Текст книги "Сорок пятый"

Автор книги: Иван Конев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

 Начало артиллерийского удара было назначено на пять часов утра. Предполагая, что, как это уже не раз бывало за войну, противник с целью сохранения своих сил может перед началом нашего наступления отвести войска в глубину обороны, оставив на время артподготовки на переднем крае только слабое прикрытие, мы решили провести разведку боем силами передовых батальонов.

 Разведка боем – дело известное и не новое: она проводилась перед началом наступления во многих других операциях. Однако мы учитывали, что уже сложился известный шаблон, к которому противник привык и против которого нашёл «противоядие». Шаблон заключался в том, что разведку боем проводили обычно за сутки до наступления, а потом собирали и обобщали полученные данные, соответственно им занимали исходное положение и на следующий день начинали наступление.

 На этот раз решили поступить иначе: не дать противнику вновь организовать свою оборону после нашей разведки боем. Нанести по неприятелю короткий сильный артиллерийский удар, сразу вслед за этим бросить в разведку боем передовые батальоны и, если обнаружится, что противник остался на месте, не оттянул свои войска, тут же обрушиться всей мощью артиллерии на неприятельские позиции. Таков был план действий. А если бы оказалось, что гитлеровцы отвели свои части, то мы, не тратя снарядов по пустому месту, сразу бы перенесли огонь в глубину, туда, где остановился противник, отведенный с первой или второй позиции.

 Помимо естественного желания видеть своими глаза ми начало наступления я приехал на наблюдательный пункт фронта и для того, чтобы на месте принять необходимые решения в том случае, если действия передовых батальонов покажут, что противник отошел.

 Неприятель мог отойти на разную глубину, вплоть до такой, при которой потребовалась бы передвижка части групп артиллерии и, значит, какая-то пауза. Словом, могла возникнуть ситуация, при которой мне, как

  командующему фронтом, пришлось бы принимать срочные решения, желательно с проверкой на местности, чтобы тут же безошибочно дать соответствующие указания.

 Наблюдательный пункт, выдвинутый в непосредственную близость к боевым порядкам и обеспеченный всеми средствами связи и управления, был для этого самым под ходящим местом. Мы приехали на наблюдательный пункт вместе с членами Военного совета генералами Крайнюковым и Кальченко и начальником штаба фронта генералом Соколовским.

 Ровно в пять утра после короткого, но мощного артиллерийского удара передовые батальоны перешли в атаку и быстро овладели первой траншеей обороны противника. Уже по самым первым донесениям стало ясно, что враг никуда не отошел, что он находится здесь, на месте, в зоне воздействия всех запланированных нами ударов артиллерии.

 Артиллерийский удар при всей своей краткости был настолько сильным, что создал у неприятеля впечатление начала общей артиллерийской подготовки. Приняв действия передовых батальонов за общее наступление наших войск, фашисты попытались всеми своими огневыми средствами остановить его.

 На это мы и рассчитывали. Передовые батальоны, заняв первую траншею, залегли между первой и второй. Именно в этот момент началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась час сорок семь минут. И была такой мощной, что, судя по целому ряду трофейных документов, противнику почудилось, будто длилась она не менее пяти часов.

 Начав артиллерийскую подготовку, мы вопреки обыкновению не оттянули назад передовые батальоны, занявшие первую вражескую траншею. Каждая батарея была привязана на местности по координатам от общей геодезической сетки, так что мы действовали с расчетом, как говорят, стараясь попасть комару в глаз. На картах у всех артиллерийских наблюдателей и командиров батарей имелось точное начертание первой траншеи, уже захваченной нами, и положение второй траншеи, где ещё находились немецко-фашистские войска.

 От артиллеристов требовалось только одно – точная работа. И они ни разу не ошиблись. Во всяком случае, на сей раз на всем фронте наступающих войск никто не подал тревожного сигнала: «Прекратите, вы ведёте огонь по своим».

 А прогнозы метеорологов подтвердились полностью, и даже с лихвой. Не только в темноте, когда началась артиллерийская подготовка, но и потом, когда уже рассвело, видимости фактически не было никакой. С неба хлопьями валил густой снег, словно погода специально позаботилась о том, чтобы создать нам дополнительную маскировку. Когда спустя несколько часов после начала наступления мимо нашего наблюдательного пункта в прорыв входила танковая армия Рыбалко, машины были так замаскированы густым снегом под общий фон местности, что их можно было различить только потому, что они двигались.

 Разумеется, такая погода имела свои минусы. Что хорошо для маскировки, то плохо для наблюдения. Но все было заранее так тщательно подготовлено и сориентировано, что ни во время артиллерийской подготовки, ни во время прорыва, ни во время ввода в прорыв танковых армий не возникло никакой путаницы. Все наши планы в этот день выполнялись с особой пунктуальностью, которая, надо сказать, не так-то часто достижима на войне. Именно потому я с особенным удовольствием вспоминаю тот знаменательный день прорыва.

 Во время нашей артподготовки вражеские войска, в том числе и часть резервов, располагавшихся в тактической зоне обороны, или, проще говоря, придвинутых слишком близко к фронту, попали под мощный артиллерийский удар и были деморализованы и утратили способность выполнять свои задачи.

 Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, не характерно) покидали свои позиции. Немецкий солдат, как правило – и это правило подтверждалось на протяжении всей войны, – сидел там, где ему приказано, до тех пор, пока не получал разрешения на отход. Но в этот день, 12 января, огонь был столь беспощадным и уничтожающим, что оставшиеся в живых уже не могли совладать с собой.

 Управление и связь в частях и соединениях противника полностью нарушились. Но для нас это не было случайностью: мы и это спланировали, заранее выявив все

 наблюдательные и командные пункты противника. По ним, по всей системе управления и связи мы били специально и в первые же минуты артиллерийского огня и ударов авиации накрыли их. Наша авиация нанесла удар и по командному пункту немецкой 4-й танковой армии, которая противостояла нам на участке прорыва.

 Анализируя эту операцию, военные историки из ФРГ склонны, как, впрочем, и в ряде других случаев, валить ответственность за свои неудачи на одного Гитлера. Они обвиняют его в том, что он приказал разместить резервы, в том числе 24-й танковый корпус, в непосредственной близости к фронту, в результате чего эти резервы якобы сразу же попали под наш мощный огневой удар и понесли крупные потери.

 Допускаю, что в данном случае военные историки от части правы. Поскольку 4-я танковая армия держала оборону на важном операционном направлении, прикрывавшем дальние подступы к Берлину, не исключено, что Гитлер, исходя из собственных представлений о том, как нужно обеспечивать устойчивость войск, действительно требовал придвижки резервов вплотную к фронту. Во всяком случае, по моим наблюдениям, сложившимся в ходе войны, такое неграмотное размещение оперативных резервов, как в этой операции, для немецко-фашистского генералитета не характерно. С точки зрения элементарных требований военного искусства – это чистая профанация.

 Однако Гитлер виноват тут частично, а всю остальную долю вины мы берем на себя. Резервы немцев были расположены все-таки не на переднем крае, а в тылу. И не будь наша артподготовка проведена с такой плотностью и на такую глубину, они не понесли бы в первые же часы катастрофических потерь.

 Чтобы хоть как-нибудь задержать дальнейшее продвижение наших войск, гитлеровское командование начало поспешно отводить остатки своих разбитых частей на вторую полосу обороны. Отвод происходил под непрерывным огнём нашей артиллерии, и противник нес все новые и но вые потери. Вообще говоря, гитлеровское командование поступило правильно, быстро приняв решение на отвод всего, что ещё уцелело. И все же ему мало что удалось спасти из тех войск, которые противостояли нам на участке прорыва в первой полосе обороны.  Часа через два после окончания артиллерийской подготовки, когда пехота вместе с танками сопровождения рванулась вперёд, я объехал участок прорыва. Все кругом было буквально перепахано, особенно на направлении главного удара армий Жадова, Коротеева и Пухова. Все завалено, засыпано, перевернуто. Шутка сказать, здесь на один километр фронта, не считая пушек и миномётов мелких калибров, по противнику били двести пятьдесят – двести восемьдесят, а кое-где и триста орудий. «Моща!» – как говорят солдаты.

 3-я гвардейская армия Гордова (частью сил), 13-я армия Пухова, 52-я Коротеева, 5-я гвардейская Жадова за первый день боёв продвинулись на глубину от пятнадцати до двадцати километров и, прорвав главную полосу обороны немцев, расширили прорыв в сторону флангов влево и вправо от сорока до шестидесяти километров.

 Это успешное продвижение общевойсковых армий и расширение ими прорыва дало возможность нам уже к середине первого дня ввести в пробитую брешь танковые армии Рыбалко и Лелюшенко. Нельзя было позволить противнику организовать контрудар находившимися у него в резерве двумя танковыми и двумя моторизованными дивизиями. Частично они попали под воздействие нашего дальнего артиллерийского огня, но тем не менее представляли довольно серьёзную силу.

 Противник намеревался ударить по первому эшелону наступающих армий ещё до ввода в прорыв наших танковых сил – ударить, смять и воспрепятствовать этому вводу. Но суть нашего плана в том и состояла, чтобы не дать им этого сделать. К тому моменту, когда немецко-фашистские танковые и моторизованные дивизии изготовились для удара, в зоне их расположения появились передовые части наших танковых армий.

 Ввод танковых армий в огромные, пробитые для них ворота проходил спокойно, безболезненно и организованно. И противник, сунувшись своими танковыми войсками из района южнее Кельце, напоролся на наши танки.

 По поводу того, когда своевременно и когда прежде временно вводить в прорыв танковые соединения, в военно-исторической науке сломано много копий. Разные мнения на этот счет были и во время войны. Было и у меня свое мнение. И в сорок третьем, и в сорок четвертом,

 и в сорок пятом году в состав фронтов, которыми я командовал, неизменно входили танковые армии, танковые и механизированные корпуса, и на основании опыта у меня выработался определенный подход к этому вопросу.

 Я считал, что Ставка под давлением некоторых танковых начальников проявляла ненужные колебания, когда дело касалось ввода танковых армий в прорыв. Объяснялось это боязнью – добавлю, порой чрезмерной – подвергнуть танковые войска большим потерям в борьбе за передний край и за главную полосу обороны противника.

 Иногда Ставка прямо вмешивалась и сама назначала сроки ввода танков. Из этого, разумеется, ничего хорошего не получалось, потому что, когда оттуда, сверху, начинают жестко указывать, на какой день и в котором часу ты должен вводить в прорыв танки, это зачастую настоль ко не совпадает с конкретной обстановкой на фронте, что, как правило, спущенный сверху график грозит обернуться неудачей.

 На практике обстановка, складывавшаяся в операциях, бывала крайне разнообразной, и, принимая решение, приходилось учитывать на месте факторы, заранее и издалека учету не поддающиеся. Тут поистине нет и не должно быть места шаблону.

 Наиболее интересный ввод в прорыв танковых войск связан в моей памяти с Львовско-Сандомирской операцией в июле 1944 года. Горловина прорыва, пробитого артиллерией и пехотой, составляла тогда всего шесть – восемь километров по фронту. Но я ввел все-таки туда 3-ю танковую армию Рыбалко, и это решение потом цели ком оправдалось. Если бы мы не отважились на такую меру, нам долго ещё пришлось бы прогрызать на львовском направлении хорошо подготовленную немцами оборону. Пехота не имела там достаточного количества танков непосредственной поддержки, и наступление приобрело бы очень медленный характер. А когда оборону не прорываешь, а прогрызаешь, трудно рассчитывать на успех. Прогрызание – метод первой мировой войны, метод, при котором ты не используешь до конца всех своих возможностей. А эти возможности во второй поло вине Отечественной войны у нас были. Появились мощные танки, прекрасные самоходные орудия. Иметь такую технику и не использовать всю силу её удара, огня, маневра, а планировать прорывы так, как это делалось в первую мировую войну, держа танки в бездействии, покуда пехота прогрызет оборону противника насквозь, – всегда мне представлялось ошибочным.

 Учитывая наши реальные возможности, я тогда, во Львовской операции, решил ввести в прорыв танковую армию Рыбалко. И это оправдало себя.

 Так что же говорить о Висло-Одерской операции, когда перед танками открылись ворота – хоть на тройке въезжай! Тут, как говорили в старину, сам бог велел двинуть их в прорыв немедля, в первый же день.

 В этот день нашего прорыва были взяты в плен не сколько командиров немецких частей и штаб-офицеров. Но у меня не оказалось времени, чтобы побеседовать с ними. Поэтому рассказать, как выглядело все происходившее на поле боя с точки зрения противника, я не могу. Но это в какой-то мере поправимо. С достаточной объективностью о прорыве пишет генерал Курт Типпельскирх в своей книге «История второй мировой войны». Его свидетельство мне кажется совсем не лишним штрихом в картине происходившего, которую я пытаюсь нарисовать.

 Вот что писал Типпельскирх о дне 12 января:

 «Удар был столь сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу Гитлера совсем близко к фронту. Последние понесли потери уже от артиллерийской подготовки русских, а в дальнейшем в результате общего отступления их вообще не удалось использовать согласно плану. Глубокие вклинения в немецкий фронт были столь многочисленны, что ликвидировать их или хотя бы ограничить оказалось не возможным. Фронт 4-й танковой армии был разорван на части, и уже не оставалось никакой возможности сдержать наступление русских войск. Последние немедленно ввели в пробитые бреши свои танковые соединения, которые главными силами начали продвигаться к реке Нида, предприняв в то же время северным крылом охватывающий маневр на Кельце».

 На подступах к городу Кельце немцы дрались упорно, и это поначалу замедлило темп продвижения 3-й гвардейской армии Гордова и 13-й армии Пухова. Получив донесение об этом, мы, не теряя времени, повернули находившуюся в движении 4-ю танковую армию Лелюшенко, двинув её в обход Кельце с юго-запада. В результате этого маневра на четвертый день наступления, 15 января, город Кельце был взят, большая часть сопротивлявшихся на подступах к нему немецко-фашистских войск разбита, а остатки их отброшены в леса севернее Кельце. Впоследствии они соединились с остатками других разбитых армий, отступавшими под натиском 1-го Белорусского фронта, в одну довольно большую группировку, состоявшую из нескольких дивизий. Эта группировка осталась у нас глубоко в тылу, за сомкнутыми флангами 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов.

 В этом характерная особенность Висло-Одерской операции, да и вообще последнего периода войны. Мы уже не стремились во что бы то ни стало создавать двойной – внешний и внутренний – фронт вокруг каждой такой вражеской группировки. Мы считали, и правильно считали, что если будем в достаточно стремительном темпе развивать наступление, то отрезанные и оставшиеся в нашем тылу пусть довольно серьёзные силы врага нам уже не страшны. Рано или поздно они будут разгромлены и уничтожены вторыми эшелонами наших войск.

 Так в конце концов и произошло даже с такой крупной группировкой, о которой я только что сказал. Она дважды потерпела поражение, пытаясь вырваться из окружения, и потом, полурассеянная, брела лесами позади наших войск, пока не была в конце концов в мелких стычках полностью уничтожена.

 Сложнее обстояло дело с оставшимися в нашем тылу подвижными танковыми и механизированными войсками противника. Прибыв в разгар наступления на передовой пункт управления на окраине города Ченстохов, я вы слушал взволнованный доклад одного из своих подчиненных о том, что прямо на Ченстохов, прямо на нас, движется из нашего тыла крупная вражеская группировка танковых и механизированных войск.

 Положение складывалось не из самых выгодных: впереди – ушедшие уже на запад, за Ченстохов, наши войска, посредине – передовой командный пункт фронта, а сзади – танковый корпус неприятеля. Так это, во всяком случае, выглядело в первоначальном докладе, хотя в нем, как всегда в подобных обстоятельствах, содержалось пре увеличение. В действительности на нас шла одна танковая дивизия противника, обросшая некоторыми примкнувшими к ней разрозненными частями. Но шла она, надо сказать, довольно организованно, решительно прорываясь по нашим тылам.

 Известие было, конечно, малоприятное, но оно не явилось для меня неожиданностью. Мы предполагали, что при высоких темпах нашего движения вперёд такие отдельные блуждающие котлы будут оставаться у нас в тылу. Больше того, они закономерны в современных условиях, когда войска, маневрируя, имеют разрывы между собой, когда фронт наступающих несплошной и не должен быть сплошным, потому что в условиях современной войны идти локоть к локтю, плечо к плечу нет никакой необходимости. Важно лишь, чтобы внутри наших частей и соединений было налажено взаимодействие, чтобы имелась устойчивая связь и чтобы все они в любую минуту боя были управляемы.

 Эти соображения, которые я излагаю здесь в общем виде, уже вошли к тому времени нам в плоть и в кровь, стали привычной реальностью. Поэтому ещё до начала Висло-Одерской операции мы оставили в резерве фронта 7-й гвардейский механизированный корпус, которым командовал опытный военачальник генерал-лейтенант И. П. Корчагин. Этот корпус по ходу наступления двигался от рубежа к рубежу за наступающими войсками, с ним все время поддерживалась связь, и он постоянно оставался в моих руках.

 Вот этому-то корпусу и была поставлена задача частью своих сил уничтожить идущую на Ченстохов вражескую механизированную группировку. Разгромом этой группировки руководил начальник штаба корпуса генерал-майор Д. М. Баринов, выполнивший свою задачу быстро и точно. Решительность его действий способствовала тому, что большая часть окружённой группировки неприятеля была взята в плен. Дело обошлось без затяжного боя на истребление.

 Пока в тылу войск фронта происходило уничтожение остатков вражеских групп, пытавшихся прорваться или бродивших по лесам, наступление главных сил фронта продолжалось энергичными темпами. Войска быстро пре одолели промежуточную полосу обороны противника по реке Нида и с ходу форсировали реки Пилица и Варта. Наступление было столь стремительным, что к рубежам рек, текших перпендикулярно нашему движению, мы успевали выходить раньше отступавших немецко-фашистских войск. Это обстоятельство первостепенной важности, потому что стоило нам только позволить противнику сесть на заранее подготовленные рубежи (тем более на рубежи с такими естественными препятствиями, как реки) – темпы всей операции снизились бы немедленно.

 Такое движение, если можно так выразиться, на параллельных курсах, с обгоном отступающих немецких войск и захватом водных рубежей в глубине вражеской обороны, было также предусмотрено нами. Мы хорошо знали, что впереди много рек с заболоченными торфянистыми долинами, с вязким, топким грунтом, особенно не благоприятным для танковых войск, да ещё в условиях переменчивой польской зимы – сегодня оттепель, завтра чуть-чуть подморозит, потом снежок, потом снова распутица.

 Предвидя все это, мы тщательно проследили за тем, чтобы до осуществления прорыва для переправ на плацдарм не использовались никакие подвижные переправочные средства. Все первые эшелоны наших войск, в особенности танковых и механизированных, шли в прорыв с комплектом, даже сверхкомплектом переправочных средств, Это позволяло им с предельной быстротой самим наводить переправы через реки в глубине обороны противника.

 Такая подготовка плюс взятый с самого начала темп наступления, плюс решимость и распорядительность командармов, командиров корпусов, дивизий, бригад обеспечили нам возможность стремительного выхода к рекам и переправы до появления войск противника.

 В центре и на правом фланге ударной группировки события развивались особенно успешно. На левом крыле фронта тоже назревали крупные дела. 59-я армия Коровникова и 60-я армия Курочкина, используя успех наших войск на главном направлении, быстро продвигались к Кракову. Район Кракова был заранее укреплен и подготовлен противником к обороне и являлся своеобразной крепостью, запиравшей подступы к Силезскому промышленному району.

 Придавая важное оперативное значение освобождению Кракова, мы решили использовать часть второго эшелона фронта для создания новой ударной группировки на краковском направлении. Такая группировка была создана в составе 21-й и 59-й армий. Краков представлял для нас интерес не только как ключ к Силезскому промышленному району, но и как крупный город и вторая древняя сто лица Польши.

 Обстановка для успешного наступления на краковском, а впоследствии Силезском направлении складывалась благоприятно. Войска 5-й гвардейской армии Жадова и 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко, действовавшие на ченстоховском направлении, уже нависли над Краковским районом с севера, а левее нас 15 января перешёл в наступление 4-й Украинский фронт.

 Удары 1-го и 4-го Украинских фронтов по обоим флангам 17-й немецкой армии, по существу, создали угрозу её окружения. Под натиском 38-й армии генерала К. С. Москаленко, входившие в состав 4-го Украинского фронта, которым командовал в те дни генерал И. Е. Петров, гитлеровцы начали отходить южнее Кракова на запад, и это позволило войскам нашего левого крыла выйти на подступы к Кракову уже к исходу 17 января.

 Но прежде чем говорить о краковском эпизоде Висло-Одерской операции, пожалуй, стоит представить себе в общих чертах всю обстановку, сложившуюся на 1-м Украинском фронте к исходу дня 17 января, то есть по истечении пяти с половиной суток с начала наступления.

 К этому времени прорыв вражеской обороны был осуществлен на фронте двести пятьдесят километров и на глубину до ста двадцати – ста сорока километров. Войска фронта разгромили основные, главные силы 4-й танковой армии, 24-го танкового резервного корпуса и нанесли значительное поражение 17-й полевой армии противника, входившей в группу армий «А», которой командовал генерал Гарпе. Создавались выгодные условия и для развития дальнейшего наступления на главном, бреславском, направлении, и для удара во фланг и тыл краковско-силезской группировки врага.

 Используя все, что оказалось под руками, – и остатки отходящих частей, и подбрасываемые из глубины резервы, – гитлеровцы пытались во что бы то ни стало задержать дальнейшее продвижение нашей главной группировки к Одеру. Одновременно они продолжали упорно оборонять Краков и, по всей видимости, несмотря на критическое положение, которое создалось у них севернее, готовились оказать самое ожесточенное сопротивлений в Силезском промышленном районе

 Да и странно было бы, если бы они не собирались здесь драться. Силезский промышленный район по выпуску продукции занимал у них второе место после Рура, который, кстати сказать, тоже очутился к тому времени под прямой угрозой со стороны наших союзников. Видимо, фашисты рассчитывали, опираясь на сильно укрепленный Краковский крепостной район, остановить нас, а в последующем, при первой возможности, нанеся удар на север, во фланг и тыл нашей главной группировки, наступающей на Бреслау, сорвать все наступление и удержать за собой весь Силезский промышленный район.

 Очевидно, здесь будет уместно сказать несколько слов о силе вражеского сопротивления, с которым мы столкнулись в этой операции вообще. К началу операции немецко-фашистские дивизии (в особенности стоявшие против сандомирского плацдарма) были полностью укомплектованы и имели в своем составе до двенадцати тысяч солдат и офицеров каждая. Иначе говоря, пехотная дивизия противника по численности примерно соответствовала двум нашим стрелковым дивизиям. Силы были внушительными, и с самого начала мы ожидали, что фашисты будут драться упорно, тем более что обозначалась перспектива действий наших войск уже непосредственно на территории третьей империи.

 Закат третьей империи ещё далеко не все немцы видели, и тяжелая обстановка пока не вносила почти никаких поправок в характер действий гитлеровского солдата на поле боя: он продолжал драться так же, как дрался раньше, отличаясь, особенно в обороне, стойкостью, по рой доходившей до фанатизма. Организация армии оставалась на высоте, дивизии были укомплектованы, вооружены и снабжены всем или почти всем, что им полагалось по штату.

 Говорить о моральной сломленности гитлеровской армии пока тоже не приходилось. Можно добавить к этому и такие немаловажные факторы: с одной стороны, геббельсовская пропаганда пугала солдат, уверяя их, что русские не оставят от Германии камня на камне и угонят в Сибирь все немецкое население, а с другой стороны, на тех же солдат обрушились жестокие репрессии, усилившиеся к концу войны.

 Заметный подъем духа вызвала в немецкой армии наступательная операция в Арденнах. Судя по показаниям пленных, в то время в среде солдат и офицеров было довольно широко распространено мнение, что, разбив союзников в Арденнах и принудив их к сепаратному соглашению, германское командование бросит после этого силы со всех фронтов против Советского Союза. Слухи об этом ходили даже тогда, когда немецкая наступательная операция в Арденнах окончательно выдохлась.

 Однако вернемся к боям под Краковом.

 19 января рано утром я выехал на наблюдательный пункт 59-й армии к генералу Коровникову. Наступавшие войска армии, развернутые из второго эшелона, подтягивались для нанесения удара непосредственно по Кракову с севера и северо-запада. С наблюдательного пункта уже открывался вид на город.

 Оценив вместе с командующим армией обстановку на месте, мы решили направить приданный этой армии 4-й гвардейский танковый корпус под командованием генерала Полубоярова в обход Кракова с запада. В сочетании с действиями 60-й армии, выходившей в это время к юго-восточным и южным окраинам Кракова, этот маневр грозил Краковскому гарнизону окружением.

 Войска самой 59-й армии уже готовились к штурму. Им была поставлена задача ворваться в город с севера и северо-запада и овладеть мостами через Вислу, лишив противника возможности затянуть сопротивление в самом городе.

 Для меня было очень важным добиться стремительности действий всех войск, участвовавших в наступлении на Краков. Только наша стремительность могла спасти Краков от разрушений. А мы хотели взять его неразрушенным. Командование фронта отказалось от ударов артиллерии и авиации по городу. Но зато укреп ленные подступы к городу, на которые опиралась вражеская оборона, мы в то утро подвергли сильному артиллерийскому огню.

 Спланировав на наблюдательном пункте предстоящий удар, я и Коровников выехали на «виллисах» непосредственно в боевые порядки его войск. Корпус Полубоярова уже входил в город с запада, а на северной окраине вовсю шёл бой.

 Продвижение было успешным. Гитлеровцы, ведя по нашим войскам ружейный, автоматный, пулемётный, артиллерийский, а временами и танковый огонь, но, несмотря на шум и треск, все-таки чувствовалось, что этот огонь уже гаснет и, по существу, враг сломлен. Угроза окружения парализовала его решимость цепко держаться за город. Корпус Полубоярова вот-вот мог перерезать последнюю дорогу, идущую на запад. У противника оставалась только одна дорога – на юг, в горы. И он начал поспешно отходить.

 В данном случае мы не ставили себе задачи перерезать последний путь отхода гитлеровцев. Если бы это сделали, нам бы потом долго пришлось выкорчевывать их оттуда, и мы, несомненно, разрушили бы город. Как ни соблазнительно было создать кольцо окружения, мы, хотя и располагали такой возможностью, не пошли на это. Поставив противника перед реальной угрозой охвата, наши войска вышибали его из города прямым ударом пехоты и танков.

 К вечеру войска генерала Коровникова, громя арьергарды противника, прошли весь город насквозь, а части 4-го гвардейского танкового корпуса с северо-запада и части 60-й армии с востока и юго-востока нанесли противнику крупные потери на выходе и после выхода из Кракова. Благодаря умелым действиям войск Коровникова, Курочкина и Полубоярова древнейший и красивейший город Польши был взят целым и невредимым.

 Говорят, будто солдатское сердце привыкает за долгую войну к виду разрушений. Но как бы оно ни привыкло, а смириться с руинами не может. И то, что такой город, как Краков, нам удалось освободить целехоньким, было для нас огромной радостью.

 Кстати сказать, мин в городе фашисты заложили более чем достаточно – под всеми основными сооружения ми, под многими историческими зданиями. Но взорвать их уже не смогли. Не успели сработать и самовзрывающиеся мины замедленного действия. Первые сутки сапёры, и армейские и фронтовые, трудились буквально не покладая рук.

 В тот день, во время боя, я заехал только на северную окраину города, а на следующий день, ровно через сутки, я уже видел расчищенные маршруты с визитными карточками сапёров: «Очищено от мин», «Мин нет», « Разминировано ».

 Войска продвигались вперёд, и 20 января я уже проезжал через Краков вместе с офицерами штаба фронта на новый передовой командный пункт. Мы с интересом разглядывали то, что можно было увидеть из машины, но, к сожалению, останавливаться и осматривать достопримечательности Кракова мы не могли. На учете была каждая минута. Предстояла новая операция – за овладение Силезским бассейном.

 Может быть, сейчас это покажется странным, но по-настоящему я осмотрел Краков только спустя десять лет, приехав на празднование десятой годовщины его освобождения. Осмотрел знаменитый Вавель, дворцы и соборы побывал в Новой Гуте, в этом растущем прекрасном новом промышленном центре Польши.