Текст книги "Страна игроков"

Автор книги: Иван Жагель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Значит, сейчас вы сидите на куче компромата и ждете, когда вам дадут отмашку? – Ребров никак не мог поверить в то, что услышал.

– Можно сказать и так, – согласился Рукавишников. – Все, что надо было нарыть, я уже нарыл. Теперь сижу и жду...

Понадобилось не меньше минуты, чтобы эта информация уложилась в голове у Виктора по полочкам. А усвоив ее, он решительно поднялся:

– Большое спасибо!

– За что?

– Вы меня избавили от многих пустых хлопот.

– Рад был вам помочь, – с ядовитым сарказмом откликнулся Рукавишников.

2

Когда Ребров вышел из здания следственной части, его личность как бы раздвоилась. Одна половина его существа испытывала невыносимую обиду, боль, а другая – получала чуть ли не физическое удовлетворение от страданий первой. Он ненавидел себя так, как ненавидят самого заклятого врага. И в этом не было ничего удивительного: вряд ли кто-либо мог создать ему столько проблем и неприятностей, сколько создал он сам.

Реброву даже захотелось досадить себе еще больше, и для этого имелась прекрасная возможность: достаточно было всего лишь поехать в Государственную думу и встретиться с Большаковым. Наверняка у предводителя отечественных буржуев уже состоялся не очень приятный разговор с Шелестом, которому, скорей всего, рассказали о кассете еще в субботу или в крайнем случае в воскресенье. И если Алексей не попытается сразу треснуть Виктора по голове чем-нибудь тяжелым, то выяснение отношений между ними точно будет очень непростым. Ребров рассудил так: лучше уж сразу получить все пинки и оплеухи, чтобы этот печальный финал его дурацких экспериментов и трагикомическое подведение итогов целого года жизни, когда он лишился всего – Анны, кассеты и уважения к себе, – были бы не очень растянуты во времени.

Охваченный острым приступом садомазохизма, Ребров и в самом деле от следственной части прокуратуры прямиком направился в Думу. Уже через двадцать минут он вошел в здание нижней палаты российского парламента со стороны Георгиевского переулка и на лифте поднялся наверх, где сразу же наткнулся на первые признаки надвигающейся бури.

Еще в коридоре ему встретился Левон, который выглядел так, словно получил из милиции предписание немедленно вернуться на родину, причем без права на последнее свидание с Люсей. Дитя войны тут же сообщило, что Большаков ездил куда-то прямо с утра, а, вернувшись, бросается на всех, как раненый тигр, и требует, чтобы ему немедленно разыскали Реброва.

Шума, очевидно, и в самом деле было много. У сидевшей в приемной Люсеньки глаза были подернуты слезами, а опущенные кончики губ мелко дрожали.

– Ну наконец-то, – увидев Виктора, с упреком и обидой сказала секретарша.

Ребров одарил ее самой обаятельной улыбкой, на которую в этот момент был способен, и прошел в кабинет Большакова.

Алексей сидел за своим рабочим столом. Было такое впечатление, что из его большого, сильного и уверенного в себе тела извлекли все кости и мышцы. В нем трудно было узнать вождя всех подрастающих российских капиталистов и лидера зарождавшейся, чрезвычайно прогрессивной депутатской группы. А какой-нибудь неопытный зоолог вообще мог бы даже отнести это расплывшееся, желеобразное существо к медузам. Только глаза у него были по-волчьи злыми и затравленными.

– Привет! Говорят, ты меня искал? – развязно спросил Ребров, садясь напротив.

Он делал вид, что не замечает состояния своего начальника и что у него самого никогда в жизни не выпадало такого замечательного денька, как сегодня.

– Знаешь, где я был утром? – не ответив на приветствие, поинтересовался Большаков. – Нет? У Шелеста! – Он помолчал, наблюдая за реакцией Виктора. – У нас с ним был оч-чень интересный разговор. Впрочем, разговором это назвать трудно. Шелест просто достал из верхнего ящика своего стола магнитофонную кассету, и мы ее вместе прослушали...

– Надеюсь, это был не рэп?! Лично я ненавижу этот дурацкий музыкальный стиль, – вставил Ребров.

Ему уже абсолютно нечего было терять, и он начал откровенно хамить.

– Сними эти дурацкие очки! – заорал Большаков. – Я хочу видеть твои паршивые глаза!

Виктор снял очки и сунул их в нагрудный карман рубашки.

На лице Алексея непроизвольно расцвела улыбка удовлетворения.

– Неплохо, – констатировал он. – И ради чего ты пошел на это?

– Захотелось хоть что-то исправить в своей жизни.

– Идиот... Ты что, не понимал, с кем собираешься шутки шутить? И вообще, – он заводился все больше и больше, – ради чего ты пожертвовал всем тем, что мы вместе с тобой создавали, нашими совместными проектами, планами, в конце концов, нашим будущим? Какое ты имел на это право?! Ты можешь мне это внятно объяснить?! Ну хорошо, допустим, ты хотел свести счеты со своей гнусной жизнью. Но тогда уж лучше бы прыгнул под машину. Неужели у тебя никогда не появлялась мысль, что, тайно переписав ту пленку, ты можешь очень крепко подставить в первую очередь меня?! Чего ты молчишь?

– Ты сказал о нашем совместном будущем?! – ухмыльнулся Ребров. – А оно у нас могло быть?

– У тебя есть ко мне какие-то претензии? – подозрительно прищурился Алексей.

– Теперь уже нет, теперь мы – квиты...

Виктор хотел еще что-то добавить, но внезапно в голове его сверкнул ослепительный свет. Он четко понял, что ему необходимо делать дальше, чтобы все, абсолютно все, исправить. Так бывает где-нибудь в лесу, в бурю, когда человек не знает, куда идти дальше, но вдруг в длящейся всего доли секунды вспышке молнии замечает спасительный ориентир и в душе у него расцветает надежда.

Даже не признаваясь себе самому, Ребров в течение всего разговора с Большаковым, выслушивая отборную брань в свой адрес, продолжал мысленно искать выход из положения. И когда Алексей сказал одно ключевое слово, множество винтиков, колесиков, передаточных механизмов в голове Виктора вдруг выстроилось во что-то цельное.

Он тут же встал и пошел к выходу. Алексей еще кричал ему в спину, что он уволен, что у него будет масса других неприятностей, однако все угрозы и проклятья мгновенно потеряли для Реброва всякий смысл. Да и сам он мысленно был отсюда уже очень далеко.

Впрочем, он понимал, что очередной спасительный план, родившийся в его горячечном мозгу, был весьма призрачным и мог реализоваться только при стечении громадного количества обстоятельств. Но когда предоставленный судьбой шанс остается единственным, человек начинает в него верить, и верить безоговорочно.

3

При входе в Государственную думу, с правой стороны, находилась большая комната, где всегда толпилось много людей. Здесь располагалось бюро пропусков нижней палаты российского парламента. Это помещение можно было назвать и своеобразным чистилищем: отсюда посетителей либо отправляли на встречу с думскими небожителями, либо выдворяли назад – в ад расположенной рядом Тверской, где по раскаленному асфальту в несколько рядов сплошным потоком двигались автомобили.

В самом же бюро пропусков с одной стороны шла сплошная высокая стойка с окошечками, а с другой – стояли столы с городскими телефонами. Именно к ним первым делом бросился Ребров – для реализации своего плана ему срочно надо было позвонить.

Он набрал номер, по которому очень давно не звонил, но помнил его наизусть.

– Слушаю вас, – тут же прозвучал в телефонной трубке голос Анны Игнатьевой.

– Пожалуйста, не клади трубку! – скороговоркой произнес Виктор. – У меня опять возникли чрезвычайные обстоятельства. Пожалуй, чрезвычайнее еще и не было. Мне необходимо срочно с тобой встретиться. Немедленно!

Размышляла она всего несколько секунд:

– Хорошо. Где?

Они договорились встретиться в большом, шумном ресторане "Патио-Пицца" в самом начале Тверской. Чтобы попасть туда из Думы, Реброву нужно было всего лишь пересечь улицу, и он пришел первым. Оккупировав столик в самом дальнем углу, он стал следить за входной дверью и, когда появилась Анна, привстал и помахал ей рукой.

Многие из присутствовавших в ресторане мужчин обратили на Игнатьеву внимание. И, пожалуй, это внимание вряд ли оказалось большим, даже если бы она, продвигаясь по проходу, сбрасывала с каждого столика на пол по тарелке.

Виктор сдержанно улыбнулся и поздоровался, ожидая чего-нибудь подобного в ответ. Честно говоря, на многое он не рассчитывал – так, на дежурную вежливость. Однако она с большим запасом продемонстрировала, что ее приход ни в коем случае нельзя рассматривать как готовность идти на компромиссы. Стараясь замять возникшую при этом неловкость, Ребров торопливо отодвинул стул и помог ей сесть.

К ним сразу же подлетел официант с меню и спросил, не принести ли чего-нибудь попить.

– Минеральной воды, – сказала Анна.

– Мне тоже, – добавил Виктор.

Какое-то время сидели молча. Он украдкой разглядывал Анну. За последнее время она немного похудела и хорошо загорела – вероятно, по выходным ездила куда-нибудь за город. И еще он заметил у нее кольцо и серьги, которых раньше не видел. Возможно, эти недорогие украшения она купила себе сама, но все равно: и загар, и серьги говорили о какой-то ее жизни, проходившей без него. И сознавать это было не очень приятно.

– Во-первых, я тебя слушаю, а во-вторых, ты не мог бы снять очки? наконец сказала она.

– Очевидно, у меня очень красивые глаза, – вздохнул Ребров, снимая очки. – За сегодняшнее утро ты – уже третий человек, который хочет их увидеть. Правда, сейчас это не так легко.

Если Рукавишникова вид его подбитого, раздувшегося глаза оставил равнодушным, Большакову доставил удовольствие, то Анну он поверг в состояние шока. Ее внешняя холодность мгновенно рухнула, и она непроизвольно схватила его за руку.

Все это вдруг напомнило Виктору тот вечер в Заборске, когда он принес в гостиничный номер Анны забытую ею в ресторане сумочку. Тогда в ее глазах также вначале были холод и презрение, но потом прорвалась целая буря чувств. Вряд ли что-либо подобное могло повториться сейчас, но даже ощущать тепло ее руки было безумно приятно.

– Кто это тебя так?! – воскликнула она.

Как и Рукавишникову, Ребров в самых общих чертах рассказал ей о визите в его квартиру подручных Кроля и самого начальника службы безопасности "Московского кредита". Еще недавно холодное лицо Анны теперь бурно реагировало буквально на каждое его слово.

– Твои коллеги порылись в моих вещах, немножко поразмялись на мне, а потом Кроль пообещал выбросить меня из окна, если я и дальше буду плохо себя вести, – заключил Виктор эту историю. – И у меня нет оснований полагать, что он шутит.

– Это уже переходит всякие границы! Кроль окончательно зарвался! А Шелест... он и в самом деле потакает этому бандиту! Какие же они подонки! Было видно, что ей нелегко удержаться от более крепких слов. – А что им от тебя было надо?

– Кое-какие документы – я собрал их на Шелеста и хотел передать людям из аппарата премьера.

– Нет, ты все-таки сумасшедший!

Анна никак не могла прийти в себя.

– Кроме бумаг, они забрали у меня еще и одну магнитофонную кассету. Как мне объяснил сегодня утром знакомый следователь, она в сто раз важнее, чем все мои документы, – сказал Ребров.

– А что на ней было записано?

– Весьма любопытный разговор, состоявшийся между Шелестом и Большаковым.

Все эти детали из шпионского романа окончательно доконали Анну. Она сидела с открытым ртом, как ребенок, которому рассказывают истории об оживших скелетах.

– И кто записал этот разговор?

– Большаков. Я дал ему диктофон на встречу с Шелестом, а потом тайком от него переписал кассету. Ее-то у меня и забрал Кроль.

– Вряд ли Шелесту это понравится... – заметила она.

– Ему уже не понравилось, – подтвердил Виктор. – Сегодня утром к нему ездил Большаков. Между ними состоялся крутой разговор. После этого Алексей устроил скандал и мне. Да что там скандал. Он готов был разорвать меня на куски... Но при этом Большаков упомянул одну интересную деталь: перед тем как прокрутить ему ту самую злополучную кассету, Шелест достал ее из верхнего ящика своего стола... И это мой последний шанс...

Анна наморщила лоб.

– Не поняла? Какой шанс?

– Если сегодня утром Шелест достал кассету из верхнего ящика стола, то есть большая вероятность, что он туда же ее и положил... Так обычно делает большинство людей... Машинально...

На лице Анны вначале отразилось недоумение, потом растерянность и наконец негодование.

– Мерзавец!!– произнесла она сквозь зубы, при этом наклонила голову, словно собиралась его боднуть. – Какой же ты мерзавец! Значит, я опять понадобилась тебе только для того, чтобы помочь бороться с Шелестом?! Чтобы украсть у него кассету?!

– Послушай, ты единственная из моих знакомых, кто может попасть в его кабинет, – сказал Виктор и попытался ее успокоить: – У меня нет человека дороже тебя. Клянусь! Ты даже не представляешь, как мне без тебя плохо. Но пойми, сейчас я в безвыходном положении... Я не могу отступить перед Шелестом и Кролем. Ты первая начнешь меня за это презирать, даже не признаваясь себе... В твоих глазах я навсегда, на всю жизнь останусь проигравшим. Ты же сама сказала, что эти подонки перешли все допустимые границы. Их надо остановить...

– Твое проклятое гипертрофированное самолюбие тебе дороже всего! воскликнула Анна. – А ты подумал, что будет, если меня застанут в тот момент, когда я буду рыться в столе Шелеста?! Как я вообще зайду в кабинет без него?!

Она попыталась встать, но он удержал ее за руку:

– Ты можешь сказать его секретарю, когда Шелест куда-нибудь отлучится, что забыла в кабинете начальника какие-то бумаги, очки... да мало ли что еще?

– Пусти! – Она вырвала руку и поднялась, чтобы уйти, но потом задержалась еще на секунду. – Ты даже не подумал, как для меня унизительно сознавать, что ты вспомнил обо мне только в связи с твоим идиотским соперничеством с Шелестом. Я тебе этого никогда не прощу!!

Провожая Анну взглядом, Виктор подумал, что ее устойчивый отрицательный рефлекс на Шелеста и Кроля, как на бандитов, – это уже очень много. Возможно, это даже больше, чем он хотел добиться, начиная всю эту кампанию. Теперь вполне можно считать, что жизнь прожита не зря.

4

С тех пор как Ребров перебрался из провинции в Москву, он усвоил несколько очень важных для проживания в столице правил. И одно из главнейших заключалось в следующем: если не хочешь отравиться водкой, которую в середине девяностых годов в России подделывали все, кто угодно, то нужно не полениться и дойти до Елисеевского гастронома на Тверской. Именно там Виктор и приобрел бутылку фирменной кристалловской "Столичной", батон ржаного хлеба, баночку маринованных огурцов и тонко нарезанный душистый сыр.

Со всей этой снедью он зашел в "Народную трибуну" к Стрельнику и застал своего друга у компьютера – тот с глубоким отвращением перечитывал только что написанную им заметку.

Когда Ребров поставил на стол бутылку, Игорь на секунду оторвался от экрана и строго заметил:

– Мне надо кровь из носа дописать материал!

После появления ржаного хлеба и сыра Стрельник уже не был столь категоричен:

– Работы – выше головы.

А когда на свет были извлечены маринованные огурчики, он шумно отодвинул кресло, подошел к двери и закрыл замок.

– Хорошо, что ты пришел, – сказал он. – Сил больше нет перечитывать эту галиматью!

Игорь достал стаканы, нож и стал резать хлеб, предварительно расстелив извлеченные из принтера белые листы бумаги, на которых могла бы быть отпечатана какая-нибудь статья, но судьба уготовила им более соблазнительную перспективу: впитать в себя капли водки, огуречного рассола и жир швейцарского сыра.

– Как твои дела? – поинтересовался Стрельник, извлекая из банки маринованные огурчики.

– Я уже не работаю в Государственной думе, – проинформировал своего друга Ребров. – Сегодня утром Большаков меня выгнал.

– Прекрасная новость! Теперь я вижу, что наш парламент постепенно все-таки очищается от людей с низкими моральными качествами. Кстати, все это как-то связано с тем дружеским визитом в твою квартиру головорезов из банка?

– Звенья одной цепи, – подтвердил Виктор. – Эти события неразделимы, как Сцилла и Харибда, Орфей и Эвридика, Смит и Вессон... Или последнее из другой оперы?

– Это неважно, – успокоил его Стрельник. – Важна суть того, что произошло, а именно: ты, как бесстрашный рыцарь, с открытым забралом бросился в бой со всей российской мафией. Кончилось же это тем, что тебе намяли бока и вышвырнули на улицу. Правильно?

– Правильно.

– Отсюда логически вытекает мой первый тост, – поднял Игорь стакан. За дружбу!

– А при чем тут это? – удивился Виктор.

– Если бы у тебя не было настоящего друга, в той ситуации, в которую ты попал, тебе пришлось бы нажираться до поросячьего визга в одиночестве.

Выпив бутылку водки, друзья перебрались в бар при ресторане гостиницы "Пекин", а еще через пару часов они обнаружили, что сидят в чешском пивном ресторане на Кудринской площади. Процесс перемещения из гостиницы в пивнушку в памяти у них не отложился, поэтому они пришли к выводу, что столкнулись с каким-то неизученным явлением переноса физических тел усилием воли. Когда Игорь чуть не опрокинул локтем свою кружку, он решительно встал, яростно протер осоловелые глаза и заявил:

– Все! Я иду спать. Будем считать, что поминки по тебе прошли успешно.

Стрельник жил на Маяковке, и Виктор довел его до самого подъезда, а потом пешком отправился домой. Ночная Москва еще не спала, давая множество удивительных примеров мирного сосуществования старой России и новой: в Мамоновском переулке на чахлом газоне напротив Театра юного зрителя интеллигентная старушка выгуливала перед сном облезлого мопса, а рядом какие-то крутые ребята, не выходя из громадного джипа, выбирали себе проституток, построив полукругом и осветив фарами не менее пятнадцати жалких, накрашенных девчонок.

Ребров посидел еще немного на Тверском бульваре, и когда добрался до своей обители, было далеко за полночь. Он уже собирался свернуть во двор, как стоявшая чуть впереди у бордюра машина мигнула фарами. Дверца у нее открылась, и из автомобиля вышла Игнатьева. Только теперь Виктор узнал ее белый "форд".

Анна быстро подошла к нему и молча протянула маленький бумажный сверток.

– Что это? – спросил Ребров, прекрасно понимая, что находится внутри.

– Набор цветных ниток для вышивания крестиком.

Она повернулась и пошла к машине.

– Подожди!

– Я жду тебя с семи часов вечера, – бросила Анна через плечо.

Виктор догнал ее уже у машины и придержал дверцу:

– Как тебе это удалось?

– Нет никакого смысла рассказывать, – саркастически усмехнулась она.

– Почему?

– Потому что ты поверишь только в одно объяснение: что я отдалась Шелесту на его рабочем столе и, пока он делал свое дело, незаметно вытащила кассету из верхнего ящика.

– Может быть, зайдешь? Нам не мешало бы поговорить, – без всякой надежды предложил Виктор.

– Чувствую, у тебя был приятный вечер. Не хочу его портить! – резко сказала Анна.

Она захлопнула дверцу машины, завела мотор и, сорвавшись с места, уже через пару секунд была в конце переулка, помигала сигналом поворота и скрылась за углом.

Поднявшись к себе, Ребров еще в прихожей разорвал пакет из обычной писчей бумаги, заклеенной скотчем. Внутри была именно та самая магнитофонная кассета из прозрачного пластика. Он узнал ее потому, что, переписывая пленку, дабы ничего не перепутать, поставил шариковой ручкой на своей кассете крохотную точку в углу.

После этого Виктор проверил все замки на двери и везде погасил свет, чтобы никто не мог обнаружить его присутствия в квартире. А рано утром он опять занял свой, уже привычный, пост у следственной части Генеральной прокуратуры, подозрительно присматриваясь к каждому проходившему мимо человеку, к каждой проезжавшей мимо машине.

Ему пришлось подежурить здесь почти два часа, пока наконец не подъехал на служебной черной "Волге" Рукавишников. Перехватив его у входа, Ребров молча протянул кассету.

– Как вам удалось ее вернуть? – с удивлением спросил следователь.

– Это неважно, – устало потер лоб Виктор и тут же попытался прояснить вопрос, который мучил его всю ночь: – Скажите, а возможен ли вариант, что эта пленка в прокуратуре просто исчезнет, растворится, будто ее и не было?

– Ничего не могу исключать, – честно признался следователь, – но я постараюсь, чтобы этого не случилось.

Ребров помялся.

– А насколько высоки шансы, что теперь делу дадут ход?

Рукавишников пожал плечами.

– Не знаю. Пока я даже не прослушал вашу пленку.

– Действительно, – согласился Ребров. – А можно мне вам позвонить?

– Не думаю, что в этом есть смысл. Если ваша кассета способна сдвинуть дело с мертвой точки, то вы сами все увидите и услышите. Шума будет более чем достаточно.

Говорить было уже не о чем, однако Реброву казалось ненормальным просто так уйти, оставив магнитофонную кассету, из-за которой его избили, выгнали с работы и которая стала причиной его окончательного разлада с любимой женщиной.

– Но вы сами-то заинтересованы в том, чтобы дать делу ход? – уже с раздражением спросил он.

– Я не имею права быть заинтересованным лицом. Я могу быть только объективным, – явно из вредности подсыпал соли на свежую рану Рукавишников и скрылся за дверью следственной части.

Глава XXVIII

КАК ПРИМИРИТЬСЯ

С ЭТОЙ СТРАНОЙ

1

Если бы каким-то студентам-медикам, специализирующимся на психиатрии, надо было написать практическую курсовую работу, то Ребров представлял бы для них идеальный объект для наблюдений. Причем проявлявшиеся у него симптомы были настолько очевидны, ярко выражены, что даже отпетые прогульщики из числа будущих эскулапов абсолютно точно назвали бы его состояние заторможенным.

В последние несколько дней у Виктора не было ни желания, ни сил чем-нибудь заниматься, и большую часть времени он сидел в кресле у окна, тупо смотрел на Кремль и в две тысячи первый раз прослушивал рахманиновскую Литургию Иоанна Златоуста.

Он очень любил это музыкальное произведение, но вновь и вновь слушал его еще и потому, что пластинка с Литургией была единственной, которая уцелела после налета гвардейцев Рудольфа Кроля. Во время погрома она находилась на диске проигрывателя и именно по этой причине не погибла под каблуком упивавшегося своей властью и силой Мальчика.

Впрочем, более опытные психиатры явно отметили бы, что при всей своей заторможенности Ребров еще не впал в состояние полной прострации, когда человек становится абсолютно безразличным ко всему окружающему. Его мысли были заняты Анной Игнатьевой, а точнее, он буквально сходил с ума от страха, что шакалы Кроля доберутся и до нее.

После того как Ребров отдал кассету Рукавишникову, он вернулся домой и сразу завалился спать, так как всю предыдущую ночь провел в какой-то полудреме, опасаясь очередного визита незваных гостей. А проснувшись, сразу же ощутил это парализующее чувство близости чего-то непоправимого.

Виктор вдруг отчетливо понял, что даже если все сложится самым наилучшим образом и Рукавишникову теперь удастся дать ход тем материалам, которые у него имеются, то на это уйдет немало времени. Тогда как исчезновение магнитофонной пленки может быть обнаружено уже сегодня, сейчас. И реакция Шелеста, а тем более Кроля будет мгновенной и очень жесткой.

Конечно, Анна не единственная, кого станут подозревать в похищении кассеты. Наверняка в кабинет президента банка могли заходить и другие люди – секретари, помощники. Но для Кроля такая головоломка – не более чем задачка на простые арифметические действия.

Осознав все это, Ребров впал в панику. Ему захотелось немедленно забрать Анну из банка, как-то защитить ее, спрятать от возможных неприятностей. И он кинулся ей звонить, чтобы убедиться, что с ней пока ничего не случилось.

Его телефон мог по-прежнему прослушиваться, поэтому Виктор побежал на улицу искать телефон-автомат, чтобы не навредить Анне еще больше. В тот день ее долго не было на месте, и он обливался холодным потом от ужаса, предчувствуя самое плохое. А когда она, наконец, ответила, закричал в трубку:

– Где ты была?! У тебя что-то случилось?!

– Это тебя уже не касается. Больше никогда, понимаешь, никогда в жизни мне не звони! – сказала Анна и повесила трубку.

В ее голосе слышалась смертельная обида, лишающая всякой надежды на примирение.

Но Виктор продолжал звонить по много раз в день, удовлетворяясь уже тем, что она поднимает трубку, а значит – жива и здорова. И все это время он мучился одними и теми же вопросами. Почему до сих пор не обнаружено исчезновение кассеты? А если обнаружено, то почему на это нет никакой реакции? Каким образом он сможет узнать, что Анне что-то угрожает и какие у него есть возможности ее защитить? Не находя ответов, он опять шел звонить.

Скоро Виктор изучил расположение всех телефонов-автоматов в округе и даже знал характер, особенности каждого из них. У одного была хроническая ангина, и он страшно хрипел, другой подолгу раздумывал, прежде чем соединить, третий страдал клептоманией и бессовестно воровал жетоны. Но даже самые порядочные и морально здоровые из этих аппаратов были бессильны помочь Реброву, если на другом конце его не хотели слышать.

Однажды Виктор попытался перехватить Анну в конце рабочего дня, чтобы убедить ее немедленно бросить все и отправиться с ним на какое-то время в другой город. Но, заметив его еще издали, она опять зашла в банк, а потом появилась уже с какими-то женщинами, дошла с ними до своей машины и быстро уехала. После этого Ребров как раз и впал в то самое заторможенное состояние, из которого выходил, только чтобы опять сбегать к телефону-автомату.

Впрочем, выбегая по утрам звонить, он заодно покупал газеты, хотя не читал их, а просто пробегал глазами в поисках интересующей его информации. Но только на пятый день своих мучений Ребров прочитал в "Коммерсанте", в колонке деловой хроники, что премьер так и не подписал правительственное постановление, в котором упоминалось так называемое общественное движение содействия структурной перестройке экономики "Новая Россия – XXI век".

А вечером в информационных программах всех телеканалов прошло сообщение об аресте начальника службы безопасности банка "Московский кредит" Рудольфа Кроля и нескольких его ближайших сотрудников. Ничего внятного по поводу причин их задержания не сообщалось, да Виктору это было уже и не интересно.

Дальше события развивались еще стремительнее. Через день газеты напечатали сенсационную новость о решении властей перевести ряд счетов Государственного таможенного комитета из "Московского кредита" в другой банк. Это означало, что кто-то, в чьей власти была регулировка финансовых потоков в стране, рассердился не на шутку: Шелесту не просто мстили, его буквально уничтожали. Счета таможни – это был тот неиссякаемый источник, на котором бывший вице-премьер и взрастил свой банк.

Стало ясно, что это начало конца "Московского кредита" – лишившись значительной части своих активов, он вряд ли способен был выкарабкаться. Обеспокоенные клиенты банка стали срочно изымать из него свои деньги. Кое-кто поспешил даже подать заявление в суд, чтобы в случае блокирования банковских счетов иметь возможность хоть что-то получить через судебных исполнителей. А для любого финансового учреждения нет ничего хуже, чем паника среди клиентов, когда все и сразу требуют свои деньги обратно.

Еще недавно, казалось, непоколебимая финансовая империя рушилась буквально на глазах. И вскоре стало известно, что Владимир Шелест, спасаясь от наседавших на него кредиторов, а возможно, и от угроз физической расправы с их стороны, уехал за границу.

Газеты писали, что он скрылся то ли в Швейцарии, то ли в Испании, где у него имелась недвижимость. Естественно, в связи с этим интерес к бывшему вице-премьеру был повышенным. Пространные статьи излагали фантастическую историю его космического взлета, в какой-то степени символизировавшую все смутное время экономических реформ в России, когда никому не известный научный работник мог стать вице-премьером, а потом в считанные месяцы создать для себя на государственные деньги крупный банк.

Упоминалась и странная смерть президента компании "Русская нефть" именно в то время Шелест находился в правительстве и курировал топливно-энергетический комплекс. Эта тема раскручивалась особенно энергично, так как из прокуратуры просачивались сведения, что арестованный ранее начальник службы безопасности банка "Московский кредит" Рудольф Кроль был причастен к физическому устранению руководителей внешнеторговой компании.

Но больше всего Реброва позабавило появление на горизонте бывшего вице-президента "Русской нефти" Георгия Дзгоева. Узнав об аресте Кроля и побеге за границу Шелеста, он срочно возвратился в Москву и был здесь нарасхват: то давал показания следователям, то раздавал сенсационные интервью средствам массовой информации. Дзгоев явно засиделся у себя на Кавказе и теперь спешил наверстать упущенное.

А как-то вечером Виктору позвонил Левон. Задав пару вежливых вопросов о жизни, он перешел к главному.

– Большакова сейчас все бросили, – не без злорадства сообщил Левон.

Виктор подумал, что мир неисправим: челядь первая обсуждает и предает своих хозяев.

– А что у вас случилось? – полюбопытствовал он.

– Как только стало известно, что правительство не будет поддерживать движение "Новая Россия – XXI век", что это – мыльный пузырь, депутатская группа Большакова посыпалась на глазах. Шеф давит на мораль, говорит о святом деле помощи российским предприятиям. Но какому депутату нужна структурная перестройка, если она не гарантирует ему перевыборы в новый состав парламента, – резонно заметил Левон, познавший лучше, чем кто-либо другой, трудную науку выживания.

– Ну а что собираешься делать ты? – поинтересовался Виктор.

– В связи с этим как раз и звоню, – очень похоже изобразило смущение дитя войны. – Я пока сижу здесь, в приемной Большакова. Однако при таком развитии событий важно не погибнуть под обломками. Так что если у тебя найдется какая-нибудь приличная работа... Кстати, мы могли бы перейти вместе с Люсей. Готовая команда... Ты же знаешь, я могу быть очень полезен...

– Конечно, – сказал Ребров, – если что-то подвернется, я тебе обязательно позвоню...

Крысы уже побежали, значит, корабль и в самом деле начал тонуть. Именно после этого звонка Левона к Виктору опять вернулось желание жить и действовать.

2

Была пятница, пять часов вечера, и все нормальные люди если и оставались еще на работе, то уже прикидывали, как они проведут выходные дни. А у Стрельника воображение было безграничным, особенно когда речь шла об отдыхе и развлечениях. Поэтому, набирая номер его телефона в редакции, Ребров очень боялся, что не застанет своего друга.

Ему повезло: Игорь был на работе, хотя и собирался убегать. Он с большим недовольством выслушал сбивчивую речь Виктора.