смазочным в госзакупках, майский в смысле, этот засранец выиграл, хотя с какого перепугу вообще не понятно! По бумагам – хрен придерешься, так ведь зацепка есть. И ведет далеко! Ты, голубчик, кофейку не хочешь?
– Не откажусь, – усмехнулся Макс, – но при условии, что в следующий раз вы ко мне. Угощу не только кофе. Зацепку, полагаю, тоже дернули основательно?
Еремеенко рассмеялся и включил систему связи:
– Леночка, будьте любезны два кофе. Черных. Спасибо, – поднял глаза на визитера и продолжил: – К вам, Максим Олегыч, разве только в гости. Разводиться пока не вариант, жениться бы сперва. Так вот о ниточках. Решение по этому тендеру принималось, ясное дело, комиссией не без участия Дениски Гаращенко. Слыхали про такого?
– Слыхивал. Пересекаться не приходилось.
Николай Ильич прищелкнул языком и подмигнул Вересову.
– Гаращенко Каргину кумом приходится! – провозгласил он, будто выкрикнул: «Бинго!». А потом принялся пояснять: – Сынульку младшего крестил. А еще Каргин твой лет десять назад в его предвыборную кампанию вкладывался. Так что сам понимаешь, какая непредвзятость в комиссии была. Там обоснование красиво слеплено. А по факту убытки одни от такого сотрудничества. Тупо отмывание денег. Понимаешь, к чему веду?
– Да уж более чем, – задумчиво протянул Макс. – В целом, что-то такое мы и предполагали. Все схемы схожи между собой. И все же, Николай Ильич, откровенно. Полученная информация останется лишь информацией? Или…
– Или, Максим Олегыч, – совершенно серьезно ответил Еремеенко. – Или. Потому что вот тут-то самое интересное. Вы детективы девяностых смотрели? Про малиновые пиджаки, про братков? И даже про устранение конкурентов? Физическое, разумеется. Там одно за другим потянется. Еще с тех пор. Теперь-то методы чуток поменялись. Вроде как, цивилизовали бизнес. А оно нет-нет, да и прорвется. К слову, шапки и в органах полетят. Проверяем ведь подчищенные реестры. Шухеру вы, конечно, навели. Ткнули чуть ли не в небо, а попали.
Вересов усмехнулся. Знал бы Еремеенко кто, каким пальцем и куда ткнул. Ну раз уж совпало приятное с полезным, то можно и искупаться в лучах славы. Немного.
– Каргин был моим клиентом. Каюсь, провели мы это дело не совсем успешно. Что нередко случается, если ставить себе нереальные цели. Или потерять нюх.
– Ха! Шутить изволите? Да что тогда такое нюх, если не ваша просьба санкционировать проверку у этого засранца! А уж за то, что теперь я за яйца Гаращенко держу, вам моя личная признательность. В купу ко всему, что вы сделали, – Еремеенко помолчал, внимательно изучая лицо Вересова, и продолжил: – Мы с ним по одному мажоритарному округу баллотируемся. Банально, да?
– Нууу… – многозначительно проговорил Макс. – Как сказал бы один мой родственник – дорога ложка к обеду.
– Именно. Буду конкурента выбивать. И заметьте, исключительно в рамках законодательства. Повестки в ГПУ уже всем разосланы. В том числе вашему Каргину. Если не дурак, будет сотрудничать. У него не так много вариантов. У Дениски их, правда, еще меньше.
– К счастью, Каргин – не наш. Теперь уж точно. Вы же знаете, я уголовкой не занимаюсь.
– Вам и не надо. Перепачкаетесь. А у вас талант! – объявил Еремеенко. – Кстати, талант, как там развод моего непутевого? Со своей белобрысой еще не помирился?
Развод Еремеенко-младшего тянулся с февраля. И это был тот еще головняк!
– Алексей Николаевич настроен самым решительным образом, – бодро ответил Вересов, мысленно поржав.
Еремеенко-младший даже в самой отчаянной фантазии вряд ли представлял, что такое решительность. В отличие от своей супруги. С которой действительно хотел расстаться. Но делая шаг вперед, отступал на два, как только драгоценная половина повышала голос хотя бы на полтона.
– Да? – совершенно справедливо засомневался Николай Ильич. – Ну вы уж об этом решительном позаботьтесь. Я ж его вам, как родному человеку, доверил.
– Позабочусь, Николай Ильич, не беспокойтесь!
Секретарша внесла в кабинет поднос с кофе и поставила на стол.
А когда вышла, Еремеенко с улыбкой достал откуда-то из ящика бутылку коньяка и водрузил рядом с подносом.
– Ну так что, Максим Олегыч? По кофейку?
24
Вероника сидела на диване, тупо уставившись в телевизор. Таким образом она проводила все свои дни после того, как увидела видео с флешки Каргина в кабинете Славы. Ей доставало сил изображать, что все, как всегда, по утрам и вечерам. Но с той минуты, как за ним закрывалась дверь, и до самого его возвращения она находилась в замершем состоянии, будто ее поместили в раствор на полке Кунсткамеры.
Выставка уродцев. Ей там самое место. Чем ближе стрелки подбирались к отметке времени, когда Закревский приходил домой, тем сильнее она дергалась: выглядывала в окно, пока не появлялась его машина, прислушивалась к лифту, выходя в коридор. Это было глупо. Она живет в его доме. И он обязательно вернется. Куда денется-то? Но каждый раз заглядывала в его лицо и боялась, что вот сегодня увидит в черных глазах насмешку, и он скажет ей собирать вещи. Боялась даже сильнее, чем Каргина.
Остаться без него было для нее равносильно выходу в открытый космос без скафандра. Без него она не сможет ни жить, ни дышать. Пребывая в своем странном безвоздушном пространстве, она металась, принимая всевозможные решения – от прямого вопроса, понравилось ли ему кино, до решения оставить ему ребенка, как только тот родится, и уехать. В чертову Пермь!
Но молчали оба. Она трусливо прижималась к нему ночами, оправдываясь страхами перед приближающимися родами. Он иногда хмурился, глядя куда-то в ноутбук, много работал, еще больше – возился с ней. И молчал. Молчал. Не говорил. Он вообще не говорил ничего, что хотя бы отдаленно было связано с ее прошлым. Кроме одного единственного раза, когда Ника, наконец, узнала о своем разводе – апелляция отклонила заявление Каргина.
Из привычного транса Нику вывел звонок в дверь. Она вдруг заметила, что в телевизоре пляшут какие-то мультяшки, и, кисло улыбнувшись, прошлепала к двери, которую и открыла, не спрашивая, кто там.
– Яяяя… рик… – радостно начала и в замешательстве закончила молоденькая девушка перед ней с бумажным пакетом в руках, а потом, приосанившись, посчитала нужным спросить: – А где Ярик?
– Кто? – переспросила Ника, внимательно разглядывая гостью.
– Ярик, – повторила девушка и похлопала длинными ресницами. – Ярослав Закревский. Он что? Квартиру продал?
– Вы хотите купить? – совсем ничего не понимала Ника.
– Нет. Я Оля! – заявила девушка, будто бы это все объясняло, в том числе рост цен на недвижимость. – Так где Ярик?
– Ярослава нет, – начиная соображать, ответила Вероника.
Оля нахмурилась и закусила пухленькую нижнюю губку. А потом окинула внимательным взглядом Веронику – от тапок до макушки. Разумеется, задержавшись на некоторое время на несколько раздавшейся талии.
– А вы кто? – растерянно спросила она.
– Квартирантка! – рявкнула Ника и хлопнула дверью перед хорошеньким носиком Оли.
Но тишина длилась ровно восемь секунд по часам. А потом снова позвонили и для верности постучали.
– Я же сказала, Ярослава нет! – «квартирантка» опять появилась на пороге.
– А вы не подскажете, где он теперь живет? – попросила барышня.
– Еще как подскажу! – заявила Ника, скрестив руки на груди. – Где-то на Оболони. Связался с какой-то вертихвосткой, проходу ей не дает. Днюет и ночует под ее окнами.
– Бедный Ярик!
– И не говорите!
Девушка совсем поникла и грустно покачала головой. Потом вдруг подняла свои круглые глазки на Нику и с надеждой попросила:
– Но вы ведь скажете ему, что я его искала? Ну… когда увидите. Он же за квартплатой приходит… Оля с юрфака! Он поймет!
– Всенепременно! – прошипела Ника и вновь захлопнула дверь.
Он поймет!
Через пять минут она уже тащила в гостиную из кладовки свой чемодан, а из шкафа в спальне – кипу своих вещей.
Уйти – лучшее, что она может сделать для Закревского. Если ее почти трусило от какой-то смазливой девчонки, которая в самом лучшем случае по собственному почину бегает за Славой, то что должен чувствовать он, не только зная, что представляло ее времяпрепровождение на протяжении многих месяцев, но теперь и увидев, как оно было.
Она должна дать ему свободу. Не нужно было к нему переезжать. Пользовалась его помутнением в голове – хватит! Знала ведь, что добром не кончится. Понимала, что такое Каргин. И так беспечно подставила Ярослава под удар. Кто еще увидит? Его шеф, помощница. Господи, у него родители, сестра.
– Скандальные задержания в столице. По согласованию с ГПУ… – вещала строгая дикторша в телевизоре, пока по комнате пролетал второй ворох одежды.
Ника подняла глаза и в следующее мгновение стала медленно оседать на пол рядом с раскрытым чемоданом. На экране мелькали кадры с Каргиным, прикрывающимся рукой, его чертовым Дэном, какими-то пресс-секретарями, чиновниками…
Чиновники!
Еремеенко.
Прижав к губам ладонь, Ника пыталась вслушиваться в то, о чем рассказывали журналисты. Но смысл ускользал от нее. Она скорее угадывала главное.
Каргин арестован.
И здесь не обошлось без Закревского – его строгое лицо мелькнуло на секунду рядом с Вересовым среди множества других лиц на экране. А может, и меньше, чем на секунду. А может, ей просто показалось. Но даже этого «показалось» хватило, чтобы сложить два и два.
Вероника неплохо считала. Иначе не вышла бы замуж за олигарха. Но недостаточно хорошо, чтобы не влипнуть по самые уши в этот чертов брак настолько, что не отмоешься.
Но в том, что касалось Закревского, считай-не считай – без него не обошлось бы.
Ключ в двери повернулся резко. Громко. Громче всего на свете.
Этот звук вернул Веронику к действительности. В телевизоре кто-то что-то готовил. Она по-прежнему сидела на полу и, оказывается, плакала. Попыталась утереть слезы, но те продолжали течь по щекам.
– Ник, я дома! – донеслось до нее из прихожей. Его звучный голос сейчас звучал ясно и беззаботно. Будто бы ничего не случилось.
Шаги. Ровно пять до комнаты.
Он показался в дверном проеме с широкой улыбкой на губах. Но стоило ему увидеть Веронику возле полусобранного чемодана на полу, как улыбка застыла, отчего его красивое яркое лицо превратилось в маску. Потом и она стала медленно стираться. Наконец, взгляд почернел и потяжелел.
Пауза длилась бесконечно долго. Тишина, прерываемая только болтовней из телевизора. Немыслимой, бестолковой, по-ярмарочному жизнерадостной болтовней – кулинарное шоу в разгаре.
Закревский разлепил губы и проговорил так, словно бы ничего не чувствовал, словно бы сейчас был совсем пустой, что так не вязалось с его тяжелым взглядом:
– Сбегать зачем? Я же все понимаю.
– Ты ничего не понимаешь, – выдохнула она, всхлипывая. – Я не сбегаю, но так лучше. Все это только потому, что ты чувствуешь себя в ответе. А зачем оно тебе? Что ты вцепился в меня? Тебе нормальная нужна, ясно? Нормальная! Думаешь, я не соображала, что делаю? Всегда соображала! Каждую минуту точно знала. Но это мое, грязное и гнилое. Мне с этим жить, не тебе. Когда в любой момент в тебя могут тыкнуть, даже там, откуда не ожидаешь.
– Это все?
– Нет, не все!
В ней словно включилась пластинка с записанным бесцветным голосом, сопровождаемым всхлипами.
Ника говорила и говорила, и говорила. Как приехала в Киев, как провалила экзамены, как познакомилась с Каргиным. Сначала все казалось сказкой. Все и потом оказалось сказкой, с той разницей, что для взрослых. Торопясь сказать обо всем, Ника вспоминала, как первый раз оказалась в больнице. Ходила в милицию, подала на развод, съехала в общежитие.
– Я сама к нему вернулась, слышишь, сама. А ты не знаешь меня совсем!
Она не помнила, как оказалась в его объятиях. Тот момент, когда он пересек несколько метров, разделявших их, как сам сел возле нее на пол в своем дорогом костюме – рядом с ней, в халате, заплаканной, уставшей, выпал из ее памяти, будто этого момента не было, будто он всегда был рядом. Просто, пока она говорила, придерживал ее за плечи, позволяя все рассказать. Даже если самому было больно слушать.
– Я знаю, – мягко отвечал он, поглаживая ее по спине. – Знаю.
Она мотала головой и продолжала твердить:
– Я больше не пыталась уйти. Ни разу. Приняв его условия. Сама жила лишь назло ему. И позволяла ему разрушать себя. Но я не хочу рушить твою жизнь. Отпусти меня!
Он вытирал слезы на ее щеках, мягко поправлял волосы, падавшие на лоб медными кольцами, вглядывался в покрасневшие глаза, которые с первого дня считал самыми красивыми на свете. И тихо шептал:
– Только если скажешь, что не любишь меня. Только так, и никак иначе.
Ника долго молча смотрела ему в глаза. Потом уткнулась лбом в его плечо и снова глухо заговорила.
– Я оставила ребенка только потому, что он твой. И ничего не говорила, потому что была уверена – для тебя это неважно. Я ходила в кафе. Несколько дней подряд. Тебя не было. А твой ребенок был. Уже тогда был.
И после долгой, тяжелой паузы сказала:
– Я люблю тебя. Я правда тебя люблю. Я умею.
Он шумно задышал, прижал ее к себе крепче, и она ясно расслышала, как часто и сильно стучит его сердце в эту минуту. Оно билось о его грудную клетку, и каждый удар отдавался в ее теле толчком, исходящим откуда-то из самой души.
– Прости, – зашептал он, – прости, я тогда с пневмонией валялся… я не хотел, чтобы так… я уже тогда знал, что люблю и что приеду к тебе… просто не понимал, как и когда. Ты была такой далекой. А потом Макс сказал, что ты отказалась… я психанул – ты же знаешь, мне психовать, как… я знаю, я кретин… но я не могу без тебя.
– Ой! – неожиданно вскрикнула Ника, отчего Закревский побледнел. А она вдруг улыбнулась и приложила ладонь к животу. – Мне кажется, он тоже любит психовать.
Его выдох – с облегчением. Он все еще помнил, какой растерянной нашел ее в больнице несколько месяцев назад, когда открылось кровотечение – по его милости.
– Он так общается, – покачал Ярослав головой, накрывая ее руку своей и переплетая свои пальцы с ее. А потом с усилием скинул с себя наваждение и усмехнулся: – Ну, раз уж у нас вечер откровений, то, может, ответишь на два моих последних вопроса. Реально замучился уже гадать…
Ника только кивнула.
– Вероника Каргина из Киева с картинкой зайки на аватаре в контакте – твой профиль? – тоном, каким обычно задавал вопросы оппоненту в суде, спросил он.
– Какое это имеет значение? – удивилась Ника.
– Абсолютно никакого. Но я с февраля мучаюсь.
– Так и быть, спасу тебя от мучений. Мой.
Закревский хохотнул, выдохнул и приблизил свои губы к ее.
– Значит, зайка? – шепнул он, щекоча ее кожу дыханием.
– Это второй вопрос? – Ника коротко поцеловала его в губы и подалась от него в сторону. Ближе к дивану. Где была настигнута уже через мгновение. И снова оказалась в его объятиях.
– Нет, – ответил он, и вся игривость из голоса пропала. Он рассматривал ее несколько отчаянно долгих секунд. А потом, спохватившись, спросил: – Ты выйдешь за меня замуж?
Вероника думала в течение не менее отчаянно долгих секунд. И так же серьезно ответила:
– Выйду. Но предупреждаю. Если еще хоть раз сюда заявится Оля с юрфака или нечто ей подобное – заберу ребенка и уеду!
– Да твою ж мать! – выругался Закревский и участливо поинтересовался: – И что? Часто приходит?
– Не настолько, чтобы остаться без волос, – в тон ему отозвалась Ника и совершила еще один маневр по перемещению в сторону дивана. – Кстати, ты имеешь что-то против заек?
– Ничего, – рыкнул он, снова оказавшись рядом и легко расстегнув заколку на ее волосах. – Просто никогда не ассоциировал себя с волком.
Ника ничего не ответила. Коснулась легкими быстрыми поцелуями его лба, глаз, щек, прижалась к губам. Легко, узнавая, как в первый раз, и привыкая заново, словно после разлуки. Из ее груди вырвался негромкий зовущий стон, на который он отозвался хриплым дыханием. И если она молчала, то он едва слышно шептал. Шептал что-то, что, быть может, давно не имело значения, но в эту самую минуту сделалось необходимым – для него. Сознавая, что едва ли она слышит, едва ли понимает, ошалевшая от его ласк. Наверное, так он объяснялся ей в любви. Словами, голосом, дыханием, руками, всем телом. Как никогда до этого дня. И зная, что для нее это тоже впервые.
