Текст книги "Из дневников. 20-30-е годы"

Автор книги: Ивлин Во

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Вторник, 26 октября – понедельник, 1 ноября 1920 года

На дневник времени не остается. Все силы трачу на роман – продвигается, в общем, неплохо.

<…> Домой приехал в прошлую пятницу. Наконец-то семья начинает проявлять интерес к моему роману. Алек относится к нему не без ревности, мама боится, что прославлюсь я слишком рано. Отцу нравится. Я же тем временем корплю над ним целыми днями, пытаюсь придать ему хоть какую-то форму. Пока же, по-моему, роман – не более чем набор довольно забавных разговоров. И все же мне кажется, он не плох, не сомневаюсь, что удастся его напечатать. Но сил, черт возьми, уходит масса. <…>

Понедельник, 24 января 1921 года

Привычку вести дневник бросить ничего не стоит [44]44
  «Большинство юношеских дневников наивны, банальны и претенциозны» («Недоучка», с. 150).


[Закрыть]. В прошлом семестре, когда я сел за роман и дневником почти не занимался, охота его вести пропала, на прошедших же каникулах решил его и вовсе забросить. Незаконченная тетрадь осталась лежать дома в бюро – записи вялые, необязательные. Но теперь, вновь окунувшись в затхлую атмосферу Лансинга со всеми его взлетами и падениями, стоит, пожалуй, вернуться к дневнику опять.

Вторник, 1 февраля 1921 года

Вечером состоялась встреча Шекспировского общества. Присутствовали в основном аристократы; не считая меня, особ незнатного происхождения было всего двое. Читали по ролям «Лира» – и очень недурно. Миссис Б. блеснула великолепной формой. Действие всех трагедий после реплик вроде «Не дайте мне сойти с ума, о боги» [45]45
  «Король Лир». Акт I, сц. 5. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]развивается безысходней некуда. После чтения пили чай с пирожными.

Суббота, 5 февраля 1921 года

Футбольный матч в целом прошел «очень славно» [46]46
  И. Во занимался разными видами спорта: входил в команду «дома» по футболу, боксу, плаванию и бегу.


[Закрыть]. Перед игрой мы все ужасно волновались, болтались по колледжу небольшими трясущимися группками и, чтобы не унывать, рассказывали друг другу похабные анекдоты. Игра с первых же минут пошла очень быстро. Меня, как бывает, когда снится, что со всех ног бежишь за поездом, вдруг охватила какая-то вялость. Должно быть, перетренировался. Играл плохо, то и дело упускал мяч. Проиграли 2:1. Хейл, Стретфилд и Бутби играли хорошо. После матча съели с Мэлловеном по огромному бутерброду, напились чаю и весь вечер без дела провалялись (не вдвоем же) в постели.

Пятница, 11 февраля 1921 года

Чем больше я узнаю Лансинг, тем больше убеждаюсь, что наше поколение – то есть все те, чей возраст колеблется между возрастом Фулфорда и моим, – поколение исключительное. Надо будет как-нибудь попробовать разобраться, чем эта исключительность объясняется. Думаю, во многом – войной; впрочем, последнее время меня не покидает страх, что из колледжа мы уйдем бесследно. Боюсь, что «система», как назвал бы порядки в Лансинге Криз, сильней, чем мы. Дилетантизм, который всех нас отличает прежде всего, с нашим уходом наверняка исчезнет, но вот озорство, наша сильнейшая черта, передастся тем, кто придет после нас. <…>

Вторник, 15 марта 1921 года

Конфирмация – нет ничего абсурднее. Никогда раньше не замечал, какая в этом церковном ритуале таится угроза. Несколько маленьких, перепуганных детей, разодетых, как на рисунках Дюлака [47]47
  Эдмон Дюлак (1882–1953) – французский художник-иллюстратор.


[Закрыть], в окружении угрюмых и грозных наставников и настоятелей дают клятвы, которые никогда в жизни не сдержат. Хотя бы этот ужас меня здесь миновал [48]48
  Конфирмация Во состоялась в церкви Святого Иуды.


[Закрыть]. Выиграл забег на четверть мили.

Суббота, 26 марта 1921 года

Бег с препятствиями. Пришел третьим с конца. <…>

Суббота, 2 апреля 1921 года

Пишу в 10.55 У себя в комнате, прежде чем засесть за поэму. Хочу попробовать научиться работать по ночам. Во-первых, это распаляет воображение, во-вторых, это единственное время, когда в колледже воцаряется полная тишина. Думаю, что научусь, ведь ночь для работы лучше дня. Пишу уже вторую ночь подряд. Прошлой ночью продержался полтора часа. Сегодня надеюсь поработать столько же, а во вторник – еще дольше. Завтра кучу в «Опере нищих». Сегодняшний и вчерашний дни ничем не примечательны. Вчера после обеда ходили с Бобби на отличный спектакль в «Столл» [49]49
  «Столл-тиэтр» – лондонский театр на Кингсвей. Открыт в ноябре 1911 г. как оперный театр; в дальнейшем в нем ставились главным образом ревю и пантомимы. В 1916 г. «Столл» был перекуплен театральным менеджером Освальдом Столлом (1866–1942), который превратил театр в кинотеатр.


[Закрыть]. Мне Бобби ужасно нравится, хотя он тугодум и болван. Сегодня ходил в Гильдию святого Августина на лекцию отца о женщинах Диккенса. Лекция хорошая, но отец неисправим – рисуется, как обычно.

Когда идешь по центру Лондона, вдруг охватывает желание пуститься бежать со всех ног. Точно так же и меня, ни с того ни с сего, охватило непреодолимое желание писать прозу. Часа два в раздумьях грыз перо – и не засну, пока что-нибудь не надумаю. Выражать мысль спенсеровой строфой все равно, что писать картину на обрывках бумаги, а потом приставлять один обрывок к другому, как будто это паззл.

Ничего не получается. Сочинил всего-то полдюжины стихов, и почти все – полная чушь. Рифмую бог знает как.

Воскресенье, 10 апреля 1921 года

Похоже, что договоренность с забастовщиками [50]50
  Речь идет об общенациональной забастовке шахтеров, продолжавшейся с апреля по июль 1921 г.


[Закрыть]может все-таки быть достигнута. Они, вероятней всего, увидели, что вся страна против них, и испугались.

Накропал еще пару строф в своей конкурсной поэме. Никакого удовольствия от нее не получаю.

Понедельник, 18 апреля 1921 года

Опять пишу ночью. На эссе убил никак не меньше двух часов. Выбрал тему «Деньги», мне есть что сказать на этот счет, но получается неважно – отсыревший фейерверк. <…> Пора спать – холод собачий.

Суббота, 23 апреля 1921 года

Неделя получилась хуже некуда. Сегодня вечером удалось, слава Богу, отделаться от родственников и пойти потанцевать. Отец все каникулы вел себя чудовищно глупо. Поразительно: чем больше я узнаю отца, тем больше ценю мать. Мне кажется, я нахожу в нем все новые и новые черты и сознаю, что мама-то знает о них давным-давно. Удивительная она женщина.

Вчера вечером ходили на «Бульдога Драммонда» [51]51
  Спектакль по триллеру Германа Сирила Макнила (1887–1937), создавшего под псевдонимом Сапёр образ бывшего армейского офицера, бестолкового силача Бульдога Драммонда, сражающегося с международными террористами.


[Закрыть]. Был во второй раз – но понравилось не меньше, чем в первый.

Понедельник, 13 июня 1921 года

Как я и ожидал, премия «Скарлин» досталась мне. Жаль Сэнгера – он не занял даже второго места. Как бы то ни было, три фунта не помешают. И эссе, и поэму хочется, однако, завершить.

Пьеса [52]52
  Речь идет о пьесе Во «Обращение» – «трагедии юности в трех бурлесках». Бурлеск I: «Школа, как ее видят тетушки – старые девы». Бурлеск II – «Школа, какой ее видят современные писатели». Бурлеск III – «Школа, как она есть».


[Закрыть]пишется недурно, но не так хорошо, как бы хотелось, – спектакль ведь уже совсем скоро. В субботу вечером мы с Гордоном распечатали приглашения, и я перед сном их разослал. Приходят ответы, приглашения приняли все, кроме Вударда. По-моему, он меня недолюбливает.

Мейнелл прислал мне предложение ее напечатать. Я ответил, что распродать экземпляры не смогу, но за предложение очень ему благодарен. Он показал пьесу Сквайру, который может пристроить ее в «Меркьюри». О таком я не мог даже мечтать. Тем не менее из дружеских чувств он бы это сделал, вот только боюсь, что такой, как он, мастер пародии, начнет с того, что изучит ее досконально.

Всего за несколько недель я перестал быть христианином (тоже мне, сенсация!); за последние два семестра я превратился в атеиста во всем, кроме мужества признаться в этом самому себе. Я уверен, это ненадолго, и не слишком по этому поводу тревожусь – вот только с Лонджем мы разошлись. Не мог себе этого представить. Знай я, что этим кончится, поверил бы во все что угодно, ведь он – один из тех, ради кого стоит здесь находиться. <…>

Воскресенье, 26 июня 1921 года

В настоящее время, что бы я ни делал, я говорю: «Через три года я полностью утрачу к этому интерес», но ведь в конечном счете наступит время, когда окажется, что делать я в состоянии чуть меньше, заглядывать вперед – чуть хуже. Тогда мышцы станут дряблыми, зрение затуманится, мозг ослабеет. Я утрачу хватку, мне станет труднее концентрироваться, чувства и память утратят былую остроту. А между тем всегда с победным видом говорят, что душа – средоточие нашей личности – останется, несмотря ни на что, неизменной. Боже правый! Я не требую от жизни многого, если я что и требую, то лишь от себя самого, – но тут я считаю свое требование законным. Когда Ты заберешь у меня мои тело и мозг – забери и все остальное. Не дай моей душе жить, когда все, ради чего она существует, исчезнет. Пусть она ослабеет вместе с телом и пусть с моей смертью умрет и она.

Пьеса [ «Обращение». – A. Л.] имела в понедельник огромный успех. Ученики приняли ее на ура, куда лучше, чем наставники; наговорили много теплых слов. <…>

Вторник, 19 июля 1921 года

<…> Много думаю о самоубийстве. У меня перед родителями определенные обязательства; не будь у меня родителей, я бы и в самом деле убил себя. «Тот жил хорошо, кто умер, когда пожелал». Прошлой ночью я просидел до часа у окна, сочиняя прощальные письма.

Вот что я написал Кэрью: «Мой дорогой Кэрью, прости, что моя биография получилась недлинной, можешь, впрочем, если хочешь, напечатать ее целиком и даже что-то присочинить. Что бы там ни случилось, присяжные, надеюсь, не вынесут вердикт „в состоянии умопомрачения“. Высшее проявление тщеславия у живых – воображать, что человек безумен, если он по собственному опыту приходит к мысли, что самое лучшее – не родиться на свет. В настоящее время я нормальнее, чем когда бы то ни было. Возможно, я немного взволнован, как бывает, когда собираешься встретиться с новыми друзьями, зато сейчас я все вижу яснее, чем раньше. Когда умираешь молодым, уносишь в могилу мозги, не затуманенные возрастом. Конкретной причины лишить себя жизни у меня нет. Вовсе не страх потерять родных побуждает меня совершить этот шаг. Речь скорее идет о страхе потерпеть неудачу. Я знаю, кое-что во мне заложено, но я ужасно боюсь, что эти задатки уйдут в песок. Пойми, самоубийство – это ведь на самом деле трусость. Уверен, если у меня есть дар, он себя окажет; если же нет – какой смысл жить. Nox est perpetua una dormienda [53]53
  Нас всех ожидает вечная ночь (лат.).


[Закрыть]. He вешай носа. Ивлин».

А вот что – Лонджу; «Понимаю, Джон, моя мягкотелость тебе не по нутру. Верно, веду я себя не по-христиански. Ты здесь единственный человек, который значил для меня чертовски много. Передам от тебя Господу привет, если Его увижу, но мне почему-то сдается, что, если Он твой Бог, Он и без того уже все о тебе знает, а если мой – Ему безразлично. Еще увидимся в лоне Авраамовом. Не сомневаюсь, ты первым проникнешь сквозь вечный мрак, дабы каплей влаги увлажнить мой пересохший язык. Привет. Ивлин Во».

Увы, вкус меня явно подводит.

Всемогущество абсурдно. Невозможно быть всемогущим, не будучи всеведущим, а ведь всеведение ограничивает всемогущество. То есть, если знаешь, что произойдет, сделать ничего не сможешь, кроме самого очевидного. Знание контролирует действие и ограничивает возможности. Но, как сказал Добсон, в действиях человека, если он всемогущ, логика напрочь отсутствует. <…>

Воскресенье, 24 июля 1921 года

<…> В этом семестре мне действительно сопутствует успех, однако и неудачи подстерегают на каждом шагу. Все, чего я добиваюсь, ко мне приходит второсортным, утратившим товарный вид. Лондж и Хейл, единственные мои соученики, которых я люблю больше себя самого, предложили мне третьестепенную дружбу с массой несуразностей и недоговоренностей. В качестве старосты я потерпел полное фиаско. Я не оправдал доверие Форда – и умыл руки; я то и дело изменял самому себе. Я трудился в поте лица, а отметки в аттестате стоят весьма посредственные. Я вел нездоровую жизнь. Я сделал многое, за что мне теперь стыдно. Вел себя мелочно, глупо, гнусно. В прошлом семестре я был всем недоволен и вел себя по-большевистски [54]54
  Во и несколько его друзей получили в колледже за несговорчивость и агрессивность прозвище «большевики».


[Закрыть]– обычная история. В прошлом семестре я подчинил себе всю «скамью» [55]55
  В соответствии с иерархией колледжа, в «скамью» входило восемь ответственных за каждый «дом».


[Закрыть]. И распустил соучеников. Когда же нарушения дисциплины перешли все границы, я вмешался; кончилось же все постыдной капитуляцией руководства. Когда семестр начался, на моей стороне было всё – я же вел себя бестолково и безынициативно; ко мне относились с симпатией, но без уважения. Я оказался в тени Форда и «небожителей».

В этом семестре Форд и «небожители» покидают колледж. В сентябре все будет совсем по-другому. А пока придется держать себя в узде. Моя цель – Оксфорд и Париж. Работать буду с утра до ночи, получу стипендию, хочу основать порядочный дискуссионный клуб и отличный журнал, который должен понравиться благонравным старшекурсникам. Перспектива – хуже не бывает; уж лучше жариться в преисподней.

Хэмпстед, воскресенье, 7 августа 1921 года

<…> Утром – в Национальную галерею. По-моему, Лонджу понравилось. Мы с Барбарой сделали очередное открытие; леди и джентльмен в чем-то вроде колесницы. Типичный английский восемнадцатый век – прелесть! Перекусили в «Грейвзе»: мус из лососины, безе и кофе со льдом, и отправились в Блумсбери смотреть греческую скульптуру. Оттуда на Ливерпуль-стрит [56]56
  Один из лондонских железнодорожных вокзалов.


[Закрыть]проводить Лонджа. Потом – в кино, а после ужина в «Куинз» [57]57
  В лондонском театре «Куинз» на Шафтсбери-авеню, открывшемся в октябре 1907 г., поначалу ставились в основном музыкальные пьесы, однако в дальнейшем репертуар театра стал классическим: Шекспир, Шеридан, Шоу.


[Закрыть]на Шоу. Великолепно. Сначала показали чудесную неприличную сценку из Шницлера [58]58
  Артур Шницлер (1862–1931) – австрийский драматург и прозаик.


[Закрыть], а потом «Смуглую леди сонетов» и «Разоблачение Бланко Поснета» [59]59
  «Смуглая леди сонетов» – одноактная пьеса Б. Шоу, написанная в 1910 г. по просьбе Шекспировского общества. Одноактная пьеса «Разоблачение Бланко Поснета», жанр которой Шоу определил как «проповедь в форме жестокой мелодрамы», написана в 1909 г.


[Закрыть]. Всё выше всяких похвал. Шоу в своем роде недосягаем. (Замечание тривиальное. Прошу будущего редактора это замечание при публикации выбросить.)

Сегодня утром – в церковь, где думал о богохульном видении Страшного суда, о чем еще напишу. После обеда с Барбарой – к Баррету. Надо снова садиться за историю [60]60
  На оксфордскую стипендию Во планировал сдавать историю.


[Закрыть]. Или я получу стипендию, или буду проклят. Или – и то и другое.

Понедельник, 22 августа 1921 года

<…> Отец, мама, я и миссис Марстон ходили в «Столл» на новый фильм Чарли Чаплина «Малыш». Остался, по правде сказать, разочарован. Слишком броско и сентиментально. Больше всего Чаплин мне понравился в привычной роли эдакого сорванца – как в его старых фильмах. Сцена, где он дерется кирпичом, смешней некуда…

Среда, 24 августа 1921 года

<…> Занимались с утра до вечера. В воскресенье во второй половине дня поехали в Кентербери. Город понравился, а вот собор разочаровал. Авторитет епископа оставляет желать лучшего. В собор нас не пустили, заявив, что идет служба. Мы вернулись через полчаса; собор был закрыт – служба кончилась. Дважды выкупались и несколько раз обошли окрестные деревни. В следующее воскресенье побывали на чудесной службе в церкви Святого Николая. Осмотрели старую церковь и увидели поблизости коттедж со смешной маленькой пристройкой. Прочли объявление на двери:

Господне благословение хлеба в II. Проповедь Евангелия по субботам в 6 вечера. Посетителям всегда рады.

Молсон тут же решил, что надо пойти. Мы немного опоздали и вошли в уютную комнатку с низким потолком, стульями с красной выцветшей обивкой и Священным Писанием на столе. За столом, вместе с проповедником, сидело человек десять. Они по очереди читали какой-то отвратный гимн, а потом хором его распевали. Никогда не слышал, чтобы пели подобным образом, да еще так громко; Господь – их Господь – наделил собравшихся совершенно уникальной способностью не слышать самих себя. Затем один из них прочел молитву:

«Отец наш, спасибо Тебе за все, что Ты делаешь для нас, за то, что не обходишь нас своей милостью. Благодарим Тебя за то, что Ты объединил нас, и мы молимся за всех, кто, как и мы, собрался сегодня вместе. И за то, что Ты прислал сына своего Иисуса спасти нас…» – и в том же духе еще минут десять. А потом снова запели гимн, который, как и в первый раз, сначала хором прочли. Молсон покатывался со смеху, я же сдерживался изо всех сил. Потом они прочли главу из Библии, после чего принялись обсуждать каждый стих в отдельности. Наиболее вдумчивыми показались мне два главных человека: некий мистер Коул и пастор. На то, чтобы мыслить последовательно, остальные были явно неспособны. Молсон счел возможным вступить с ними в спор и отпустил какое-то дурацкое замечание, над которым они надолго задумались. По счастью, он рассмеялся, и вопросов больше не последовало. Потом они запели опять. Когда молитва подошла к концу, пастор подошел и заговорил с нами. Сразу видно, к посетителям они не привыкли. <…>

Лансинг, суббота, 17 сентября 1921 года

В пятницу собрался было ехать к Фулфорду, но в результате лихорадочного обмена телеграммами поездка отложилась, и вместо Бэри мы с отцом отправились в «Столл». Посмотрели два на редкость удачных фильма – даром что английских. В Бэри же – на следующий день.

Семейство Фулфорда состоит из четырех человек. Каноника – добродушного, обходительного дурака. Миссис Фулфорд – добропорядочной, старомодной женщины, от чьих способностей к игре в бридж впору было на стену лезть; доверять женщине в бридже не менее опасно, чем в любви. Брата, показавшегося мне большим чудаком. И хорошенькой, хрупкой, робкой сестренки по имени Моника. Я приехал с расчетом в нее влюбиться – но Бог миловал. Живут они неподалеку от Бэри в чудесном старом доме приходского священника; часть дома строилась при Эдуарде I, часть при Генрихе V, во всем же остальном здание георгианское. Внутри сплошные лестницы. В первый день ощущалась нехватка воды: три из четырех имевшихся в наличии колодца высохли, а четвертый работал всего несколько минут в день. Кормили отменно. По вечерам, кроме воскресенья, играли в бридж. Воскресенье соблюдалось в полном согласии с традицией. Ощущалась традиция во всем: жители деревни играли на зеленых лужайках в «кольцо» со Страстной пятницы до сбора урожая. Каждый вечер, примерно в половине десятого, в гостиную вместе с кофе вносили будильник для слуг, вручали его канонику, и тот торжественно его заводил, после чего возвращал служанке. У служанок были необычные имена вроде Бэсси и Рейчел. Единственный недостаток трогательного домашнего уклада: в их доме нельзя было не чувствовать себя существом чужеродным. Все разговоры за столом касались исключительно местных новостей, и слушать их было нестерпимо скучно. <…>

Воскресенье, 16 октября 1921 года

<…> Сегодня послал отцу кое-какие официальные бумаги, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Дал ему знать, что уже одна мысль о том, чтобы задержаться в Лансинге еще на семестр, внушает мне ужас и что если я не получу стипендии, то готов ехать учиться в Оксфорд за минимальную плату. Попросил у него также разрешения найти в Лондоне работу с Рождества до экзаменов.

Этот семестр мне ненавистен – как ненавистен самому себе я. Удивительно, что Лонджу еще хватает терпения меня переносить. От бесконечного сидения за учебниками нервы у меня расшатались окончательно. Веду себя, как последний хам, – в чем отдаю себе отчет. И деру нос – в соответствии с тем положением, какое занимаю в колледже; хуже всего то, что проникся официальным духом. Если же все мои старания пойдут насмарку и стипендии мне не дадут – возненавижу себя окончательно.

Сам толком не знаю, чего хочу. Знаю одно: при создавшемся положении здесь мне больше делать нечего. Уж лучше, как Фулфорд или Нэтресс, идти учителем в начальную школу.

Для всех, кому все до смерти надоело, мы с Кэрью создаем Клуб мертвецов. Президентом клуба буду я.

Среда,19 октября 1921 года

Я помилован. Вчера вечером получил ответ от отца. Сочувствует и согласен, чтобы я ушел в этом семестре и либо ехал прямо в Оксфорд, либо во Францию. Настроение заметно поднялось. Но чтобы заработать стипендию, трудиться придется до умопомрачения. Оценить свои шансы я совершенно не в состоянии. Чувствую только, что, если стипендию получу, буду абсолютно счастлив; если нет – глубоко несчастен. Логики в этом рассуждении явно маловато.

Клуб мертвецов процветает. Решили, что члены клуба будут носить в петлице черную шелковую ленточку. <…> Во что превратился мой почерк! Последние несколько дней совершенно бессмысленны. Вчерашнее заседание Шекспировского общества – скучней некуда. Уходить – самое время. Не уйду – окончательно замкнусь в себе или, чего доброго, влюблюсь черт знает в кого.

Воскресенье, 30 октября 1921 года

Еще один беспросветный день. Довольно славный новый пастор – ножки тоненькие и кривые. Распеваем в духе церковного гимна: «Сколь же прекрасны ноги твои, о проповедник Святого Евангелия!» <…>

Пятница, 11 ноября 1921 года

Пребываю в тоске – как обычно. Вчера какая-то мелкая сошка из Оксфорда вернула мое заявление: неправильно, дескать, составлено, к тому же от кандидатов на стипендию по истории требуется знание двух языков. Будем надеяться, что это не более чем сатанинская секретарская шутка. В противном случае сдавать на стипендию – пустое дело: французский язык – в том виде, в каком он у меня сейчас, – постыдный фарс, не более того. <…> Отец отказывается обсуждать мои планы на ближайшие полгода. Жизнь меж тем скучна и невыразительна.

Сегодня утром состоялось двухминутное молчание в память о погибших за родину. Во второй половине дня будет торжественная линейка. Здесь я зря трачу время – на этот счет у меня ни малейших сомнений. Интереса к истории у меня по-прежнему никакого. Академическая карьера не для меня. Не уверен даже, что мне так уж нужен Оксфорд. Но ничего не попишешь – обратного пути нет.

Понедельник, 21 ноября 1921 года

<…> На днях произошел забавный случай, лишний раз подтвердивший, какая у меня в колледже репутация. Ректор отозвал меня из зала, чтобы расспросить о моих премиях и узнать, написал ли я некролог памяти Перси Бейтса [61]61
  Перси Бейтс – казначей Лансинга.


[Закрыть]. Лондж поинтересовался, что случилось, и я ответил, что меня выгоняют за аморалку. Он, естественно, не поверил, однако не преминул сообщить об этом Дэвису, и тот, приняв сказанное за чистую монету, сообщил о случившемся не только старшеклассникам, но и вообще всему колледжу. «Я, если честно, нисколько не удивился, ожидал, что нечто подобное рано или поздно произойдет». В результате, последние несколько дней ко мне то и дело подходят соученики со словами сочувствия: «Да, не повезло, старик. И с кем же ты спутался?» Многие поверили, Кэрью в том числе. Мне-то, разумеется, наплевать, просто забавно, ведь жизнь я здесь веду поистине праведную, если не считать, конечно, разговоров. А впрочем, я давно заметил: тот, кто избегает дурных слов, способен на дурные дела.

Среда, 23 ноября 1921 года

Через три недели, если только я не провалился, мне станут известны результаты экзаменов на стипендию.

Из нашей жизни, мне кажется, ушло главное – дружба. Никто, по-моему, не заводит больше настоящих друзей – об увлечениях я не говорю. Если дружба и сохраняется, то единственно в нашей памяти.

Сегодня вечером – стоя, как всегда, на коврике перед камином – Кэрью излил мне душу. Теперь я понимаю: с моей стороны было ошибкой пытаться переделать своих друзей под себя.

Вторник, 6 декабря 1921 года

Сегодня утром в 9.30 сдавал общий экзамен. Мне он понравился – как, впрочем, и всем остальным. Всего сдающих собралось человек пятьдесят-шестьдесят: все как один – разбойники с большой дороги, но разбойники-интеллектуалы. Я отвечал на четыре вопроса. Первый – моя любимая биография. Я выбрал «Бердслея» Артура Саймонса [62]62
  Артур Уильям Саймонс (1865–1945) – английский писатель-символист, поэт и литературный критик. Биографию художника-иллюстратора и писателя Обри Бердслея (1872–1898) Саймонс опубликовал в 1891 г. на страницах издававшегося им декадентского журнала «Савой».


[Закрыть]и написал вроде бы неплохо, во всяком случае, довольно живо. Затем, сильно рискуя, ответил на вопрос: «Внес ли XIX век свой оригинальный вклад в живопись и архитектуру?» Исписал страниц пять – в общем, остался собой доволен. Затем последовал каверзный вопрос о Таците – является ли он самым «актуальным» античным автором, а также вопрос о том, «существуют ли темы, совершенно не пригодные для поэзии». На последний вопрос ответ я дал довольно расплывчатый, вылившийся в панегирик Руперту Бруку [63]63
  Руперт Чонер Брук (1887–1915) – английский поэт, драматург, известен как «национальный военный поэт».


[Закрыть]. В целом же, думаю, впечатление я произвел благоприятное.

С переводом с листа Ливия я справился, но не более того – впрочем, это ведь еще только предварительный экзамен. Сегодня вечером переводим с французского – и тоже с листа. Вот где будет комедия! А завтра начнется самое серьезное: английская история и эссе.

Лансинг, суббота, 10 декабря 1921 года

Прошлая неделя выдалась самой в моей жизни счастливой. Как я сдал экзамен, мне, правда, пока неизвестно. Не буду удивлен, если я получил положительный балл, или огорчен, если провалился. Французский текст я переводил лучше, чем ожидал, а английскую историю ответил и вовсе неплохо. Мне попались английская Реформация и младший Питт [64]64
  Уильям Питт-младший (1759–1806) – премьер-министр Великобритании (1783–1801), лидер так называемых новых тори.


[Закрыть]. Хуже всего получилось эссе – тяжеловесное, многословное, претенциозное. Viva [65]65
  Viva voce – устный экзамен (лат.).


[Закрыть]сдал превосходно. Гоняли меня по сельскому хозяйству XVIII века, но при этом были со мной очень обходительны, я же, по-моему, – умен. <…>

Четверг, 15 декабря 1921 года

Сегодня утром, спустившись к завтраку, обнаружил на столе два письма из Оксфорда. Одно – официальное, где сообщалось, что я получил Хартфордскую стипендию [66]66
  И. Во и его родители долгое время колебались, на стипендию какого оксфордского колледжа подавать – в престижный Нью-колледж или в Хартфорд.


[Закрыть]в сто фунтов. Другое – частное, в котором содержалось поздравление от проректора [67]67
  Проректором и преподавателем истории Хартфордского колледжа был С. Р. Кратвелл (1887–1941), ставший в 1930 г. ректором. Отношения между Кратвеллом и Во не сложились.


[Закрыть]. Нельзя сказать, чтобы оно меня очень уж порадовало. Сей милый человек писал, что стипендии я удостоен главным образом за умение хорошо писать по-английски и что общий экзамен и английскую историю я сдал лучше всех, а европейскую – хуже всех.

Очень унылый день тут же превратился в самый радужный. Все меня от души поздравляли. Брент-Смит написал мне письмо. Лучше всего то, что теперь я могу уйти с чистой совестью. Сто фунтов на земле не валяются. <…>

Один из самых трогательных комплиментов сделала мне миссис Невилл-Смит, с которой я ни разу раньше не разговаривал. Мы встретились вечером на лестнице. «Поздравляю вас со стипендией, Во. Теперь вы можете, я полагаю, немножко расслабиться. И все остальные – тоже». <…>