Текст книги "Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков."

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Шурик! – крикнула она и последним усилием воли рванулась к нему. И… беспомощно опустила приготовившиеся обнять его руки: нет, не он. Бледно-оранжевый блин от костров, пробившийся сквозь иллюминатор, высветил немолодое лицо с широким приплюснутым носом, раздвоенным подбородком. Не он…

– Туда нельзя! – властно скомандовал летчик. – Вы что хотите?

– Вы командир? – Ирина взяла себя в руки и заставила успокоиться.

– Нет, командир там, – кивнул мужчина на дверь пилотской кабины. – Он скоро выйдет.

– Как его фамилия?

– Капитан Прохоров. А, собственно, в чем дело?

– Простите… – Ирина повернулась и спустилась по трапу на землю.

10

22/XII 1942 г. Боевой вылет с бомбометанием по станции Тихорецк…

(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)

В декабре полили дожди, посыпал мокрый снег, и аэродром превратился в месиво – ни взлететь, ни сесть. Такое положение было почти по всему Кавказу. Бездействовали не только тяжелые самолеты, но и истребители и штурмовики. А на фронте назревал критический момент: под Сталинградом продолжались кровопролитные бои, для усиления группировки Манштейна гитлеровское командование начало спешно перебрасывать с Кавказа танковые и пехотные дивизии.

22 декабря советскому командованию стало известно, что на станции Тихорецк скопилось множество танков и другой техники, готовящейся к погрузке в эшелоны. На аэродром снова прибыл представитель авиации дальнего действия генерал-майор Петрухин с приказом нанести бомбовый удар по станции. Подполковник Лебедь, неделю назад назначенный командиром дивизии (в заместители себе он взял Меньшикова), долго расхаживал у карты, что-то прикидывая в уме, рассчитывая, потом остановился около своего заместителя.

– Придется, Федор Иванович, твоих орлят поднимать, – сказал он проникновенно, тоном просьбы, а не приказа.

Меньшикову льстило, что летчиков, которыми теперь уже командует майор Омельченко, все еще называют его орлятами. Он и в самом деле испытывал к ним родительское чувство и переживал за каждого как за родного сына; но просьба Лебедя, несмотря на подкупающую искренность, серьезно озадачила замкомдива.

– Как поднимать? – растерялся он. – Аэродром раскис, даже У-2 не летают.

– А мы должны взлететь! – гордо распрямился во весь свой богатырский рост Лебедь. – Я тут кое-что прикинул: ночью подмораживает, вот мы и попытаемся воспользоваться этим.

Комдив предлагал явную авантюру: ночью подмораживало так слабо, что лужи не везде схватывались тоненькой корочкой льда, и земля станет еще вязче, взлететь будет еще труднее. Меньшиков и ранее замечал за Лебедем стремление произвести на начальство впечатление неожиданным смелым решением, дерзостью, лихостью, и ему везло. Но Меньшиков знал: везение – штука обманчивая. И потому, когда комдив предложил ему должность заместителя, согласился не сразу. Предложение, разумеется, его обрадовало: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, а фортуна не очень-то баловала его чинами. Радовало и то, что Лебедь – смелый, волевой и решительный командир, поучиться у него есть чему. Беспокоило одно: вот эта самая рисовка, как говорят, игра на зрителя, способная в одно прекрасное время обернуться бедой. Но Лебедь был молод – ему шел тридцать пятый год (Меньшикову сороковой), – и Федор Иванович, надеясь, что с годами Лебедь станет серьезнее и рассудительнее, дал «добро». Теперь же пожалел об этом: волевое решение комдива может стоить кому-то жизни. И возразил:

– Зря ты, Семен Семенович, на мороз надеешься: здесь не Подмосковье, лужи даже не застывают. Штурмовики вон не рискуют, а они легче…

– Ну, это их дело. – Лебедь нахмурился, дугой выгнул шею. – А мы полетим, даже если Вселенная разверзнется.

– Вселенная-то не разверзнется, а вот шею себе кое-кто сломать может, – стоял на своем Меньшиков.

Лебедь принял предостережение на свой счет.

– Напрасно ты беспокоишься за мою шею. Она стоит не дороже тысячи тех, кто может погибнуть от фашистских танков, если мы их не уничтожим.

Этот довод окончательно склонил генерала на сторону Лебедя, и он поддержал комдива:

– Да, да, Федор Иванович, вы же знаете, какое положение под Сталинградом. Нельзя допустить, чтобы фашисты снова собрали там крепкий кулак. Надо попробовать.

– Сделаем, товарищ генерал, – уверенно заявил Лебедь и тоном, не терпящим возражений, приказал Меньшикову: – Позвони Омельченко, пусть готовит полк.

11

22 декабря 1942 г. …Юго-западнее Сталинграда продолжались ожесточенные бои. Советские войска сдерживают натиск крупных сил противника и наносят им огромный урон…

(От Советского информбюро)

Вечером действительно начало подмораживать. Тонкий, не видимый глазом ледок похрустывал под сапогами трех шагавших по аэродрому командиров – генерала Петрухина, подполковников Лебедя и Меньшикова. Недалеко от КП полка уже стоял ровный строй экипажей в меховом обмундировании с планшетами на боку. А на левом фланге возвышалась фигура майора Омельченко, очень похожая на Лебедя не столько статью и ростом, сколько энергичными жестами, походкой, действиями. И неудивительно: смелость, решительность Лебедя, умение проявить твердость характера в трудную минуту нравились многим, и комдиву подражал не один только Омельченко.

Майор подал команду «Смирно!» и четко отрапортовал генералу о наличии экипажей и самолетов и о готовности их к выполнению боевой задачи.

Генерал поздоровался с летчиками и, дав команду «Вольно!», вышел к середине строя. Заговорил мягким подкупающим баритоном:

– Товарищи! Все вы слышали об окруженной в Сталинграде группировке Паулюса. Наши доблестные войска громят ее и дробят на части. Гитлеровское командование принимает все меры, чтобы вызволить из окружения группировку. С Кавказа срочно отводятся войска противника, концентрируются в районах Тихорецка, Краснодара и перебрасываются по железной дороге в район Котельникова, где собирается мощный кулак. Мы не должны допустить этого. Надо сорвать замысел врага, разгромить его войска в местах сосредоточения. В частности, вашему полку приказано нанести удар по Тихорецку. Знаю, аэродром раскис, взлететь трудно, даже опасно… Но… надо сделать невозможное. – Он обвел строй взглядом. – Кто из вас первым рискнет взлететь, доказать, что для советских летчиков нет непосильных задач? – Он снова повел по строю взглядом, и Меньшиков увидел, как летчики опускают глаза.

– Разрешаю самолет поломать, разбить, – пришел на помощь генералу Лебедь, – но взлететь. Аварию не засчитаем. Но и под его ободряющим взглядом головы летчиков клонились долу. Лишь когда он посмотрел на Туманова, тот не отвел взгляда. В глазах лейтенанта Меньшиков прочитал скорее безразличие, чем согласие. А может, бывшему командиру просто показалось?… С тех пор как погибла Рита, Туманов стал еще молчаливее, замкнутее. Три года Меньшиков, можно сказать, опекал летчика, старался понять, что угнетает его, шел ему навстречу, но раскрыть душу подчиненного так и не смог. Риту Туманов, несомненно, любил, но до Меньшикова дошли слухи, что, пока лейтенант преподавал девушкам из спецгруппы самолетоведение, завел себе еще одну зазнобу, некую Ирину Гандыбину. И это не сплетни: Меньшиков сам видел, как переживал Туманов, когда должен был выбросить ее в тыл противника. Вот и назови себя после этого отцом-командиром…

– Что, лейтенант, попробуем? – повеселел Лебедь и ближе подошел к Туманову.

– Можно и попробовать, – согласился летчик без особого энтузиазма. – Только без экипажа.

– Без экипажа? – насторожился Лебедь, уловив в словах лейтенанта подвох. Но тут же по лицу его понял, что летчик говорит дело. – А-а… Само собой. И бомбы подвесим без взрывателей.

– Разрешите выполнять?

– Действуйте. Подвесьте десять соток, без взрывателей.

Туманов вывел экипаж из строя и широким шагом повел к своему бомбардировщику. Лебедь дал команду распустить строй, «коробочка» сломалась, нарушила очертания, но летчики, сбившись в кучу, не расходились, курили, негромко переговаривались и поглядывали в ту сторону, куда удалился экипаж Туманова.

Меньшиков почувствовал, как замерло у него сердце, когда бомбардировщик тяжело и неохотно тронулся со стоянки. То, что выбор Лебедя пал на Туманова, было не случайно. В полку есть немало хороших, превосходных летчиков, тот же Омельченко, в недавнем прошлом заводской летчик-испытатель, замполит Казаринов, комэск Шанеев, да и немало других, показавших свое мастерство на деле. И все-таки Туманов выделялся из всех: взлететь на перегретых моторах без пилотажных приборов и без шасси, сесть на грунтовую дорогу и не разбить машину, пилотировать на одном моторе и бороться с пожаром мог только ас. После того памятного полета многие летчики покачивали головой и говорили, что Туманов в рубашке родился, что, мол, ему повезло. Меньшиков и сам верил в везение, бывают такие случаи. Но везение Туманова исходило не из случайности. Меньшиков не раз летал с ним и всякий раз поражался удивительному чутью, интуиции Туманова. Его не надо было учить, не надо было ему подсказывать – он предопределял и схватывал все сам.

И все-таки каким бы способным и везучим человек ни был, каким бы мастерством и талантом он ни отличался, понимал Меньшиков, есть предел человеческих и технических возможностей. И в данном случае стихия – раскисший аэродром – была сильнее человека и машины. Колеса вон увязают по самые стойки, малейшая неточность – и самолет перевернется. А что может быть нелепее гибели у себя дома?!

Меньшиков не отрывал взгляда от бомбардировщика и до боли кусал губы. Зачем Туманов согласился?… А Лебедь даже не смотрел в его сторону, отчитывал за что-то инженера дивизии полковника Баричева, человека, годившегося ему в отцы, добросовестного трудягу и опытного специалиста.

Бомбардировщик надрывался моторами. Рев стоял такой, что земля дрожала под ногами. Колеса зарывались в вязкое месиво и, выворачивая темно-бурые пласты, оставляли за собой глубокие неровные борозды.

– Загубит машину! – вырвалось, как стон, у Баричева, не слушавшего комдива – сейчас было не до его нотаций.

Меньшиков не мог больше смотреть вот так безучастно на безрассудство, хотел было пойти на КП, чтобы подсказать Туманову рулить не к линии старта, а на небольшой бугорок, что возвышался на краю аэродрома, где было не так вязко, но летчик сам догадался об этом – бомбардировщик изменил направление. До бугорка было метров двести, и самолет никак не мог преодолеть это расстояние: его вело в сторону, колеса ползли юзом, и летчик, давая полный газ моторам, чудом удерживал хвост крылатой машины в горизонтальном положении, не давая ей опрокинуться навзничь.

Наконец бомбардировщик выбрался на бугорок, и моторы приутихли, словно делая передышку перед стартом. Лебедь повернул голову, но взгляд по-прежнему был равнодушным, словно в самолете сидел не человек, которого он послал, быть может, на гибель, а ничего не стоящий робот.

Новый, более мощный рев сотряс воздух. Бомбардировщик двинулся с места и тяжело и медленно стал набирать скорость. Бежал он долго и томительно, и Меньшиков, глянув на лица соседей, не у одного заметил испарину.

Давно надо было поднять хвост машины, чтобы уменьшить лобовое сопротивление, а Туманов почему-то не делал этого: то ли боялся, что самолет может скапотировать, то ли специально создавал больший угол атаки для увеличения подъемной силы и уменьшения нагрузки на колеса.

До конца аэродромного поля оставалось метров триста, там начиналось более вязкое место. Скорость бомбардировщика достигла критического момента – ее не хватало для отрыва и было вполне достаточно, чтобы при малейшей оплошности летчика самолет перевернулся. А с таким грузом уцелеть Туманову вряд ли удастся.

Инженер дивизии полковник Баричев на полуслове оборвал разговор, и лицо его побледнело. Лебедь же и теперь стоял спокойный и невозмутимый, искоса поглядывая на ошалело ревущий от чрезмерной натуги самолет, словно опасность, нависшая над пилотом, его не касалась и не ему в первую очередь придется держать строгий ответ, если произойдет катастрофа.

Осталось двести метров. Сто. Меньшиков заметил, как Баричев опустил голову. И его голова невольно стала клониться книзу: видеть, как гибнет лучший летчик полка, было невыносимо.

Вдруг вздох облегчения вырвался у кого-то из груди. Меньшиков поднял голову и чуть не вскрикнул от радости: бомбардировщик оторвался от земли и медленно, но уверенно набирал скорость и высоту.

Лебедь и при этом не выразил никаких эмоций, повернулся и твердой походкой зашагал к командному пункту.

Капитан Зароконян, словно в назидание Меньшикову, поцокал языком:

– Вах, вах! Ни один мускул не дрогнул на лице.

– Признак недюжинной силы воли, – отозвался его друг капитан Кулешов. – У китайцев, говорят, выдать свои чувства считается чуть ли не потерей чести.

– Китайцы, они и есть китайцы, – не принял всерьез такое умозаключение Зароконян. – А Лебедь наш не лебедь – орел!..

На командном пункте собрались генерал Петрухин, подполковники Лебедь, Меньшиков и командир полка майор Омельченко. Лебедь, склонившись над списком боевых экипажей, сам отбирал их для выполнения боевого задания. Из тридцати отобрал лишь семнадцать. И как только Туманов, выработав на кругу горючее, произвел посадку – сделал он это не менее мастерски, чем взлетел, – комдив дал команду на вылет.

12

31/XII 1942 г. …Боевые вылеты из-за плохих метеоусловий не состоялись…

(Из боевого донесения)

В канун Нового года погода окончательно испортилась: средиземноморский циклон принес такой густой туман, что в двух шагах ничего не было видно. В полку наступило относительное затишье. Летный состав делился боевым опытом – бомбометанием, ведением воздушных боев и разведки, технический состав приводил в порядок боевые машины.

Окружение группировки Паулюса в районе Сталинграда, наступление войск Юго-Западного и Воронежского фронтов на Среднем Дону подняли настроение русских: в полку все буквально торжествовали, а он, Хохбауэр-Пикалов, сжимал от злости челюсти и мысленно разражался такими ругательствами в адрес своих «хозяев», которых, услышь они хоть десятую часть того, что он о них думал и чего им желал, хватила бы кондрашка. Они, видите ли, недовольны его работой: не сообщил о готовящемся бомбовом ударе по Армавирскому аэродрому, поздно передал радиограмму о вылете бомбардировщиков на Тихорецк. А как бы, спрашивается, он мог предупредить их своевременно, когда сам не знал, в какое время полку дадут команду на вылет? А когда узнал, все равно ничего поделать не мог – его послали в дивизию для координации связи с постами наблюдения. А его связники, выброшенные чуть ли не год назад, сгинули. И вместе с ними – портативный передатчик. Потому приходится ему пользоваться только самолетной радиостанцией и только в полете, чтобы не засекли его и не поймали на месте преступления. И так он рискует больше, чем надо: при налете на Тихорецк он отстучал ключом, едва поднялись в воздух, почти над своим аэродромом. И не его вина, что двух часов оказалось недостаточно, чтобы сотрудники «Валли-4» предупредили коменданта Тихорецка и успели рассредоточить войска и технику… Да, русские наделали там шороху – три дня рвались на железной дороге вагоны с боеприпасами и бушевали пожары; одна из лучших горнострелковых дивизий приказала долго жить… А они все его обещанками кормили: «Ждите». Вот и дождались… И, похоже, урок им не пошел впрок. Снова радируют: связники-де к нему посланы, пусть не волнуется, они сами его найдут. Найдут ли? Три месяца назад случайно он видел шифровку в штабе, в которой напоминалось о бдительности. Приводился пример, что в одну из отступающих частей под видом эвакуированной жены командира пробралась красивая молодая женщина, оказавшаяся немецкой шпионкой. Вполне возможно, что речь шла о его связной. А Старик либо тоже попал в руки контрразведки, либо сам ждет помощников. Как бы там ни было, надо самому позаботиться о сообщнике. Тем более что такой есть и давно нуждается в крепкой направляющей руке.

Капитан Серебряный после госпиталя стал еще бесшабашнее, пьет чуть ли не каждый день – где он только добывает водку? – на замечания Туманова не обращает внимания, и между командиром и штурманом образовалась заметная трещина, чем можно воспользоваться. К Пикалову Серебряный по-прежнему благоволит, по пьянке клянется ему в преданности и дружбе, желает летать в одном экипаже. А поскольку радиста у Туманова пока нет, а комэск то полетами руководит, то в штабе дивизии дежурит, Пикалов выполняет желание штурмана, планирует себя на боевые вылеты в экипаже Туманова, что еще более привязывает Серебряного к начальнику связи эскадрильи. Они вместе ходят на занятия, в столовую, вместе проводят досуг, когда выдаются свободные от службы минуты.

Сегодня, едва Пикалов закончил занятия с радистами, в класс вошел Серебряный и весело подмигнул ему:

– Есть шансы встретить Новый год по высшему разряду. Желаешь?

– В нашей-то дыре? – усомнился Пикалов, нарочито поддразнивая Ваню, чтобы тот быстрее выложил свои карты.

– Почему в нашей? В семи километрах от нас есть отличное рыбацкое село, Булак называется. Так вот, оттуда пришло приглашение отпраздновать Новый год вместе с ними в их клубе.

– Топать в такую погоду семь километров – уволь, братец. Я пас, – не согласился Пикалов.

– Ну и дурак, – констатировал Серебряный. – Там такие девочки! Полтора года мужчин не видели. Представляешь?

– Не очень. Даже если Омеля кого-то и отпустит туда, то часам к двум ночи прикажет явиться в полк. Мало ли какие могут поступить вводные.

– Не поступят, – стоял на своем Серебряный. – Ветродуи на целую неделю дают плохую погоду. И Омеля разрешил отпустить в Булак по восемь человек из эскадрильи.

– А Хмурый твой идет? – как бы между прочим поинтересовался Пикалов.

– Нет. Все о своей Рите тоскует… Да без него и лучше. Надоел он мне со своими нравоучениями. Так махнем?

Пикалов еще немного поманежил друга, помолчал и с улыбкой развел руками:

– Ну коли там девочки…

Омельченко для поездки в Булак выделил крытую грузовую автомашину, но, как Пикалов и предполагал, приказал всем к двум часам ночи быть в гарнизоне.

– Ну это как обстоятельства сложатся, – усмехнулся Серебряный…

Перед поездкой Ваня успел пропустить рюмку и, сидя в машине, сыпал такие небылицы, от которых товарищи то и дело хватались за животы.

Из клуба уже неслась музыка, и, едва машина остановилась, встречать летчиков вышли две молодые бойкие женщины, назвавшиеся Полиной и Антониной. В зале Пикалов рассмотрел их: обе симпатичные, любящие и умеющие поговорить – они так и сыпали приветствия летчикам, ведя их к сцене, где стояло несколько скамеек; Полина – высокая, крепкой кости, Антонина – среднего роста, но тоже плотная, крутобедрая, с сильными, жесткими от воды и ветров руками. Им было лет по двадцать пять, а судя по кольцам на безымянных пальцах правой руки, обе замужние.

– Беру на прицел Антонину, – шепнул Пикалову Серебряный.

– Не торопись, здесь есть моложе и лучше, – так же шепотом ответил Пикалов.

В середине зала под звуки вальса кружилось несколько девушек, и, хотя освещение было слабенькое – на стенах висели обыкновенные керосиновые лампы, – Пикалов успел рассмотреть красивые мордашки.

Полина и Антонина провели гостей к сцене и с радушной улыбкой гостеприимных хозяек предложили им осмотреться, выбрать себе партнерш и веселиться до одиннадцати часов. В одиннадцать все приглашались в столовую на праздничный ужин.

Полина и Антонина ушли. Танец кончился, и девушки выстроились вдоль стен, с любопытством рассматривая прибывших, перекидывая взгляды с одного на другого. Пикалов обратил внимание, что с него не спускает глаз невысокая красивая шатенка. Серебряный тоже заметил это и толкнул друга в бок.

– Крути виражи, Миша, два пулемета нацелили тебе прямо в сердце.

– Спасибо за предупреждение, – поблагодарил Пикалов. – С такой можно потягаться. – В это время снова заиграла музыка, и старший лейтенант расправил плечи. – Прикрой, Ваня, иду в атаку.

Девушка сделала вид, что не заметила направившегося к ней высокого командира, отвела взгляд в сторону и повернула голову лишь тогда, когда он произнес:

– Разрешите?

На ее лице не отразилось ни малейших эмоций, словно минуту назад она и не наблюдала за ним. «Ну, погоди, – мысленно пригрозил Пикалов, – я отплачу тебе за показное равнодушие». И сразу же нанес удар:

– У вас здесь очень мило. И женщины – сама прелесть, добрые, гостеприимные. Особенно вон та, высокая. Это ваша начальница?

– Да, наш бригадир, командир по-вашему, – чему-то усмехнулась шатенка. – С первых дней войны командует. Успешно командует, бригада ежемесячно почти вдвое план перевыполняет, и имя Полины Шажковой известно в стране получше, чем некоторых летчиков. Кстати, вы летчик?

– Летаем помаленьку, – преднамеренно принизил свою роль Пикалов и громко вздохнул.

Она клюнула на его приманку.

– А почему такой вздох? Потому что «помаленьку» или потому что «летаем»?

– Вы опасная женщина, ловите на слове.

– Ну что вы… Я только посочувствовала. Очень уж рисковая у вас профессия.

– По-моему, рыбу ловить – тоже опасно. Совсем это не женское дело.

– А я не рыбачка. Здесь оказалась по воле случая – немцы загнали.

– Нынче многие «по воле случая». И откуда же вы?

– Издалека. Из-под Киева. Слыхали такой городок – Хмельницкий?

– Слыхал. В школе проходили. И как это вам удалось вырваться оттуда? Там немцы быстро наступали.

– Муж помог. Он у меня тоже летчик. Истребитель. Думала, в Ростове пережду, потом в Сальске… А пришлось вот аж куда.

– И чем же вы здесь занимаетесь?

– Помогаю лечить больных, я медсестра. – Она вдруг спохватилась: – Видите, какая я болтушка, все о себе выложила. А о вас, кроме того, что вы летчик, ничего не узнала.

– А почему вы решили, что я летчик?

Она удивленно вскинула свою черную красивую бровь:

– Разве ваша форма ни о чем не говорит?

– Форма? – усмехнулся теперь Пикалов. – Недавно к нам на аэродром приходит старушка и спрашивает: «Где у вас тут летчик, который кастрюли чинит?»

Женщина рассмеялась.

– Нет, мой муж кастрюли не умел чинить. А вы умеете?

Он покачал головой:

– К сожалению. А сейчас, говорят, очень выгодная профессия.

– Какая же ваша профессия? Штурман, начальник связи эскадрильи?

– Вы даже такие подробности знаете? – Его и в самом деле удивила ее осведомленность: многие жены, как и та старушка, считали, что если муж служит в авиации, значит – летчик.

– Я была любящая жена, – с гордостью и улыбкой подчеркнула женщина, – и меня интересовало все связанное с профессией мужа.

– Вот теперь я поймаю вас на слове: почему «была»? – Ему нравилось играть с ней, и он чувствовал, что с этой женщиной можно легко договориться и неплохо провести ночь. Но обострять отношения с командованием полка ему не хотелось, и он «прощупывал» ее просто так, для интереса, ни на что не рассчитывая.

– «Была» потому, что давно о муже ничего не знаю. Мне сообщили, что муж выбыл по ранению, а куда… Никаких следов найти не могу. – Она глубоко вздохнула. – Нет никого несчастнее жен летчиков. А вы женаты?

– Нет, – покачал он головой. – Я не хочу делать несчастными красивых женщин. Лучше дарить им счастливые мгновения.

Она кокетливо закусила нижнюю губку, будто он озадачил ее своим откровенным признанием.

– А вы не из робкого десятка, – наконец сделала она вывод. – А я-то подумала – пай-мальчик. Мне даже показалось, что вы из тех летчиков, кто боится высоты.

Где он слышал эту фразу? Она… Блондине?

– Что же вы молчите? Разве я ошиблась?

Она ждет отзыв… Пожалуйста.

– Вы ошиблись в другом, – начал он тоже с вводной. – Чем больше высота, тем безопаснее. Точнее, чем дальше от земли, тем спокойнее.

– Вот теперь понятно, – обрадованно улыбнулась она. – Наконец-то разыскала вас. Далеко ж вы забрались.

– Я и сам надежду потерял.

– Мы ожидали вас в Сальске, а вы вон куда махнули.

– Дед тоже здесь?

Она неопределенно пожала плечами:

– Здесь ему неинтересно. Кстати, просил передать: начальство вами недовольно.

Ну, это не его забота. Его охватила такая злость, что от вспыхнувшего несколько минут назад к ней чувства не осталось и следа.

– Вас прислали помогать, а не инспектировать.

– Я представляла вас совсем иным, – кокетливо улыбалась крашеная шатенка, – этаким невозмутимым смельчаком. А вы, оказывается, очень нервны…

Рядом с ними кружились Ваня Серебряный с Полиной. Штурман весело и ободряюще подмигнул ему: с такой-то красоткой разве к лицу вешать нос? «И в самом деле, – упрекнул себя Пикалов, – вскипел, как капризная семиклассница. Нервы расшатались. А распускаться никак нельзя». И через силу улыбнулся:

– Простите… Они там думают, что мы тут водку пьем. Вот поживете – увидите. Кстати, как вы устроились?

– Не очень здорово. В общежитии. Пять пар чужих глаз.

Серебряный снова продефилировал рядом, показывая за спиной своей партнерши большой палец. Пикалов и сам был в восторге: «хозяева» постарались в выборе связной – редкостной красоты и, кажется, неглупа; большущие голубые глаза внимательны, заглядывают в самую душу. Но едва она произнесла пароль, как перестала интересовать Пикалова как женщина: любовь и дело в его понятии были вещами несовместимыми и, будь она сама богиня, он не поддастся чарам.

– Вы понравились моему другу, – сказал он, когда Серебряный несколько удалился.

– Вон тому маленькому капитану? – насмешливо спросила она. – Кто он?

– Штурман.

– Я думаю, вы подберете мне более достойную партию.

– Достойной партией займетесь после войны. А пока нам нужен этот капитан. Он уже почти наш.

– Это другое дело…

Едва танец кончился, Серебряный очутился около них без Полины. Пикалов представил его:

– Мой друг Иван Серебряный, потомок знаменитого князя.

Женщина взяла протянутую ей руку капитана и назвала себя:

– Тамара.

Снова заиграла музыка, и Серебряный, приложив руку к груди, поспешил пригласить ее на танец. Тамара как-то загадочно глянула в глаза Пикалова, то ли сожалея, что не удалось до конца поговорить, то ли упрекая за поручение. Но уже через минуту она весело хохотала, слушая какую-то байку штурмана…