Текст книги "Страна игроков"

Автор книги: Иван Жагель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

В то время как Лиза упаковывалась, Виктор сидел за своим столом и в сотый раз просматривал документы, накопившиеся при подготовке статьи о "Русской нефти". За последние недели это стало для него своеобразным вечерним ритуалом.

Он не знал, что заставляет его каждый день перебирать знакомые от первой до последней строчки бумаги. А точнее, не хотел признаваться себе в этом, потому что каждый раз, когда Ребров пытался докопаться до причин своего бессмысленного занятия, в нем поднималась громадная волна обиды она перехватывала горло и заставляла учащенно биться сердце. Виктор боялся захлебнуться в этом чувстве несправедливости, ведь он нисколько не сомневался, что, подняв шум вокруг той злополучной статьи, его просто подставили. Причем подставили как полное ничтожество, которое не может постоять за себя.

Папка с материалами о "Русской нефти" пополнилась теперь вырезками из газет, где говорилось о самоубийстве Андрея Лукина и убийстве Владимира Медведева. Однако это не давало Виктору ключика к разгадке ребуса, который занимал его мысли в последнее время: кто стоял за спиной руководства внешнеторговой фирмы и кто же все-таки заварил эту кровавую кашу?

Отчаявшись найти хоть какую-то зацепку и понимая, что вряд ли ему в руки попадут документы, напрямую указывающие на организаторов и исполнителей двух преступлений, Ребров занялся построением логических схем. Он попытался прикинуть, кто хотя бы теоретически мог быть заинтересован в таком развитии событий.

Было очевидно: если президента компании "Русская нефть" все-таки убили, то наиболее вероятны три версии. В соответствии с первой, с Лукиным могли свести счеты обыкновенные бандиты – из тех, что пытаются установить контроль над всем легальным бизнесом. Возможно, они требовали денег, но не получили их или получили меньше, чем хотели.

На чистом листе бумаги Виктор написал: "Рэкет. Наказание за строптивость" – и обвел эти четыре слова неровным кружком. Затем чуть ниже перечислил несколько аргументов, свидетельствовавших как в пользу этой версии, так и против нее.

К числу железных "за" можно было отнести то, что к середине девяностых годов в России практически не осталось компаний, даже крупных, которые не имели бы "крыши", то есть не опекались бы преступными группировками, собиравшими за такую принудительную "защиту" солидную дань. Однако "против" версии наказания за строптивость выступала не менее железная статистика: чаще убивали не тех, с кого брали деньги, а тех, кому их надо было отдавать.

К тому же со смертью Лукина возникала опасность ликвидации компании, приносившей устойчивый доход. На это "крыша", естественно, не пошла бы. А после убийства Медведева версия наказания вообще превращалась в бессмыслицу – новообращенный торговец куриными окорочками уже полгода не имел дел с "Русской нефтью" и сводить с ним счеты за то, что фирма не платила дань, было глупо.

Вторая версия предполагала, что Лукина убрали конкуренты. В переживаемую Россией эпоху дикого капитализма и бандитского передела собственности это был очень распространенный способ разрешения экономических конфликтов: как говорится, нет человека и нет проблемы. Ребров написал на другом листочке: "Конкуренты расчищают рынок" – и практически сразу же отложил его в сторону. Если это их рук дело, то опять же непонятно, зачем надо было убивать все того же Медведева.

Зато его смерть делала весьма реальной третью версию, в соответствии с которой кто-то из тайных хозяев нефтяной компании, заметая следы, убирал ближайших соратников, становившихся тем опаснее, чем больше денег они наворовали вместе и чем больше всяких темных операций было на их общем счету. Да и Медведев намекал на каких-то влиятельных людей, недовольных тем, как велись финансовые дела "Русской нефти".

На листе бумаги тут же появились слова: "Уничтожение опасных соратников". Однако и в этой версии имелось множество нестыковок. Из нее следовало, что солидные покровители компании убрали Лукина и его бывшего зама с помощью профессиональных киллеров – об этом свидетельствовали контрольный выстрел в голову Медведева и очень правдоподобно организованное самоубийство президента. Понятно, что если эти профессиональные палачи имели отношение к организованным преступным группировкам – а "заказ" убийцам-одиночкам маловероятен, – то высокопоставленный заказчик навсегда попадал на крючок к уголовникам. Вряд ли подобную глупость могли совершить люди, стоявшие над Лукиным и Медведевым. Значит, между реальными хозяевами "Русской нефти" и профессиональными исполнителями убийств существовали какие-то другие связи. Или третья версия тоже была ни к черту.

"Кого же Медведев имел в виду, когда говорил, что эти люди имеют контроль даже над прокуратурой и лучше мне не знать их фамилии?" – с досадой подумал Ребров.

Он встал и, перегнувшись через стол, настежь распахнул окно – несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, жара продолжала изводить жителей столицы. Это создало маленький сквознячок, пошевеливший разложенные на столе бумаги, но уже через мгновение все вновь замерло.

В первые месяцы супружеской жизни Ребров, если надо было срочно написать какую-то статью, работал по вечерам на кухне. Потом он купил небольшой письменный стол, который в их крохотной квартире удалось приткнуть у окна в гостиной, почти на проходе из спальни в кухню. И, собирая чемодан, Лиза беспрерывно сновала за спиной Виктора, несколько раз сознательно или случайно задев его, однако он продолжал хранить молчание, занятый своими логическими построениями.

– Ты бесчувственный чурбан! – наконец не выдержала жена. – Я была абсолютно права, когда решила уйти. Для тебя твои бумажки – дороже всего.

Причину и следствие она явно путала, но Ребров промолчал. Тогда Лиза попыталась достать его с другой стороны. Спустя несколько секунд она подала голос уже из ванной комнаты:

– Ты же знаешь, что я очень не люблю, когда ты оставляешь бритву на умывальнике!

– Но ты же все равно уходишь. Какая тебе разница?! – все-таки не выдержал Ребров.

Лиза мгновенно появилась на пороге гостиной. У нее была самая боевая стойка из всех, которые знал Виктор: кулаками она уперлась в бока, а глаза и губы превратились в тонкие щелочки.

– Да, я ухожу, но это еще не повод, чтобы превращать МОЮ(!) квартиру в хлев!! – голосом чревовещателя произнесла она.

Ребров сосчитал до десяти, потом поднялся и ушел в спальню. Он взял газету, лег на кровать и сделал вид, что читает.

Через пару минут вошла Лиза. Некоторое время она рылась в платяном шкафу, а потом наконец выдавила из себя:

– Извини. Мне не так-то легко уходить.

– Представляю... – ёрнически посочувствовал Ребров.

– И нечего иронизировать! – В ее голосе появились истерические нотки, и скандал опять забрезжил на горизонте. – Неужели было бы лучше, если бы я тебе просто изменяла?!

Дальше последовала трогательная история о друге детства, которого, оказывается, Лиза всегда любила, но судьба их жестоко разлучила сразу после школы. Ребров в очередной раз удивился, как ловко его жена может доказать свою правоту и даже оправдать уход к другому, одновременно обвинив Виктора в том, что он черствый, бездушный человек и не может понять чувства несчастной женщины.

Ребров и раньше старался в таких случаях не спорить с женой, а сейчас вообще не видел какого-либо смысла в выяснении отношений. Однако если полчаса назад его молчание раздражало Лизу, то теперь оно, по одному богу известной причине, привело ее в состояние умиротворенности.

– В принципе ты можешь жить в этой квартире столько, сколько тебе необходимо, – сказала она.

– Я же говорил, что мне надо всего месяц-полтора перебиться, а потом я куда-нибудь перееду... А когда же и где ты встретила этого друга детства?

По лицу жены скользнула легкая улыбка, словно она собиралась рассказать романтическую историю подруге. Но тут же сообразила, что случай не тот, когда ее счастью будут сопереживать, и резко нахмурила брови.

– Я с ним встретилась три месяца назад, – сухо объяснила Лиза. Случайно. Он пришел на прием в нашу поликлинику...

– Надеюсь, болезни его не специфически мужские?

– Дурак! – обиделась она.

Это слово завершило их последний семейный вечер.

2

Ночью Ребров практически не спал. Он лежал на диване в гостиной, слушал, как в спальне ворочается жена, и пытался понять, каким образом все то в нем, чем так восхищалась Лиза в первые месяцы их знакомства, впоследствии она с такой же энергией стала ненавидеть. И как вообще он вляпался в эту семейную жизнь?

До тридцати четырех лет Ребров прожил в небольшом районном городке, расположенном километрах в двухстах от Москвы, и его автобиография легко помещалась на половине стандартного листа. Он работал корреспондентом местной газеты, печатавшейся на бумаге такого плохого качества, что фотографии в ней просто невозможно было разглядеть. Виктор был обладателем однокомнатной квартиры, имел рост чуть выше среднего, жесткие, черные, с легкой проседью волосы и волевой, нравившийся женщинам подбородок. Он считался в городе, где все друг друга знали, завидным женихом, и у него постоянно жил кто-то из местных красавиц, строивших далеко идущие планы. Но, отчаявшись дожать Виктора, они в конце концов уходили к другим мужчинам.

А в тридцать четыре года он неожиданно для всех уволился с работы, продал жилье и уехал в Москву. Это решение стало результатом каких-то смутных желаний, бессонных ночей, необъяснимого томления. Без преувеличения можно сказать, что Ребров был достойным сыном своей страны: как и всей России, ему хотелось перемен, но, как и Россия, он не знал каких. И это было хорошей основой для всяких необдуманных поступков, рискованных авантюр.

Оказавшись в Москве, Виктор поселился на пустующей даче своего университетского товарища. Половина вырученных за квартиру денег ушла на покупку подержанной "Лады" – надо было как-то добираться до города, а вторую половину он растратил, обивая пороги крупных московских газет. Иногда ему удавалось пристраивать статьи, кое-где даже давали какие-то задания, однако на постоянную работу брать не спешили.

На даче Ребров поселился в январе, а в мае сюда приехал университетский товарищ с большой компанией. Так Виктор познакомился с Лизой, у которой была двухкомнатная квартира в Москве. Вскоре Ребров переселился к ней. А год назад они поженились.

Возможно, их роман и не перешел бы во что-то серьезное, если бы не присущая Лизе экзальтированность, согревшая Виктора после прожитой в одиночестве зимы. Его новой пассии постоянно надо было кем-то восхищаться, одновременно убеждая всех, что она и сама очень счастливый, удачливый, живущий необыкновенно интересной жизнью человек. Ребров стал у Лизы чем-то вроде еще одного доказательства ее исключительности: представляя Виктора друзьям, она многозначительно подчеркивала, что он – журналист и вообще творческий, богемный человек. Понятно, что другие вокруг нее просто не водились.

Чрезвычайно восторженно Лиза воспринимала на первых порах и любой мало-мальский успех Реброва, каждую новую его газетную публикацию. Но вскоре после того, как они расписались, Лизу начало раздражать его многочасовое – иногда ночи напролет – писание заметок. Она стала относиться к этому как к чему-то абсолютно бессмысленному, что не способно принести ни славы, ни денег. И даже когда Хрусталев, что-то разглядев в Реброве и в тех статьях, которые тот носил в "Народную трибуну", взял Виктора в свой отдел, Лиза уже не изменила своего мнения о занятиях мужа.

Возможно, ее деятельная натура уже искала новые объекты для восхищения. Поэтому не было ничего удивительного в том, что подвернулся "друг детства". И если Лиза выбрала этого парня, то едва ли он мог устоять под ее напором.

Утром, когда Ребров собирался на работу, зазвонил телефон.

– Здравствуйте. Я могу поговорить с Елизаветой Антоновной? – спросил приятный мужской голос.

– Это меня! – подлетела жена. – Ты уже приехал? – заворковала она в телефонную трубку. – Я сейчас выйду.

Лиза попыталась сразу взять все приготовленные с вечера чемоданы и сумки, однако ей это не удалось, и она невинно посмотрела на Виктора.

– Я помогу, – предложил он.

У подъезда стоял роскошный серебристый "мерседес", а рядом топтался высокий, приятной наружности парень в дорогом, светлом костюме. С глупой улыбкой он бросился на помощь.

– Вижу, у вас есть все, – сказал Виктор, уложив сумки в багажник. – Не хватало только моей жены.

– Извините, – смутился "друг детства".

– Бог вам в помощь... – с сарказмом процедил Ребров, так как ничем другим отплатить сопернику он не мог.

По дороге на работу, подолгу простаивая в утренних пробках, Виктор размышлял над тем печальным фактом, что в последнее время близкие ему женщины уходят к другим мужчинам. Вначале Маша Момот легко разменяла его на вечно "теневого премьера" Груднина, а теперь и жена сбежала к неизвестно откуда взявшемуся долговязому "другу детства". В этот момент Ребров был настроен к своей персоне чрезвычайно критически и со злорадством констатировал, что явно проигрывает своим конкурентам – у него не было ни серебристого "мерседеса", ни даже гипотетической "теневой" власти.

Однако как только Виктор приехал на работу, ему позвонила Маша Момот и немного подняла настроение.

– Привет! Хорошо, что я тебя застала, – как всегда энергично начала она.

– Очевидно, тебя послал бог, чтобы вселить надежду, что еще не все женщины отвернулись от меня.

– Что случилось?! – В ее голосе послышалась тревога.

– Сегодня от меня ушла жена, – пояснил Ребров.

Маша хмыкнула:

– Понимаю, тебе не терпится растрезвонить всему свету, что ты стал холостяком. Это, конечно, суперновость. Я над ней еще подумаю, но сейчас хочу сказать о другом. Мы могли бы встретиться после обеда?

– Думаю, что да, – сказал Виктор.

– Тогда приезжай к трем часам на Чистые пруды. Буду ждать на бульваре, где-нибудь поближе к метро. Мне крайне нужна твоя помощь!

3

До обеда Виктор писал в номер небольшую заметку, в которой пытался популярно изложить только что полученную сводку Госкомстата, сообщавшую об итогах работы российской экономики за полугодие. Ему никак не удавалось сосредоточиться, так как Игорь Стрельник привел в их комнату двух смазливых девчонок с длинными, загорелыми ногами. Он познакомился с ними в какой-то турфирме, собирая данные для статьи о бурно развивавшемся в России туристическом бизнесе. Охмуряя девиц, Игорь рассказывал одну из своих бесчисленных журналистских баек о том, как, работая еще в молодежной газете, он для смеха стал вести рубрику "Огород на подоконнике".

Раз в неделю, собираясь с друзьями за пивом, Стрельник писал под эту рубрику небольшие заметки, где давал читателям рекомендации, как вырастить на подоконнике тыкву. Это была его любимая забава в течение нескольких месяцев, пока в редакцию не приехал читатель из Норильска, который привез большую тыкву. По его словам, он вырастил ее на подоконнике, пунктуально следуя советам Игоря. В это верилось с трудом, поэтому любителя-огородника пытали чуть ли не с пристрастием, но он продолжал утверждать, что вырастил оранжевое чудовище сам, на своем окне и именно благодаря мудрым советам журналистов.

И только когда в газете была опубликована фотография этой тыквы с дурацким комментарием Стрельника, гость из Норильска признался, что в Москву он приехал просто в отпуск, а тыкву купил на рынке. После этого рубрика "Огород на подоконнике" навсегда исчезла со страниц молодежной газеты.

Девчонки много курили и заразительно смеялись над историей Игоря. Так что Виктор даже обрадовался, когда его вызвал редактор отдела.

Хрусталев пребывал в отвратительном настроении, и было от чего. Вся редакция уже знала, что сегодня на утренней планерке он не только устроил грандиозный скандал, но и серьезно поругался с главным редактором.

Формальным поводом для демарша Хрусталева послужила публикация статьи обозревателя газеты Федора Щетинина о новой экономической программе президента России. Эту программу давно ждали, о ней ходило много слухов, и вот вчера она была представлена вниманию широкой общественности, вызвав многочисленные комментарии в средствах массовой информации.

Впрочем, несмотря на частную причину, спор на утренней планерке был отражением перманентного конфликта, который разворачивался с начала перестройки во всем российском обществе, где люди делились на три большие группы – на тех, кто ненавидел коммунистов, на тех, кто ненавидел реформаторов-демократов, и на тех, кто ненавидел и тех и других. В такой ситуации грызню могло вызвать все, что угодно, – президентская программа, размер налогов, время закрытия магазинов и даже график движения автобусов в самом северном поселке Чукотки.

Что касается Хрусталева, то он не любил демократов. Особенно тех, кто использовал демократические лозунги, чтобы взлететь повыше на волне осуществлявшихся в стране реформ.

Откровенно не любил Роман и коммунистов, хотя до перестройки не был ни диссидентом, ни даже тайным оппозиционером. Просто он всегда стыдился участвовать в шумных коммунистических мероприятиях. И в то время как многие коллеги-журналисты делали карьеру с помощью членства в компартии, обязательного в советские времена для достижения высоких должностей, он никогда не пытался в нее вступить.

И позднее, когда демонстративный выход из партии известные представители интеллигенции стали использовать, чтобы в очередной раз громко заявить о себе, Хрусталев опять был в стороне. Только иногда характер холерика подталкивал его к бурному выражению протеста, причем в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах.

Выступление на утренней планерке также было спонтанным и резким. А все началось с заявления главного редактора о том, что опубликованная в последнем номере статья Федора Щетинина является образцом новой журналистики и всем надо пытаться делать что-то подобное.

– Чтобы выжить в рыночных условиях, без финансовой поддержки со стороны государства, – рассуждал Семипалатинский, – мы должны перестать жевать нашу традиционную жвачку, научиться находить, как это удалось Федору, совершенно новые повороты в привычных темах. Только в этом случае наша газета станет... – Он замолчал, пытаясь подобрать точное слово.

– Желтой! – закончил за него с другого конца стола Роман Хрусталев.

– Что? – не понял главный.

Все члены редколлегии посмотрели на Хрусталева – кто с недоумением, кто с интересом, кто с насмешкой, не веря, что он еще раз произнесет это слово.

– Желтой! – упрямо повторил редактор отдела экономики.

– Что вы этим хотите сказать?! – стараясь скрыть замешательство, поправил очки Семипалатинский.

– То, что статья Щетинина – позор для нашей газеты, в которой прежде считали за честь печататься лучшие российские публицисты.

– Я вас не понимаю... – все еще не мог прийти в себя главный.

– Федор вроде бы писал об экономической программе президента, – стал пояснять свою точку зрения Хрусталев. – На самом деле о сути этого документа в статье нет ни строчки. Зато подробно излагаются слухи о том, кто писал новую программу за президента и где это происходило... Там полно ёрничества и всяких глупостей, которые как раз и подходят для желтой прессы.

В статье действительно утверждалось, что так как президент в последнее время много болел, то работать над своей программой он не мог и за него это делали какие-то другие люди, собиравшиеся на подмосковных дачах.

– Но это же факт, что президент серьезно болен и в полную силу заниматься программой у него не было возможности, – перебил Семипалатинский все более и более горячившегося Романа.

– Можно подумать, что президенты других стран сами пишут свои экономические программы. Сидят по ночам и пишут. А на следующий день отсыпаются на официальных приемах, – огрызнулся Хрусталев. – Я никого не пытаюсь защищать. Речь идет всего лишь о здравом смысле. Как и при коммунистах, наша демократическая газета постоянно разжигает ненависть к власти, даже не попытавшись разобраться: есть ли в ее действиях хоть какая-то логика? А нашим соотечественникам только дай повод – они тут же устроят бунт... Может, хватит революций?!

По залу, где проходила утренняя планерка, прокатился встревоженный гул. Присутствующие переговаривались между собой, тихонько смеялись, скрипели стульями.

– Хватит! – хлопнул рукой по столу Семипалатинский. – Не знаю, почему вы, Роман, все время лезете на рожон, но мне надоели ваши выходки. В последнее время именно с отделом экономики у меня больше всего проблем, и я вас предупреждаю, что терпеть этого не буду!

Эта накачка получила совершенно неожиданное продолжение.

4

Когда Виктор зашел в кабинет редактора отдела, Хрусталев уже успокоился и даже впал в некоторую задумчивость. Прежде чем начать разговор, он покачался на задних ножках своего кресла, пожевал губами.

– Ты читал статью Щетинина? – спросил наконец Роман.

Виктор кивнул.

– Это мало просто читать. Ты должен учиться на таких статьях. Хрусталев покачал головой, давая понять, что он говорит вполне серьезно. Тебе нужно срочно соорудить нечто подобное, что "на ура" пройдет у Семипалатинского. Времени в обрез. Иначе наш отдел скоро просто разгонят.

– Но ведь на утренней планерке... – подал голос Ребров.

Хрусталев отмахнулся:

– Не напоминай. Я прекрасно знаю, о чем там говорил... Щетинин думает, что он большой оригинал. Хм, ему следовало бы лучше учиться в школе. В каком классе изучают роман Тургенева "Отцы и дети"? – поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Фактически наш Федор Щетинин – это тургеневский Базаров. Типичный русский интеллигент, который всегда отрицает не только власть, авторитеты, но и все, что только можно. Отрицание для таких людей – это форма самоутверждения... Базаровы – это проклятие для России. Они ломали вековые устои страны в девятнадцатом веке, они делали революцию в семнадцатом году, они вполне могут угробить Россию и сейчас... Просто чтобы доказать, что они умнее всех остальных...

– Зачем же мне тогда писать, как Щетинин? – хмыкнул Ребров.

– Зачем? – Хрусталев задумчиво посмотрел на Виктора. – Сейчас я тебе скажу одну вещь, которую, возможно, никогда больше не повторю... В общем, ты хороший парень. Даже научившись писать, как Федор, ты все равно не станешь таким, как он. Мне бы очень хотелось сохранить тебя в газете. Иначе эти псевдодемократы захватят здесь все... Здравомыслящих людей в этой стране не много, и мы должны поддерживать друг друга, объединяться. Понимаешь?!

Некоторое время они молчали: Ребров оттого, что ему было неловко, а Хрусталев – все еще погруженный в свои мысли.

– Знаешь что, – как обычно мгновенно переходя из состояния задумчивости в крайнее возбуждение, сказал Роман, – сооруди-ка ты быстренько интервью с каким-нибудь известным экономистом. Как раз и повод подходящий: президентская экономическая программа. Пусть этот экономист по ней потопчется. Такой материал можно сделать очень быстро. И он наверняка понравится Семипалатинскому. Чтоб он провалился! – ругнулся Хрусталев.

Задание и в самом деле было не очень сложным. Перестройка, экономическая реформа вывели на свет из кабинетов затхлых академических институтов широкие массы ученых-экономистов, пробавлявшихся еще недавно нищенским государственным довольствием и смехотворными гонорарами за публикацию статей в скучных специализированных журналах. Теперь же, пользуясь экономической неграмотностью рядовых граждан и руководителей государства, они стали предсказывать будущее страны, и, как всегда бывает в смутные времена, гадальные услуги пользовались бешеным спросом. С начала перестройки экономисты вытеснили с экранов телевизоров эстрадных звезд, их цитировали все газеты, и ни одно торжественное собрание, ни один прием не обходились без того, чтобы туда не пригласили кого-нибудь из новомодных экономических пророков.

Естественно, новым звездам разговорного жанра нужна была постоянная реклама, и они охотно раздавали интервью. Поэтому когда Ребров дозвонился до одного из известных экономистов – академика Серафима Мочалина, тот охотно согласился встретиться.

– Приезжайте завтра утром прямо ко мне домой, – сказал Мочалин. – Я сейчас работаю над новой книгой и на работу не хожу.

Виктор предупредил Хрусталева, что на следующий день с утра он поедет брать интервью у академика, значит, при необходимости интервью с ним можно планировать в следующий номер, а покончив с делами, помчался на встречу с Машей Момот.

5

Маша прилично опоздала, однако Ребров злился ровно до тех пор, пока не увидел ее. Сердиться на красивых молодых женщин трудно, а на очень красивых – просто невозможно.

У Маши была прекрасная фигура, и она не собиралась ее скрывать, одеваясь во все облегающее и открывающее. Казалось, если бы кто-нибудь попросил ее раздеться, то она не стала ломаться, и только потом поинтересовалась бы: для чего это надо?

Последний раз Ребров видел ее в аэропорту, когда они прилетели из Сочи. Прощаясь у автомобильной стоянки, где оба оставили свои машины, Маша заявила, что в самое ближайшее время по-соседски забежит к Виктору в редакцию. Но все ограничилось одним телефонным звонком после публикации его статьи о Союзе молодых российских предпринимателей. Теперь же она была неподдельно рада их встрече.

Маша расцеловала Реброва, а затем со старательностью маленькой девочки вытерла помаду с его щек.

– Я по тебе соскучилась, – жеманно сказала она, словно приехала с другого конца света, а не работала все это время в двух кварталах от него.

– Именно поэтому ты мне позвонила?

Явно с иронией заданный вопрос ее нисколько не смутил. Она даже не обратила на эту легкую издевку внимания. Присев на скамейку, Маша стала покусывать большой палец, раздумывая, с чего бы начать.

– Понимаешь, ты мне нужен, как... для того... – Она не могла подобрать точной формулировки. – В общем, сейчас я пойду к одному потенциальному спонсору, у которого можно достать деньги для газеты.

– А как же этот... "теневой премьер"... Груднин? Вроде бы у тебя там все было на мази?

Маша брезгливо поморщилась.

– Лучше не напоминай мне о нем. Дутая величина. И еще – похотливый мерзавец. Я послала его подальше...

– А к кому ты идешь сейчас? – поинтересовался Виктор.

– Это – глава крупной инвестиционной компании... Некто Соломатин. Вот за ним стоят реальные деньги.

Глаза ее загорелись уже знакомым Виктору мечтательным огнем. Она была неисправима.

– А зачем тебе нужен я?

– Ну-у-у, – замялась она в очередной раз. – Я боюсь, если пойду одна, опять нарвусь на какие-нибудь мерзкие предложения... Ты понимаешь... Ну, пожалуйста, сделай одолжение...

– Зачем же ты оделась так, будто собираешься его соблазнять? озадачился Ребров.

Маша раздраженно взмахнула руками, удивляясь его непонятливости:

– А ты бы хотел, чтобы я пришла к нему в парандже?! Я ему, конечно, должна понравиться, но его надо держать на дистанции.

– Каким образом ты его удержишь, если он, дай бог, будет давать тебе деньги?!

– Ну это уж моя забота, – отмахнулась она. – Так ты идешь?

Соломатин оказался симпатичным мужиком лет пятидесяти. Он слабо интересовался коленками Маши Момот, а еще меньше – ее планами по выпуску экономической газеты, в которой, как она с жаром рассказывала, акцент будет делаться на отражении инвестиционного климата в России, на деятельности инвестиционных компаний.

– Идея интересная, – промямлил он. – Надо над этим подумать.

Еще Соломатин напоил их чаем и вручил каждому по годовому отчету компании.

– Ну как ты считаешь, мне удалось его заинтересовать? А как тебе он сам? Что ты думаешь об этой конторе? – засыпала Маша вопросами Виктора, когда они уже шли по Мясницкой к центру.

– По-моему, встреча была неплохой. Он явно заинтересовался твоей... как ее... инвестиционной газетой, – не очень уверенно поддержал Ребров.

Они зашли перекусить в небольшое кафе.

– Теперь у меня точно все получится! Я дожму его! – вновь и вновь повторяла Маша, с аппетитом уплетая совершенно безвкусную бледную курицу.

От возбуждения у нее горели глаза и щеки, и, как всякая счастливая женщина, она была в этот момент очень красива. Они выпили немного вина и, чуть захмелев, решили поехать в новый ресторан на Большой Никитской, открытый кем-то из артистических знаменитостей. Там они еще пили и много танцевали.

Весь вечер Маша говорила о своих планах, и только по дороге к ее дому вдруг со смехом сказала:

– Я все о себе и о себе. Как ты? Кстати, Большаков, хотя бы ради приличия, связывался с тобой после статьи?

– Нет, но мы с ним случайно встретились на небольшом приеме... у одного итальянца. Большаков сначала рассыпался в комплиментах, а потом сделал мне деловое предложение... – Виктор постарался, чтобы его слова прозвучали иронично.

– Какое?

– Он хочет, чтобы я на него работал. Ну, не заметки писал, а как бы генерировал идеи, обеспечивающие союзу известность, привлекающие к нему внимание... Он всячески соблазнял меня, утверждал, что это – самое интересное, что может быть в жизни творческого человека.

– И что ты об этом думаешь? – спросила Маша.

– Хм, я лишь могу сказать, что теперь думаю об этом постоянно... Змей-искуситель...

Маша Момот жила со своей старшей парализованной сестрой в большом сером здании в арбатских переулках. Двухкомнатная квартира оказалась сильно запущенной, с кучей огромных коробок, лыжами и стеклянными банками на антресолях – типичное для Москвы жилище бедных людей, не способных заставить себя выбросить даже футляр от дешевого подарка. И было понятно стремление Маши получить все и сразу.

Прижав палец к губам, она провела Виктора в одну из комнат, где, очевидно, жила сама, и ненадолго вышла. Почти сразу же за стеной послышались приглушенные голоса. Потом раздался шум воды и звон посуды на кухне. Звуки переместились в ванную, и вскоре Маша впорхнула в комнату, осторожно прикрыв дверь.

– Ты еще не разобрал кровать? – спросила она и стала быстро раздеваться, словно они жили вместе уже сто лет.

Утром Маша напоила Виктора чаем, накормила бутербродами и тихонько выпроводила, пообещав позвонить на следующий день. Однако не сделала этого ни на следующий день, ни через неделю. Он сам звонил ей несколько раз, но она опять исчезла, словно провалилась сквозь землю.

Глава VII

ГЕНЕРАТОР ИДЕЙ

1

Академик Серафим Мочалин жил в огромном сталинском доме в районе Московского университета на Воробьевых горах. Несколько таких зданий – с большими, удобными, светлыми квартирами – было специально построено в пятидесятые годы для университетской профессуры, чтобы продемонстрировать всему миру, какой высокий уровень жизни у советской научной интеллигенции.