Текст книги "Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков."

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Позади остается выбитая, без единой травинки взлетно-посадочная полоса, а самолет все бежит и бежит, не чувствуя опоры под крыльями. Моторы ревут надрывно, со стоном, и кажется, вот-вот не выдержат, испустят дух.

Давно, почти в самом начале разбега, Александр поднял хвост самолета, чтобы уменьшить лобовое сопротивление, но и это не помогает – бомбардировщик будто не собирается отрываться от земли. Александр старается ему помочь, берет штурвал на себя, создавая больший угол подъема, – никакого эффекта. А впереди уже видна лощина. Там бугры, яр. И теперь, даже если прекратить взлет, не спастись: тормозов у колес нет…

Поток воздуха с остервенением бьет в лицо, треплет комбинезон, словно хочет сорвать его с плеч, со свистом уносится в щели фонаря кабины и по фюзеляжу к хвосту, все сильнее прижимает летчика к сиденью, и это радует Александра, обнадеживает: значит, бомбардировщик набирает скорость и обретает устойчивость. Теперь можно и переводить его в набор высоты. Чуть заметное движение штурвала на себя – и земля уходит вниз.

«Вот тебе и взлет под гору!» – с грустью вспоминает он разговор с Ириной. Если бы она знала, какой это был взлет и что ожидает Александра впереди…

Понимает ли Петровский, в какую ситуацию попал? Ни черта не понимает. Сидит как пень, даже головой не поведет. Словно в отместку за его благодушное безразличие, правый мотор вдруг стрельнул короткой очередью, и из выхлопного патрубка полетели снопы искр. В кабине запахло горелым маслом. Петровский и на это не среагировал, думает, так и надо. А дело принимало серьезный оборот: перегрев мотора дал о себе знать, появилась какая-то неисправность.

Александр убавил обороты правого мотора – искрение уменьшилось – и снова потихоньку начал набирать высоту: для прыжка с парашютом потребуется минимум двести метров.

– Наденьте парашют, – приказал он по переговорному устройству Петровскому, не зная, как обращаться к нему: по званию – подумает еще, что заискивает перед ним, по фамилии – уловит неприязнь. Потому он просто скомандовал, как и подобает командиру корабля.

Петровский зашевелился, натянул одну лямку на плечо, другую. Что-то очень долго возился внизу, видимо, с ножными лямками, и снова затих.

– Пристегнули? – спросил Александр.

Петровский то ли не услышал, то ли не посчитал нужным ответить. В груди Александра закипело, и он повторил вопрос более требовательно, даже грубо.

– Лети, лети. В порядке, – буркнул Петровский. Прошло около получаса, пока бомбардировщик забирался на высоту двести метров – на большее с одним мотором он не был способен, – а впереди показалась невысокая гряда гор, тянущаяся с юго-запада на северо-восток. Чтобы обойти ее, потребуется не менее часа, а дорога каждая минута. Правда, гряда невысокая, но все равно надо набирать высоту.

Правый мотор будто бы утих – может, оклемался? Александр плавно и осторожно двинул сектор газа вперед – самую малость. Мотор тут же бабахнул, словно выстрелила пушка, и из появившегося рваного отверстия в капоте полыхнуло пламя. Александр понял причину искрения: сорвало со шпилек головку верхнего цилиндра. На малом газу головку что-то еще удерживало, теперь же ее сорвало окончательно.

Летчик одним движением убрал газ мотора. Бомбардировщик сильно накренился вправо, грозя перевернуться через крыло, и Александру с трудом удалось удержать его, а затем выровнять. Прилагая неимоверные усилия на штурвал и на педали, летчик изловчился и нажал на кнопку противопожарной системы правого мотора. Однако пламя лишь пригасло, но совсем не исчезло. Значит, через несколько секунд оно будет бушевать еще сильнее, пока не доберется до бензобаков…

– Прыгай! – приказал Александр Петровскому. Но капитан лишь глазом повел в сторону горящего мотора и еще плотнее уселся в кресле.

– Приказываю прыгать! – зло прикрикнул Александр, и тут только ему пришло в голову, что Петровский понятия не имеет, как это делать. Стал ему разъяснять:

– Откройте нижний люк, в который поднимались в кабину, возьмитесь за вытяжное кольцо парашюта и прыгайте головой вниз. Считайте до трех и дергайте кольцо. – Но Петровский сидел, не внимая словам, словно это его не касалось. – В чем дело, черт побери?! – рявкнул Александр.

– Не кричи, лейтенант, – спокойно отозвался наконец Петровский. – Прыгай сам.

– Не учи, кто должен прыгать первым. Здесь командую я. Прыгай!

Петровский секунду помолчал.

– Не могу я прыгать…

– Сможешь. Ты все можешь. Слушай только мою команду…

– Парашют у меня распущен.

– Как распущен? – не понял Александр.

– Так… Случайно. Зацепил вытяжное кольцо, он и распустился… Так что прыгай, лейтенант…

Пламя уже плясало на крыле, рвалось к кабине пилота – С0₂ кончился. Надо перекрыть доступ бензина. Вот так. И перекачать топливо из правой группы в левую… Не терять скорость… Вот так… Увеличить крен. Падает высота – ну и пусть… Это даже лучше: возможно, успеем сесть до того, как огонь прошьет противопожарную перегородку и доберется до баков. Место внизу сравнительно ровное. Кажется, пшеница… Факел получится грандиозный…

– Прыгай, лейтенант, тебе на роду долго жить выпало, – вдруг прервал его мысли Петровский.

– Помолчи. Как-нибудь сам решу.

А пламя вдруг пугливо затрепыхало, сорвалось с крыла. Из-под капота высунулись еще несколько язычков, лизнули обшивку и пропали.

«Ура!» – мысленно закричал обрадованный летчик. Теперь жить можно. Правда, левый мотор тоже на пределе возможностей, тянет еле-еле, но это уже не пожар, можно потихоньку снижаться. Есть надежда сесть благополучно. Надо только подыскать подходящую площадку, не пшеничное поле.

Справа, почти по курсу, бежит грунтовая дорога. Не асфальтированная, но так накатанная, что блестит, как асфальт.

Александр довернул бомбардировщик вправо, вдоль дороги, и, прибрав обороты левого, повел самолет на посадку. В поле зрения попали широкие плечи капитана Петровского, чепчиком торчащий на его затылке шлемофон Вани Серебряного.

Дорога побежала навстречу быстрее и быстрее – земля приближалась, – Александр до отказа затянул сектор газа и выключил зажигание. Гул смолк. Лишь шум вращающихся винтов да встречный поток ветра утверждали, что машина жива и готова выполнить последнюю волю человека. Горизонт пошел под нос самолета. Летчик добрал штурвал и почувствовал легкий толчок колес о землю. Бомбардировщик чуть подпрыгнул – дорога все-таки была неровная – и побежал, гася скорость. Лишь в конце пробега, будто по желанию летчика, он свернул с дороги и остановился на обочине.

Александр посидел неподвижно с минуту, глядя на плечи Петровского, тоже не торопящегося покинуть машину, отстегнул привязной ремень, открыл колпак. Спустился на землю. Лишь после этого зашевелился и Петровский.

Потом они стояли рядом, не глядя друг другу в глаза. Петровский курил, Александр ждал, когда капитан произнесет суровый приговор. Но Петровский молчал. Глубоко затягивался не очень-то ароматным дымом, медленно выпускал его изо рта и смотрел под ноги в одну точку. Все-таки угрызения совести его мучили. И Александр решил помочь ему.

– Командуйте, капитан. Я в вашем распоряжении.

– Вы – командир, – возразил Петровский. – Я даже не член экипажа.

– Был, капитан, был. Теперь у вас появился еще один повод не доверять мне – вынужденная посадка.

– Не наговаривайте на себя, лейтенант… – Петровский сделал паузу перед тем, как назвать его по фамилии. Интересно, какую он назовет? Капитан помолчал, глядя пристально ему в глаза, как умел он это делать, и опустил фамилию. – Был у меня повод не доверять вам. Был. И вы сами знаете это. Теперь повода этого нет. И не потому, что вы, рискуя собственной жизнью, спасли меня. Нет. Доверять вам мы стали раньше, намного раньше того, как мне удалось узнать всю вашу историю, судьбу вашего отца, о чем было поставлено в известность командование полка.

Все Александр готов был услышать – и что он изменил фамилию, и что утаил свою связь с Ириной, и что Гандыбин разыскивает его, – все, кроме вот этой фразы: «судьбу вашего отца»…

Его будто парализовало, он не мог ни говорить, ни пошевелить рукой. Но вот оцепенение стало отпускать его, и он спросил, не узнавая своего голоса:

– Он жив?

– Да, жив. Освобожден и находится на фронте.

– Где? Вы дадите мне его адрес?

– Да. Только не сейчас, не сегодня.

– Спасибо. – Александр готов был броситься к капитану, к человеку, к которому еще несколько минут назад испытывал неприязнь, каждая черточка, каждый жест которого вызывали раздражение, негодование; теперь все в нем казалось симпатичным, даже нескладная угловатая фигура, несоразмерно крупная голова. Хотелось обнять его, по-дружески стиснуть плечи – Петровский вернул ему не только отца, но и веру в людей.

4

13/VII 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по мосту через р. Дон…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

Наземный эшелон тронулся в путь вскоре после того, как взлетел последний бомбардировщик. Если бы Рита видела этот последний самолет и знала, что в нем Александр, она бы умерла со страху. Она знала, что у брата самолета нет, что штурман его в госпитале, и надеялась добираться до нового места базирования вместе с ним. Но Александр ушел на аэродром и оттуда не вернулся: то ли улетел с кем-то, то ли… И все же думать, что с ним случилось самое худшее, она не хотела.

Грузовики, загруженные «под завязку», тяжело и медленно тащились по грунтовой дороге, поднимая клубы пыли. На небе не было ни облачка, и горячий ветер-суховей, дующий с Сальских степей, не освежал, а обжигал лицо, захватывал дыхание. Трехтонки, полуторки, бензовозы и масловозы растянулись чуть ли не на километр. Пыль дымовой завесой расстилалась вдоль обочины, привлекая внимание вражеских самолетов. К счастью, они пока не появлялись, но все, кто находился в кузовах машин, непрерывно посматривали в небо, чтобы вовремя предупредить шофера…

Рита ехала с девушками-телефонистками в кузове трехтонки на ящиках с упакованной телефонной аппаратурой. На помощь им и для охраны от нападения самолетов были подсажены шестеро солдат с пулеметом ШКАС и карабинами.

До переправы, куда держала курс автоколонна, было около сотни километров, но ехали туда довольно долго: по пути к колонне пристраивались все новые и новые машины, и, когда к 3 часам дня батальон наконец добрался до Константиновской, где через Дон курсировал паром, там уже скопилось столько людей и техники, что девушки ахнули:

– Это сколько же суток придется ждать, когда нас переправят?

Рита окинула взглядом паром. На него въезжало только по две машины или по танку. А вдоль берега толпилось их столько, что не перечесть. И каждый норовил пробиться поближе к переправе, без очереди влезть на паром. Кругом стоял шум, гвалт, ругань.

К их машине подошел веснушчатый сержант с облупленным носом. Рита не раз видела его в Михайловке, он даже пытался познакомиться с ней, но кто он и откуда, понятия не имела.

– Приихали, слезайте, – насмешливо и бесцеремонно сказал он. – Тутычки с нидилю загорать прийдется, если немец вплавь не заставит перебираться.

Рита отвернулась: что-то в сержанте ей не нравилось.

– А твий летун мог бы тебя и с собой узять, – не отставал сержант, мешая русские слова с украинскими. – Удвоем политив. Правда, самолет у него дуже ненадежный, но, коли сам оперуполномоченный рискнув политить, усе будет у порядке.

Лучше бы он не сообщал ей эту новость, заставившую вздрогнуть и замереть от страха. Может, он врет? Сержант, заметив, как изменилось ее лицо, покаялся:

– Простить… я не хотив вас обидеть…

Он что-то говорил еще, но Рита уже не слышала. Нет, он не врал: с Александром полетел Петровский. Боль сдавила ей сердце, она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Сержант стоял обескураженный и еще раз виновато попросил:

– Ради бога простить… Я ж не хотив… И чего вы за ним так убивайтесь… Тоже мини, франт, на якусь черномазую променял. Та они вмисти с ей ногтя вашего не стоят. Вы ж цены соби не знаете.

Он говорил так горячо и так искренне, что Рита опомнилась, взяла себя в руки. Но слезы предательски катились из глаз. Чтобы как-то выйти из этого трудного положения и разубедить сержанта, она даже улыбнулась и сказала как можно беспечнее:

– Ах, вон вы о чем. – Достала платочек, вытерла глаза. – Пылища страшная. Искупаться бы…

– А что, это мысль, – обрадовался сержант. – Пока суд да дело, можно подняться вверх по течению и окупнуться.

– Сейчас, кажись, искупает, – встрял в разговор пулеметчик, внимательно всматриваясь в небо. Откуда-то издалека сквозь гвалт и шум моторов доносилось еле слышное прерывистое завывание самолета.

– Воздух! – крикнул кто-то, и люди, как вспугнутое дикое стадо, бросились врассыпную. Веснушчатый сержант глянул влево, вправо – всюду бежали – и, не сказав ни слова, кинулся за толпой. Ритины подруги тоже выпрыгнули из кузова и исчезли в бегущей толпе, а она стояла на месте, не зная, что делать. Ей почему-то было стыдно и унизительно бежать вот так, сломя голову – ведь не убегали же пулеметчики и их товарищи! Бойцы спокойно смотрели вверх, приготовившись к стрельбе из ШКАСа и карабинов.

– Пименова! Сюда! – услышала она окрик. Голос был мужской, незнакомый, но она обернулась и увидела пробивавшегося к ней сквозь бегущую толпу лейтенанта Завидова. Они встречались раньше раза три, и каждый раз лейтенант заговаривал с ней. Нет, он не был назойлив, даже наоборот, чрезмерно скромен и робок, что никак не вязалось в ее понятии с его профессией. Она помнила Гандыбина, видела, как держит себя Петровский даже с большими начальниками; Завидов же отличался от них не только манерой держаться, но и внешностью, характером. Он был тонок в талии, узкоплеч, как девушка, и лицо у него было тонкое, с нежной кожей и большими серыми глазами, опушенными длинными ресницами. Рита еще при первой встрече с ним (а это случилось вскоре после гибели Гордецкого) поймала себя на мысли, что Завидов нравится ей, но, узнав, кто он, заволновалась – что-то он решил выведать у нее, коли набивается в кавалеры. И Рита пресекала его попытки ухаживать за ней. Завидов отступил. И вот теперь снова…

Лейтенант пробился к ней и властно прикрикнул:

– Прыгайте! Быстро!

Он подставил ей руки, и она, не отдавая себе отчета, прыгнула к нему. Он поддержал ее, схватил за руку и увлек за собой. Они бежали мимо окопов, битком набитых людьми, перескакивали через небольшие бугры и воронки, удаляясь от машины. Внезапно Завидов остановился, посмотрел вверх.

– Это разведчик, «Фокке-Вульф», – сказал он, кивнув на самолет.

Рита подняла голову и увидела двухмоторный, двухфюзеляжный самолет, прозванный бойцами «рамой». Он летел на небольшой высоте, тысячи на две, неторопливо, нарочито дерзко, словно бросал им вызов: вот, мол, лечу над вами и вы ничего поделать со мной не можете.

С машины и из окопов потянулись ввысь огненные струйки, раздался стрекот пулеметов и автоматов, заахали и захлопали зенитные орудия. Вокруг «рамы» белыми бутонами повисли облака разрывов.

Самолет сделал змейку, развернулся на обратный курс и улетел.

– Вот теперь следует ждать бомбардировщиков, – проговорил Завидов.

Бойцы начали вылезать из окопов и возвращаться к своим машинам, а лейтенант, все стоял с ней и не выпускал ее руку. Рита только теперь заметила, что отбежали они довольно далеко, чуть ли не с километр, – когда только успели! – но теперь ей стыдно не было и страха она не испытывала: то ли не успела осознать опасность, то ли присутствие лейтенанта вытеснило все мысли и страхи.

Завидов повел ее к реке, и она безропотно пошла рядом с ним, не убирая руку.

– Надолго застряли здесь, – вздохнул лейтенант. – Еще бы хоть парочку таких паромов. Да где их возьмешь…

– А вы почему не улетели с полком? – спросила Рита.

– Мое место здесь, – ответил Завидов, и Рите показалось, что лицо его при этом как-то посветлело, он чему-то улыбнулся. – Здесь интереснее. Кто бы вас оберегал, если б не я?

– Стоило из-за меня одной?…

– Стоило! – негромко, но горячо и твердо воскликнул он. Помолчал, глянул ей в глаза и сказал с горечью в голосе: – Вы почему-то избегаете меня. Поверьте, я ничего плохого вам не желаю.

Она, разумеется, не поверила и ответила, не скрывая иронии:

– Я поняла это. Особенно сегодня. И видите – не тороплюсь от вас уходить, готова ответить на все ваши вопросы.

– Не надо, – болезненно поморщился он. – Я понимаю вашу настороженность к людям моей профессии, но давайте отбросим это. Другое дело, если вы не приемлете меня как человека, попросту говоря, я вам неприятен; тогда я уйду и больше преследовать вас не стану, хотя мне будет нелегко…

Его слова звучали так искренне, так убедительно, а серые глаза смотрели так умоляюще, что сердце у нее дрогнуло, и ей стало жаль его – она поверила ему.

– Почему же? – ответила она вдруг осипшим голосом. – Я ничего против вас не имею. Но… но какой разговор может быть между нами, кроме служебного?

– Не надо о службе. – Он поднял ее руку и прижал к своей груди. – Рита, я люблю вас.

– Вы забываете…

– Нет, не забываю… Отец ваш, насколько мне известно, пострадал из-за своей доверчивости. Тем более теперь он освобожден и добровольно ушел на фронт.

– Откуда вы это знаете? Вы… вы не обманываете? – Она не в силах была унять охватившую ее дрожь, спазмы давили горло, мешали говорить.

– Нет, Рита, не обманываю. Все это так, и вскоре я сообщу вам, где находится отец. А возможно, он сам разыщет вас.

Она готова была расцеловать его, припасть к груди. Случайно взгляд ее упал на набитую бумагами его полевую сумку, и страшная мысль пронзила ее будто током: а не хитрая ли это уловка? Он знает ее больное место и решил сыграть на этом. А она… растаяла, разомлела от ласковых слов…

– Давно отца освободили? – Она искала хоть маленькую надежду на правду.

– В феврале.

– И он до сих пор ничего не сообщил?

– Разве он знает, где вы?

– Знают бабушка и дедушка.

– И они ничего не написали?

– Я давно от них не получаю писем.

– Дело, наверное, в том, что мы часто перебазируемся, почта не успевает нас разыскать. Но волноваться нечего, теперь вы найдете друг друга. – Он открыто смотрел ей в глаза. А она не верила. Хотела верить и не могла. Потому ответила холоднее, чем подсказывало чувство:

– Спасибо…

«А что он знает о брате?» – мелькнула у нее мысль, и она сказала:

– Мне было приятно услышать ваше признание, но вы знаете: я люблю другого.

Он покачал головой.

– Нет…

– А Туманов! – почти воскликнула она. – Разве вы о нем не слышали?

– Слышал… Что он любит вашу подругу, Ирину.

Так… Ему действительно известно многое. Что же еще?

– У Ирины есть муж.

– Был. Она предпочла Александра. Хватит о них. Я счастлив уже оттого, что мое признание было вам приятно.

К ним подбежал боец:

– Товарищ лейтенант, там вас начальник эшелона разыскивает.

– Иду. – Завидов пожал ей руку. – Мы потом продолжим наш разговор. – Он повернулся и широко зашагал к переправе.

5

14/VII 1942 г. …В течение 14 июля наши войска вели ожесточенные бои против группировки противника, прорвавшейся в районе Воронежа…

(От Советского информбюро)

Фашистские бомбардировщики прилетели вечером. Шесть «юнкерсов». Два стали охотиться за паромом, кружа над ним, как коршуны над цыплятником, четыре бомбили скопившуюся у берега технику и не успевших убежать в укрытия людей. Зенитные орудия и пулеметы вели ответный интенсивный огонь, вечернее синее небо стало от снарядов серым, но бомбардировщики не улетали, делали заход за заходом, словно снаряды отскакивали от них как горох от стены, не причиняя им никакого вреда.

Рита сидела в окопе рядом с Завидовым (когда раздалась команда «Воздух!», он снова появился у машины и привел ее сюда) и почти не обращала внимания ни на рвущиеся совсем недалеко бомбы, ни на возникающие то там, то здесь пожары, ни на бомбардировщиков, круживших над ними и обстреливающих людей из пулеметов. Все это как бы отодвинулось на второй план. На первом был лейтенант Завидов со своей внимательностью, деликатной заботливостью, и мысль, искренен ли он, вытеснила все остальное. Его предупредительность, ласковые взгляды больших чистых глаз помимо ее воли распахивали настежь душу, и сердце ее, совсем недавно казавшееся окаменевшим, вдруг ожило, затрепетало. Как ей хотелось, чтобы все, что говорил Завидов, было правдой! Но разум подсказывал: не верь ему, он не может, не имеет права любить тебя. Даже если отец твой освобожден (в чем она тоже сомневалась), лейтенант вряд ли рискнет связать свою судьбу с дочерью судимого. Разве мало девушек, не менее красивых, чем она?… Петровский полетел с братом не случайно, а Завидову, по всей вероятности, поручил что-то выяснить у нее…

Бомба ухнула рядом с окопом, в котором они находились. То ли взрывная волна, то ли инстинкт самосохранения швырнул Риту на дно траншеи, и она тут же почувствовала руки Завидова, бережно подхватившие ее, его грудь, прикрывшую сверху, откуда сыпались комья земля, доверчиво прижалась к нему – сердце не повиновалось разуму.

Сколько так просидела, чувствуя гулкое и частое биение его сердца, она понятия не имела – все, кроме него, даже время, утратило значение. Лишь когда в окопе громко захохотали и Завидов отпустил ее, до нее дошел смысл сказанного кем-то: «А лейтенант неплохо устроился, жаль, самолеты рано улетели».

Бомбежка действительно прекратилась. Замолкли пушки и пулеметы. Рита тоже хотела встать, но Завидов задержал ее:

– Не торопитесь, бомбежка на этом не кончится. Сидите здесь. До утра все равно мы никуда не тронемся. Я приду к вам.

Всю ночь просидела она в окопе, поджидая его. Бомбардировщики больше не прилетали, но шум, гвалт, рев танков, автомашин не утихали, и Рита не могла уснуть, лишь забывалась временами поверхностной, беспокойной дремотой, от которой голова тяжелела и нервы не расслаблялись.

Завидов пришел в окоп на рассвете, усталый, пропахший дымом. Девушки-телефонистки (они ночевали рядом с Ритой) потеснились, уступая ему место рядом с ней. Лейтенант принес плащ-палатку, набросил Рите на плечи – к утру похолодало – и молча опустился рядом. Его появление развеяло остатки дремоты, и прежний вопрос, что он хочет узнать у нее, навязчиво завертелся в голове. Она ждала, когда он продолжит начатый разговор, и боялась, что даже по намекам девушки могут разгадать ее семейную тайну, которую она даже во сне хранила от них: отец и брат часто снились ей.

Да, время и место для разговора самые неподходящие, а днем снова начнется катавасия: попытка пробиться к парому, бомбежки, стрельбы, прятанье в окопы, и кто знает, удастся ли еще встретиться с ним. Надо поговорить, обиняками, намеками выяснить, что ему известно о брате и с каким намерением полетел с ним Петровский.

Завидов сидел, откинув голову к стенке окопа, и то ли дремал, то ли, как и она, о чем-то думал.

– Как там наши? – спросила она. – Не сильно пострадали?

Он открыл глаза, непонимающе посмотрел на нее – спал, – и она пожалела, что разбудила его: он весь день и всю ночь не сомкнул глаз, оберегал их от диверсантов и шпионов, которые могли натворить черт-те что, – потом ободряюще улыбнулся.

– Спи. Все хорошо. – И моментально уснул.

«Поговорю позже, когда проснется, – успокоила она себя. – Приглашу к нашей машине, и по пути поговорим».

Небо на востоке заалело, и на берегу несколько поутихло; лишь у самого парома, где не прекращалась борьба за внеочередную переправу, слышалась перебранка, крепкие мужские словечки.

Еще издали Рита увидела сержанта, который накануне увел Завидова. Он тоже шел к окопу, где оперуполномоченный облюбовал для девушек приют. Только шел он не так, как она, с прохладцей, а торопливо, решительно. Нетрудно было догадаться: за лейтенантом.

Завидов поднял голову из окопа – видно заслышав шаги (спал он с поразительной чуткостью) – и, опершись о бруствер, легко выпрыгнул наружу.

– Товарищ лейтенант, прилетел замкомдив подполковник Лебедь, вас требует, – козырнув, доложил сержант.

Завидов застегнул ворот гимнастерки, расправил под ремнем спереди складки. Посмотрел в окоп. Не найдя там Риты, обернулся. Их взгляды встретились. Она прочитала в его глазах сожаление. Он поднял руку, приветствуя ее, и попросил:

– Захватите потом плащ-палатку. – И быстро зашагал к колонне.

Рита проводила его взглядом, постояла немного и, забрав плащ-палатку, неторопливо побрела к своей машине.

Их колонна стояла на прежнем месте. Недалеко от машины, на которой ехала Рита, высокий рыжий подполковник расспрашивал о чем-то Завидова и начальника колонны капитана Терещенко. Затем Терещенко отдал какое-то распоряжение сержанту, и минуты через три к командирам подошли десять бойцов с автоматами. Терещенко построил их в колонну по два и повел за подполковником в сторону парома.

Минут через пятнадцать Рита поняла, зачем капитан и подполковник увели бойцов: перед колонной БАО дорога была расчищена, и машины одна за другой двинулись к переправе.

У причала возвышалась массивная фигура подполковника Лебедя. Он зычным голосом подавал команды через мегафон, и, к удивлению многих, его команды четко выполнялись: полки, батальоны, роты выстроились в отдельные колонны. На паром грузились лишь орудия. Некоторые из них, опять же по команде Лебедя, занимали позиции на правом и левом берегах для усиления прикрытия от нападения с воздуха. Майор, руководивший переправой вчера и не сумевший навести порядок, стоял невдалеке, безучастный, обиженный. Но вскоре, видно, здравый смысл взял верх, и майор, подойдя к подполковнику, стал подсказывать, где и кто еще нарушает порядок. Лебедь удовлетворенно кивал и тут же зычно командовал в мегафон; если не помогало и это, к нарушителям порядка отправлялся капитан Терещенко в сопровождении двух автоматчиков.

Как только завершилась переправа артиллерии, Лебедь энергично махнул танкисту, стоявшему на подножке бензовоза. Тот юркнул в кабину, и колонна, состоявшая из бензомаслозаправщиков, спустилась к настилу, с которого шла погрузка на паром, А за ними придвинулись и стали на очередь машины БАО. Справа из толпы собравшихся бойцов и командиров раздались было возмущенные голоса, но усиленный мегафоном бас Лебедя оборвал их:

– Данной мне властью предупреждаю: тот, кто попытается взять нахрапом, будет вносить дезорганизацию, переправится в последнюю очередь. Если я не сочту нужным применить более строгие меры.

Гвалт затих.

На паром въехали очередные бензовозы, и он отчалил, поднимая мутные буруны.

Рита стояла в кузове, притиснутая к кабине: в машину набилось столько бойцов, что трудно было дышать. Все стремилисъ побыстрее попасть на левый берег, подальше от опасности, – вот-вот снова пожалуют бомбардировщики.

К счастью, немецкая авиация пока не появлялась: то ли считала дело сделанным, то ли у нее были другие, более важные задачи.

Батальон аэродромного обслуживания закончил переправу в полдень. Когда последний грузовик въехал на паром, Лебедь приказал майору:

– Командуйте. Мне отлучиться надо.

– Да нет уж, – заупрямился было комендант переправы, – коли отстранили…

– Прекратите, майор, – рявкнул Лебедь. – Выполняйте приказ. – Сунул ему в руки мегафон и, спрыгнув с помоста, зашагал от реки.

На левом берегу капитан Терещенко собрал всех водителей машин БАО на инструктаж, объяснил порядок и маршрут следования, и колонна двинулась дальше.

Лейтенант Завидов сел в кузов рядом с Ритой, где остался прежний экипаж – четыре девушки и шестеро солдат. Колонна отъехала на километр, когда их нагнал Ут-2 Лебедя. Замкомдив пролетел на юго-восток. А спустя еще немного в небе появились «юнкерсы». Рита насчитала десять бомбовозов. И там, где полчаса назад люди, уверовав в свою счастливую звезду, с надеждой и тревогой ожидали паром, заполыхал огонь. Ввысь взметнулись клубы дыма, земли, пыли.

Самолеты делали круги, заходили с юго-востока, и Терещенко дал команду увеличить скорость: бомбардировщики разворачивались как раз над колонной БАО и не исключалась возможность, что станут бомбить и ее. Но фашистским летчикам, видно, не хотелось целиться в одиночные машины, когда у переправы их было скопление и куда бомбу ни брось – все равно попадет в цель.

На этот раз, несмотря на то что самолетов было больше, зенитчики вели огонь более слаженно и метко. Уже на втором заходе задымил «юнкерс» и со снижением потянул на запад. Потом на развороте, почти над самой колонной, вспыхнул второй: то ли его подбили раньше, то ли осколок зенитного снаряда достал его здесь. Рита наблюдала, как быстро разгорается пламя. Бомбардировщик накренился, и из него выпрыгнули два человека. Один почти сразу раскрыл парашют, второй пролетел метров сто пятьдесят, чтобы не попасть под обломки самолета, но перестарался – едва купол начал наполняться воздухом, летчик столкнулся с землей.

Завидов постучал по кабине и приказал шоферу свернуть к обочине дороги, остановиться.

– Вы и вы – со мной, – указал он на двух бойцов с карабинами, а еще двух послал к погибшему, наказав тщательно его обыскать и забрать все, что при нем.

Второго парашютиста несло вдоль дороги на юго-восток. Рита прикинула: опустится не далее полукилометра от них – и, не давая себе отчета, спрыгнула за Завидовым.

– А вы куда? – обернулся лейтенант.

– С вами, – ответила она.

Завидов лишь долю секунды думал, что ей ответить. Рите даже показалось, что он обрадовался ее решению, но он жестом руки велел ей остановиться.

– Не надо. Летчик вооружен.

Она и сама это знала. Но о том, что фашист, находясь у нас в тылу, окруженный столькими людьми, вздумает отстреливаться, она и мысли не допускала.

Рита бежала за Завидовым и солдатами по пшенице, больно стегавшей по голым коленям и рукам, не спуская глаз со снижающегося парашютиста. Он тоже видел их, тянул стропы, чтобы ускорить скольжение, на что-то надеясь.

А пшеница выросла высокая, чуть ли не в рост человека, с длинным тяжелым колосом, и Рите было жаль топтать ее, хотя понимала, что убрать урожай вряд ли удастся.

Парашютист упал метрах в двухстах. Отстегнул купол – белое полотнище хорошо было видно издали, – и то ли залег, то ли ползком решил уйти от них. Завидов приказал одному бойцу взять правее, второму левее, а Рите дал знак остановиться.

Она послушалась, постояла, пока они удалились метров на сто, и неторопливо и осторожно двинулась следом. Завидов и бойцы, разомкнувшись метров на тридцать, держали направление на парашют. Когда до купола осталось метров сорок, лейтенант крикнул:

– Хенде хох! Сдавайся!

Немец не поднялся и не отозвался.

– Дальше не ходите, – повернулся Завидов к Рите и, подняв пистолет, медленно пошел вперед. Бойцы – один справа, другой слева – не отставали от него.

Рита с затаенным дыханием наблюдала за ними, и сердце ее сжимал страх, не за себя, за них, и больше всего – за лейтенанта. Теперь она поняла: он ей небезразличен…