Текст книги "Медсестра из Райминстера"

Автор книги: Иви Феррари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Доктор Коллендер отпустил меня. Мы стояли очень близко друг от друга, и я была настолько взволнована его близостью, что не могла ни двигаться, ни говорить.

– Дженни… – начал он и положил руку мне на плечо. Возможно, оттого, что было слишком темно, это движение вышло у него каким-то неуверенным, словно щупающим, и благодаря своему возбужденному состоянию я расценила его неверно. Оно показалось мне грубым и фамильярным. Кровь ударила мне в голову.

– Уберите свои руки! – воскликнула я возмущенно. Все мое разочарование хлынуло наружу, и я отвесила ему звонкую пощечину.

Он отшатнулся, и тут только я осознала, что сделала. Меня буквально затрясло от страха.

Его голос прозвучал резко:

– Мне бы только хотелось знать, чем я заслужил это?

Мне не оставалось ничего лучшего, как ответить:

– Если вы еще раз меня тронете… – Но договорить я не смогла, захлебнувшись слезами.

– Не беспокойтесь на этот счет, моя милая! Это последнее, чего бы я желал, – сказал он ледяным тоном, растворяясь в кромешной тьме больничного сада.

Глава пятая

– Да она и за сотню лет не сможет стать настоящей медсестрой!

Я везла по коридору тележку с бельем и услышала эту язвительную реплику сестры в ее разговоре со старшей сиделкой Шортер. Предметом их разговора была сестра-сиделка Дьюнн, которая как раз выбежала из кабинета с заплаканными глазами.

Эйлин Дьюнн была первокурсницей из терапевтического отделения. Она временно заменяла Дашфорд, которая была в отпуске. Я скучала по Линде, и с ее сменщицей у нас не складывались дружеские отношения. Хотя я и считала слова старшей сестры чересчур жестокими, я не могла не признать, что в них была доля истины.

Дьюнн была красивой девушкой, похожей на знаменитую Элизабет Тейлор. Правда, улыбалась она редко, и чаще можно было видеть, как она проходила мимо с абсолютно отсутствующим видом.

Мне стало жаль ее: наверняка не слишком приятно неожиданно сменить палату.

Вероятно, она ощущала себя здесь не в своей тарелке. С такими мыслями я постучала вечером в ее комнату.

– Войдите… О, это ты, Kapp! Что случилось?

– Да, собственно, ничего. Просто решила заглянуть к тебе поболтать. Сестра обошлась с тобой сегодня резковато, да?

– Мне наплевать…

Она небрежно раскинулась на кровати, на ней был довольно вызывающий алый халат. Я заметила, как ее взгляд скользнул по куче учебников, лежавших рядом с ней.

– Что, зубришь? – спросила я.

– Да, а что, у тебя есть какие-нибудь возражения по этому поводу?

– Нет, конечно же нет, но я на твоем месте не стала бы особенно перенапрягаться. Знаешь, я замечала, что людям, которые не слишком преуспевают в практике, легко дается теория.

Она язвительно улыбнулась:

– Вот это я называю чувством такта отбойного молотка!

– Прости, если мои слова тебя задели… – сказала я, тщетно пытаясь наладить с ней хоть какой-нибудь контакт.

Следующая ее фраза весьма неприятно меня обожгла.

– Слушай, Kapp, если тебе больше ничего не нужно, не прекратишь ли ты эту дурацкую болтовню? Я вообще хочу обо всем этом забыть.

– Прости, – сказала я. – Я просто подумала…

– Я знаю, но это бесполезно. Все сострадание мира не поможет, когда дела идут так плохо.

– Ну, тогда я пойду, – сказала я поспешно.

Когда я вышла за дверь, то почувствовала дикое раздражение на себя и на нее, и у меня даже возникло импульсивное желание вернуться и высказать ей все, что я о ней думаю. Но вдруг из ее комнаты я услышала странное бормотание. Она явно разговаривала вслух сама с собой.

Я бросилась в свою комнату. Что же такое творится с Дьюнн?

Я как раз перед этим учила психиатрию, и у меня в мозгах прочно засели всевозможные симптомы психосоматической активности. «Пациент очень разговорчив… Его мысли могут сменяться так быстро, что речь становится малопонятной… Он очень беспокоен, и его суждения часто беспорядочны…»

Я сказала себе, что сама сошла с ума, но продолжала невольно обдумывать свою идею. Может быть, у Дьюнн действительно психическое расстройство? И именно этим объясняется ее неровное поведение и отсутствующий вид во время работы?

Но я моментально забыла о Дьюнн, когда ко мне в комнату ворвалась сестра Лесли:

– Слушай, Kapp, ты видела доску объявлений?

– Да, – зевнула я. – В будущем медсестры не будут ходить мимо докторских корпусов…

– Да нет, я не имею в виду весь этот вздор! Я тебе говорю о праздновании девятнадцатой годовщины основания нашей клиники.

– А! Нас всех заставят мыть и драить полы и окна, а сестра-хозяйка станет каждый день водить к нам каких-нибудь важных персон.

– Слушай, ты дашь мне закончить? Я пытаюсь сказать тебе, что образована инициативная группа для организации развлекательного шоу по этому случаю. Сегодня они собираются в комнате отдыха, чтобы обсудить план действий. Ты придешь?

Я сразу загорелась. Это звучало здорово. Мы устраивали подобное шоу на «день смеха» в клинике в Манчестере, и у нас получилось классное зрелище.

– Можешь на меня рассчитывать, – сказала я. – А парни придут?

– Да это их идея! И Иуда – один из главных заводил. Помнишь, тот сумасшедший студент, с которым вы так здорово твистовали на последних танцах? Слушай, ты и теперь должна с ним сплясать, Kapp!

– Кто, я? Перед сестрой-хозяйкой и всей клиникой? Ну уж нет!

– Держу пари, ты передумаешь! Ладно, увидимся после ужина!

Когда я пришла в комнату отдыха, там уже все бурлило. Парни выбивались из сил, выдвигая самые сумасшедшие идеи, которые немилосердно отвергались сплоченной группой сестер-старшекурсниц. Наконец старшая сиделка Уильямс, основательно поднаторевшая в организации прошлых шоу, избрала организационную группу, и страсти чуть поутихли.

Иуда радостно меня приветствовал. Его рыжие волосы и борода, казалось, встали дыбом от восхищения.

– Вот и Дженни! У нас будет сногсшибательный номер – «Танец апачей»! Как раз то, что надо, а? Ну-ка иди сюда, давай попробуем.

Не теряя времени, он подскочил, вихрем закружил меня и наконец перекинул через себя. Мне стало так смешно, что для протестов просто не хватило дыхания. И вдруг я увидела знакомую фигуру в дверях.

Это был Дэвид Коллендер.

Сконфуженная, я остановилась, смех замер у меня в горле. Я не видела его со времени нашей последней злосчастной встречи, когда я так глупо ударила его по лицу. Вероятно, во всей истории Райминстера медсестра-второкурсница ни разу еще не вела себя с хирургом подобным образом.

Он подошел к Иуде.

– Очень профессионально, – сказал он, саркастически улыбаясь.

– Стараюсь, сэр, – скромно ответил Иуда. – Может быть, вы тоже исполните у нас какой-нибудь номер? Метание ножей, например?

Доктор Коллендер скривил рот в улыбке.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я никогда не знаю заранее, когда буду свободен.

Он повернулся к Иуде спиной и направился ко мне.

– Мои поздравления! – сказал он сухо. – Я вижу, что вы все-таки не возражаете против фамильярности, когда она исходит от студентов-медиков. Вы даже позволяете им швырять себя через голову.

Мое сердце внезапно ухнуло вниз. Значит, он не намерен был забывать тот проклятый инцидент.

– Это было в шутку, – смешалась я. – Но я прошу у вас прощения за то, что произошло тем вечером. Я ошиблась – теперь я это понимаю.

Он мрачно посмотрел на меня:

– Но я все еще теряюсь в догадках, что я такого сделал?

Я отчаянно искала нужные слова. Как я могла объяснить ему это здесь, в переполненной народом комнате? Он держался со мной так холодно, что это отталкивало и пугало меня.

Он тяжелым взглядом продолжал смотреть на меня в упор. Иуда к тому времени отошел на порядочное расстояние и не мог слышать наш разговор.

– Я все еще жду, – сказал он.

Я посмотрела на ломаный контур его прически, на резкие черты его худого лица и снова болезненно ощутила тоску по нему.

– Я не знаю. Мне показалось тогда, что вы собирались позволить себе какую-то вольность, – пробормотала я униженно.

Его взгляд потемнел.

– Вам и сейчас так кажется?

– Нет. – Я опустила голову. – Сейчас нет.

– Ну, все равно позвольте мне сказать вам еще раз, – произнес он тихо, – что это самая последняя вещь, которая была у меня на уме: и тогда, и сейчас, и когда бы то ни было. Я удивлен, что вы обо мне такого низкого мнения.

– Нет… вовсе нет… все это было ошибкой, – сказала я, до крайности смущенная.

Он промолчал, а я не смела поднять на него глаза. Мне вдруг показалось, что все вокруг нас – люди, разговоры, движение – все замерло, словно замерзло. И из всей этой кутерьмы остались только мы двое, и я своим глупым поведением воздвигла между нами стеклянную стену.

– Я надеюсь, что вы приняли мои извинения, – сказала я наконец.

– О да, я их принял.

Он вышел с тем же мрачным выражением лица. Чтобы скрыть свое горе, я притворилась, что читаю объявления на доске.

Ко мне подошел Иуда.

– Я заметил, что Коллендер читал тебе нотации. Не позволяй ему садиться себе на шею. – Он протянул мне сигарету.

– Но я же не могу не обращать на него внимание, – сказала я дрогнувшим голосом. – Как вы только ладите с ним на лекциях?

Он усмехнулся:

– Никак. Он заставляет нас чувствовать себя такими никчемными олухами, что мы всегда просим наших мамочек приехать поскорее и забрать нас отсюда.

Я не могла удержаться от смеха. Затем я сделала над собой решительное усилие и обратила свое внимание на сцену, где две медсестры с весьма ограниченными актерскими способностями неумело пытались изобразить забавный диалог.

Вдруг, к моему удивлению, к ним обратилась Эйлин Дьюнн:

– Вы должны действовать более слаженно, давать друг другу время высказаться. Вы обе слишком спешите. И если вы развернетесь лицом сюда, это будет выглядеть более эффектно.

Сестры Ситон и Маккензи смотрели на нее, словно пораженные громом.

– Ой, вы только гляньте на эти оскорбленные добродетели! О, Господи, помилуй меня! – Иуда весьма комично сделал вид, что прячется под столом от страха перед разъяренными третьекурсницами.

– Я прошу прощения! – Тон Ситон был способен заморозить кипяток. – Когда нам понадобится мнение первокурсницы, мы вам об этом скажем!

Маккензи нравоучительно добавила, что медсестры должны сначала научиться хорошо работать у себя в палате, а уж потом давать советы своим старшим коллегам.

– Вот уж метко сказано, ей-Богу! – завопил Иуда. – Я думаю, мы включим их в программу как злых сестер… но что случилось с Золушкой?

Из глаз Эйлин Дьюнн брызнули слезы, и она выскочила из комнаты. Вслед за этим разразился громкий спор о том, кто был прав, но вскоре все успокоилось само собой, инцидент был забыт, а Ситон и Маккензи вернулись к репетиции своей слабенькой сценки.

– Что-то дела пошли невесело, да? – вздохнул Иуда. – Как насчет того, чтобы улизнуть в «Лорд Нельсон» до тех пор, пока они не закончат?

– Нет, спасибо, – сказала я. – Не сегодня.

После того, что наговорил мне Дэвид Коллендер, я была слишком расстроена, чтобы куда-то идти. Кроме того, я волновалась за Дьюнн. Меня озадачило ее поведение. Было что-то высокомерное и властное в ее тоне, когда она обратилась к Ситон и Маккензи. И тут же мне на ум пришел еще один симптом из учебника: «У пациента часто возникают ложные иллюзии, мания величия…»

Извинившись перед Иудой, я побежала наверх. Эйлин лежала на кровати и плакала в подушку.

– Эйлин, ты в порядке? – Я тронула ее за плечо. – Ты не должна обращать внимание на этих двоих.

Она подняла голову и посмотрела на меня сквозь слезы.

– А, Kapp, это ты? Да пусть они катятся к черту, мне на них наплевать.

– Да, но послушай, – сказала я. – Ты действительно немного перегнула палку!

– Я всего лишь хотела помочь, – сказала она и уставилась в потолок в упрямом отчаянии.

– Ведь ты не очень любишь свою работу, верно? – осмелилась я спросить.

Она вдруг резко села и закричала на меня:

– Если хочешь знать, я ее ненавижу, как черт знает что! А теперь убирайся и оставь меня в покое.

Задетая ее словами, я вышла в коридор. Теперь я окончательно убедилась, что у Дьюнн расстроена психика.

Огорченная ее проблемами не меньше, чем своими, я рано легла спать. Ничего лучшего мне не оставалось. Ледяной тон Дэвида Коллендера эхом отдавался у меня в голове, а сам он явился мне даже во сне, гоняясь за Иудой по операционной с острым скальпелем наготове. Я проснулась очень рано и больше не смогла уснуть.

В конце концов я встала и пошла в ванную. Возвращаясь, я заметила свет под дверью Дьюнн.

Значит, она тоже не спала… И даже более того. Я услышала, как она ходит по комнате туда и обратно, разговаривая сама с собой.

Я подошла ближе и беззастенчиво приложила ухо к ее двери. То, что я услышала, заставило меня содрогнуться. Ее речь была похожа на какую-то невнятную тарабарщину.

Холодок прошел у меня по спине. С Дьюнн нужно что-то делать, решила я. Она явно нуждалась в осмотре психиатра.

На следующее утро с обычной своей импульсивностью я решила, что пора начинать действовать.

В последнее время Шортер стала очень общительной. В это утро я как раз осталась с ней наедине. Я вынимала маски из стерилизатора, а она рядом готовила гипс.

Как обычно, она воспользовалась этим моментом, чтобы обсудить со мной одну из пациенток, поступивших к нам в палату с ларингитовой закупоркой. Доктор Маллен вынужден был безотлагательно сделать ей трахеотомию. При таких операциях в послеоперационный период очень важно правильно ухаживать за пациентом. Ни в коем случае нельзя допустить блокировки вставленной внутрь дыхательной трубки. Наиболее опасным осложнением может стать пневмония. Чтобы этого избежать, необходимо постоянно выдерживать в комнате довольно высокую температуру. Старшая сестра поместила эту пациентку в одну из отдельных палат. Теперь Шортер воспользовалась случаем, чтобы рассказать мне, что я должна делать, если вдруг останусь с пациенткой одна и возникнут какие-либо осложнения.

– Однажды я видела, как ребенок умер от того, что трахеотомическая трубка заблокировалась. Вряд ли мне удастся когда-нибудь забыть этот случай, – закончила она мрачно.

Я внутренне собралась. В жизни любой медсестры однажды наступает момент, когда она сознает лежащую на ней ответственность, и для меня такой момент наступил.

– Сегодня у Дьюнн выходной, не так ли? – начала я. – Отдых пойдет ей на пользу. Мне кажется, она какая-то странная все эти дни.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, мне кажется… Она ведет себя как-то странно. Я подумала, что у нее, возможно, психическое расстройство…

Шортер посмотрела на меня через плечо:

– Какой учебник вы штудируете сейчас? Психиатрию, я полагаю? После таких занятий легко предположить, что люди вокруг вас не вполне нормальны… Когда я сама сдавала экзамены, то была убеждена, что у меня маниакальный невроз… Нужно быть очень осторожной в своих суждениях, иначе вы можете оказаться в незавидном положении.

– Простите, сестра, – сказала я быстро и снова сконцентрировалась на своей работе.

– На вашем месте, Kapp, я бы внимательнее следила за собственными ошибками.

Это было сказано без осуждения или язвительности, но я поняла, что разговор окончен.

Я решила не возвращаться больше к этой теме, а то Шортер, чего доброго, еще подумает, что мне самой нужно лечиться, но я твердо решила поговорить с кем-нибудь еще.

На следующее утро такая возможность представилась.

Доктор Маллен остановил меня в коридоре и предложил вступить в теннисный клуб при больнице. Я играла довольно хорошо и охотно согласилась.

По сравнению с Дэвидом Коллендером с Тони Малленом мне было легко найти общий язык.

– Доктор Маллен, могу я вас кое о чем спросить? – туманно начала я. – Если бы у вас был пациент, который разговаривает сам с собой, сочли бы вы тогда, что ему необходимо психиатрическое лечение?

Он почесал затылок:

– Вопросик на тысячу гиней! Дайте подумать…

Он улыбался, принимая мой вопрос за шутку. Я не удивилась этому – ведь никто не воспринимал меня всерьез. Весело поблескивая глазами из-за толстых роговых очков, он притворялся эксцентричным всезнайкой, щеголяя передо мной своими познаниями. Я вынуждена была стоять и беспомощно хихикать, как вдруг дверь из коридора отворилась и вошел Дэвид Коллендер. Он окинул нас быстрым острым взглядом.

– А, вот тот, кто вам нужен! – приветствовал его Тони Маллен. – У Дженни есть пациентка, которая разговаривает сама с собой. Она хочет знать, что это – паранойя или простое слабоумие? – Он засмеялся и ушел.

К моему ужасу, я заметила, что на лице Дэвида Коллендера застыло ледяное неодобрение. Он посмотрел на меня, и в углах его рта появились жесткие складки.

– Значит, вы считаете, что это удачный повод посмеяться?

Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули.

– Нет. Я вовсе не смеялась. Я только…

– Медсестра, которая смеется над психическими заболеваниями, недостойна носить свою форму! – отрезал он.

Затем он прошел в кабинет старшей сестры, толкнув вращающуюся дверь с такой злостью, что она чуть не сбила меня с ног.

Я вернулась к себе в палату, чувствуя себя больной и опустошенной. Снова я ощутила, что мое настроение зависит от Дэвида: когда он улыбался, я была на седьмом небе от счастья, когда я впадала у него в немилость, то чувствовала себя одинокой и потерянной, словно ребенок, заблудившийся в темноте.

Я вспомнила свой первый день в Райминстере, то, как поразил и заинтересовал меня доктор Коллендер. Если бы я знала тогда, что от него будет зависеть мое эмоциональное состояние, возможно, я бы убралась отсюда, пока еще на сердце у меня было легко и свободно.

Неужели убралась бы? Веселая и беззаботная, раньше я жила практически на поверхности жизни. Сам того не сознавая, Дэвид Коллендер навсегда изменил мою жизнь.

Хотя в некотором роде он сделал меня лучше: любовь научила меня быть более чуткой и внимательной к другим людям, особенно к пациентам.

Именно поэтому меня так расстроили его последние слова. Уж кто угодно, только не я стану рассматривать психические заболевания как предмет для шутки.

Мне было очень больно от такой несправедливости.

После столь неприятного рабочего дня мне не хотелось снова встречаться с инициативной группой по организации шоу, собрание которой было назначено на этот вечер. Но все же я туда пошла, зная, что меня будет ждать Иуда. Вообще-то он мне очень нравился и с ним было весело, но я знала, что мы никогда не сможем быть больше чем друзьями. Но меня вполне устроило бы, если бы окружающие начали связывать наши имена. Так мне легче было бы скрывать мою тайную страсть к Дэвиду Коллендеру.

В этот вечер собрание началось с чернового прогона разных кусков шоу. К моему удивлению, на сцену очень уверенно поднялась Эйлин Дьюнн.

– Я бы хотела показать вам некоторых лиц из персонала нашей клиники, – провозгласила она.

То, что последовало за этим, было одной из талантливейших пародий, какие я когда-либо видела. Вряд ли был хотя бы один человек, которого бы мы не узнали.

Каждое новое лицо мы встречали с криками одобрения и удовольствия. Доктор Ингрэм, дородный и напыщенный, мистер Хорас Мэйхью, сестра-хозяйка, сестра-смотрительница… Это было не только невероятно смешно, но и остросатирично. Когда Эйлин наконец поклонилась и сошла со сцены, раздался гром аплодисментов.

Старшая сиделка Уильямс высказала наше общее впечатление:

– Дорогая моя, это восхитительно! Вы в программе – без всяких сомнений! Вы настолько хорошо это делаете, что можете быть профессиональной актрисой.

Дьюнн странно посмотрела на нее.

– Профессиональной актрисой? – Она засмеялась. – Да я делаю это достаточно хорошо, чтобы стать звездой!

Сопровождаемая изумленным шепотом, она покинула комнату.

Когда дверь за ней закрылась, все зашумели.

– Что она имела в виду? Она что, разыгрывает нас?

– Она просто спятила!

– Темная лошадка эта наша Дьюнн!

Я была потрясена не меньше остальных, но имела на это более веские причины.

Не доказывал ли этот последний случай, что мои подозрения были справедливы?

Эксгибиционизм – не было ли это еще одним симптомом психического расстройства? Она возомнила себя звездой – это очень хорошо соответствовало теории о мании величия. Разве не был общеизвестен тот факт, что большинство психически ненормальных людей помешались, вообразив себя кем-то из знаменитостей?

Я должна была признать, что она талантлива, но каким образом ее талант мог быть связан с той тупостью, которую она проявляла при работе в палате? Может быть, у нее раздвоение личности? Тем не менее пародии Дьюнн привлекли к ней всеобщее внимание.

На следующий день, придя в палату, она еще сильнее, чем когда-либо, путалась в своих обязанностях, расстраивала пациентов, и все это закончилось грандиозной сценой с Шортер.

Началось с того, что у Шортер разболелся зуб, о чем сообщила мне миссис Литтл, когда я вышла на дежурство.

– Будьте осторожны, милочка, старшая сестра-сиделка сегодня похожа на медведя с головной болью. Она считает, что приближается абсцесс, так что лучше держитесь от нее подальше.

– Спасибо за предупреждение, – улыбнулась я.

Из промывочной постоянно слышался ядовитый голос Шортер:

– Сестра, не соизволите ли вы поторопиться там, у раковины? Нет, в самом деле, сестра! Вы только посмотрите, в каком состоянии вы оставили эти прорезиненные простыни! Сестра, вы что, не замечаете, что вас зовет пациентка? О чем вы только думаете за работой?

Чем больше Шортер раздражалась, тем медлительнее становилась Дьюнн. Она продолжала работать в своем неторопливом ритме, ее лицо порозовело, а глаза как-то странно поблескивали. Я все время держалась недалеко от нее, внимательно наблюдая за ситуацией.

В конце концов произошел взрыв.

Мы начали собирать ужин. Дьюнн ставила тарелки на тележку, и в это время на кухню ворвалась старшая сиделка.

– Сестра Дьюнн! Разве вы вымыли эту тележку?

– Да, вымыла, – вызывающе ответила Эйлин.

– Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! Эта тележка вымыта очень плохо. Возможно, вы великолепно умеете развлекать публику, но вы и в подметки не годитесь обычной посудомойке! Снимите все эти тарелки и идите вымойте ее заново. Но предупреждаю вас, что, если ужин для пациенток задержится, я позабочусь, чтобы завтра об этом узнала старшая сестра!

Дьюнн побледнела как полотно, ее глаза загорелись. Я пыталась подать ей предостерегающие знаки, притаившись около раковины, но это не помогло.

– Сами мойте! – выкрикнула Дьюнн.

Старшая сиделка Шортер выпрямилась:

– Что вы сказали?

– Я сказала: мойте сами! Мне осточертело выносить такое отношение к себе. Мне нигде не было так плохо, как в этой палате. Вы постоянно говорите мне, что от меня нет никакого толку! А я, между прочим, живой человек. Я вам не ходячий термометр! – Она залилась слезами. – Работа – это еще не вся жизнь! А вы, похоже, думаете наоборот! Так заберите эту вашу чертову тележку и застерилизуйте ее хоть до смерти – точно так же, как вы простерилизовали свою жизнь от смеха и веселья!

К моему ужасу, в довершение всего она яростно пнула злосчастную тележку изо всех сил, и тележка покатилась на своих резиновых колесиках прямо к Шортер, роняя на пол тарелки.

Буквально через секунду тележка врезалась в Шортер, и она вскрикнула от боли. Я подбежала к Дьюнн, чтобы немного успокоить ее, но она вырвалась и побежала прочь по коридору.

– Вы в порядке, сестра?

– Да, разумеется! Не волнуйтесь!

Бледная и возбужденная, Глен Шортер направилась к телефону, оставив меня убирать осколки и наводить порядок.

Я все же очень переживала за Дьюнн и, как только закончилось мое дежурство, направилась прямиком к ее комнате. Дверь была заперта – это было как бы ответом мне, что она не хочет меня видеть и не откроет. Я по крайней мере испытала облегчение, убедившись, что она не совершила над собой никакого насилия. Я неохотно спустилась на ужин.

Нет надобности говорить, что вся клиника находилась в напряжении, ожидая развязки «восстания» Дьюнн. История эта вызвала множество толков, некоторые были убеждены, что Дьюнн нанесла Шортер тяжелые увечья.

Я закончила работу в пять часов и едва только пришла к себе в комнату, как ко мне вошла Дьюнн. Ее вид заставил меня буквально выпучить глаза. Она выглядела веселой и самоуверенной.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой, Дженни, – сказала она. – Ты пыталась проявить ко мне дружеское участие, а я отнеслась к тебе пренебрежительно. Я чувствую, что должна с тобой объясниться.

– Да? – ответила я настороженно.

– Могу я сесть?.. Прежде всего ты должна знать, почему я такая безнадежно плохая медсестра. Понимаешь, всю жизнь я училась тому, чтобы играть на сцене. Единственный театр, где я буду на месте, – тот, где есть подмостки и рампа.

Она улыбнулась моему удивлению и продолжала:

– Отец много времени провел на Востоке, мать оставалась со мной дома и воспитывала меня. Она хотела, чтобы у меня было все самое лучшее, чтобы я занималась всем, чем только можно: танцами, пением, декламацией. Я прекрасно показала себя в школьном театре. Но затем вернулся отец и пришел в ужас, узнав, что я собираюсь сделать сцену своей профессией. Он и слышать об этом не желал. Вместо этого он заставил меня учиться на медсестру. «Один год в палате, и вся эта дурь вылетит у тебя из головы», – сказал он. Только вот не вылетела. Этот год стал для меня сплошным кошмаром, и я знаю, что у меня нет никакой надежды сдать экзамены.

– Думаю, ты права, – сказала я. – И если театр сидит у тебя в крови, заниматься чем-нибудь другим бесполезно.

– Но я все-таки не сдавалась. Я продолжала готовиться в театр, я учила роли в своей комнате…

Она вдруг удивленно смолкла:

– Что с тобой, Kapp?

Я всплеснула руками и расхохоталась.

– О, Эйлин, ты ни за что не догадаешься, что я о тебе думала! – Задыхаясь от смеха, я вытерла глаза. – Я думала, что у тебя крыша поехала, что ты не в себе… ну, говоришь сама с собой, и все такое… Я сейчас психиатрию зубрю, понимаешь…

Я еще не успела закончить свои объяснения, как она тоже начала хохотать.

– А на Шортер я налетела, потому что вчерашний вечер был последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, – сказала она. – Позже я, конечно, пожалела об этом срыве.

– А что сказала сестра-хозяйка?

– Я рассказала ей откровенно все, как было. Она меня внимательно выслушала и была очень добра ко мне. Она сказала, что я трачу понапрасну свое время и талант, пытаясь стать медсестрой.

– Вот добрейшая душа, – сказала я. – И что же теперь будет?

– Она напишет отцу. А я буду пробоваться в театральную труппу как актриса основного состава и, может быть, еще в кино. Ты придешь на мою премьеру?

– Спрашиваешь! Попробуй только меня не пригласить! Но как насчет нашего шоу?

– Это железно! Я обещала и сдержу слово, даже если для этого мне придется добираться сюда через всю Англию.

В субботу я приняла приглашение Иуды пойти с ним вечером в джаз-клуб, который располагался на втором этаже «Быка».

Войдя в помещение, я с удивлением оглянулась вокруг.

– Боже мой, да тут вся больница! – воскликнула я.

Мы довольно весело проводили время. Оркестр был превосходен, Иуда был в ударе.

И вдруг за одну секунду беззаботная атмосфера исчезла: в баре неожиданно появились Дэвид Коллендер и сестра Пиннок.

Красочная, звучная музыка моментально превратилась для меня в пустой, бессмысленный звон.

Доктор Коллендер и Пиннок прошли к соседнему столику. Они выглядели счастливыми, много смеялись и явно наслаждались компанией друг друга.

Волна дикой ревности затопила меня. Пиннок смогла сделать Дэйва Коллендера счастливым, а я потерпела полный крах. Со мной он только раздражался и конфликтовал. Короткие вспышки дружелюбия с его стороны были так редки, что скорее оттеняли наши постоянные стычки, чем вселяли в меня какие-то надежды.

И все же это была не просто ревность. Я страдала еще и оттого, что мой кумир пал со своего пьедестала.

Меня злило то, что он открыто показывается в городе с Пиннок. Даже если ей было наплевать на скандальные слухи, он должен был иметь больше здравого смысла, больше осторожности, если учесть его положение.

Дрожа всем телом, я поднялась и взяла свою сумку.

– Пойдем-ка отсюда! – сказала я резко.