Текст книги "Альтер Эго. Обретение любви (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава 10. Станислав
Проникнуть через кордон охраны академии было непросто, но Лазарев использовал проверенные методы для решения таких задач. В конце концов, могло помочь и удостоверение члена коллегии адвокатов Санкт-Петербурга, но в этот раз подключать тяжелую артиллерию не пришлось, охранник поверил искреннему взгляду и внял просительным интонациям.
Максим шел по длинному коридору академии мимо балетных залов. В одном из них должна была заниматься со старшими девочками Нинель Дмитриевна. Или он ошибся этажом. Если не в том, дальнем зале, дверь которого приоткрыта, то, значит, ошибся… Так и есть, голос не её, Нинель так на учениц не орет. Максим прислушался.
– Вы дуры! Дуры набитые. Идиотки. Я же не прошу на голову встать, только на ногу. На опорную ногу. И руки вот так. Что ты сопротивляешься. Пошла вон! Вон пошла, я сказала, выйди из класса. И не делай из себя жертву! Жертва здесь я!
В дверь выскользнула девочка, закрыла лицо ладонями, привалилась к стене, прилагая усилия, чтобы не рыдать в голос, она не замечала никого.
– А мы продолжаем! – приказал голос, и вслед за этим зазвучала музыка. Рояль. Обычная импровизация, экзерсис. Но нет, не обычная! Именно музыка остановила Максима. Он решил заглянуть в класс, кто же это так играет? Вот бы и им в студию концертмейстера, а то тычут магнитофон.
– Сто-о-о-о-оп, – хлопок в ладоши и музыка снова прервалась. – Дуры! Я же сказала, на ноге стоять! Я тебя выгоню тоже и до экзамена не допущу! Вон ушла совсем.
Макс услышал шлепок, а вслед за этим мужской голос:
– Нельзя же так! Что вы их оскорбляете? Вы ударили…
– Что-о-о-о-о-о? – взвился женский до крика. – Да как ты смеешь… Как?! Ты кто такой? Во-он, убирайся за ними, и чтобы я тебя не видела!
Максим как раз дошел до полураскрытой двери, у которой плакала девочка, из класса вылетел еще и парень. Лицо искажено обидой и возмущением, губы дрожат, он хоть и не плакал, но был близок к этому.
– Дура, – с сердцем произнес он, увидел Макса посторонился и тут случилось то, что случилось. Вдогонку парню вылетел объемистый клавир и плашмя припечатался в лицо Лазареву. У Макса аж слезы из глаз брызнули, так было больно. В носу хрустнуло, Максим схватился за лицо и почувствовал, как кровь потекла по пальцам и подбородку.
– Еб твою мать, – прошипел Лазарев.
Девочка вскрикнула.
– Светлана Петровна, вы человека убили!
Дверь распахнулась и в проеме возникла женщина. Подтянутая, строгая, с идеально прилизанными и так крепко стянутыми в узел волосами, что они казались залакированными на голове.
– Что тут у вас еще… А вы кто такой, почему по коридору шляетесь?
Вид окровавленного Макса нисколько её не смутил.
– Нинель Дмитриевну искал… Тяжелая у вас рука, – с трудом произнес Максим, он тщетно зажимал ноздри, пытался остановить кровь.
Из класса выглянули девочки, вероятно, старшие, в черных тренировочных купальниках и легких шифоновых юбках. Запричитали:
– О-о-о-ой!
– Полотенце дайте.
– К врачу надо.
– Ой, что, мамочки!
– Нинель сроду в этом классе не занималась! – вскинула голову педагог.
– Идемте, я провожу вас в медпункт, – сказал парень и подал Максиму носовой платок.
– Спасибо, – прогундосил Лазарев. Нос стремительно опухал.
– Иди, иди, а ко мне не возвращайся! Со мной больше не работаешь! – тыкнула пальцем в провожатого Светлана Петровна. – А ты не реви тут, марш в класс к станку! Вам кто разрешил с позиции сойти? – развернулась она к девочкам. – Ну вы идиотки!
Кабинет дежурной медсестры был на другом конце коридора этажом ниже, по дороге Максу было не до разговоров, кровь почему-то шла сильнее, и в носу пульсировала боль. Парень, который явился невольной причиной травмы, тоже молчал, только дорогу показывал. Стайка маленьких девочек в голубеньких купальниках высыпала навстречу из класса, испуганно прижалась к стене, когда увидели Макса. Ребята постарше с интересом оглядывались. Но никто не попытался встрять, пойти рядом, расспросить. Академия жила особыми законами, отрицая значимость непредвиденных событий – если даже потолок обрушился, продолжай заниматься своим делом.
Медсестра оказалась медбратом, он без лишних слов усадил Макса на кушетку и стал оказывать помощь, по ходу расспрашивая о причинах травмы.
– Об пол?
– Нет, я бы не сказал…
– Сидите ровно, голову не откидывайте, – медбрат осторожно пальпировал переносицу, – перелома нет, как мне кажется, но надо снимок… и к лору обязательно… голову наклоните, сейчас мы заморозим, тампоны вставим, а дальше езжайте к Технологическому институту, на Бронницкую, там при клинике есть и травма, сразу снимок сделают и лор осмотрит. Заключение дадут, лечение назначат…
Он говорил не останавливаясь, а его ловкие пальцы делали свое дело. Заморозка спреем, тампоны с перекисью. Макс мычал, при пальпации было сильно больно и текли слезы, потому он плохо видел и медбрата, и того парня. После заморозки боль прошла, Лазарев стал чувствовать нос как инородное тело на лице.
– Ну вот, – сообщил медбрат, – все что мог, я сделал, хорошо, что сразу пришли, нос красивый, жалко было бы, – он не сказал, чего именно жалко, но Максим понял, что имел в виду медик, и кивнул, в спортивном зале видел он и боксеров с переломанными носами. – А голова не кружится? Бывает и сотрясение, но это при падении. А с вами что случилось? Я должен вас записать. Вы работник академии?
– Нет, – услышав себя, Максим вспомнил про Слоненка, которому вытягивали хобот, “пустите бедя, бде больдо…”, и засмеялся, – бде прилетело…
– В каком смысле?
– Это Раймонда была, – пояснил светловолосый парень. Он не уходил и стоял у двери, следя за манипуляциями медбрата. Тот обернулся с удивлением, но вопросы задать не успел, дверь без стука отворилась и к врачующим Максима присоединилась Нинель Дмитриевна. Седая, взлохмаченная, быстрая, с улыбкой и живым взглядом серых глаз. Невысокая и так похожая на саму себя тридцать лет назад.
– Кто меня тут искал? Лазарев?
– Нинель Дмитриевна!
– А мне Света сказала, ну и про тебя, Стасик, тоже, – стрельнула она насмешливым взглядом в парня, – беги извиняйся! Она уже к директору поскакала жаловаться. Что ты встрял… Твое дело играть. Ты пианист, а не репетитор.
– Не пойду я извиняться! Я заявление напишу… об уходе.
– И что дальше? Лапу сосать будешь? Иди, говорю, извиняйся, она отходчивая. И кто ты такой, чтобы ей указывать? Она лучший педагог в академии после Дудинской.
– Она ученицу ударила!
– И что? Я своих тоже шлепаю и по икрам, и по задницам, без битья балета не бывает.
– Значит, мне его и не надо!
Максим слушал этот диалог с большим вниманием, он даже про нос забыл.
– Ну, а с тобой что, сосулька на голову упала? – усмехнулась Нинель, ясно было, что она всю историю уже с подробностями знает.
– Нед, как выясдилось, Раймонда, – отшутился Максим, – я же за вами приехал…
– Ну так и поехали, я готова.
– Нет, ему в травму надо, к лору и снимок, – запротестовал врач.
– После урока будет и травма, и снимок. Оправдать неявку на репетицию или спектакль может только смерть. Вставай и вперед. Ой, батюшки, да ты весь в кровище, как Спартак…
– Не смешите, Нинель Дмитриевда, мне больдо…
– Больдо ему! А нечего в классы заглядывать. Горе от любопытства. Поехали. Стасик! Иди извиняйся!
– Сейчас… – Максим задержался. – Спасибо вам большое, вот мои данные для журнала, – он написал на листке имя, фамилию и оставил на столе у медбрата, – а вот это, – заполнил другой листок и протянул Стасику, – это вам, Станислав. Позвоните. Мне позарез пианист нужен в балетной студии. С зарплатой не обижу.
Самым болезненным и невозвратным оказалось, что в тот единственный раз, когда Максим действительно не был виноват, Сергей обвинил его во всех смертных. А всего-то и проблема, что Лазарев помог Стасику с жильем. Потому что с увольнением из академии парень потерял и общежитие. Сергей же расценил это как “очередное блядство”, он стал невозможно раздражителен. Максим-то понимал, в чем дело, но молчал. Ждал, что рассосется. Однако ожидания его не оправдались, Сергей не перестал думать о таинственной Алекс. Никаких её следов в Петровске Макс не нашел, из этого заключил, что Залесского по-черному разводят проститутки из чата. Иначе почему так резко уходят от конкретики?
Раздражение копилось и наконец бомбануло так, что находиться в одном доме стало невозможно. Макса более всего тяготила холодность Залесского, невыносимо было видеть его на концертах, быть близко, ощущать, обонять – и оставаться чужим. А обида росла, подогреваемая мелкими фактами. Здесь промолчал, там не заметил.
Глупее всего было, что через время Максим так и не смог вспомнить причину ссоры, которая стала последней каплей.
Но в тот день сосуд переполнился и взорвался. Наговорили они друг другу такого, о чем стыдно и горько было вспоминать, а сказанного не воротишь. Все на душу осело.
Сначала Лазарев сорвался из дома, не думая, куда и насколько уйдет. Прихватил ключи от Мерса, в горячах чуть фару не побил, выезжая из арки на проспект. Но остыл, квартала через три вырулил в карман, остановился. Сидел в машине, думал. Куда теперь? Вернуться казалось унизительным проявлением слабости. Ну что он в самом деле, как щенок побитый, пойдет прощение вымаливать? Даже если и сказал лишнего, но сколько терпеть-то можно? Серж ломается, как невеста на выданье. Столько лет вместе, можно было бы как-то согласовать общие потребности? В конце концов это просто смешно… если бы не было так грустно… Прямо сказать – хуево все!
И все-таки, куда же теперь?
Завибрировал телефон. Максим подумал Серж звонит, даже удивился, что так скоро, но увидел входящий, усмехнулся на свои надежды. Нет, это был Стасик. Спросил что-то насчет репетиции, Макс отвечал рассеянно, а потом спросил:
– Стас, ты дома?
– Да.
– Я к тебе заеду сейчас.
– Хорошо.
Без тени сомнения ответил, сразу. Святая невинность. У него и мысли не возникло, а Лазарев уже тогда подумал. Прикинул, что как по заказу, даже расположение квартиры съемной удобное. Сам же подбирал, чтобы ко дворцу культуры поближе. В результате на Малой Пушкарской снял. До студии – десять минут пешком. Соседями с Залесским останутся.
Жил Стасик неустроенно. Максим к нему и не заходил с тех пор, как переселил из общаги, так что оставался не в курсе.
Когда снимали квартиру, то мебели там не было, один кухонный стол. Хозяйка обещала обставить, сказала, что и холодильник, и стиральную машину купит, и всю посуду на кухню – чашки-плошки, кастрюли. А натащила разнокалиберного старья. Лазарев ужаснулся на продавленный диван и видавший виды шкаф с покоробленной задней стенкой. Холодильник “Саратов” ревел и трясся, отключаясь, стиральная машина воняла затхлыми трубами. Кастрюля была всего одна и горелая, еще чайник, сковорода, несколько тарелок и алюминиевые приборы. Чашек не было вовсе. Зато стопок и стаканов в избытке.
Задним числом Максу даже неловко стало, что не проконтролировал, а Стас ни словом не обмолвился, что нищебродство такое, не пожаловался. Только “спасибо” да “спасибо”. Скромный.
– Что ж ты мне не сказал, что нас так наебали? – искренне удивился Максим, когда вошел и осмотрел хоромы. – Вот же зараза. Прикинулась порядочной. А глаза, как у крысы. Ладно, поправим, не переживай.
– Мне все нормально, Максим Викторович, в общежитии так же было.
– В общежитии ты не платил. Тут она содрала как за комфорт-класс. А это что? Бомжарник какой-то, а не жилье. Что не позвонил мне сразу? Где её номер? И где договор? Все же прописано.
– Так она забрала договор. Мне оставила вот только лист, куда оплату заносить.
Стасик пошел рыться на подоконнике, где у него стопкой были сложены ноты, нашел разграфленный лист, подал Максиму.
– То есть как это “забрала договор”? Стасик, ты что, с луны упал? У тебя экземпляр должен был остаться, я же говорил.
– Я помню.
– И что? – Максим с сомнением покосился на диван, но садиться не стал, побрезговал. Вдруг еще клопы… – Ну надо же так попасть! Ладно, давай её номер, будем звонить, разбираться. Идем на кухню.
До хозяйки дозвонились сразу, только мало с этого вышло проку. Она уже и лыка не вязала, видно, не первый день пила. И просохнет не скоро, заплатили ей, как принято, за первый и последний месяц, снимали на год. Договор типовой, Макс особо не вникал, ну не до этого было, да и торопился, Стасика из общаги в один день выставили.
Могли бы они с Залесским парня и к себе пустить, места в квартире хватало, да разборки с Гасиловой, а главное, скандалы с Сержем – все в одну кучу. Вот и вышло то, что вышло. Но оставлять так нельзя.
– Ну, значит, так. У нас с тобой два варианта: либо ты съезжаешь, и плакали деньги, либо приводим в достойный вид здесь. Я за то, чтобы съехать, – подытожил Макс. – Вещей ведь не много у тебя?
– Нот много, а так из остального одежда. Ничего больше, в общежитии там все казенное было, белье, посуда.
– Да знаю я. Хорошо, тогда вот что, хер с ней, с этой бабой, недосмотр мой, потому расходы я на себя возьму.
– Нет, Максим Викторович.
– Нет – дома у мамы, Стасик, а тут не спорь, ладно? И давай без Викторовича. Просто Максим. Хорошо? Собирайся.
– Угу, – кивнул Стасик. – Прямо сейчас вещи собирать?
На резкость Лазарева он не обиделся. Принял его главенство сразу. Макс даже внутренне одернул себя, что срывает на парне. И уже мягче сказал:
– Прямо сейчас. Сегодня в гостинице переночуем, если не снимем сразу подходящее. А может, и повезет.
Не повезло. Максим хотел в центре, желательно – на Петроградской и не в разваливающемся старом фонде дореволюционной постройки. Выбирал сам, придирчиво, или заботами этими себя от Сергея отвлекал?
В гостинице прожили со Стасиком пять дней. Тот не удивился, не спросил, почему так, принял как должное или постеснялся уточнять. Между ними ничего еще не было, кроме заботы Макса о совершенно неприспособленном к жизни Стасике и встречной благодарности – искренней, радостной, наивной, какой Лазарев в жизни не получал. Но даже если бы Максим в первый же день сошелся с пианистом, не это сделало бы возвращение к Залесскому невозможным.
Максим намеренно отдалялся, используя ссору, истинная же причина крылась не в ней.
Так Лазарев и ушел. Он всегда находил где перекантоваться. Серж, конечно, думал, что у нового любовника. А и пусть! Даже если бы оно и было так, то что? До второго пришествия дрочить в ванной после концертов? Нахера она нужна, такая жизнь? Дела общие остались, а трахаться не вышло – это очевидно и не причина для целибата. Почему бы и не Стасик? Если Залесского это злит…
Станислав оказался юношей полностью неискушенным ни в чем, кроме игры на фортепиано. Он был одержим, занимался часами и не потому, чтобы выстучать технику, нет – он не мог жить без рояля, физически страдал, если не проводил за инструментом часа три, а лучше – шесть. Учился он не ради будущей карьеры, в Петербурге оказался потому, что мама так решила, он во всем слушал её, а она была убеждена, что именно Петербургская консерватория станет для её Стасика началом счастливого пути. Она понятия не имела, что кроме таланта и трудолюбия необходимы еще и связи, а их-то у Стасика и не было. В консерваторию он поступил легко и закончил её с отличием, а дальше оказался за бортом. В академию Станислава взяли только потому, что педагог по специальности хорошо знал завкафедрой концертмейстерского мастерства.
– Поработаешь, накопишь денег на конкурс, – говорил педагог.
Все это Максим узнал позже, когда они сошлись и стали жить вместе. До Лазарева у Станислава не было никого, ни девочек, ни мальчиков – только рояль. Патологическая стеснительность и фанатизм в занятиях оказались тем сочетанием, которое определило его жизнь, начиная с того дня, как он переступил порог музыкального училища при Консерватории. Единственное, в чем Стас упирался с невероятным упрямством – это нежелание возвращаться в Ковров к матери, а ведь там он мог бы стать преподавателем в родной музыкальной школе или даже солистом местной филармонии. Но молодой пианист не хотел уезжать из Петербурга и готов был работать хоть и не по специальности, лишь бы в столице. Он с ужасом думал о городишке на берегу Клязьмы, слишком далек был Ковров от имперского Петербурга. Что говорить, Клязьма – не Нева.
В свете всего этого его уход из академии можно было считать подвигом, но Макс считал идиотизмом, как и цепляние за Питер. Лазарев прекрасно знал, что на конкурсах чаще побеждают “свои”, а у таких, как Станислав, шансы пробиться близки к нулю. Сколько их, таких вот выпускников консерватории, мается с дипломами.
Стасик оказался послушным и чувственным, Максиму ничего не стоило убедить его в правильности необычных отношений. Справедливости ради следовало сказать – в постели хорошо было обоим. И первое время душу Макса грела мысль, что эта сторона жизни теперь никак не зависит от Залесского.
Лазарев делал все, чтобы повернуть обратно было невозможно, он как будто стремился к разрыву. Или свободы искал? Тщетно! Не было ему свободы от Сергея, прирос сердцем, сам не понял, как такое вышло, а оторваться не мог. Про Стасика не говорил, а Сергей и не спрашивал, и не звал вернуться, с каждым днем трещина в отношениях расширялась и расширялась и грозила превратиться в пропасть.
Встречались в студии, даже общались как ни в чем не бывало, но ни разу больше не поговорили по душам.
Глава 11. Снежная Королева
«Есть только два способа прожить жизнь.
Первый – будто чудес не существует.
Второй – будто кругом одни чудеса».
Альберт Эйнштейн
Тридцать первое декабря. Все новогодние поздравления отправлены, на экране монитора весело подмигивает краснощёкий Санта Клаус с mail.ru. Спать совершенно не хочется.
Саша снял очки в тонкой золотой оправе, потёр уставшие глаза. Сколько же он сидел за компьютером? Пять-шесть часов, может, больше. В доме никого – мама уехала на выходные к сестре в пригород. Вернётся только в понедельник, и это будет… это будет… Он щёлкнул мышью по краю заставки и открыл календарь на будущий год, который почти уже наступил.
Т-а-а-а-к, тридцать первое декабря пришлось нынче на пятницу, значит, понедельник будет третье января. Очень хорошо. Целые выходные никто не побеспокоит и можно закончить программу. На самом деле программа, полная цифр и формул, надоела Саше до чёртиков, но как и всё, что делал, эту работу он выполнял так же аккуратно и добросовестно.
В любом случае, заплатить за программу должны прилично, и мама купит новый телевизор. Она так хотела! Жаль, что к Новому году не вышло.
Саша ещё раз потёр глаза, потянулся, высоко подняв руки над головой и сцепив пальцы в замок, потом снова надел очки и посмотрел на экран.
Теперь Санта ехал куда-то с большим мешком подарков. Золоторогий олень с механическим однообразием заводной игрушки перебирал тонкими ножками – левой передней и правой задней – это совсем не походило на бег.
С компьютерного едко-синего неба падал безупречно белый компьютерный снег. Клонированные из какой-то одной, снежинки не были похожи на настоящие. Заставка мигнула и переменилась на первую картинку.
Санта улыбался и подмигивал.
«Как же ты мне надоел!» – вздохнул Саша и оттолкнулся от рабочего стола. Кресло на колесиках плавно отъехало в сторону.
Перед Сашей не было больше экрана, но заиндевевшее окно немного походило на него. Там разрастался чудный сад из неповторимых фантастических растений, похожих на папоротники с игольчатыми листьями.
Саша встал и подошел к окну, чтобы получше рассмотреть ледяную картину.
Нижняя половина стёкол была накрепко схвачена двадцатиградусным морозом и покрыта зимним узором, но верхний левый край окна оставался совершенно чистым, и было видно, как за окном падает снег. Значит, мороз спадёт.
Саша следил за полётом живых снежинок. Это движение завораживало, оно было совсем другим, не таким, как там, на экране. Снежинки кружились в воздухе. Они появлялись из ниоткуда, из темноты неба. Сыпались сверху, а в свете уличного фонаря плясали на ветру.
Сашины мысли унеслись следом за снежинками к приятным детским воспоминаниям. «Она летает на хрустальной колеснице и заглядывает в окна…» – услышал он знакомый голос бабушки.
Что это? Ах, да, Андерсен, «Снежная Королева». Сказка о любви и верности, забытая дорога в детство.
Бабушка умерла в прошлом году весной.
Снег всё падал и падал, каждая снежинка исполняла танец и ложилась на землю, или на ветви деревьев, каменные столбы забора, на провода.
Знакомая картина за окном, серая и до зубной боли унылая при свете дня, сейчас казалась иллюстрацией к сказке. Всё принимало неожиданные новые очертания. Железнодорожный вокзал напротив Сашиного дома выглядел настоящим замком.
Снежный покров искрился миллионами крошечных алмазных блёсток – не касаясь ничего, он парил надо всем прозрачной сияющей вуалью.
По верху деревьев пронёсся ветер. Белые нити проводов закачались. Алмазная вуаль шевельнулась, пошла мелкими волнами, поднялась, и вдруг внутри этого снежного облака блестящие кристаллы сложились в подобие человеческой фигуры.
Саша приблизил лицо к самому стеклу, отгородился ладонями от света комнаты и вглядывался в белёсый туман позёмки. Да, вне всякого сомнения, это была не тень, не игра воображения, не ошибка утомлённых глаз. Женская фигура, закутанная в покрывало из снежной пыли, стояла внизу под окном. Он мог разглядеть и её наряд. Подбитую мехом парчовую белую накидку, маленькую шапочку, кружевной пуховый платок, даже сапожки. Женщина не шла и не летела. Так же, как искорки света поднимаются над покрытым снегом полями, она двигалась над землёй, плавно скользила, могла подняться выше, если хотела.
Вот она уже у самого окна, и Саша видит её лицо. Совершенство правильных черт и покой, а глаза как звёзды в ночном зимнем небе.
– Здравствуй, Алекс, – сказала она, и он услышал её голос через стекло так же отчётливо, как если бы женщина находилась в комнате.
– Здравствуйте, – ответил он.
– Ты не узнаёшь меня? – спросила она с улыбкой.
– Я… мне кажется… Вы Снежная Королева? – с сомнением произнёс или подумал он.
Саша бы дёрнул себя за ухо, если бы она не смотрела на него в упор. Ему не хотелось показаться смешным и тем более трусом. Он не боялся её, почти не боялся – смешно в восемнадцать лет верить в сказки и бояться отрицательных героинь. Откуда она узнала его имя? Алекс – так он называл себя в Сети, в реале его тайного имени не знали.
– Хочешь пойти со мной? – вкрадчивый мягкий голос обволакивал душу.
– Нет! Я знаю, вы поцелуете меня, и я забуду всё, и у меня будет ледяное сердце, – отшутился Саша.
Она покачала головой, смотрела пристально, серьезно, шутку проигнорировала.
– Глупый мальчик! Нет, всё не так. Я не та Снежная Королева, которую ты вспомнил. Не холод и забвение. Я не разум, не здравый смысл, я ни мужчина и ни женщина, я – фантазия и мечта. А моё королевство не на Северном Полюсе, оно везде и нигде. Разве ты можешь сейчас узнать ненавистный городишко, в котором родился и живёшь? А грязный вокзал? А вон тот уродливый забор? Нет, всё выглядит иначе. Это другой мир. И всё в нём – и холод, и жар, и лёд, и огонь, и солнце, и мрак – создано из ничего и превращается в ничто по мановению твоей руки Алекс.
– Моей руки? – удивился он.
– Да. Ты много раз создавал и уничтожал миры. Разве нет?
– Вы про игры?
– И про игры тоже, но не только. И ты хорошо знаешь меня, Алекс. Я то, во что невозможно поверить, но я есть. Идём со мной, не бойся. Я сделаю тебя счастливым. Ты можешь меня оживить, если захочешь, а можешь просто не обращать на меня внимания, и я исчезну.
– Постой! – крикнул Саша и удивился звуку собственного голоса. Оказывается, до этого момента они говорили в полной тишине…
Как только он позвал – видение исчезло. Только вихрь позёмки взметнулся вверх и облако снега слетело с крыши вокзала. Саше показалось, что своим криком он спугнул чудо.
Но она тут же появилась – теперь внутри картины в массивной раме, составленной из кристаллов алмаза и хрусталя. Там же, в картине, блестел и снежный лес.
Вьюга закружила, улеглась, и лес стал бесконечной равниной, по которой во весь опор нёсся всадник в средневековых доспехах. Казалось, он скачет прямо на Сашу – вот уже неумолимо поднимаются над Сашиной головой копыта белого жеребца. Но снова мелькает лицо красавицы. Оно так близко, что черты расплываются, и Саша видит только её глаза – широко открытые, ясные и холодные.
– Кто ты? – шепчет он в восторге. – Кто?
А сам всё больше цепенеет под её взглядом в блаженной истоме. Холод обволакивает его, лишает воли, он не в силах пошевелиться, стряхнуть наваждение, разорвать эту связь, покоряется ей и полностью отдаётся новым ощущениям. Биение сердца становится всё реже, дыхание слабеет, он перестаёт чувствовать своё тело, парит в неземном бесконечном пространстве, возносясь всё выше, выше, но никак не может достичь чего-то, к чему стремится. Он слышит её голос.
– Я – Ничто. Ни женщина, ни мужчина, ни жизнь, ни смерть. Я – твоя мечта.
Высоко в ледяном чертоге проходит он длинную прозрачную колоннаду и останавливается перед троном.
Навстречу ему поднимается Рыцарь. Он похож на Королеву, но лицо его печально, а губы плотно сжаты. Ослепительно блестят его доспехи – невозможно смотреть, навершие шлема искрится алмазами. Плащ рыцаря расшит тем же узором, что и заиндевевшее окно. Из снежного облака появляется белый конь. Сбруя усыпана жемчугом и мерцает серебром.
Рыцарь берётся за повод, оборачивается к Саше и манит рукой в латной перчатке. Но Саша отступает. Рыцарь ставит ногу в стремя, садится на коня и исчезает в снежном вихре.
– Постой, – кричит ему вслед Саша, забывая, что так это странное существо не удержать.
– У меня нет имени, – слышит он голос женщины, – но ты можешь назвать меня, как тебе нравится. Идём со мной, идём.
– Идём, – отвечает он словно во сне и прижимает ладонь к стеклу.
Женщина сейчас же появляется с другой стороны, вот она вынула руку из пушистой муфты и приложила её к ладони Саши.
Пальцы их как будто соединяются через холодную прозрачную поверхность стекла, и цветы белого ледяного сада уже вокруг него.
Деревья ветвями касаются его щёк, но уколов ледяных игл Саша не чувствует. Цветы и деревья не снег и не лёд – просто воздух, голограмма.
Алекс стоял внутри мерцающего облака и с ужасом понимал, что исчезает, превращается в ничто, в такой же воздух. Он не мог вдохнуть, сердце остановилось, в глазах потемнело, и Саша с головокружительной высоты ринулся вниз. Он падал и возвращался к реальности. Холод стал огнём, Саша судорожно хватал раскалённый воздух, грудь разрывалась от боли, вспыхивали золотые и красные круги. Он ощущал биение крови в висках, в горле, в сонной артерии, пальцы рук и ног онемели, и эта мучительная и постыдная тяжесть внизу живота, разбухший член. Боль.
В ушах плыл непрерывный гул, сердце неровно, с перерывами часто бухало в груди. Томительное неудовлетворённое желание пульсировало судорожными бросками, Саша опустился на пол под окном и скорчился.
Так уже бывало и раньше, но никогда это ощущение тяжести и неудовлетворения не оказывалось сильнее его, не заявляло о себе так настойчиво.
В следующую секунду Саша поднял голову и уставился на экран. Оказывается, он заснул, уткнувшись носом в стол, положил голову на руки и вырубился. Вот что значит пять часов подряд торчать за монитором.
Он не помнил, действительно ли он вставал и подходил к окну, или всё это ему только приснилось. Да какая разница. Это в любом случае – сон.
А на экране опять Санта.
Может, сходить на чат к Полуночникам, отвлечься? Там наверняка сейчас полно народа, всё-таки новогодняя ночь. Нового, конечно, там не услышишь, всё те же шуточки или пустые споры, но хотя бы не будет этого томительного одиночества.
За окном резко свистнул электровоз. Скорый. Как обычно, по расписанию. Этот поезд никогда не опаздывает. Остановка в Петровске на две минуты и дальше в Петербург. Вот бы поехать!
