Текст книги "Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков."

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Меньшиков дал команду Зароконяну и Кулешову пройти над КП, и, когда послышался гул самолетов, дежурный штурман и хронометражист вышли на улицу и стали стрелять из ракетниц вверх. Но ни Зароконян, ни Кулешов ракет не увидели.

– Давайте запасной аэродром! – категорически потребовал Зароконян. – Зачем время терять и жечь бензин?

– Ждите, – твердо ответил Меньшиков.

– Чего ждать?! – взорвался Зароконян. – У моря погоды? Этот туман до утра не рассеется.

– Знаю, – холодно ответил Меньшиков. – Но нету пока запасных аэродромов, все ближайшие закрыты. – И, положив микрофон, стал снова звонить на КП корпуса. Оттуда ответили:

– Пока нам ничего не дали.

– Но самолеты уже на кругу, вы тоже, наверное, слышите их! – возмутился Меньшиков.

– Слышим, но ничем помочь не можем.

– Дайте дальние аэродромы.

– И дальних пока нет.

А Зароконян бушевал по радио:

– Что, ни одного не осталось, все закрыты?! Чушь! Спят там тыловые крысы. Разбудите их. Позвоните Лебедю, он расшевелит их…

Летчики верили в Лебедя, надеялись на него. А он словно в воду канул.

Меньшиков стал звонить в штаб фронта, требуя самого Толбухина. Но и его найти оказалось нелегко. Зароконян, пустив в адрес «тыловых крыс» еще пару крепких словечек, заявил, что берет курс на юго-восток и сам будет искать аэродром посадки.

Меньшикову наконец удалось разыскать Толбухина. Генерал внимательно выслушал его объяснение, тут же связался с кем-то по другому телефону и через минуту сказал:

– Направляйте на Харьков.

Дежурный штурман подсказал курс на Харьковский аэродром. Но минут через пятнадцать и из Харькова пришло штормовое предупреждение: туман, видимость – тысяча.

А судьба словно смеялась над ними: туман охватывал все новые и новые районы, на КП отовсюду поступали штормовые предупреждения.

Штабы молчали.

Два экипажа – Зароконяна и Кулешова – уходили от аэродрома в неизвестность, сорок восемь приближались к аэродрому, где их тоже ничего хорошего не ждало. При неизвестности хоть на что-то можно надеяться, здесь же надеяться было не на что. Посадить самолет в такой туман даже асу не под силу. Спасти их могло только чудо или сам бог, а поскольку чудес на свете не бывает, а богом в данной ситуации являлся всего-навсего Меньшиков, нетрудно было представить, чем все это кончится.

Меньшиков сидел за столом руководителя полетов, не отпуская микрофон от губ. Лицо его почернело, подбородок и нос заострились, словно он не спал и не ел неделю. Глаз под насупленными бровями не было видно. Подполковник сосредоточенно думал и молчал. Александру было искренне его жаль, и он невольно подумал, что лучше было бы, если на его месте оказался Лебедь. Тот что-нибудь придумал бы, нашел какой-нибудь выход. Куда он запропастился? Уж не случилось ли с ним несчастье? Местность освобождена недавно, фашисты оставили всякую мразь, наподобие Лещинской, старика… Здорово Ваня раскрыл всю их шайку… Лебедь мог на своей эмке наскочить и на необезвреженную мину…

– Чибис-пять, я – Чайка, вызываю на связь, – запросил Меньшиков.

– Чибис-пять на связи, – отозвался сразу Омельченко.

– Как погода по маршруту?

– До Волновахи было безоблачно, видимость хорошая, а вот теперь внизу видны облака.

– Будьте на связи. – Меньшиков взял телефонную трубку, попросил соединить его с Толбухиным. Заговорил горячо и убедительно: – Товарищ генерал, на подходе к аэродрому основная группа, запасных аэродромов до сих пор не дали… Да, вот так вышло… Надеялись. На маршруте, по которому возвращаются экипажи, погода есть. Может, там их посадим?… Хотя бы в Мелитополе. Этот аэродром наши летчики знают… Можно дать команду одной из частей подвезти туда прожектор… Больше ничего не надо… Спасибо, товарищ генерал. – И скомандовал в микрофон: – Чибисы, я – Чайка, всем, всем. Разворот на сто восемьдесят. Посадка на точке семнадцать, там, где арбузы до войны едали.

Все экипажи подтвердили получение команды.

У Александра будто гора с плеч свалилась, и он с восхищением посмотрел на Меньшикова. Выходит, бывают чудеса на свете, и замкомдив оказался очень даже смекалистым и мудрым богом: никто не додумался посадить самолеты ближе к линии фронта, все искали их в глубоком тылу, а он сообразил…

Правда, самолеты прилетели на Мелитопольский аэродром быстрее, чем туда привезли прожектор, но Меньшиков и в этой ситуации нашел выход: приказал вначале сесть одному Омельченко с помощью самолетных фар и, не выключая их, использовать самолет как стартовый командный пункт и прожектор, подсказывая летчикам на посадке.

В пятом часу утра пришло сообщение из штаба фронта, что все сорок шесть экипажей сели благополучно. Часов в шесть отозвался и экипаж Кулешова: кружил над Харьковским аэродромом, пока не кончилось горючее, после чего командир экипажа приказал покинуть самолет. Приземлились все удачно.

Молчал лишь Зароконян.

Александр, узнав, что сорок семь экипажей живы, несколько успокоился и пристроился в уголке на табуретке, чтобы хоть немного вздремнуть. Дежурный штурман и хронометражист последовали его примеру. Не спал только Меньшиков. Он то звонил в разные концы, справляясь о Зароконяне, то бродил взад-вперед как привидение.

Утром около девяти на КП появился Лебедь, как всегда, энергичный, сияющий, в превосходном настроении. Меньшиков доложил ему о посадке самолетов в Мелитополе, об экипажах Зароконяна и Кулешова.

– Вот и хорошо. – Лебедь довольно потер руки.

– Экипаж Зароконяна не вернулся, – резко и сердито напомнил Меньшиков.

– Сел где-нибудь, – беспечно махнул рукой комдив. – Летчик он опытный.

– А если погиб?

– Ну, – Лебедь развел руками, – война.

У Александра даже внутри все похолодело от этих сказанных так равнодушно слов. Ему казалось, что он видит перед собой не прежнего смелого, решительного командира, способного на героический подвиг, а бессердечного человека, совершившего только что низкий поступок и делающего вид, что никакого отношения к нему не имеет. Александр теперь был почти уверен, что Лебедь преднамеренно исчез ночью, когда узнал, в какую ситуацию попала дивизия по его милости. А может, Александр ошибается, случилось что-то другое, оправдывающее комдива?…

Ответ ему помог получить подполковник Меньшиков.

– Командующий фронтом тебя спрашивал, – сказал он.

– Зачем это я ему понадобился? – недоверчиво спросил Лебедь.

– Наверное, затем, чтобы объяснить, куда подевались твои обещанные запасные аэродромы.

– Нажаловался?… – Полковник тут же осекся под сверкнувшим негодованием взглядом Меньшикова. Чтобы как-то сменить взрывоопасную тему, Лебедь подошел к Александру и спросил как ни в чем не бывало: – Ну так как, обдумали решение?

– Обдумал, товарищ полковник, – подобрался, распрямился Александр. – Разрешите мне остаться в полку.

Лебедь стиснул челюсти, по скулам пробежали желваки. Стрельнул взглядом на Меньшикова: «Твоя работа?» Но ничего не сказал, лишь натянуто усмехнулся, отошел от Александра.

Напряженную тишину разорвал телефонный звонок Меньшиков взял трубку.

– Слушаю, Меньшиков.

– Доброе утро, Федор Иванович, Лебедь еще не объявился?

Голос было хорошо слышно, и Александру он показался знакомым.

– Здесь он, товарищ генерал, – ответил Меньшиков и протянул Лебедю трубку. Полковник суетливо схватил ее, прижал к уху:

– Слушаю, товарищ генерал…

– Куда вы запропастились?

– Так… то в штаб надо, то в один полк, то в другой, – бойко начал Лебедь. – Столько дел…

– Какие дела могут быть важнее полетов? – прервал его суровый голос. – Вы подчиненных в бой послали, а сами… Вы хоть знаете, где ваши экипажи?

– Так точно, товарищ генерал. Сели в Мелитополе.

– А экипаж Зароконяна?

– Ищем, товарищ генерал. Тоже сел где-нибудь.

– К сожалению, не сел. Разбился экипаж Зароконяна. У Маныча. В общем, оставьте свои дела на зама и давайте-ка сюда, ко мне, – заключил генерал не предвещающим ничего хорошего тоном.

Лебедь сразу сник, обессиленно опустил на аппарат телефонную трубку.

13

10/XI 1943 г. …Боевой вылет с бомбометанием по порту Севастополь…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Все вокруг было фиолетовым – и небо над головой, и слоисто-кучевые облака внизу, похожие на сиреневые сады во время цветения, и сами бомбардировщики, идущие правым пеленгом, звено за звеном, вся третья эскадрилья во главе с Александром, или, как теперь уважительно его называют, капитаном Тумановым. Лишь на западе, куда держали курс самолеты и где несколько минут назад скрылось за горизонтом солнце, багрянилась небольшая полоска, бросая тусклые, едва заметные блики на кромки облаков, на стволы пулеметов штурманской кабины, штыками выставленными вперед, на ребра атаки крыльев. И это легкое, будто очерченное кистью художника обрамление делало самолеты особенно красивыми, какими-то быстроходными фантастическими кораблями. Александр то и дело отрывал взгляд от приборной доски, никак не налюбуясь вечерним закатным небом; и то ли от этой красоты, то ли от событий последних дней на душе у него было так хорошо и радостно, что хотелось раскинуть во всю ширь руки и обнять весь мир, весь земной шар и крикнуть во всю мощь своих легких: «Ура!»

Итак, он командир эскадрильи. И хотя комдивом стал Меньшиков, Александр не жалел о должности инспектора по технике пилотирования дивизии, в полку его ценят и знают, уважают и доверяют – простили даже, казалось бы, непростительные грехи. Более того – вчера подполковник Омельченко послал на него представление к награде Золотой Звездой Героя. Жаль, отец и Рита не дожили до этого счастливого дня. Ирина узнает – обрадуется. А что узнает, он не сомневался: она постоянно держит связь со штабом 4-го Украинского фронта. Несколько дней назад Петровский, отозвав Александра, с непохожей на него откровенностью сказал прочувственно: «Поклон тебе Ирина шлет. Я просил ее разыскать Оксану. Разыскала. Сообщила, что с ней все в порядке. Заодно и тебе привет передала. Ждут они с нетерпением, когда мы их освободим. Трудно им там. Фашисты во что бы то ни стало хотят удержать Крым и свирепствуют немилосердно…»

– Командир, десять влево, – внес поправку в курс штурман.

– Есть, десять влево, – отозвался Александр и накренил бомбардировщик.

Небо и облака внизу потемнели, стали чернильно-черными. Багровая полоска впереди тоже притухла, чуть сместилась вправо. Над головой замерцала первая звезда. Она как-то по-особенному светила Александру. Далекая звезда надежды…

Часть шестая

1

9 ноября 1943 г. Боевой вылет на Севастополь. Бомбометание по скоплению кораблей в порту.

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Осень сорок третьего на всей Украине выдалась затяжная и слякотная: то лили дожди со снегом, то сыпала морось, то землю окутывал густой туман, не пробиваемый солнцем даже в полдень. Летчики отсыпались, писали домой письма, играли в шашки или шахматы, читали книги и газеты. Настроение было приподнятое: освобождены Константиновка, Конотоп, Кременчуг, Житомир, Каховка, Киев, – города, где не раз приходилось базироваться полку. Наши войска продолжали наступать и бить фашистов по всему фронту. Освобождено все левобережье Днепра в нижнем течении, дело осталось за Крымом.

Советское командование понимало, что пока Крым у немцев, нашим войскам на левом фланге будет постоянно существовать серьезная угроза, и готовило операцию по освобождению полуострова. Понятно, что в первую очередь надо уничтожить наиболее мощную боевую технику – самолеты и танки, артиллерию и корабли, снующие вдоль побережья, осуществляющие передислокацию и перехватывающие наши десантные суда. Эту задачу первыми начали осуществлять авиаторы…

Который раз Александр летел в Крым, и каждый раз, приближаясь к полуострову, чувствовал, как охватывает его волнение, начинает учащенно биться сердце, и мысли об Ирине сжимают грудь: жива ли она, где теперь? Немцы против партизан сосредоточили большие силы, спешат покончить с ними. Осень, распутица, сброшенная с деревьев листва сильно затрудняют не только действия отрядов, но и их дислокацию. Все дороги и горные тропы перекрыты фашистами, связь с подпольщиками прервана. Не хватает питания. Самолеты транспортного авиаполка, базирующегося на соседнем аэродроме, неоднократно вылетали в Крым с продовольствием и медикаментами, но партизаны сообщали, что не всегда грузы попадали к ним: немцы то ли перехватывали радиограммы, то ли кто-то своевременно их информировал.

Неделю назад наше командование решило пойти на хитрость: незадолго до вылета транспортных самолетов предупредило партизан запасным кодом, что операция отменяется. На транспортные самолеты подвесили бомбы. Фашисты приготовились к захвату груза…

На следующий день партизаны сообщили, что замысел удался блестяще: фашисты потеряли сотни убитыми и ранеными. В ответ из Алушты, Севастополя и Симферополя они направили в горы лучшие горнострелковые части для уничтожения партизан…

На Севастополь летело два полка, и вел их подполковник Омельченко.

Впереди заполыхали разрывы – линия фронта. Слева и справа зарницы выстрелов зенитных орудий выхватили из темноты изгибы окопов, земляные насыпи, похожие на сараи сооружения. Весь Крымский перешеек нашпигован боевой техникой. Сколько еще прольется крови, пока удастся освободить его.

Полк разделен был на три группы: осветители, группа подавления зенитной артиллерии и ударная группа, которую вел сам Омельченко. Группу подавления зенитного огня вел Александр. Она шла позади в двухминутном интервале и заходила на цель не западнее, как делали ранее, а восточнее, чтобы сбить с толку посты ВНОС и нанести удар по орудиям, прикрывавшим порт.

Превосходство такого тактического маневра, предложенного Омельченко, не вызывало ни у кого возражения, даже у присутствовавшего на постановке боевой задачи генерала, заместителя командующего воздушной армии, любителя поспорить и щегольнуть своей эрудицией. Но как получится на деле? На войне нередко бывает и так, что самые продуманные варианты оказываются несостоятельными. Александра беспокоила слишком светлая ночь, над морем истребителям будет легче отыскать бомбардировщиков – и на фоне неба и на фоне воды. В Крыму, несмотря на неудачи на центральном фронте, фашистское командование держало лучшие свои эскадры, получившие хороший опыт в воздушных боях за небо Кубани. В районах Джанкоя и Севастополя размещены новые радиолокационные станции, способные обнаруживать самолеты в любое время суток и в любых метеоусловиях.

До Севастополя оставалось около десяти минут лета. В небе по-прежнему было спокойно, если не считать гула моторов да коротких докладов членов экипажа.

– Вправо тридцать, – скомандовал штурман. – Снижаемся до двух с половиной.

И как по команде впереди в небо вонзился голубой луч радиолокационного прожектора. Качнулся влево, вправо и застыл на месте. Поймал кого-то или нет, отсюда не видно. Похоже, поймал, коль к нему потянулись другие, более слабые лучи и вокруг заполыхали разрывы. Не дай бог, Ковалева. В простом полете он потерял пространственное положение, а при ослеплении не каждому асу удается справиться с пилотированием.

Ниже перекрестия загорелась осветительная бомба. Зенитки еще интенсивнее били в перекрестие лучей. Александр лишь на секунду оторвал взгляд от приборной доски, чтобы определить, где наиболее густо сосредоточены орудия, и убедился, что наши разведчики накануне поработали неплохо: плотнее всего прикрывался западный порт: там шла разгрузка и погрузка кораблей.

– Еще двадцать вправо… Так держать!

И когда Александр снова посмотрел на землю, порт бушевал десятками очагов пожаров. Тут и там взметались ввысь разрывы.

Бомбардировщик несильно тряхнуло – штурман сбросил первую серию бомб.

– А теперь, командир, крути на сто восемьдесят…

Бомбардировщики трижды ложились на боевой курс. В последнем заходе Александр толкнул штурвал от себя и нацелил нос самолета на голубой луч, продолжавший шарить по небу. Штурман дал длинную очередь, и луч погас. Заметно поубавилось вспышек на земле и от выстрелов зенитной артиллерии. Правда, с Сапун-горы тянулись три пунктира трассирующих строчек, но до них было далеко, и ударная группа полка туда не должна была входить. Скорее всего, туда залетел чей-то другой самолет, либо артиллеристы палили со страху.

От Севастополя уходили также морем. Порт и город горели. Языки пламени взметались ввысь, небо застилало черным смрадом.

Осветительные бомбы уже погасли, но было светло, как днем. Полыхали корабли, портовые сооружения, склады, дома. Невольно вспомнился 41-й год. Тогда вот так же горел город. И хотя теперь бомбили наши, Александр радости не испытывал. Наоборот, грудь наполнилась тоской и думой об Ирине. Как она, жива ли, здорова, не попала ли в лапы фашистов? Чтобы отогнать эти тревожные мысли, напомнил штурману и стрелкам:

– Теперь все внимание небу, ребята. Истребители не упустят момента, чтобы посчитаться с нами за корабли.

К счастью, прогноз не оправдался. Бомбардировщики обогнули полуостров с юго-восточной стороны, и ни один «мессершмитт» не появился. Возможно, фашисты поджидают их над Азовским морем, когда экипажи притупят бдительность. Возможно, что-то и другое помешало им.

Теперь луна светила сзади, на приборную доску, помогая пилотировать, и Александр чаще отрывал взгляд от пилотажных приборов, внимательно осматривая переднюю полусферу. Небо по-прежнему было темное, усыпанное звездами. А внизу черным-черно, даже лунной дорожки не видно. Изредка вдали мигнет огонек – то ли судно, то ли самолет, то ли кто-то кому-то подает сигнал, – и исчезнет.

Восточнее Керчи развернулись и взяли курс на север. Можно было не смотреть на компас – Полярная звезда висела прямо перед носом самолета.

– Подходим к береговой черте, – разогнал его грустные думы штурман.

Немецкие истребители так и не появились. Проворонили? Или сменили тактику? Как бы там ни было, здесь своя, родная земля и опасность минимальная: тут и зенитки наши прикрывают, и сесть можно, если подобьют, и выпрыгнуть с парашютом, не боясь попасть в плен…

– Прошли траверс Мариуполя, – голос штурмана повеселел, взбодрился. – Не забудь про АНО.

– Включаю. – Александр нажал кнопку аэронавигационных огней. Красные и зеленые огоньки засветились впереди. Пять пар. Значит, потерь нет. А сзади?

– Стрелки, ведомые на месте?

– Так точно! – доложил стрелок-радист. – Все три. Контролет, правда, малость отстал.

– Догонит… – Александр понял – подбит…

Ведущие начали снижение. Вот тут-то и раздался тревожный голос стрелка-радиста:

– Командир, Чайка передала, что посадку запрещают: над аэродромом кружит «Фокке-Вульф», а за ним следует группа «Юнкерсов» и «Мессершмиттов».

Вот почему не атаковали истребители: решили перенять нашу тактику, нанести удар по аэродром, когда бомбардировщики и истребители сопровождения произведут посадку.

Недурно, недурно. Урок, как говорят, пошел впрок; перестали бахвалиться своим превосходством, тоже прибегают к военной хитрости.

– Всем, всем. Следовать за мной на точку семнадцать, где недавно садились, – приказал Омельченко.

Снова на Мелитопольский аэродром, ближе к линии фронта. Повторяется Омельченко. Правда, вероятность того, что немцы узнали о прошлой вынужденной посадке в Мелитополе, мала; все равно Александр так бы не поступил. Но командир – Омельченко, и ему виднее. У этого варианта тоже есть свои плюсы: немцы меньше всего ожидают, что советские самолеты осмелятся садиться у самой линии фронта, скорее всего, примут их за новую группу, следующую на боевое задание. Минусом же, считал Александр, было то, что на Мелитопольском аэродроме не было никаких посадочных средств. Даже прожектор в прошлый раз не успели подвезти. А после недельных дождей аэродром, несомненно, раскис и сесть будет не так-то просто.

Омельченко, как и в прошлый раз, сел первым. Не выключая посадочных фар, поставил бомбардировщик по направлению посадочной полосы.

– Чибисы, садиться на минимальной скорости, грунт очень вязкий, – предупредил он.

Александр дождался своей очереди и повел бомбардировщик на посадку. Кое-где на аэродроме виднелись лужи, и самолеты, попадая в них, вздымали фейерверки. Но ни один не скапотировал.

Штурман стал помогать, напоминая о высоте. Видимость, несмотря на ясную ночь, при свете фар была намного хуже, чем при прожекторах. Хорошо, что Омельченко постоянно тренировал экипажи посадкам при фарах.

В лучах света Александр увидел разбитые колесами колеи, в которых блестела вода. Перевернуться в таких колдобинах ничего не стоит. И он отвернул левее, где летное поле было без борозд. Омельченко оценил это, скомандовал остальным:

– Садиться левее. – Запустил моторы и подвернул ближе к посадочной полосе.

Спустя пятнадцать минут все бомбардировщики благополучно произвели посадку. Омельченко, выставив охрану, приказал экипажам отдыхать в самолетах на своих рабочих местах.

2

15 ноября 1943 г. Полеты не состоялись из-за плохих метеоусловий…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Промозглый ветер гнал по небу черные рваные тучи, цепляющиеся за антенну приводной радиостанции, поставленной недавно на бугре недалеко от аэродрома. Временами из туч сыпал мелкий дождь вперемешку со снежной крупой. Было зябко и неуютно, даже самолеты, казалось, жались к земле от непогоды, и люди около них ходили вяло, трудились медлительно и неохотно. Авиаспециалистов на аэродроме было мало, многие бомбардировщики зачехлены: командир полка подполковник Омельченко разрешил отдыхать всем экипажам, за исключением тех, чьи самолеты были неисправны или нуждались в регламентных работах.

Непогода стояла пятые сутки, и пятые сутки полк бездействовал. Назавтра метеорологи обещали похолодание и прекращение осадков; значит, поступит команда на боевой вылет.

Омельченко вернулся в штаб – деревянный домик, приютившийся сбоку аэродрома, рядом со складскими помещениями, – и только собрался проверить летную документацию, как вошел дежурный по полку и протянул ему письмо, сложенный треугольником не очень чистый листок.

Омельченко развернул.

«Дорогой командир! Отец родной! – прочитал он написанное корявым, прыгающим почерком (писавший явно торопился и волновался). – Умоляю, как чеховский Ванька Жуков, забери меня отсюда, из штрафбата, в который я попал не по своей вине, а по злому стечению обстоятельств. Нас подбили над целью, и я тянул на одном моторе, пока не вытекло горючее из пробитых бензобаков. Удалось сесть на брюхо на нейтральной полосе. Немцы открыли по нам огонь. Штурман и стрелок были убиты, а я с радистом благополучно добрался до наших окопов. Самолет не поджег потому, что надеялся – вытащат наши. Но ночью немцы опередили. Вот за то, что я не выполнил приказ, не уничтожил технику, меня и шуганули без суда и следствия в батальон смертников. А ведь я летчик, и сам знаешь, неплохой летчик, пользы принесу больше там, где нужнее. Похлопочи, Александр Михайлович, век буду признателен и верен до гробовой доски. Твой Филатов Б.И.»

У Омельченко даже лоб покрылся испариной от волнения. Надо же такому случиться! Борька Филатов живым и здоровым объявился! А в полку месяц назад выпили за упокой души его и членов экипажа.

– Хорошие вести? – догадался дежурный, ожидавший, когда командир закончит читать.

– Отличные вести. – Омельченко уже обдумывал, что предпринять, чтобы вызволить летчика из штрафбата. – Оперуполномоченного нашего не видел?

– Видел. Минут пять назад находился в БАО, – ответил дежурный.

– Разыщи его и скажи, что командир просил зайти.

– Есть! – Дежурный козырнул и вышел.

«Надо срочно писать отношение командиру штрафбата, – размышлял Омельченко, – и срочно посылать туда оперуполномоченного». – Взглянул на дату отправления письма. 19 октября. Быстро Филатов сориентировался – на третий день, как его сбили. А особисты – еще быстрее, – их рук дело. Подумал о старшем лейтенанте Бергисе, сменившем полгода назад капитана Петровского. С тем командир тоже не особенно ладил, а этот сразу норов показал: в полк прибыл старший лейтенант Говязин, сбитый над оккупированной территорией и скрывавшийся в одной украинской семье до прихода наших войск. Штурман отменный, снайпер бомбовых ударов, не раз выполнявший самые ответственные задания. По существующему положению, коль был сбит над вражеской территорией и находился там несколько дней, командир не имел права допустить его к полетам, пока уполномоченный особого отдела не проверит достоверность показаний вернувшегося. Вот Омельченко и поручил Бергису слетать на По-2 в украинское село, в котором, по словам штурмана, он проживал.

– Я не ваш подчиненный, чтобы вы мною командовали, – отрезал Бергис, нахохлившись, как молодой петушок перед дракой.

– Тогда тебе и делать здесь нечего! – взорвался и Омельченко. – Убирайся из полка!..

Пришлось дивизионному начальству гасить конфликт. Бергис поубавил спеси, но коготки, понял Омельченко, держал всегда наготове, и его дыхание позади всегда чувствовалось на каждом шагу. Может заартачиться и на этот раз. А медлить нельзя, в штрафбате Филатову долго не выдержать, парень он отчаянный, горячий и бесхитростный. Если еще живой. Жаль будет такого летчика.

Дежурный вернулся минут через десять, доложил, что приказание выполнил. За ним в кабинет вошел и Бергис, приложил руку к козырьку фуражки.

– Слушаю вас, товарищ подполковник.

Он был явно недоволен вызовом, насторожен и нахмурен, в глазах холодные льдинки. И Омельченко, чтобы не осложнять отношения, притушить самолюбие старшего лейтенанта, протянул ему руку.

– Здравствуй, Борис Иванович. Присаживайся, – указал взглядом на стул рядом. – Я вот о чем хотел посоветоваться с тобой. – И протянул письмо оперуполномоченному. – Прочитай.

Брови на лице старшего лейтенанта распрямились, блеск льдинок в глазах поугас. Он неторопливо прочитал, сочувственно вздохнул:

– Не повезло вашему подчиненному. Хороший был летчик?

– В том-то и дело. Таких не учат, такие рождаются. А его в пехоту, в штрафбат.

Бергис подумал.

– Вряд ли я чем могу помочь. Пишите бумагу, а я по своей линии буду действовать.

– Само собой, напишем. Но сам знаешь, как нынче почта ходит. Надо лететь туда, вырвать летчика всеми правдами и неправдами.

– Так погода вон какая.

– Метеорологи назавтра обещают улучшение.

Бергис снова подумал.

– У меня других столько дел…

– Понимаю. Но надо выручать летчика. И лучше тебя, полагаю, никто не сделает, – польстил Омельченко.

Бергис глубоко вздохнул, поднялся.

– Доложу своему начальству. Если освободят от других дел, слетаю…

До вечера Бергис на глаза не попадался и не звонил. Видно, вновь предложение командира воспринял как посягательство на свою самостоятельность, на свое особое положение. Как он доложит начальству, не передернет ли? Самому же обращаться в особый отдел Омельченко считал некорректным.

Перед ужином в штаб поступило боевое распоряжение: все боеспособные экипажи готовить по Севастопольскому порту.

Оперуполномоченный так и не объявился. Омельченко стал думать, какие другие пути найти для вызволения Филатова из штрафбата, кого другого послать вместо Бергиса, но пришел к выводу, что если он пошлет запрос по почте или телеграфу, даже если сам полетит, результат может получиться пшиковый – с шифрограммой возня начнется, а его, командира, воспримут как заинтересованное лицо. И все же распорядился начальнику штаба подготовить на Филатова характеристику и все необходимые документы для возврата летчика в полк.

К утру ветер повернул с севера, сразу повеяло холодом; облака стало рвать, обнажая стылое звездное небо; и землю начало сковывать морозом.

Во время завтрака к Омельченко подошел Бергис. Козырнул, как и полагается младшему по чину, доложил коротко, официально:

– Вылет разрешен. Я готов.

– Вот и отлично, – повеселел Омельченко. – Завтракайте, переодевайтесь в летное и в самолет. Летчик предупрежден.

– Я уже позавтракал, – не разделил радость командира оперуполномоченный, снова сводя к переносице свои красивые черные брови. – Пойду переодеваться…

Землю схватило довольно прочно, она гремела под сапогами, словно жесть; трава будто поседела, и с нее летела серебристая пыльца.

Омельченко сам проводил Бергиса в полет, еще раз перечисляя заслуги Филатова и наказывая без него не возвращаться.

После того, как По-2 оторвался от земли и взял курс на северо-запад (Филатов, как выяснил Бергис, находился под Уманью), подполковник направился к бомбардировщику, у которого уже суетился экипаж капитана Ковалева. Техник самолета, худой и длинный лейтенант, подобострастно вытянувшись, доложил, что неисправность, о которой доложил летчик после полета, обнаружить не удалось. По лицу было видно, что авиаспециалист волнуется: если мотор в полете снова даст перебои, ему несдобровать – какой ты хозяин самолета, коль не можешь содержать его в исправности.

Пусть поволнуется, ему, командиру, тоже не сладко: Бергис полетел против своей воли и, значит, еще больше ожесточился против него. А с людьми из особого отдела лучше жить в мире… Но теперь поздно об этом рассуждать, да и не такой он, Омельченко, человек, чтобы пасовать перед кем бы то ни было, идти на сделку с совестью. С Бергиса, как и с других, он требует то, что они должны выполнять по долгу службы.

Полет с капитаном Ковалевым добавил новые неприятности: как Омельченко и предполагал, с двигателями было все нормально, просто летчик терялся в ночном полете, неуверенно пилотировал и потому вернулся с задания, свалив вину на технику.

– Ты что, никогда по приборам не летал? – спросил на земле Омельченко.

– Летал, – виновато и подавленно ответил Ковалев. – Правда, маловато.

– Значит, надо больше сидеть в тренажере. Тренироваться под колпаком.

– Да я и так все свободное время тренируюсь. Разрешите лучше, товарищ подполковник, летать мне днем. На любые задания.

– Днем тебя собьют в первом же полете! Ты что, не знаешь, что против нас фрицы посадили эскадру «Удет»? Там все асы. А что ночью – боишься?

Ковалев опустил голову. Негромко произнес:

– Боюсь. – Достал папиросу, помял. – В предпоследнем полете я над Севастополем, когда меня ослепил прожектор, потерял пространственное положение. Не знаю, каким чудом вывел самолет у самой земли…

Так вот оно, в чем дело!

– А чего же ты молчал, сразу не признался?

– Стыдно было.

– Это пройдет. Не ты первый и не ты последний. Слетаю с тобой еще ночью. Не так страшен черт, как его малюют. Освоишься…

С аэродрома Омельченко направился в штаб: может, что-то известно о Бергисе. Просил о любых осложнениях в штрафбате звонить, в этом случае подполковник готов был обратиться к командующему фронтом.

Но звонка не было, и летчик По-2 пока о возвращении своем не сообщал.

После обеда экипажи пошли отдыхать перед боевым заданием. Омельченко тоже должен лететь, вести свой полк на бомбежку порта. Накануне он спал плохо и чувствовал усталость. Но сон не шел. Повертелся с боку на бок, встал и хотел сесть за стол, написать письмо жене, как вошел дежурный и негромко, чтобы не разбудить отдыхающих, доложил: