Текст книги "Сорок пятый"

Автор книги: Иван Конев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

 Итак, мы понимали, что немцы для защиты Берлина ничего не пожалеют и ни перед чем не остановятся, будут оказывать сильнейшее сопротивление. Советское командование сознавало, что Берлинская операция окажется крайне напряженной для нас.

 Нам предстояло сломать оборону противника, стоявшего перед 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, северо-восточнее и юго-восточнее Берлина, то есть войска 9-й полевой, а также 3-й и 4-й танковых армий немцев. По ходу операции имелось в виду отрезать 4-ю танковую от 9-й армии, рассечь вражеский фронт на две части так, чтобы лишить неприятеля возможности маневрировать и подавать резервы с юга на север – к Берлину и от него.

 Гитлеровцы рассчитывали на затяжку действий. Мы, напротив, стремились к предельной быстроте. Продолжительность операции планировалась всего двенадцать – пятнадцать дней, чтобы не дать противнику возможности получить передышку, затянуть операцию или уйти из-под наших ударов.

 Так рисовалось будущее, к которому нам предстояло готовиться. А на подготовку оставалось всего двенадцать суток, в течение которых надо было провести большую и сложную перегруппировку войск.

       Читатели, очевидно, заметили, что я стремлюсь свести к минимуму цитирование документов, но, в данном случае, говоря о такой операции, как Берлинская, необходимо сослаться на некоторые документы, чтобы пояснить, как и когда родились соответствующие дополнения к планам 1-го Украинского фронта и какую роль это потом, по ходу операции, сыграло в овладении Берлином.

 Вот что говорилось в директиве Ставки Верховного Главнокомандования, подписанной Сталиным и Антоновым 3 апреля 1945 года, 1-му Украинскому фронту.

 «Ставка Верховною Главного Командования приказывает:

 1. Подготовить и провести наступательную операцию с целью разгромить группировку противника в районе Котбус и южнее Берлин.

 Не позднее 10—12 дня операции овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена. В дальнейшем, после овладения Берлином, иметь в виду наступать на Лейпциг.

 2. Главный удар силами пяти общевойсковых армий и двух танковых армий нанести из района Трибель в общем направлении на Шпремберг – Бельциг. На участок прорыва привлечь шесть артиллерийских дивизий прорыва, создав плотность не менее 250 стволов от 76 миллиметров и выше на один километр фронта прорыва.

 3. Для обеспечения главной группировки фронта с юга силами 2-й армии Войска Польского и частью сил

  пятьдесят второй армии нанести вспомогательный удар из района Кольфурт в общем направлении Бауцен – Дрезден.

 4. Танковые армии и общевойсковые армии второго эшелона ввести после прорыва обороны противника для развития успеха на направлении главного удара.

 5. На левом крыле фронта перейти к жесткой обороне, обратив особое внимание на бреславльское направление.

 6. Установить 15.IV.45 следующую разграничительную линию с Первым Белорусским фронтом: до Унруштадт – прежняя и далее – озеро Эннсдорфер-Зее, Гросс-Гастрозе, Люббен...

 7. Начало операции согласно полученных Вами лично указаний».

 То есть 16 апреля 1945 года.

 Для сопоставления директивы Ставки 1-му Украинскому фронту с директивой, полученной 1-м Белорусским фронтом, приведу первый пункт из последней.

 «Подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлин. Не позднее 12—15 дня операции выйти на реку Эльба».

 Таким образом, из текста обеих директив следовало, что непосредственный захват немецко-фашистской столицы был возложен на стоявший перед Берлином 1-й Белорусский фронт. Но то, что разграничительная линия между фронтами была сознательно остановлена на городе Люббен и дальше не проводилась, означало – я уже говорил об этом,– что по ходу операции, если того потребует обстановка, в Ставке молчаливо предполагается возможность проявления инициативы фронтов в интересах успеха операции.

 Оценивая перспективы предстоящей операции, я считал, что после успешного и стремительного прорыва 1-й Украинский фронт будет иметь более благоприятные условия для широкого маневрирования, чем 1-й Белорусский фронт, наступавший прямо на Берлин.

 Когда мы, на основе и в развитие директивы Ставки, более детально планировали предстоящую операцию уже на фронте, то я счел необходимым с самого начала заложить в наш план идею возможности такого маневра. Повторяя в плане первый пункт директивы Ставки: «Не позднее 10—12 дня операции овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг и далее по реке Эльба до Дрездена»,—

 я добавил после этого: «Иметь в виду частью сил правого крыла фронта содействовать войскам Первого Белорусского фронта в овладении городом Берлин».

 В последующем это дополнение целиком подтвердилось ходом боевых действий, и нам пришлось повернуть на Берлин не часть сил, а несколько армий – 3-ю и 4-ю гвардейские танковые, 28-ю, а также отдельные части 3-й гвардейской и 13-й армий.

 В плане фронта задача содействия 1-му Белорусскому фронту в овладении Берлином была поставлена в общей форме. В приказе же, отданном 3-й гвардейской танковой армии, она получила конкретизацию:

 «На 5-й день операции овладеть районом Треббин – Цаухвитц, Трёйенбрицен, Луккенвальде... Иметь в виду усиленным танковым корпусом со стрелковой дивизией 3-й гвардейской армии атаковать Берлин с юга».

 Таким образом, уже перед началом операции один танковый корпус и стрелковая дивизия были специально предназначены для атаки Берлина с юга...

 Обрыв разграничительной линии у Люббена как бы намекал, наталкивал на инициативный характер действий вблизи Берлина. Да и как могло быть иначе. Наступая, по существу, вдоль южной окраины Берлина, заведомо оставлять его у себя нетронутым справа на фланге, да ещё в обстановке, когда неизвестно наперед, как все сложится в дальнейшем, казалось странным и непонятным. Решение же быть готовым к такому удару представлялось ясным, понятным и само собой разумеющимся.

 Это нашло отражение в плане операции, по которому армия Рыбалко вводилась в прорыв на правом фланге, на участке 3-й гвардейской армии Гордова. Лелюшенко же должен был войти в прорыв в центре, на участке 5-й гвардейской армии Жадова. Это много южнее Берлина, но если посмотреть по карте, то и 4-я гвардейская танковая армия, которой предстояло овладеть районом Ниметц, Виттенберг, Арнсдорф, Денневит, поворачивала на северо-запад, что соответствовало общему замыслу удара главной группировки фронта, имевшей после прорыва тенденцию к повороту на северо-запад.

 Так что, в сущности, когда впоследствии перед нами встал вопрос о необходимости поворота танковых армий на Берлин, то практически нам пришлось делать не поворот, а лишь «доворот».

  Времени на подготовку операции у нас было в обрез, так что всем нам – и в штабе фронта, и в нижестоящих штабах – работы хватало. Как говорят в народе, некогда было шапку и рукавицы искать.

 Мы сознательно пошли на то, что операция должна начаться ещё до полного сосредоточения всех сил, предназначенных для участия в ней. Я имею в виду 28-ю и 31-ю армии, части которых ещё только прибывали в распоряжение нашего фронта, когда на передовой уже шла артиллерийская подготовка.

 Прогнозы погоды были более или менее благоприятные, что позволило планировать широкое использование авиации. 2-я воздушная армия генерала С. А. Красовского должна была прикрывать с воздуха сосредоточение войск наших ударных группировок, в особенности танковых армий; массированными ударами содействовать войскам в форсировании реки Нейсе и прорыве обороны противника на всю тактическую глубину; помочь танковым армиям в быстрейшем преодолении реки Шпрее. (Я очень тревожился, что эта река окажется серьёзной преградой особенно для танковых войск.) Далее, авиация не должна была допустить подхода резервов противника к полю боя со стороны Берлина и Дрездена. А в последующие дни – сопровождать действиями истребительной, штурмовой, а в случае необходимости и бомбардировочной авиации танковые армии на всей глубине их продвижения.

 И наконец, авиаторам поручено было ещё одно особое дело. В день прорыва мы решили поставить дымы не только перед теми участками фронта, на которых собирались форсировать Нейсе, но и почти по всей линии фронта, чтобы ввести противника в заблуждение. Постановка этих дымов должна была ослепить и наблюдательные пункты, и районы ближайших огневых позиций противника.

 Мне пришлось столкнуться с встречающимися в западной печати неверными высказываниями о том, что в первый день Берлинской операции на обоих фронтах – 1-м Белорусском и 1-м Украинском – атака была проведена по единому плану. Это не соответствует действительности. Координация действий обоих фронтов осуществлялась Ставкой, а фронты, как обычно, взаимно обменивались информацией и оперативно-разведывательными сводками. Естественно, что в первый день операции каждый из фронтов избрал собственный метод атаки, исходя из своей оценки обстановки. На 1-м Белорусском фронте было решено проводить мощную артиллерийскую подготовку ночью и атаку при свете прожекторов.

 На 1-м Украинском был избран совершенно другой метод. Мы запланировали более длительную, чем у соседа, артиллерийскую подготовку, рассчитанную на обеспечение форсирования реки Нейсе и прорыва главной полосы обороны противника на противоположном западном берегу. Чтобы форсирование проходило более скрытно, нам совсем невыгодно было освещать полосу прорыва. Напротив, куда выгоднее было удлинить ночь. Всего артиллерийская подготовка должна была длиться два часа тридцать пять минут, из них час сорок давалось на обеспечение форсирования и ещё сорок пять минут – на подготовку атаки уже на западном берегу Нейсе.

 За это время мы рассчитывали подавить у немцев всю систему управления и наблюдения, их артиллерийские и миномётные позиции. Авиация же, действуя на ещё большую глубину, должна была довершить разгром противника, концентрируя удары по его резервам.

 В ночь перед началом наступления я приехал из-под Бреслау в 13-ю армию на наблюдательный пункт генерала Пухова. Наблюдательный пункт – небольшой блиндаж и щель – был расположен на опушке старого соснового бора, ниже его, прямо перед нами, крутой обрыв к реке, за обрывом – Нейсе и тот берег, тоже обозримый на довольно далекое расстояние. В стереотрубу было превосходно видно все, что происходило впереди.

 Правда, за удобства такого рода на войне приходится платить. Наблюдение с данного пункта было особенно эффективным, так как он находился близко к противнику, а это, в свою очередь, никак не страховало от ружейного и пулемётного огня с той стороны реки. Но в общем все обошлось благополучно, если не считать одной пули, скользнувшей по штативу стереотрубы.

 Впрочем, этой подробности я тогда в горячке не заметил и прочитал о ней лишь недавно в воспоминаниях покойного Николая Павловича Пухова «Годы испытаний».

 К концу первого периода артиллерийской подготовки были поставлены дымы. В полосе, доступной обозрению,

 дымовая завеса оказалась очень удачной – мощная, хорошей плотности и по высоте как раз такая, как нужно.

 Мастерски это сделали летчики-штурмовики! Стремительно пройдя на бреющем, они не «пронесли» её, а поставили точно на рубеже Нейсе. А надо сказать, что ширина фронта, на котором ставилась дымовая завеса, равнялась ни много, ни мало тремстам девяноста километрам. Такой фронт установки завесы в известной мере дезориентировал противника относительно пунктов наших переправ через Нейсе.

 Мощная артиллерийская подготовка и дымы создали для неприятеля большие затруднения в управлении войсками, расстроили их систему огня и ослабили устойчивость обороны. Уже к середине дня из показаний пленных выяснилось, что и отдельные солдаты, и мелкие подразделения немцев довольно своеобразно использовали нашу дымовую завесу: они просто покидали свои позиции и уходили в тыл.

 Нашей артиллерийской подготовке дымы не мешали. Огонь велся на основе полной топографической привязки к местности, все основные цели были заранее засечены.

 В дальнейшем во время переправы дымы возобновлялись ещё несколько раз. Стоял штиль, скорость ветра – всего полметра в секунду, и дымы медленно ползли в глубину неприятельской обороны, затягивая всю долину реки Нейсе, что нам и требовалось.

 С наблюдательного пункта была хорошо видна вся эта картина. На той стороне Нейсе, прямо против нас, стоял молодой, но уже довольно высокий и густой сосновый лес; во многих местах он горел. Мы не были сознательными виновниками этих пожаров, поскольку они для нас являлись только препятствием. Очевидно, лес загорелся частью от артиллерийских разрывов, частью от ударов авиации.

 Некоторые пожары могли произойти и от самой дымовой атаки. Весь лес заволокло тройным дымом – от разрывов, от дымовой завесы и от пожаров. Это скрывало наше продвижение вперёд, но и создавало трудности. Воевать в лесу вообще нелегко, а тем более в горящем. Но, как впоследствии показали события, артиллерийская подготовка была проведена настолько эффективно, что нам удалось быстро взломать главную полосу обороны немцев на западном берегу Нейсе и, прорвав её, пойти вглубь.

 Передовые батальоны начали форсировать Нейсе в шесть часов пятьдесят пять минут, после сорокаминутного артиллерийского удара и под прикрытием дымов.

 Переправа первого эшелона главных сил была закончена быстро – в течение одного часа. Немедленно после захвата плацдармов на западном берегу Нейсе на всем участке прорыва началась наводка мостов. Передовые батальоны переправлялись на лодках, таща за собой штурмовые мостики. Как только конец такого штурмового мостика закреплялся на противоположном берегу, пехотинцы бегом устремлялись по нему.

 Наплавные лёгкие понтонные мосты были наведены за пятьдесят минут. Мосты для тридцатитонных грузов – через два часа, а для шестидесятитонных – через четыре-пять часов. Последние могли пропустить танки всех типов. Часть полевой артиллерии перетаскивали вброд на канатах одновременно с переправой передовых батальонов.

 Через какие-нибудь десять – пятнадцать минут после того, как первые солдаты достигли западного берега Нейсе, туда были перетянуты и первые 85-миллиметровые орудия для стрельбы прямой наводкой по немецким танкам. Это сразу создало ощущение устойчивости на первых маленьких плацдармах.

 Кроме мостов переправа осуществлялась на паромах, перебрасывавших на тот берег первые группы танков для непосредственной поддержки пехоты.

 Успеху форсирования Нейсе мы были обязаны энергичной и самоотверженной работе инженерных войск. Велик был их героический труд. Только на главном направлении удара они оборудовали сто тридцать три переправы. В полосе наступления 3-й гвардейской и 13-й армий действовало двадцать мостов, девять паромов, двенадцать пунктов десантных переправ и семнадцать штурмовых мостиков.

 Имея в виду, что танковым армиям придется потом, войдя в прорыв, преодолеть ещё ряд рек, я до наступления категорически запретил использовать какие бы то ни было переправочные средства танковых армий при форсировании Нейсе. По нашему плану танковые армии Должны были форсировать Нейсе на специально подготовленных для них переправочных средствах, собственные же средства в полном и даже усиленном комплекте использовать при подходе к следующему рубежу – к реке Шпрее. Форсирование Нейсе целиком легло на плечи инженерных войск фронта.

 Расчёт с самого начала строился на быстрое и глубокое продвижение танковых армий. И эта, если можно так выразиться, дальнобойность их удара обеспечивалась всесторонне.

 Прорыв фронта как на главном направлении, так и на дрезденском прошёл успешно. В результате ожесточенных боёв, форсировав Нейсе, части 3, 5-й гвардейских и 13-й армий прорвали оборону противника на фронте в двадцать девять километров и продвинулись вперёд на глубину до тринадцати километров.

 Успешно наступала в первый день и наша вспомогательная ударная группировка на дрезденском направлении – 2-я армия Войска Польского и 52-я армия. Форсировав Нейсе и отбив несколько жестоких контратак противника, они продвинулись на запад на глубину шесть – десять километров.

 Войска главной группировки уже в первый день подошли ко второй полосе вражеской обороны и завязали бои за овладение ею. Однако развитие прорыва в этом тяжелом лесистом районе шло с затруднениями. Немецко-фашистские войска почти сразу же начали предпринимать настойчивые, а в некоторых случаях яростные контратаки. Уже в первый день против нас были двинуты не только тактические, но и оперативные резервы противника.

 По всему чувствовалось, что именно на этом главном, Нейсенском, рубеже обороны немцы намерены дать нам решающее сражение и попытаться столкнуть нас обратно за Нейсе.

 Уже 16 апреля враг, стремясь удержаться и восстановить положение, ввел на главном направлении нашего прорыва несколько танковых дивизий, противотанковую истребительную бригаду и целый ряд других частей.

 Мы заранее знали, какое значение придает гитлеровское командование Нейсенскому оборонительному рубежу, и предполагали возможность ожесточенных, в том числе и танковых, контратак в первый же день прорыва. Поэтому вместе со стрелковыми дивизиями переправили через Нейсе и передовые бригады танковых армий. Оставаясь в подчинении у командования соответствующих танковых корпусов и армий, они на первом этапе прорыва воевали вместе с пехотой, придавая ей дополнительную устойчивость во время танковых контратак противника. В то же время это были передовые отряды армий, призванные подготовить условия для последующего ввода и развертывания главных танковых сил.

 Чтобы у читателя создалось правильное представление о сложившейся обстановке в районе нашего прорыва на второй день наступления, 17 апреля, следует понять сложный характер действий большой массы войск, в том числе танковых, маневрирующих и прорывающихся все дальше и дальше в глубь обороны противника.

 Первая полоса немецкого оборонительного рубежа тянулась вдоль реки Нейсе. Она была прорвана утром и днем 16 апреля. В то же время на обоих флангах прорыва ещё продолжались ожесточенные бои. Мы стремились расширить прорыв, немцы контратаковали и бросали навстречу нам свои резервы. К исходу дня наши корпуса первого эшелона ударной группировки уже вели бои на второй оборонительной полосе врага, находившейся примерно на полпути между реками Нейсе и Шпрее.

 17 апреля на участке 13-й армии Пухова и на правом фланге 5-й гвардейской армии Жадова была прорвана и вторая полоса обороны немцев. Наши войска устремились вперёд, к третьей полосе, к реке Шпрее.

 В середине дня бои шли уже в глубине вражеской обороны на всех трёх полосах и в промежутках между ними. На первой полосе мы продолжали расширять прорыв. На второй происходили бои за целый ряд ещё не взятых участков. Там, где она была уже прорвана, войска стремительно продвигались вперёд, отражая контратаки немцев, стремившихся во что бы то ни стало задержать нас. В то же время передовые части 13-й и 5-й гвардейской армий вместе с танковыми частями, отразив неприятельские контратаки, уже вырвались вперёд, к Шпрее.

 Нельзя представлять себе эти боевые действия как фронтальные, когда успех одерживается последовательно, от рубежа к рубежу. В условиях стремительного маневра войска наступали далеко не всюду плечом к плечу, а порой с большими разрывами. Поэтому между первой и второй полосами вражеской обороны, между второй и третьей происходили ожесточенные бои и с отступавшими, и с пытавшимися контратаковать нас немецкими частями. Сложность и запутанность этой обстановки усугублялась тем, что бои проходили в лесистой местности, где продолжали бушевать пожары.

 3-я и 4-я танковые гвардейские армии, передовые бригады которых прошли Нейсе ещё утром 16-го, вечером того же дня начали переправляться через реку главными силами, за ночь закончили переправу и 17-го утром, войдя в прорыв в полном составе, смело рванулись вперёд, к Шпрее.

 Характеризуя неповторимые особенности этой операции, я хочу отметить, что форсирование Нейсе, захват плацдармов на её западном берегу, прорыв первой полосы обороны противника, наступление на вторую полосу и прорыв её, дальнейшее движение к Шпрее, форсирование её и прорыв третьей полосы немецкой обороны – все это осуществлялось как единый и непрерывный процесс.

 Мне, во всяком случае, впервые за время Великой Отечественной войны пришлось без всяких пауз форсировать реку и сразу вслед за этим прорывать оборону противника с хорошо развитой системой огня, инженерных сооружений, укреплений и минных полей; затем прорывать вторую полосу обороны и третью – опять-таки с форсированием реки. Думаю, что этот единый сплошной процесс развития операции заслуживает внимания с точки зрения оперативного искусства.

 Боевой подъем в войсках был исключительно высок. Солдатам и офицерам пришлось переносить неимоверные трудности. Но силы людей буквально удваивало сознание, что в результате этого, последнего, огромного физического и морального напряжения мы можем добиться наконец полной победы над врагом. У людей было твердое убеждение, что на этот раз мы поставим точку.

 Пора сказать и о противнике. В период прорыва перед нами оборонялась 4-я танковая армия врага. В результате ударов и на основном, и на вспомогательном направлениях она была разорвана на три изолированные части. Одна её группировка оказалась отрезанной на нашем правом фланге, в районе Котбуса (мы потом так и называли её котбусской группировкой). Вторая, в центре, продолжала воевать против нас в лесном массиве района Мускау, а третья тоже была отрезана на левом фланге в районе Гёрлица. Эту группировку мы впоследствии называли гёрлицкой.

 Таким образом, вся стройная система обороны противника, предусматривавшая соответствующий порядок ввода резервов, была нарушена. И это было очень важно. Именно такое нарушение целостности вражеской группировки, системы управления ею и есть важное условие успешного развития операции на большую глубину.

 Пока что я ещё рассказываю о втором дне наступления – о 17 апреля, – к исходу которого передовые части наших танковых армий подошли к реке Шпрее, а вечером некоторые подразделения 3-й гвардейской вброд переправились через неё. Главные же силы танковых армий преодолели реку в ночь на 18 апреля. Но для того чтобы уже не возвращаться к характеристике действий противника и некоторых итогов этих действий, печальных для него, рассмотрим их в масштабе не двух, а трёх первых дней.

 В ходе трёхдневных боёв были разгромлены четыре немецко-фашистские дивизии, стоявшие в обороне на первом рубеже вдоль Нейсе, – 342-я и 545-я пехотные, 615-я особого назначения и моторизованная «Бранденбург». От них, фактически, мало что осталось.

 Пытаясь остановить наше наступление, гитлеровское командование с 16 по 18 апреля на второй и третьей полосах обороны ввело в бой из своих резервов шесть танковых, моторизованную и пять пехотных дивизий. Эти данные опровергают мнение некоторых авторов о слабости группировки противника, действующей против войск 1-го Украинского фронта.

 Бои были жестокие. Фашисты бросали в контратаки по шестьдесят – семьдесят танков, направляли против нас все, что у них было под руками. И это не удивительно. Мы наносили удар по самому их слабому месту, и они если и не предвидели катастрофы в полном объеме, то, во всяком случае, предчувствовали грозящие им неприятности.

 Самые ожесточенные бои, в том числе и танковые, развернулись на второй полосе немецкой обороны и – сразу же после её прорыва – за ней. В этих лесистых местах не было условий для таких массированных действий танковых войск обеих сторон, какие мы видели, например, во время Курской битвы. Но общее насыщенно танками и с той и с другой стороны было очень высокое. Средний темп наступления войск фронта в период прорыва всех трёх полос Нейсенского оборонительного рубежа оказался несколько ниже запланированного. Но что значит – планировать на войне? Планируем мы одни, а выполняем свои планы, если можно так выразиться, вместе с противником, то есть с учетом его противодействия. Чем дольше идет сражение, тем больше в первоначальные планы вносится корректив. Они связаны не только с преодолением всякого рода трудностей и препятствии, в том числе и таких, которые невозможно учесть заранее, но и с поведением противника, и прежде всего с тем, когда, как и в каких масштабах он вводит оперативные резервы, с которыми надо драться и которые надо разгромить, прежде чем пойти дальше.

 Конечно, в ходе сражения хочется выполнить первоначальные планы, в том числе и выдержать запланированный темп наступления. Но при всем том нервном напряжении, в котором я находился в разгар операции, некоторая замедленность темпов нашего наступления не вызывала у меня ощущения неблагополучия или начинающей складываться неудачи. Почему?

 Во-первых, потому, что на протяжении трёх первых дней операции вся тридцатикилометровая глубина неприятельской обороны была прорвана силами нашей пехоты и танков первого эшелона общевойсковых армий при поддержке частей первых эшелонов танковых армий. Корпуса вторых эшелонов общевойсковых армий и вторые эшелоны танковых армий Рыбалко и Лелюшенко пока не были введены в бои. В руках командования ещё оставалось несколько свежих стрелковых и механизированных корпусов, то есть огромная сила. Именно это и обеспечило нам успех в дальнейшем, дало возможность, введя свежие силы, свободно маневрировать в оперативной глубине.

 Во-вторых, я отдавал себе отчет в том, что резервы врага не безграничны. Получая донесения о появлении новых и новых вражеских пехотных и танковых частей, я все яснее видел, что немцы делают главную ставку именно на них. Но, вводя в бой по частям одну дивизию за другой, они постепенно исчерпывают свои силы в боях с войсками нашего первого эшелона. Громя резервы неприятеля уже на первых двух рубежах, мы получали возможность двинуть вперёд свои вторые эшелоны, когда оперативные резервы противника будут перемолоты и разбиты.

 Так оно и вышло. Пытаясь во что бы то ни стало удержать нас на второй полосе обороны, немцы потом уже не располагали достаточными силами для третьей полосы обороны, на Шпрее. К концу второго дня третья полоса обороны немцев была проткнута нами с ходу, а на третий день – прорвана на довольно широком фронте, и река Шпрее была форсирована на плечах отходивших разбитых частей противника. Все двенадцать дивизий, которые неприятель двинул против нас из своего резерва, были частью отброшены за Шпрее, а частью оттеснены на правый фланг нашего прорыва – к Котбусу, и на левый фланг – к Шпрембергу.

 Надо отметить роль нашей авиации, оказавшей наземным войскам большую помощь в овладении рубежом Шпрее. На второй и третий день наступления погода улучшилась, и авиация работала вовсю, нанося бомбовые удары по основным узлам сопротивления на реке Шпрее и по укрепленным районам на флангах нашего прорыва – по Котбусу и Шпрембергу. Авиация разыскивала в лесах и успешно громила с воздуха танковые группировки противника. За первые три дня наступления было совершено семь тысяч пятьсот семнадцать вылетов, сбито в воздушных боях сто пятьдесят пять немецких самолётов. Урон для гитлеровцев тем более чувствительный, что с авиацией к этому времени у них было уже не густо.

 Анализируя впоследствии ход событий в первые дни нашего наступления, я не раз размышлял над тем, почему немцы так поспешно, уже на второй полосе Нейсенского рубежа обороны, ввели в дело свои оперативные резервы, вплоть до некоторых соединений из резервов главного командования. Думаю, что на них психологически действовало то, что Берлин был уже совсем близко. Пространство, где ещё можно было попытаться задержать нас, все сокращалось и сокращалось.

 Кроме того, генералы догадывались, чем может закончиться наш успешный прорыв юго-восточнее Берлина. Их должен был пугать выход такой крупной группировки войск, в том числе танковых армий, на оперативный простор с возможностью маневра на Берлин.

 Как бы мы там ни дымили, хотя дыма в начале операции было предостаточно, все же вражеская авиационная разведка не могла не засечь скопления наших танков.

 Эта опасность, а также приказ Гитлера во что бы то ни стало удерживать Нейсенский рубеж и толкнули немцев на использование основных оперативных резервов уже на второй полосе обороны. По существу, противник облегчил нам решение дальнейших задач.

 Гитлеровские генералы были к этому времени в состоянии психологического надлома, хотя, как мне кажется, с большим трудом улавливали, что кризис налицо и обстановка, по существу, создалась безнадежная. К тому же их тяжелое положение усугублялось тем, что Гитлер по-прежнему объяснял все неудачи на фронте предательством. В том числе и предательством тех генералов, которые были разгромлены войсками 1-го Украинского фронта на Нейсенском рубеже. Когда ему доложили, что советские войска прорвались в районе Котбуса, это сообщение потрясло его, но он продолжал твердить, что это результат предательства. Хочу отметить, что его генералы на Нейсенском рубеже служили ему до конца верой и правдой и, начиная уже понимать надвигающуюся катастрофу, всё-таки стремились если не предотвратить её, то хотя бы отодвинуть.

 17 апреля я дал приказание, как только позволит обстановка, подготовить передовой наблюдательный пункт недалеко от Шпрее, в районе предполагаемой переправы 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко, и выехал в том же направлении.

 К середине дня без особых осложнений добрался до Шпрее. То, что я увидел в пути, не было чем-то особенным для привычного к войне человека. Конечно, и на войне встретится такое, что хочешь забыть и не забудешь.

 Вспомнил, какая страшная картина представилась мне зимним утром 1944 года после завершения Корсунь-Шевченковской операции. Такого большого количества трупов на сравнительно небольшом участке мне не пришлось видеть на войне ни до, ни после этого. Немцы предприняли там безнадежную попытку прорваться ночью из котла, и стоило это им страшных потерь. Кровопролитие не входило в наши планы: я отдал приказ пленить окружённую группировку. Но в связи с тем, что командовавший ею генерал Штеммерман в свою очередь отдал приказ пробиться во что бы то ни стало, мы вынуждены были противопоставить силе силу. Немцы шли ночью напролом в густых боевых колоннах. Мы остановили их огнём и танками, которые давили на этом страшном зимнем поле напирающую и, я бы добавил, плохо управляемую в ночных условиях толпу. И танкисты тут неповинны: танк, как известно, плохо видит ночью. Все это происходило в кромешной темноте, в буран. Под утро буран прекратился, и я проехал через поле боя на санях, потому что ни на чем другом передвигаться было невозможно. Несмотря на нашу победу, зрелище было такое тяжёлое, что не хочется вспоминать его во всех подробностях.