Текст книги "Чудо-камень"

Автор книги: Иван Сотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Горная одиссея

Никаких следов их девочки, ни среди трав, ни в горной тайге. Где же все-таки Злата и что с нею? Старый Корней просто выбился из сил. Сказывались и годы, и беды, что обрушились на его голову. Платон Ильич обратился за помощью в пионерский лагерь, и вместе с юными туристами Злату искали человек сто пионеров. Неутомимо искали везде и всюду. Звали, кричали. А травы и деревья оставались безмолвными. Откликались лишь горы, откликались их же, ребячьими голосами.

К вечеру ребята брели понурые, обессиленные, почти отчаявшиеся. Где же ее искать? Корней Ильич исстрадался по своей любимице. «Злата, Златонька, девочка моя! Никогда не прощу себе. Как не доглядел!» – Слова эти бились у него в мозгу, хотелось, кричать и кричать. Но он мужественно стискивал зубы. И без того у всех царило уныние.

– Вон, вон, глядите!.. – вдруг вскрикнул, скорее прохрипел, Азат.

Савин вздрогнул, нет, затрясся всем телом и со всех ног бросился вдоль дороги. На ее обочине лежала она, его разбойница Злата…

– Златонька, родиночка моя! – запричитал старик, рыдая. – Что с тобою?

Схватил ее на руки, прижал к груди и, чувствуя, что жива, радовался и убивался одновременно. А она, обнимая его, долго не могла вымолвить ни слова…

Как же очутилась здесь Злата?

Очнулась она в палатке геофизиков. Один из них нашел ее без сознания у дороги. Привез на свой стан. Там быстро привели ее в чувство. Заблудившись, девочка выбилась из сил, перепугалась и была очень слаба. Стали отхаживать. Молодой геофизик, который нашел ее, решил телеграммой сообщить домой, что девочка жива и здорова. Там же переполох, наверное. Злата уже окрепла и на несколько часов одна осталась в палатке геофизиков.

Тут и заявилась к ней группа юных туристов. Их было всего трое: Петька, Альда и Биктимер. Все остальные ушли по другому маршруту. Петька ликовал. Сенька потерял девочку, а он нашел. Здорово получилось!

Сама Злата обрадовалась и растерялась. Ее ищут столько людей. Ясно, дед голову потерял, и ему очень плохо. Нужно немедленно идти туда, где ищут. Написала геофизикам записку и заспешила к своим. Про Сеньку она ничего не знала, и Альда беспокоилась теперь еще больше. Где он и что с ним?

Биктимер с Петькой настаивали идти в лагерь. Злата рвалась туда, где ее искали. Чувствуя, что ее не отпустят, решилась на отчаянную хитрость: уйти одной.

И ушла тайком. Решимости ей не занимать. Хоть и понимала, поступок ее опрометчив, и все же ушла. Нужно быстрее успокоить деда, вернуть ребят домой. Не без риска заблудиться еще раз двинулась известной дорогой. Пусть это решимость отчаяния. Ее место там, где ее ищут.

Шла долго, очень долго. К вечеру обессилела вовсе. Ей снова сделалось страшно. Тогда и легла у дороги, чтобы набраться сил.

Здесь ее и подобрали…

Потеряв Злату, вся тройка не знала, что же делать. Решили, нужно сейчас же за нею вдогонку. Естественно, растерялись: получилось еще хуже. Снова завернули к геофизикам и нежданно-негаданно встретили тут Сеньку. Альда даже расплакалась. Наконец-то! Живи здоров. Значит, опять вместе. Обнял Сеньку и Биктимер. Они без слов понимали друг друга. Петька смущенно протянул руку и опустил глаза. Нет, не хотел бы он этой встречи. Подбоченясь, Сенька глядит на него в упор и руки не берет. Биктимер удивлен. К чему такая сцена? Мало ли что было, и сейчас неуместна любая неприязнь. Он не знал того, что знали все трое. Альда невольно вздрогнула. Что же будет?

– Ладно, здравствуй! – тихо сказал, наконец, Сенька и протянул руку. – Разберемся потом…

Альда вздохнула облегченно. Пока обошлось.

Златы они не нашли и лишь вечером возвратились в лагерь, где и застали ее уже в кругу друзей.

Так кончилась эта одиссея.

К вечеру заявился в лагерь Илюшка. Весь день он охотился за хариусом. Его хариус пришелся весьма кстати. Сначала думали сварить уху. Азат же, такой мастер на выдумку, настоял на своем. Рыбий шашлык! Очистив, каждую рыбину присолили, смазали маслом, посыпали перцем и, надев на палочку, жарили над костром. Пальчики оближешь!

В любой дружбе Альда всегда ревнива. Бывает, подружка засидится или задержится с новой девочкой, и Альда сама не своя. Случалось, расплачется даже. Злата ей понравилась. Умная, живая девочка, всего на год моложе Альды. И все же ревниво следила за нею. Очень уж льнет она к Сеньке. Видать, за дорогу сюда они сдружились, и им хорошо вместе. Нет, дружбу с Сенькой она ни с кем не хотела делить. Ни с кем и никогда! И порой с трудом сдерживала свои чувства. Но Альда умела управлять собою, подчинять чувства разуму. А разум говорил ей – ничего плохого в привязанности Златы к Сеньке нет. Просто ей самой, Альде, ни с кем не хочется делить Сеньку. Она ревнует его даже к ребятам.

Еще до ужина Злата рассказала ей, как заблудилась. Отстав перешнуровать ботинок, она впопыхах бросилась за своими. Далеко они не могли уйти. А сколько ни бежит, их нет и нет. Что за чудо! Припустилась еще быстрее – и все никого. Остановилась, огляделась в недоумении. Громко позвала деда, очень громко. В ответ же – лишь эхо. Дробное, рассыпчатое, как из-под пионерского барабана.

Лишь потом сообразила и по солнцу догадалась, что бежит-то совсем в другую сторону. Вот те и раз! Травы запутали. Бросилась обратно! Бежит, а слезы сами собой из глаз. Ну и дура! На минуту отстала и сразу заблудилась. Куда ей в горы – на печке сидеть бы!

А туф тропа раздвоилась. Раз раздвоилась, еще раз. А потом уже бессчетно, и вовсе запуталась. Сделалось страшно-страшно. Ясно, заблудилась!

Пробежит метров сто-двести – снова кричит. И опять – лишь эхо. Будто горохом рассыпает ее слова по горам. Кричать и то страшно. А травы, как тайга. Ничего сквозь них не видно. Выше головы. Да жажда еще. Ни росинки воды. Во рту горечь, огонь. Жжет даже. И сил уже нет, ни кричать, ни бежать. Ноги подкашиваются. Видно, от усталости и от испугу.

Обессиленно опустилась на траву у дороги. Повалилась на спину, раскинув руки. Уставилась на небо. Как хорошо передохнуть! Затем сжалась, свернулась калачиком. Тупо заныло все тело. Лежала молча, бездумно. Глаза невольно слипались, закружилась голова, и что было потом, уже ничего не помнит…

А очнулась в палатке геофизиков… Могли и вовсе не найти. Ей кричат – не слышит. Сама кричит – ее не слышат. Эхо в горах хитрое… Их голоса бросит в одну сторону, ее – в другую. Вот и не слышно. Со страху помереть можно.

Альда вообразила, случись такое с ней. Страшно! Ой, страшно!

После ужина Альда не отходила от Сеньки. Как хорошо, что они опять вместе. Легче будет искать нефрит. Вот уже сколько дней прошло. Чего только не видели. А нефрита нет и нет.

Но Сенька какой-то странный. Отвечает невпопад. Что с ним такое?

– Погоди, – наконец сказал он, – я сейчас.

Подошел к Петьке, цепко взял его за локоть:

– Пойдем, слово тебе скажу…

Петька огрызнулся, безуспешно пытаясь высвободить локоть.

– Нет, пойдем!

– Смотри, не задевай!..

Альда расстроилась. Еще подерутся сдуру. Петька – задира и забияка. Как что, сразу пускает в ход кулаки. Лучше пойти и поглядеть, что будет.

Мальчишки углубились в лес.

– Давай, говори, что хотел, – остановился Петька. – Дальше не пойду.

Глаза у него большие, навыкате, лицо злое, зубы стиснуты.

– Сам говори, как сподличал! – уставился на него Сенька.

– А чего мне говорить.

– Нет, говори!

Подбоченясь, Петька нахально глядел на Сеньку. Крепкий, коренастый, он выглядел сильнее.

– А ну тронь! Знаешь, катись отсюда, не то такую взбучку дам – всю сопатку расквасю.

Нет, Сенька не хотел драться. Хотел лишь в глаза высказать все этому мелкому пакостнику. Наглый же вызов возмутил его, и он не стерпел. Будь бы Петька слабее, он не тронул бы его. Теперь же ему захотелось больно-пребольно ударить, показать, что он не боится его силы.

– Вот тебе за все пакости! – плюнул он с силой ему в лицо. – Вот, вот, вот! – бил его в грудь кулаками.

Петька развернулся и со всей силы ударил его по лицу.

У Сеньки сразу хлынула из носу кровь. Он наскочил, было на своего обидчика, но Петька, не приняв боя, бросился наутек. А отбежав, остановился и крикнул:

– Будешь приставать – еще получишь.

– Нет, я с тобой рассчитаюсь!

– Сам наплачешься, – закричал в ответ Петька и убежал в лагерь.

Как раз подоспела Альда.

– За что он тебя? Дай вытру? Весь же в крови.

– Зачем ты пришла? Кто тебя звал? Не девчоночье дело ввязываться в драку. Ступай, говорю!

Петька увидел Альду, остановился еще раз и на весь лагерь закричал:

– Жених и невеста! Жених и невеста!

– Нет, я прибью его! – рассвирепел Сенька, пытаясь броситься вдогонку.

Но на руке у него повисла Альда.

Вечерний университет и профессор огня

Вечерним университетом назвали ребята беседы у костра. И правда, университет, где есть и свой профессор, и юные студенты. А любая беседа, что лекция. О чем только ни говорится у костра. Азат мастер поддерживать огонь и большой искусник разжечь любой костер. У него каждый раз особый тип костра. Для варки пищи он разводит небольшой костер с жарким пламенем либо «колодец», либо «шалаш». Если «колодец», то колья складываются как сруб, колодца, если «шалаш», то конусом, как ставится юрта. «Звездный» костер у него в самом деле похож на звезду, так как колья кладутся крест-накрест, навалом. А «таежный» костер разжигает еще иначе. Толстое бревнышко кладет с подветренной стороны, а разжигаемые колья одним концом на это подставное бревно, другим просто на землю.

Сегодня он разжег костер «нодья». Сложил поленце на поленце вертикально меж колышками. Торцом к ветру. Но ребятам костер не понравился. Лучше все же «звездный». И, уступая их прихоти, Азат сноровисто разжег им «звездный костер». Не очень дымит, почти нет копоти. Пламя ровное, спокойное. И перед глазами огненная звезда. Лучше Азата никто из ребят не умеет разжечь костра. Да и никто не пытается. Все костры в лагере на откупе у Азата. Тут он хозяйничает безраздельно. Ребята даже кличку ему придумали: профессор огня! Ничего кличка. Азату даже льстит такое прозвище. Все же профессор, ни кто-нибудь и ни что-нибудь, а огня!

Беседа за «звездным костром» согревала душу. Огонь – он добрый, и чем больше такого огня, тем лучше!

Профессор Бахтин вспоминал свою юность, даже детство. Мальчишкой он был любознательным, и отец повсюду возил его с собой. Взял как-то раз в Питер, как тогда называли Ленинград, и сводил в Минералогический музей. Теперь Он в Москве, а в ту пору был там. Как тогда распалилось его детское воображение! Глядел и загорался. Были камни, глаз не оторвать! Одни блестящие, как металл, другие – прозрачные, как стекло, а третьи – сами светятся, да так, просто загляденье. Чего только не видел. И камни, упавшие с неба, – метеориты, и камни, добытые у нас, завезенные из других стран. У каждого – свое название, своя судьба. Иногда интереснее, чем у иного человека. Еще тогда стало ясно, у камня – своя жизнь, и захотелось постичь ее, изучить.

Теперь же музей еще богаче. В обрамлении электрических люстр есть в нем чудесная карта со сверкающими синими звездами. Это карта ископаемых богатств. Поглядишь на нее и видишь, как несметны наши сокровища.

Профессор умолк было и вдруг загорелся снова:

– Есть у нас еще одна карта, в Эрмитаже хранится, в Ленинграде. Не карта, а чудо из чудес. Из уральских самоцветов сложена. И многие из них изготовлены человеком, который сидит среди нас. Вот он, – указал Бахтин на старого камнереза. – Сами спросите.

Ребята обрадованно загалдели, и Корнею Ильичу пришлось рассказать, как делалась Фа карта. Ее готовили на Свердловской гранильной фабрике. Лет тридцать тому назад. Опытнейшие мастера. «Не мне чета, я еще за молодого слыл, хоть мне и было уже за тридцать. Старейшие искусники, у которых я и учился гранильному делу». Сейчас Корней Ильич уважительно перечислял их имена. Воронов, Боровских, Зверев, Китаев, Фролов. О них московские газеты писали. В руках таких мастеров, сверкая гранями, оживали рубины, топазы, аметисты, аквамарины, горный хрусталь, изумруды. Они точили из них треугольнички, квадратики, ромбики, эллипсы. Гранили богатую оттенками яшму, светло-зеленый амазонский шпат, нежно-розовый родонит. На каждую республику изготовили рубиновую звезду.

Тончайшая работа!

– Помню, – говорил старый камнерез, – я рубины оттачивал. Каждый на трех дисках. И что ни камень – пятьдесят семь граней. Четыре тысячи камней. А это лишь штрих. Вот так было.

А кончили – камни отослали в Ленинград. Над картой трудились лучшие ювелиры и художники. Аквамаринами они обозначили Северный морской путь, дымчатым хрусталем – предприятия нефтяной промышленности. Темно-вишневым альмандином – сеть электростанций. Яркими рубинами – металлургические заводы. Нежно-голубыми топазами – бумажные фабрики. Изумрудами – предприятия по обработке дерева. У каждого камня – своя форма и свое значение.

– Правда, чудо-карта! – восхитилась Альда.

– Есть в ней и порок, – продолжал Корней Ильич. – Как ни хороша карта, а с каждым годом стареет. Уже тысячу заводов ставим на год. Попробуй исправь это на такой карте. Вот и выходит, музейный экспонат. Память о нашей молодости!

Теперь опять заговорил профессор:

– Музей есть музей! – вернулся он к своей мысли. – И камень в музее, как ни хорош, а в музее. Куда интереснее он в природе, в руках человека, в деле. Такое ни в каком музее не увидишь.

С увлечением рассказал о своей поездке в Хибины. Там, за Полярным кругом, он впервые увидел тысячеметровые горы. Полуночное солнце. Фантастические краски северного сияния. И загадка на каждом шагу. Нет, какие там камни! Красные, как кровь. Ярко-зеленые. Фиолетовые. Серебристые. Золотистые. Все краски радуги.

Жили они в палатках. Было жарко и – холодно. Их съедали тучи комаров, назойливой мошкары. От них не спасали даже сетки. Хибинские камни затмевали все. Несметные клады! Он говорил о них с увлечением, описывал камень за камнем. Там ничего тогда не было, а теперь город. О хибинских апатитах знает весь мир!

Состав несложен – просто фосфорнокислая соль кальция с примесью фтора. Минерал так разнообразен и странен, что не случайно назвали его апатитом – по-гречески означает «обманный». То он напоминает кварц или берилл, то просто – известняк, а то – даже зернистый мрамор. Лет сорок назад о нем почти не слышали. Сейчас же часто пишут как о полярном золоте. Камень плодородия. Камень жизни!

Оказывается, есть и зеленый апатит. Редчайший камень. Бахтин видел его своими глазами.

Почти до полуночи шел нескончаемый разговор про Хибины, и, казалось, с гор Южного Урала ребята волшебно перенеслись далеко на север, за загадочный Полярный круг, и с самим профессором всю ночь под негаснущим полярным солнцем пробродили по Хибинам.

Университет университетом, а режим режимом. Давно время спать. Илюшку взялся проводить домой сам Платон Ильич. Вместе с ними увязался и Сенька. Сели в лодку. Тихо заурчал мотор.

И ночное озеро – такая прелесть! Выбрались на середину, заглушили мотор и минут пять посидели молча. Такого нигде не увидишь. Сразу два неба. Одно – над головой – с золотыми горошинами звезд, другое – под лодкой, на дне озера. Два берега. Один елями вверх. Другой елями вниз. Два кольца гор. Одно образует темную эмалированную чашу над озером. Другое под ним, внизу. И тишь несказанная. Кажется, кричи, греми, грохай во что попало, ничто не зашелохнет. И ласковая, теплая, стекловидная вода. Она на все смотрит и все вбирает в себя, ничего не выпуская из своих глубин. И столько в ней простора, кажется, опрокинь весь мир, и он найдет себе место.

Вот он, ночной Урал!

Капитан Илюшка

На бивак туристов Илюшка приплыл на моторке ни свет ни заря. Лагерь еще спал. Мальчонка привязал к дереву лодку, вышел на берег и присел у вчерашнего костра. Он едва теплился. Илюшка по-хозяйски подкинул еловой суши, и костер весело затрещал. Огляделся, почесал затылок и вдруг обрел решимость. Забрал пустое ведро, сел в лодку и снова уплыл на озеро. «Привезу им рыбы на завтрак, пусть едят».

Проснувшись первым, Юрка выглянул из палатки и увидел моторку уже далеко от берега. «Не спится ему, бесенку», – узнал он Илюшку. Хотел крикнуть ему, да побоялся. Еще разбудит ребят. А они намотались за эти дни: то его тащили, то Злату искали.

Какое-то незнакомое до сих пор чувство признательности одолело Юрку, захлестнуло душу, и не от горечи и обиды – от радости. Пусть не его очередь, он все равно начистит картошки, подготовит завтрак.

Пока возился с картофелем и кипятил чай, проснулся Азат. За ним сегодня завтрак. К его удивлению, костер уже горит жарко. Чай на огне. И даже картофель начищен. Подумать только, Юрка! Скорохват, однако, скорохват! Это не в осуждение ему, а в похвалу.

– Выходит, захватил мое хозяйство, – дружески усмехнулся он Дежневу.

– Думаю, заботы о завтраке поделим без обиды, – улыбнулся Юрка.

– Валяй, помогай или уж я тебе, теперь не разберешь.

Азат не выспался и еле шевелился. Ни спорить, ни говорить ему не хотелось. А едва из-за гор показалось солнце, как пристала моторка, и Илюшка появился на берегу с ведром в руках.

– Вот на завтрак привез, – сказал он, ставя ведро с рыбой, – сам наловил. Правда, маловато: клюет еще плохо.

– Давай ее сюда, – обрадовался Юрка, – мы сейчас такой шашлык сварганим – пальчики оближешь. Садись, помогай чистить. Умеешь, капитан?

Илюшка даже удивился. Как помнит себя, он всю жизнь чистил рыбу. Как-никак, а рыбак.

После завтрака тронулись на Нукаш. Гора хоть и высокая, выше тысячи метров, но от берега озера до ее вершины, можно сказать, рукою подать. Чуть более трехсот метров. Илюшка говорит, камней здесь много. Если нужно, он целый мешок насобирает, а не то, хоть лодку привезет. Конечно, на десятилетнего Илюшку полагаться не приходилось, но его взяли с собой. Он лучше всех знает здешние места.

День выдался жаркий, и с первых шагов ребят одолели слепни. Они тучами носились над головой, беспощадно жалили в шею, в руки, в спину, даже сквозь фланелевую ткань. Никакого спасу. Лишь когда выше поднялись в гору, стало легче, и слепни отхлынули.

С оголенной вершины Нукаша еще и еще во всем своем величии открылся Урал. Куда ни глянь, горы и небо. Сенька раскрыл альбом. Захотелось запечатлеть эту красоту. Сел на голый камень, слегка обросший мхом, что же рисовать? Казалось, что ни нарисуй, все изумительно.

Перед ним три гребня: один над другим, и последний – под облака. Вот он, Урал! Всюду гребни то окаменелых, то зеленых волн, над которыми лишь у самого горизонта нависли сизые тучи, слегка позолоченные еще косыми лучами солнца. Подпирая их широкими плечами, Иремель будто опасался, как бы они не осели на зеленые ковры трав и серебряные нити горных рек.

Платон Ильич молча присел рядом с Сенькой.

На юг раскинулась горная Башкирия. Там за горами ее лесостепи, ее нефтяные промыслы, новые города. Даже ему, географу, республика открывалась с какой-то своей новой стороны. Отсюда, лишь теперь, осмыслились ее пространства. Сто сорок три тысячи квадратных километров. Больше Греции, больше ГДР, больше Чехословакии! В два раза больше Ирландии. В четыре раза больше Гвинеи. Почти в пять раз больше Албании! И такие горы, которым позавидует любая страна.

Подбежал Илюшка и притащил груду камней. Прижимая их к груди, возбужденно говорил, где и как нашел. Если нужно, он еще принесет. Мальчонке так хочется услужить новым друзьям из Уфы. Пусть помнят маленького капитана.

Платон Ильич поглядел на его камни. Пока ничего оригинального. Уже видели, уже собирали такие камни и по пути сюда, и здесь.

Илюшка огорчился, было, но быстро взял себя в руки. Огорчаться надолго он не умел. Не годятся эти – он принесет другие. Тут столько разных камней. Знал бы, он приготовил их целую гору. Во какую! – показал он рукою, подняв ее над своей головой.

Ласково поерошив его волосы, Платон Ильич отпустил мальчишку. Энергии у него на десятерых достанет. Востер шельмец, и душа чистая, открытая всему хорошему. Как-то, маленький капитан рассказывал, встретил весной браконьеров. На машине с сетями примчались. Стал кричать и гнать их. Они с хворостиной за ним, не запугали: Илюшка поднял такой гвалт, что черные гости перепугались, собрали сети и укатили. Ни с какой несправедливостью его душа не мирится. А девчонок не терпит. Говорит, с ними кашу не сваришь. Пищат, верещат, и все не так. Как Альда ни пыталась расположить паренька к себе, ничего не вышло. Льнет к ребятам, девчонок же сторонится. Вот и сегодня ни одного камешка им не принес. Тогда Альда схитрила, решив задеть его мальчишечью гордость.

Сама подсела к нему и стала показывать камни. Илюшка слушал нетерпеливо. Чувствовалось, вот-вот сорвется и сбежит. Тогда, как бы невзначай, она сказала:

– А ты настоящий парень, не боишься девчонок, не сторонишься.

– Честно, я их не очень… – признался Илюшка. – Лучше с мальчишками…

– А по-моему, что за человек, если даже девчонок боится. У нас в школе таких и за мальчишек не считают.

– Да я не боюсь, просто не хочу с ними.

– Не хочешь – значит не умеешь. А настоящий мальчишка все умеет.

Посидели молча. Но Илюшка не мог ни молчать долго, ни бездействовать:

– Ладно, – сказал он ей, вставая, – я и тебе принесу камни. Хочешь?

– Очень хочу.

– Тогда побегу искать.

– А хочешь, и я с тобою?

– Ни, не угонишься. Один быстрее.

– А вот угонюсь – беги!

– Ты хитрая, – без упрека, даже одобрительно сказал Илюшка. – Ладно, бегим.

– Не бегим, а бежим.

– А, все равно…

На бивак возвращались окружным путем. Мимо свинофермы.

Азату захотелось попить, и он забежал в одну избу, в другую. Никого нет. Увидел глухой сарай, без окон. Заглянул туда. Только открыл дверь, как оттуда вырвался прездоровенный боров. Пудов на двадцать, не меньше. Азат никогда не видел таких огромных. Очень породистый, наверно. Один пятачок у него с лицо человека. Все это разгляделось потом, а сразу он перепугался и пустился бежать. А боров за ним. Опасливо оглядываясь, Азат летел со всех ног. С таким лучше не связываться: куснет – ногу перекусит. Боров быстро запыхался и отстал. Но налетела девчонка и стала кричать, зачем он выпустил борова. Сам выпустил – сам и загоняй. Такой гвалт подняла, хоть и от нее спасайся. «Ладно, – решился, наконец, Азат, – помогу ей загнать борова». Сломил длиннющий прут и побежал за ним. А тот и не думал возвращаться в свою берлогу. Видно, сидеть там невесело и лучше на воле. Едва Азат приблизился к нему, как боров снова припустился за ним. Играет он или собирается кусаться – тут не разберешь. Но подопытным кроликом Азату быть не хотелось. Пришлось снова тикать. Ребята как раз тоже вышли к ферме. Они глядели, как Азат бегал от борова и во все горло хохотали над ним.

«Вам хорошо, чертякам, – рассердился Азат, – а тут попробуй справиться с таким верзилой». И сколько ни гонялся за ним, проку не было. Спасла его та же самая девчонка лет тринадцати, что набросилась на него минуту назад. Выскочила с ведром в руках и – к борову.

Тот, видно, лакомка, понюхал ведро и покорно поплелся за девчонкой. Азат лишь завистливо поглядел на нее и не преминул не похвалить:

– А ты смелая!

– Не такой, как ты! – сверкнула глазенками девочка, щекоча рукою борова за ухом. – В другой раз не выпускай – сам загонять будешь. Тебе чего надо-то?

– Попить хотел.

– Иди вон в ту избу, сейчас принесу, – и указала рукой, куда идти…

В лагерь вернулись с заходом солнца. Усталые, голодные и все же радостно возбужденные: их по-детски забавляло даже пустячное приключение.

Вечернего университета на этот раз не было. Грек всех уложил спать. Даже Илюшку, который, отогнав домой лодку, остался ночевать в лагере. Бели надо, он готов сопровождать ребят хоть на край света.

Едва улеглись, как где-то вблизи послышалось овечье или козье блеяние. Сенька выглянул из палатки. Как раз вечером заходили пастухи и искали двух овец, отбившихся от стада. Но животных не видно. Затем все стихло. А прошло минут пять – снова блеют. Что за наваждение. Сенька прошел к костру. Будить никого не надо, а поймать бы тех овец неплохо. Не то еще нарвутся на волка, и поминай их как звали.

Выполз из палатки и Илюшка:

– Ты чего, Сеня? – спросил он.

– Слышал, овцы? Вот бы поймать их, а придут пастухи – заберут.

Илюшка засмеялся.

– На что им такие овцы. То же птица – козодой зовется. Она и кричит. Кто не знает, всегда думает – овцы.

Сенька рассмеялся. А послушаешь, прямо коза или овца. Странная птица, и название у нее странное.

– Раньше, говорят, верили, будто она коз ночью доит. Потому и такое название ей, – пояснил Илюшка.

– Это кто же сказал тебе?

– Мамка говорила.

– Ты дивный парень.

– Все говорят.

– Прямо мужичок-с-ноготок.

Илюшка усмехнулся:

– Меня и отец так зовет.

– Ладно, идем спать.

Оба вернулись в палатку и быстро уснули.

Когда Илюшка открыл глаза, весь бивак уже шумел. Вот-те и раз! Проспал. Мигом вскочил на ноги, тут же, у палатки, сделал зарядку и побежал умываться к озеру.

Лагерь быстро свертывался. Решили переместиться за кордон, неподалеку отсюда. Платон Ильич осмотрел у Юрки ногу. Рана стала затягиваться. Стоит, однако, походить, и разбередить ее ничего не стоит. А сутки-другие покоя, и рана заживет. Правда, есть еще и боль в ступне – от растяжения. Значит, опять нести. Не оставлять же его здесь, в горах. Нетерпеливый, он наверняка сбежит, и беды с ним не оберешься. Да и травмировать его душу ничем не хочется. Как ни трудно, а надо нести.

– А вы оставьте его у нас, – сказал Илюшка.

Платон Ильич ласково поерошил ему волосы.

– С тобой оставил бы, да видишь, возвращаться сюда не с руки. Лучше уж нести. А завтра-послезавтра, глядишь, он и сам пойдет.

Загасили костер. Собрали и зарыли в неглубокую ямку консервные банки. Убрали все, чтобы не захламлять площадку. Таков уж закон туриста – не оставлять за собой недостойных следов.

Как ни упирался Юрка, решили нести. Но Юрка не сдавался. Подозвал к себе Сеньку и сказал:

– Уговори ребят, сам пойду. Ничего не случатся.

– Не капризничай и не упрямься.

– Не хочу никого обременять.

– А собьешь ногу еще больше, знаешь, сколько с тобой просидим. Как камни, тебя не отправишь по почте. Тогда еще больше обременишь. Не хандри.

– А я думаю, лучше оставить, – наперекор всем заспорил Петька. – Либо в колхозе, либо у пионеров. Иначе не то нянчиться, не то нефрит искать. Всех же свяжет.

– Что ты мелешь? – возразил Сенька. – И донесем, и нефриту это не повредит.

– А чего за всех решаешь! Может, не хочу нести.

– Без тебя донесем, и никто не откажется.

– Ну, и несите себе!

Прикусив губу, Юрка смолчал. Знал, нелегко будет ребятам. Но и сидеть с ним в горах, случись разболится нога, еще хуже. Да и поддаваться Петьке не хотелось. Пусть лучше несут!