Текст книги "Сорок пятый"

Автор книги: Иван Конев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

 В итоге он все время шёл вперёд левым флангом и отставал правым, все больше разворачивался фронтом на север, из-за чего у противника мог возникнуть соблазн ударить под основание прорыва. А силы у противника для этого были. В район Котбуса гитлеровцы стянули несколько танковых дивизий именно с этой цепью: попытаться ударом под корень сорвать наступление нашего фронта.

 Но хотя положение у Гордова было напряженное, все возможности, чтобы оно не превратилось в критическое, были тоже налицо. Во втором эшелоне у него ещё оставалось два свежих корпуса – стрелковый и танковый. Располагая такими силами, он мог в случае острой необходимости отразить контрудар врага на правом фланге нашего прорыва.

 Однако 19 апреля такая необходимость не возникла. Когда в середине дня немцы попытались, наступая из района Котбуса, ликвидировать занятые частями армии Гордова плацдармы на Шпрее, он справился с их наступлением, не вводя в бой корпуса второго эшелона. На то направление, где вражеские контратаки были особенно жестокими, пришлось перебросить 1-ю гвардейскую артиллерийскую дивизию прорыва под командованием генерал-майора Хусида.

 Эта дивизия всегда отличалась высокой маневренностью и боевой стойкостью. И на этот раз она под огнём врага вброд форсировала Шпрее, заняла позиции на западном берегу реки и, не имея никакого специального пехотного прикрытия, лишь примыкая на фланге к стрелковым частям армии Гордова, с блестящим успехом отразила мощным огнём все контратаки противника.

 А тем временем Рыбалко и Лелюшенко шли и шли вперёд – к Берлину. И в стремительности их действий немалую роль играло то, что они были спокойны за свои тылы.

 Если по военной привычке кратко подвести итог за 19 апреля, то можно сказать так: в этот день наши танковые армии и 13-я армия развивали прорыв в оперативную глубину, а 3-я и 5-я гвардейские армии расширяли прорыв в сторону флангов и деятельно готовились к решительной ликвидации угрозы, возникшей на севере и на юге, в районе Котбуса и Шпремберга.

 20 апреля

 Преодолевая все заранее подготовленные противником рубежи, прорываясь сквозь труднопроходимые леса и болота, которых на подступах к Берлину очень много, войска нашей главной ударной группировки наступали круглые сутки.

 Армия Рыбалко 6-м танковым корпусом (командир генерал-майор танковых войск В. А. Митрофанов) захватила город Барут – важный опорный пункт немцев на подступах к Берлину. В этот же день его танкисты вторглись в глубину так называемого Цоссенского рубежа обороны.

 Этот рубеж не только был одним из звеньев большого оборонительного Берлинского кольца – он имел значение сам по себе, и даже значение символическое.

 В центре Цоссенского укрепленного района, в глубоких подземных убежищах, уже давно размещалась ставка генерального штаба сухопутных войск германской армии. Здесь задумывались и планировались многие операции, отсюда осуществлялось руководство ими. А теперь наши танкисты по дороге к своей конечной цели, Берлину, вторглись на эти цоссенские позиции, прикрывавшие ставку гитлеровского генерального штаба – «мозга армии», как когда-то, в тридцатые годы, назвал свою книгу о генеральном штабе Шапошников.

 Мне самому пришлось побывать в Цоссене лишь к исходу 23 апреля, уже после полного захвата всего этого района. Вряд ли немецкий генеральный штаб, приступая к выполнению «плана Барбаросса», предполагал, что четыре года спустя ему придется в срочном порядке очищать свою подземную штаб-квартиру в Цоссене. А покидали её гитлеровские генералы и штабные офицеры с такой поспешностью, что им удалось затопить и взорвать лишь часть подземных сооружений.

 Подземная штаб-квартира была так велика, что ни у Рыбалко, ни у меня не было тогда времени всю её осмотреть. Наши войска, а вместе с ними и наши мысли, были уже далеко за Цоссеном – в Берлине. (Я смог осмотреть все эти сооружения лишь через шестнадцать лет после войны. В 1961 году, как главнокомандующий Группой советских войск в Германии, я вновь прибыл в эти места в связи с событиями 13 августа 1961 года, когда вокруг Западного Берлина устанавливалась граница, обеспечивающая безопасность Германской Демократической Республики и всего социалистического лагеря.)

 В течение 20 апреля армия Рыбалко вела бои вокруг Цоссена и одновременно своими передовыми частями шла на север, к Берлину. За эти сутки её части продвинулись на шестьдесят километров.

 Армия Лелюшенко, совершая в этот день более сложный маневр, заходя левым плечом на запад и встречая сильное сопротивление противника, особенно в районе Луккенвальде, тем не менее тоже наступала в хорошем темпе и прошла вперёд на сорок пять километров.

 В ночь на 21 апреля танковая группировка фронта достигла внешнего Берлинского оборонительного обвода, оторвавшись в этот день от общевойсковых армий примерно на тридцать пять километров.

 Тем временем на нашем правом фланге армия Гордова, продолжая вести упорнейшие бои с котбусской группировкой, не только отразила сильные контратаки немецко-фашистских войск, но и успела перерезать пути их отхода на запад, прижав противника к болотистой пойме Шпрее.

 Гитлеровцы понимали опасность своего положения и все же упорно держались за котбусский узел обороны. Для них было ясно, что с падением этого важного пункта обороны и крупного узла дорог рухнет вся их система обороны на этом участке и обнажится фланг 9-й армии, которая все ещё упорно оборонялась, стоя фронтом на восток: главными силами – против 1-го Белорусского фронта, а частью сил – против нашей правофланговой армии Гордова.

 Мы же не могли в данном случае ограничиться окружением котбусского узла. Слишком чувствительно нарушал этот узел всю работу наших тылов. Пока он не был взят, нам приходилось обходить его проселочными дорогами, с большим трудом организуя подвоз и горючего и боеприпасов, в особенности для танковых армий.

 В этот день я поехал к Гордову и провел, как говорится, «воспитательную работу». Моей целью было укрепить решимость командования 3-й гвардейской армии как можно скорее покончить с котбусской группировкой.

 Общая атака на котбусский узел была намечена на следующий день, причем предполагалось помочь Гордову крупными силами авиации и артиллерии.

 На остальных участках нашего фронта в этот день дело обстояло таким образом. 13-я армия Пухова силами двух корпусов продолжала наступать на запад вслед за танковыми армиями и прошла к вечеру тридцать километров. 5-я гвардейская армия Жадова тоже частью сил продвигалась на запад, а частью сил во взаимодействии с левым флангом 13-й армии громила окружённую шпрембергскую группировку врага.

 Мы хотели до наступления ночи кончить со шпрембергским узлом, столь же неприятным для нас на левом фланге, как котбусский на правом. Для разгрома шпрембергского узла была создана сильнейшая артиллерийская группировка из четырёх артиллерийских дивизий прорыва плюс мощная армейская артиллерия. В общей сложности по Шпрембергу должны были вести огонь тысяча сто десять орудий и сто сорок гвардейских миномётных установок.

 Погода в этот день не особенно благоприятствовала нам, но тем не менее мы ударили по шпрембергскому узлу не только артиллерией, но и авиацией, совершившей за день более тысячи двухсот самолёто-вылетов. И когда в одиннадцать часов утра после артиллерийской подготовки 33-й гвардейский стрелковый корпус Лебеденко пошёл на штурм, он не только овладел самим Шпрембергом, но и продвинулся за него на пять-шесть километров.

 Одновременно 32-й гвардейский стрелковый корпус армии Жадова и 4-й гвардейский танковый корпус продвинулись на запад на двадцать километров.

 Однако 34-му гвардейскому стрелковому корпусу, обеспечивавшему наступление 5-й гвардейской армии и находившемуся на её левом фланге, пришлось растянуться на шестьдесят километров. Этот корпус продолжал поддерживать тесную связь со 2-й армией Войска Польского и с нашей 52-й армией Коротеева, действовавшими на дрезденском направлении.

 В этот день на фронте армии Жадова сложилось очень интересное оперативное положение. Один его корпус шёл вглубь, развивая наступление, другой успешно штурмовал крупный укреплённый узел, третий вынужден был растягиваться на широком фронте, обеспечивающем эту операцию.

 Говоря об этом, хочу подчеркнуть, что именно тогда действия войск фронта приобрели резко маневренный характер не только в острие прорыва – там, где танкисты подходили к Берлину, – но и на флангах главной ударной группировки фронта.

 Оценивая же разгром шпрембергского узла, следует особо отметить не только сложность организации этого боя, но и те возможности, которыми к этому времени располагали войска фронта для быстрого сокрушения препятствий, встречаемых в ходе выполнения задачи. У нас были достаточно мощные и современные средства, позволившие в самый короткий срок и без помех для продолжающегося наступления основных сил ударной группировки фронта разделаться с такими опорными пунктами, как Шпремберг, и тем самым расчистить себе дальнейший путь для выполнения общих задач операции.

 Однако мало располагать мощными средствами борьбы. Надо уметь правильно использовать их. Как раз с этой самой важной задачей, не могу не отметить это, успешно справились командующий 5-й армией генерал-полковник Жадов, его штаб во главе с генералом Ляминым и командующий артиллерией армии генерал Полуэктов.

 Вспоминая о действиях артиллеристов под Шпрембергом, не могу не рассказать о таком эпизоде.

 На одном из участков нашего наступления, там, где вражеские танки продолжали свои попытки контратаковать, командир артиллерийского корпуса прорыва генерал Корольков проводил дополнительную мощную артиллерийскую подготовку. Условия для наблюдения у него были неважные: лесистая равнина, ни одной подходящей высотки, на которой можно бы удобно развернуть наблюдательный пункт. Но зато ему попался завод. Уже не помню, какой завод, – не в том суть. И вот генерал Корольков в азарте боя, чтобы лучше управлять всей артиллерийской махиной, забрался на самую макушку единственной на всю окрестность высокой фабричной трубы.

 Я подъехал к его наблюдательному пункту как раз тогда, когда он находился в полной недосягаемости: сидел с телефоном на верхушке трубы, а центр управления огнём разместил внизу, под трубой.

 Когда Корольков, слегка запыхавшись, слез с трубы, я не сдержался и спросил, как ему удалось туда забраться. Он пожал плечами и сказал: «Товарищ маршал, обстановка принудит – петухом запоёшь".

 Вслух, разумеется, я выразил неодобрение по поводу его пребывания на трубе, даже отругал. И формально был, конечно, прав, но в душе я восхищался этим командиром. Когда все достоинства командира сводятся лишь к тому, что он готов куда угодно залезть и где угодно показать храбрость, но при этом ни управлять подчиненными, ни руководить боем по-настоящему не умеет, – это беда.

 Однако признаюсь, если образованный, превосходно знающий свое дело командир непременно хочет видеть обстоятельства боя своими глазами, сам оценить подробности происходящего и ради этого, в интересах дела, готов забраться хоть на фабричную трубу, – я питаю уважение к таким командирам. А к их числу и принадлежал один из самых талантливых артиллеристов нашего фронта генерал Корольков.

 Если говорить о действиях нашей главной ударной группировки 20 апреля, то в итоге их мы глубоко вклинились в расположение противника и на исходе дня полностью отсекли немецкую группу армий «Висла» от группы армий «Центр». Фронт немцев был в этот день фактически рассечен на две части. Левый фланг группы армий «Висла» оказался отброшенным на север и развалился под ударами наших танковых армий. Правый фланг группы армий «Центр» соответственно был отброшен на юг.

 Немецко-фашистское командование все ещё продолжало называть свою оборонявшую берлинское направление группу армий «Висла», хотя название это сейчас, после всего происшедшего, звучало уже смешно.

  Чтобы дополнить нарисованную картину, приведу свидетельство одного из офицеров генерального штаба германской армии, опубликованное в четвертом томе военного дневника верховного главнокомандования германских вооруженных сил. Вот что писал этот офицер, фамилия которого при публикации дневника не была названа:

 «Когда в ночь с 20 на 21 апреля я докладывал Гитлеру о прорыве советских войск в районе Котбуса, который привел к крушению восточного фронта и к окружению Берлина, я находился с ним – это был единственный раз – один на один. За несколько часов до этого Гитлер принял решение перенести свою ставку, штаб верховного главнокомандования, а также генеральные штабы сухопутной армии и военно-воздушных сил в так называемую Альпийскую крепость, то есть в район Берхтесгадена и южнее. Гитлер внимательно слушал полное трагизма донесение, но снова не нашёл иного объяснения успеху советских войск, кроме слова «предательство». Учитывая, что при этом не было свидетелей, я набрался храбрости и задал Гитлеру вопрос: «Мой фюрер, вы так много говорите о предательстве военного командования, верите ли вы, что действительно совершается так много предательств?» Гитлер бросил на меня нечто вроде сочувствующего взгляда, выражая тем самым, что только дурак может задать такой глупый вопрос, и сказал: «Все неуспехи на Востоке объясняются только предательством». У меня было такое впечатление, что Гитлер твёрдо в этом убеждён».

 Так в ночь на 21 апреля оценивала обстановку ставка Гитлера. К этому следует добавить, что один на один с Гитлером автор записок остался, собственно, потому, что, по его словам, все, кто находились в имперской канцелярии, были заняты упаковкой и погрузкой багажа для переправки его в новую ставку – в Альпы.

 Угроза окружения Берлина становилась вполне реальной. Хотя Гитлер в эти дни кружным путем ещё мог пробраться в Берхтесгаден, но уж руководить оттуда действиями всей немецко-фашистской берлинской группировки, поставленной нашими войсками под угрозу окружения и разгрома, был бессилен.

 Видимо, именно это неожиданное для Гитлера развитие событий, сокрушившее его недавние надежды на затяжку войны, и привело в конечном итоге к тому, что он остался в Берлине.

 Картина дня была бы неполной, если бы я не сказал о трудностях, которые именно в этот день, 20 апреля, особенно явственно обнаружились на втором оперативном направлении нашего наступления – на дрезденском.

 В центре этого направления дела шли неплохо – наши войска продвигались на запад. Но на фланге, в районе Гёрлица, противник, усилив в предыдущие дни свою группировку, перешёл в яростные контратаки на фронте 52-й армии Коротеева и на левом фланге 2-й армии Войска Польского генерала Сверчевского.

 20 апреля в результате этих контратак немцам удалось остановить продвижение 52-й армии, несколько потеснить к северу части 2-й армии Войска Польского и выйти на её тылы. Словом, положение, сложившееся здесь, требовало внимания со стороны командования фронта. По моему указанию в 52-ю армию и во 2-ю армию Войска Польского выехал начальник штаба фронта генерал армии Иван Ефимович Петров.

 Обдумывая необходимые меры, я дал в этот день предварительную ориентировку штабу фронта, а командарму 5 Жадову намекнул, что ему придется внимательнее следить за своим левым флангом и кое-что приберечь про запас. Генералу Коротееву выразил неудовольствие тем, что, по полученным сведениям, перед одним из его корпусов, находившимся в обороне на второстепенном направлении, гитлеровцы уже начали снимать войска и перебрасывать их для нанесения нам контрударов в другом месте. Сообщив об этом Коротееву, я приказал ему перебросить этот корпус на усиление своей главной группировки.

 В заключение следует отметить, что 20 апреля активно действовал 1-й кавалерийский корпус генерала Баранова, наступавший в общем направлении на Оттрант. Действовал, разумеется, вместе с танками, усиливавшими его пробивную способность.

 Были уже последние дни войны, но и в это время конница показала, что при соответствующей обстановке и умелом управлении она способна с успехом действовать в глубине обороны противника. Другое дело, когда она напарывалась на сплошной фронт обороны, да ещё в условиях угрозы с воздуха неприятельской авиации.

 Тогда коннице было тяжело, я бы даже сказал, очень тяжело. Но в Берлинской операции в воздухе уже целиком господствовала наша авиация; этот подвижной зонтик над кавалерией был надежен, спасая её от всякого рода неприятностей.

 Намечая для корпуса Баранова направление удара, я имел ещё одну цель, подсказанную мне Семёном Михайловичем Буденным. За Эльбой, там, куда должен был выйти Баранов, по полученным сведениям, находился один из наших крупнейших племенных конных заводов, вывезенный немцами с Северного Кавказа. Попутно с другими более серьёзными боевыми задачами я и поставил перед Барановым задачу вести разведку специально на этот счет и, напав на след конного завода, непременно захватить его целым и невредимым.

 Нужно сказать, что Баранов прекрасно выполнил и эту задачу – переправился через Эльбу в районе Ризы, нащупал следы конного завода, захватил его целехоньким. Впоследствии мы полностью возвратили его на то самое место, откуда он был угнан противником в 1942 году.

 21 апреля

 Ещё 20 апреля я принял решение ввести в бой вновь прибывшую 28-ю армию, которой командовал генерал-лейтенант Александр Александрович Лучинский. Это было продиктовано двумя причинами. Во-первых, требовалось срочно усилить общевойсковыми соединениями быстро наступавшие на Берлин танковые армии фронта. Во-вторых, нужны были дополнительные силы для того, чтобы завершить с запада окружение 9-й немецкой армии.

 К этому времени наши танковые армии уже вышли с юга в её тылы. Но их порыв был целиком направлен на Берлин, то есть дальше на северо-запад, и сплошного фронта, обращенного на восток и перекрывающего возможные пути отхода 9-й армии, они создать не могли. Да это и не входило в их задачу. Если бы я, как командующий фронтом, поставил им такую задачу, то немедленно ослабил бы ударную силу обеих танковых армий, и мне нечем было бы наносить удар по Берлину.

 Армия Гордова, охватывавшая с юга и с юго-запада южный фланг 9-й немецкой армии, или, как потом мы стали её называть, франкфуртско-губенской группировки, к вечеру 20 апреля уж чересчур сильно растянула свой фронт.

 У Гордова, вполне понятно, возникло опасение, что один он не сумеет накрепко запереть вражескую группировку и она сможет выскользнуть. Словом, нужно было немедленно вводить в действие 28-ю армию генерала Лучинского.

 28-й армии было приказано форсированным маршем – на фронтовом автотранспорте, который был ей подан в эту же ночь, – двигаться из района Фюрстенау вслед за 3-й гвардейской танковой армией.

 К исходу дня 23 апреля армия Лучинского первым эшелоном должна была уже выйти в район Цоссен – Барут, то есть в места, отстоявшие всего на несколько десятков километров от Берлина. При этом две стрелковые дивизии, тоже переброшенные на фронтовом автотранспорте, обязаны были сосредоточиться в лесах вокруг Барута ещё к исходу 21 апреля.

 Район Барута запирал основные пути выхода из крупного лесного массива к востоку от Берлина, где были сосредоточены силы 9-й немецкой армии. Кроме того, появившись в районе Барута, дивизии Лучинского уже одним своим присутствием ликвидировали разрыв, образовавшийся между 3-й гвардейской армией Гордова и 3-й гвардейской танковой армией Рыбалко, к этому времени вышедшей на внешний обвод Берлина. Разрыв был порядочный – несколько десятков километров.

 Армия Гордова 21 апреля продолжала драться с ожесточенно сопротивлявшейся котбусской группировкой противника, фактически уже находившейся в полуокружении, отрезанной от коммуникаций, прижатой к болотистой пойме реки.

 Выразив неудовольствие командарму 3-й гвардейской за промедление в ликвидации этой группировки, я выделил ему в помощь крупные авиационные силы – 4-й и 6-й бомбардировочные корпуса, 2-й и часть 6-го истребительного корпуса и 2-й гвардейский штурмовой авиационный корпус. Кроме того, командарму было приказано ввести в дело 25-й танковый корпус, находившийся у него во втором эшелоне. Однако при ликвидации котбусской группировки Гордов, по существу, так и не использовал его по назначению.

 Слов нет, в районе Котбуса у противника была сильная противотанковая оборона, да и сама местность не особенно благоприятствовала действиям танков. Тем не менее, на мой взгляд, в начале и в середине боёв под Котбусом Гордов излишне медлил и неуверенно использовал танки. Подчас он неохотно склонялся к быстрым маневренным действиям и к связанному с ними правильному и решительному использованию подвижности танковых войск.

 Но так или иначе 21 апреля бои в районе Котбуса продолжались и в общем шли успешно, хотя и в более медленном темпе, чем мы были вправе ожидать после того, как армия Гордова получила утром усиление.

 Гитлеровское командование, оправившись от растерянности, вызванной нашим прорывом, начало принимать срочные меры, силясь во что бы то ни стало задержать наступление советских войск на Берлин с юга. В течение 21 апреля нам навстречу для обороны Берлинского внешнего обвода и городов Цоссен, Луккенвальде, Юттербог был выброшен из районов Берлина ряд пехотных и танковых частей и подразделений – все, что в эти часы оказалось под рукой. Само перечисление этих частей и подразделений характеризует ту лихорадочную поспешность, с которой они вынуждены были действовать. В числе других частей были брошены навстречу танкистам учебный танковый батальон, бригада штурмовых орудий, три рабочих и два строительных полка, две школы летчиков и части, находившиеся на формировании пехотной дивизии «Фридрих Людвиг Ян».

 Весь день нашим танковым армиям пришлось ломать во многих местах достаточно упорное сопротивление этих частей и остатков тех, что были разбиты раньше. Дело затруднялось тем, что, хоть и наспех переброшенные, части опирались на хорошо подготовленные узлы сопротивления, такие, как Цоссен, Кумерсдорф, Луккенвальде. К тому же нашим танкистам приходилось в этом районе преодолевать многочисленные заграждения и завалы, канавы, заболоченные поймы и другие препятствия, большие и малые.

 Несмотря на это, к исходу 21 апреля наши танкисты, разбив все брошенные им навстречу группы противника, подошли вплотную к Берлинскому оборонительному обводу и оказались всего в двадцати четырёх километрах от южных окраин Берлина, фактически в пригородах гитлеровской столицы. В частности, в этот день был взят Вюнцдорф, где ещё недавно размещался командный пункт группы армий «Висла». В боях за Вюнцдорф был ранен заместитель командира 7-го гвардейского танкового корпуса генерал-майор танковых войск дважды Герой Советского Союза Иван Игнатьевич Якубовский, проявивший в бою большое личное мужество. В некоторых местах к вечеру была уже перерезана и Берлинская кольцевая дорога.

 13-я армия Пухова, двигаясь за танкистами, уверенно продолжала свое наступление на запад и, надежно обеспечивая с тыла действия танковой группировки фронта, прошла за день двадцать километров.

 5-я гвардейская армия частью сил ещё добивала последние остатки шпрембергской группировки врага, а главными силами наступала на запад.

 Донесения о событиях дня позволили составить представление об уничтоженной шпрембергской группировке.

 В неё входили части танковой дивизии «Охрана фюрера» (помню, получив это донесение, мы шутили, что, поскольку охрана фюрера уже ликвидирована, теперь дело остается только за ним самим), 10-я танковая дивизия, части 21-й танковой дивизии, 125-го мотополка, 344-й пехотной дивизии, 785-го пехотного полка, а также части нескольких зенитных артиллерийских полков и ряд батальонов фольксштурма. На поле боя осталось около пяти тысяч убитых вражеских солдат и офицеров.

 Поставив крест на Шпремберге, войска 5-й гвардейской были готовы всеми силами двинуться на запад. Но в связи с тем, что южнее обстановка по-прежнему оставалась сложной, пришлось несколько расширить полосу наступления 5-й гвардейской армии, сдвинув границу этой полосы на юго-запад. Сделано это было для того, чтобы 5-я гвардейская, наступая, нависла над дрезденско-гёрлицкой группировкой противника, продолжавшей активно контратаковать армии Коротеева и Сверчевского.

 Ликвидация шпрембергского оборонительного узла и новые решительные удары по котбусской группировке оказали свое действие на врага. Видимо, до сих пор неприятель все ещё надеялся задержать наступление наших войск фланговыми действиями у Котбуса и Шпремберга.

 Теперь, увидев бесплодность этих попыток, гитлеровцы начали поспешно отводить уцелевшие войска на запад, силясь оторваться от преследующих частей 13-й и 5-й гвардейской армий.

 В этой обстановке отступавшие вражеские части сплошь и рядом оказывались в промежутках между нашими танковыми и общевойсковыми армиями и пытались ускользнуть через эти промежутки, чтобы присоединиться к группировке своей 9-й армии, действовавшей в лесах и болотах севернее Котбуса. Туда же стремились остатки котбусской группировки. Другого пути у них уже фактически не было.

 Переговоры со Ставкой в этот день, как и в предыдущие два дня, были, как правило, очень короткие – никаких дополнительных указаний фронт не получал. Да это и понятно, потому что план наших действий, скорректированный в ночь на 18 апреля, после решения о повороте танковых армий на Берлин, в основном выполнялся без особых отклонений. Потому мои доклады были предельно краткими.

 21 апреля я обстоятельно доложил в Ставку, что мы ворвались в район Цоссена, бои с вражескими частями там ещё продолжаются, но уже ясно, что главный штаб немецко-фашистских сухопутных сил успел покинуть свою бывшую резиденцию.

 Генеральный штаб получал от нас подробную и систематическую информацию, и у него не возникало почти никаких вопросов.

 Штаб фронта в свою очередь получал систематическую информацию от армий.

 Трудность моего положения как командующего фронтом заключалась в том, что действия развертывались на нескольких направлениях сразу и каждое из этих направлений требовало внимания и руководства. На севере продолжались бои за Котбус, в центре после ликвидации шпрембергского узла шло уверенное наступление на Берлин и к Эльбе. Однако на левом фланге, на дрезденском направлении, дела складывались все ещё неблагоприятно, и это сильно отвлекало меня от главного удара.

 К тому же и в глубоком тылу у нас находился ещё один очаг – достаточно крупная группировка немцев, окружённая в Бреслау. Командующий 6-й армией генерал Глуздовский продолжал там активные операции. Его можно было понять: конечно, ему не хотелось брать Бреслау позже, чем мы возьмем Берлин, хотя впоследствии так оно и вышло.

 Но, понимая это, я все же сдерживал его, а иногда и прямо запрещал проведение активных наступательных действий. Я исходил из того, что Бреслау будет взят в любое время, как только мы разделаемся с Берлином. Но, невзирая на эту достаточно ясно изложенную установку, я вынужден был и в час ночи, и позже – глубокой ночью, после всех других докладов, – выслушивать очередные соображения генерала Глуздовского о том, как он хочет, не выходя за пределы дозволенного, все-таки покончить с гитлеровцами, засевшими в Бреслау. Ведь, несмотря на все свои указания, я не мог полностью игнорировать понятное и вполне естественное желание командования 6-й армии.

 Берлинская операция была, пожалуй, самой сложной из всех операций, которые мне довелось проводить за время Великой Отечественной войны. В связи с этим командованию фронта пришлось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов. Хорошо ещё, что связь не доставляла нам дополнительных затруднений, работала четко. Она дублировалась и по радио, и по ВЧ. В эти дни управление главным образом шло по ВЧ.

 Ежедневно к исходу дня – это был уже заведенный на фронте порядок, и командармы его знали – каждый командарм, как правило, докладывал обстановку мне лично, и мы совместно намечали планы действий на следующий день. А затем штаб фронта дублировал мои устные указания в соответствующих распоряжениях по телеграфу, по радио, а если эти средства почему-либо отказывали, то самолётами или офицером связи, отправленным на машине.

 22 апреля

 В ночь на 22 апреля я принял ряд новых решений, и первое из них – о максимальном усилении 3-й гвардейской танковой армии. Она вышла на внешний обвод Берлина, уже встретилась с очень сильным сопротивлением на южных подступах к этому обводу, и имелись все основания предполагать, что, чем дальше, тем больше это сопротивление будет усиливаться.

 С этой целью я в ту же ночь переподчинил Рыбалко 10-й артиллерийский корпус прорыва под командованием генерал-лейтенанта Л. И. Кожухова. В дополнение к этому корпусу мы дали Рыбалко ещё 25-ю артиллерийскую дивизию прорыва и 23-ю зенитно-артиллерийскую дивизию. Кроме того, непосредственно в его оперативное подчинение был передан ещё и 2-й истребительный авиационный корпус.

 Все названные артиллерийские соединения к этому времени дислоцировались в полосе 5-й армии, в районе Шпремберга, и им предстояло совершить стремительный марш-маневр с юга на север, по маршруту, ещё далеко не очищенному от противника. На весь марш были даны самые жесткие сроки – от суток до полутора. А расстояние надо было преодолеть немалое – сто тридцать – полтораста километров, а некоторым артиллерийским частям и все двести километров. И они отлично справились с этим, ликвидируя по пути собственными средствами вражеские группы, пытавшиеся прорваться – одни на запад, другие на север, к своей 9-й армии.

 Надо сказать, что наши артиллерийские корпуса и дивизии прорыва, полностью моторизованные, механизированные, уже имели к тому времени привычку и, я добавил бы, вкус к стремительным передислокациям и маневрам. Освободившись после своего удара по Шпрембергу, они ожидали новой задачи и сразу же получили её: рвать рубеж внешнего обвода Берлина, а затем вести бои в самом Берлине.

 Для таких боёв необходим был мощный артиллерийский кулак. И мы его создали, сманеврировав крупными соединениями своей артиллерии, дивизиями, корпусами.

 Я думаю, будет правильно, хотя, быть может, и несколько грубо, если скажу, что артиллерийские корпуса и дивизии прорыва стали во время войны могучим молотом в руках командующего фронтом. И нашему брату не пристало делить эту силу на части: в одну армию – дивизию, в другую – бригаду, в третью – ещё что-то, – кто попросил, тому и дал. Нет, какими бы законными и обоснованными ни казались подобные просьбы, высшие интересы дела требовали пренебрегать ими, не дробить мощь, а, напротив, концентрировать её, целиком подчипять тому командарму, который в данный момент выполнял важнейшую в масштабах фронта задачу. А как только артиллерист выполнил задачу – значит, все, забирал свои пушки и иди, братец мой, выполнять новую задачу на новом участке.