Текст книги "Встречи с песней"

Автор книги: Иван Рахилло

«ЧАЙКА»

Эту историю рассказал мне старый друг, летчик-испытатель полковник Максимов.

– В первый же день войны летчики-испытатели столицы вызвались на фронт. В девять утра наш полк истребителей на одноместных машинах типа «Чайка» вылетел из Москвы. К вечеру мы опустились на полевой аэродром невдалеке от линии фронта. Ничто здесь не напоминало о войне: светило заходящее солнце, так же, как светило оно и несколько часов назад в Москве, в деревне разноголосо пели петухи, а на поле неугомонно трещали кузнечики. Механики готовили самолеты к бою. Вскоре наступила темнота.

Тот вечер, перед схваткой с фашистами в небе, оставил глубокий след в памяти. Вокруг на траве лежали боевые друзья. Каждого из нас томила неизвестность: что-то будет завтра. Однако не в характере наших хлопцев было унывать даже в самой сложной обстановке. Жора Бахчиванджи притащил баян и под общий гул одобрения вручил его нашему лучшему баянисту Косте Груздеву.

Музыка в тот вечер особенно трогала сердца. В небе сверкают звезды, вокруг друзья, вспоминаются родные и близкие, оставленные в Москве, а рядом нежная песня баяна. Хотелось сделать что-то необыкновенное – совершить подвиг, отдать жизнь за товарищей!

Больше всех переживал Кеша Субботин, самый молодой летчик полка. Кеша улетел на фронт, не попрощавшись с невестой. Несколько раз просил он Костю сыграть «Чайку» – очень популярную тогда песню Милютина. Было видно, что она напоминает ему что-то дорогое. Мы просидели так далеко заполночь, слушая задушевную песню. Помнишь:

 
Ну-ка, чайка, отвечай-ка,
Друг ты или нет?
Ты лети-ка, отнеси-ка
Милому привет!
 

Утром проснулись как-то все одновременно, будто и не ложились. Кеша Субботин даже запел:

– Что день грядущий мне готовит?..

Кто-то из друзей шутливо заметил:

– Вероятно, Героя!

На аэродроме был получен приказ: сопровождать на боевое задание штурмовиков и бомбардировщиков.

Я вылетел на сопровождение штурмового полка. После выполнения операции наша группа первая возвратилась домой. Все сразу бросились на командный пункт, чтобы узнать о судьбе своих товарищей, еще не вернувшихся с задания.

Связь с командным пунктом держали по радио все летчики. Нас обеспокоило сообщение Кеши: «Остаюсь с больным большим другом!» Это означало, что он отстает от строя с одним из наших подбитых бомбардировщиков. Мы потребовали, чтобы он не прекращал с нами постоянной радиосвязи.

– Все в порядке! – успокоил Кеша.

Он напевал любимую «Чайку», несколько изменяя слова. «Ну-ка, чайка, замечай-ка и следи кругом!», «Ну-ка, чайка, наблюдай-ка...» Ведь мы тогда и летали как раз на «Чайках».

Неожиданно голос Кеши передал тревожное сообщение:

– Справа из-под облаков выскочило звено «мессершмиттов»! Иду на сближение! Связь по радио временно кончаю!

Но, вероятно, волнуясь, Кеша забыл выключить ларингофон, и нам ясно слышалось его прерывистое дыхание и напряженное откашливание. По-видимому, фашисты наседали. Мотив песни сначала замер... Но вот мы снова услышали «Чайку», но уже совсем иную. Голос Кеши был неузнаваем. Что-то в нем зазвенело новое – грозное, воинственное: «Ну-ка, «Чайка», выручай-ка!.. Ну-ка, «Чайка», отвечай-ка!.. Ну-ка, «Чайка», получай-ка!!!» Видно, он отбивался от фашистских истребителей.

И это было ужасно: сидеть и слушать, как твой товарищ один дерется в неравном бою против тройки «мессершмиттов», и не быть в состоянии помочь ему. Вдруг послышался непонятный треск, какой-то шум, и наступила тишина. На наши вызовы ответа больше не последовало.

А вечером наша разведка донесла о геройской схватке Кеши. Он сбил одного «мессера», поджег второго и сам погиб, тараня третьего. Но он спас своего «большого больного друга».

ЖИЗНЬ, КАК ПЕСНЯ

Семнадцатилетняя украинская школьница Люба Валиева приехала погостить в Москву. Здесь ее и застала война. Решение было немедленным – на фронт! В первый же день она подала заявление о зачислении ее в ряды Красной армии. Всю ночь не спала Люба. Утром побежала в райвоенкомат и заявила, что не уйдет, пока ее не отправят на фронт. С большим трудом ее взяли в стрелковую роту.

– Во многих сражениях пришлось мне участвовать,– рассказывает Люба. – Рядовым бойцом принимала я участие в боях за Киев, Белую Церковь, Прилуки. Дважды была ранена. Из-за тяжелой контузии на время теряла слух и дар речи. Разрывной пулей мне раздробило кисть руки.

Через год, когда я была уже в звании сержанта, командующий фронтом генерал армии Ватутин направил меня на курсы усовершенствования командного состава при Первом Украинском фронте. Мне присвоили звание младшего лейтенанта и назначили на должность командира взвода одной из гвардейских частей.

Первый бой со своим взводом я приняла при форсировании Днепра на участке Вышгород. Вот об этой ночи я и хочу рассказать.

Был у нас во взводе боец по фамилии Кириченко, родом с Днепра. Всем сердцем рвался он к родным берегам, и любимой его песней была «Реве тай стогне Днипр широкий». Бывало, шагаем по пыльной дороге или отдыхаем на привале, Кириченко обязательно запоет свою песню. Весь взвод любил ее.

И вот мы подошли к Днепру. Уж как были рады бойцы, а больше всех Кириченко! Получаем приказ форсировать

Днепр. В полночь, проверяя боевую готовность взвода, я переходила от бойца к бойцу, и вдруг услышала песню. Пел Кириченко. Он пел тихо, вполголоса. Стояла теплая сентябрьская ночь, в небе, как спелые вишни, висели крупные звезды. И эта песня...

Восемь раз пытался наш взвод переправиться на понтонных лодках через Днепр, но противник сбивал нас. Однако несмотря на ожесточенный огонь врага мы заняли рубеж на правом берегу. И тут во время атаки погиб Кириченко. Горько было потерять доброго друга. Но его песня осталась с нами, с ней мы пошли дальше на запад...

Под Корсунь-Шевченковской наш взвод атаковала вражеская пехота. С рассвета до полудня мы отбили несколько атак. Ожесточившись от неудач, фашисты направили на нас танки. Силы были неравные, но гвардейцы поклялись не отступать.

Молча следили мы за приближением танков. Я крепко сжимала в руках гранаты. И вот уже замелькали зеленые шинели немцев спрыгивающих с танков. Я ждала сигнала открыть огонь. Наконец, в небо взвились зеленые ракеты. Пора. «Огонь по врагу!..»

Четыре танка шли на наш взвод. Выждав, я метнула гранату. За первым взрывом последовал другой. Один подбитый танк остановился, через секунду запылал второй. Третий повернул обратно. Но последний, четвертый танк шел прямо на нас! Я выскочила из окопа с гранатой и метнула ее. Но тут выстрелом из пушки мне оторвало левую руку... Я успела бросить еще одну гранату. Пройдя надо мной, танк подорвался, но я лишилась второй руки. Танковая атака была отбита...

Мне самой пришлось руководить ампутацией и перевязкой. Молодой боец, помогавший мне, потерял сознание. С поля боя меня вынесли солдаты чехословацкой дивизии, дравшейся рядом...

Мне не хотелось жить. «Кому я теперь нужна? Лучше бы я погибла в бою», – горько думалось ночами в госпитале. Я молчала сутками, ни с кем не разговаривала.

Но однажды я услышала песню, ту, всеми нами любимую – песню Кириченко. К нам в госпиталь приехал ансамбль украинской песни. И голос молодого певца-солдата вызвал дорогие воспоминания. Захотелось увидеть Днепр, родных, друзей. Просто захотелось жить, встречаться с людьми, радоваться! Песня боевого друга пробудила во мне любовь к жизни, спасла меня...

Выступление Валиевой по радио в передаче «Встреча с песней» вызвало невиданный поток писем: судьба девушки-героини взволновала многих. Но Люба вскоре куда-то уехала, и я потерял ее из виду.

Прошло семнадцать лет. И вдруг звонок по телефону:

– Приезжайте, я познакомлю вас со своей дочкой Галей! Ей уж скоро семнадцать...

Семнадцать! Столько же было и Любе, когда она уходила на фронт.

Новый многоэтажный дом сверкает освещенными окнами. Поднимаюсь на третий этаж. Навстречу мне спешит стройная, темноволосая девушка, немного похожая на испанку. Она радостно улыбается, а за спиной – ее мама, Любовь Иосифовна Валиева. Глаза ее влажны... Да, немножко больше морщинок, чуть-чуть седины, но будто и не было тех прошедших, невозвратных лет! Гостя сразу усаживают на диван. В квартире много книг и цветов. Галя спешит на кухню показать мастерство хозяйки, а Любовь Иосифовна рассказывает о своей жизни. Она училась в институте иностранных языков на английском отделении.

– Потом родилась дочка. Галя – большая радость в моей жизни. Я как бы родилась заново и росла вместе с ней. В детский садик ее водила. Потом в школу. Теперь вместе ходим в театр, на море ездим!

Любовь Иосифовна получает военную пенсию, работает в бюро переводов с иностранных языков.

За чаем снова вспоминаем о минувшем. Слушаем ту песню, песню Кириченко, что когда-то спасла ее, помогла в самую тяжелую, казалось бы, безвыходную минуту. Любовь Иосифовна бережно хранит пластинку с записью дорогой песни...

Провожать меня они идут вместе.

– На Кавказе почетного гостя провожают до коня, до стремени!

Сияют огни вечерней Москвы. Мы идем по весенней улице. От деревьев на мостовую падают таинственные тени, и мне невольно увиделась та ночь на берегу Днепра, когда взвод Валиевой шел в атаку...

И думалось еще: прохожим и невдомек, что в звездной полумгле им навстречу идет женщина необыкновенной судьбы, чья жизнь похожа на прекрасную героическую песню!

«УЖ Я ЗОЛОТО ХОРОНЮ, ХОРОНЮ...»

Свыше двухсот рассказов о встречах с песней записал я, и все они были переданы по радио. Тысячи откликов получила редакция. Ведь песня всегда была самой правдивой и задушевной выразительницей человеческих судеб. Ей поверяли люди свои чувства: горе и радость, тоску и надежды, с ней делили свои заветные мечтания.

Немало интересных историй, связанных с песней, довелось услышать мне. Вот еще одна. Ее рассказал мне негритянский актер Вейланд Родд, снимавшийся во многих советских кинокартинах.

Однажды мне пришлось быть с Вейландом Роддом в одной из московских школ на новогодней елке. Ребята водили хоровод. И вот когда они запели русскую хороводную песню «Уж я золото хороню, хороню...», Родд сильно взволновался.

– Знаете, не могу слушать эту песню без слез... Это была первая песня, которую я услышал на советской земле, вдалеке от моей родины. Сколько всяких унижений приходится испытать негру в Америке только из-за того, что природа наградила его темным цветом кожи! Когда я учился в школе, в Колорадо, я был единственным черным мальчиком в классе. Учиться мне было трудно: ученики сторонились меня, ни в какие игры не принимали...

Наступали рождественские праздники, подходил Новый год. Я помню, с каким нетерпением все дети ждали этого события, говорили о елке, о подарках Деда Мороза! Невольно этим нетерпением заражался и я. Но, увы, меня ожидало горькое разочарование: негритянского мальчика на школьную елку не пускали... И никто не мог помочь моему горю. Я плакал по ночам. На долгие годы осталась во мне глубокая, незаживающая рана. И только здесь, на советской земле, в Москве, я постепенно стал забывать об этой, казалось бы, такой маленькой, но жестоко поразившей мою детскую душу несправедливости...

Я приехал в Советский Союз уже взрослым человеком. Мне было тридцать два года. И вот однажды мне впервые в жизни привелось побывать на школьной елке. Трудно передать ту радость и глубокое волнение, которое пережил я в тот праздничный новогодний вечер! Взяв за руки, дети ввели меня, гостя, в свой веселый хоровод. Они запели. Я тогда еще не понимал по-русски, но мелодию песни, которую они пели, я запомнил на всю жизнь. Эта песня сразу породнила меня с советскими людьми. Я почувствовал, что нахожусь среди друзей, в своей родной семье.

А песня та была – «Уж я золото хороню, хороню...». Вот почему я так взволнован сейчас. Эта русская народная песня всегда вызывает у меня слезы. Слезы радости и глубокой благодарности советскому народу...

КОГДА Я СЛЫШУ ПЕСНЮ «ЖУРАВЛИ»

Дагестан – страна гор. Вечные снега. Острые, как кинжал, недоступные скалы, со всех сторон обдуваемые неспокойными ветрами. В темных глубинах узких ущелий бешеное кипение горных потоков. На головокружительной высоте – орлиные гнезда аулов, прилепившихся к скалам.

Жители Ботлиха, одного из высокогорных районов республики, незадолго до войны выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета страны Георгия Байдукова – знаменитого летчика, друга и сподвижника Валерия Чкалова. Они пригласили Байдукова прилететь в гости. Была подготовлена площадка. Здесь еще никогда не садился ни один самолет.

И вот «джигит неба» летит на встречу со своими избирателями. Я лечу вторым пилотом и доверенным лицом. Где-то внизу, под крылом самолета, аулы Гуниб и Хунзах, буйный Терек, воспетый Лермонтовым, реки Сулак, Самур и Ахтычай. Дымные водопады низвергаются в глухие пропасти. Реки Дагестана таят в себе невиданные запасы гидроэнергии. Обо всем этом надо знать депутату.

Байдуков напряженно вглядывается в незнакомую местность, где ему впервые придется сажать самолет. Уже видны горы Аварии.

Вдалеке показался аул и посадочная площадка размером с ладонь. В конце ее – груда камней. Непредвиденное препятствие. Посадить крылатую машину на этот «аэродром» непросто. С одной стороны – камни, с другой – сакли аула.

По плато вскачь носятся всадники, с ликованием встречающие своего знатного гостя. Прилет Байдукова – событие на весь район. На праздник прибыли представители соседних аулов. Много стариков. Они еще никогда в жизни не видели самолета вблизи.

Положение драматическое: самолет кружит над аулом, над площадкой, Байдуков раздумывает, как поступить. Против ветра посадка невозможна, если садиться с боковым ветром, поперек площадки, при неудаче можно снести шасси. Джигиту это совсем не к лицу! Улететь обратно? Конечно, нет! Придется сажать поперек.

Последний круг, разворот, площадка все ближе, ближе... Посадка мастерская! Приземляемся. Самолет останавливается у самого края бездонного обрыва, окутанный облаком пыли. Где-то далеко внизу, в туманной глубине ущелья, расправив крылья, величественно плавают орлы. Выбираемся на крыло.

Со стороны аула с криками восторга мчится кавалькада всадников, выполняя на полном скаку лихую джигитовку. Впереди в папахе и в синей черкеске с серебряными газырями, с развернутыми за спиною белыми крыльями башлыка и пионерским галстуком на шее скачет на золотистом скакуне юный всадник. Его смуглое лицо сияет счастьем. Вот она, невиданная птица! Совсем рядом! С седла ее можно даже потрогать рукой. Мальчуган гарцует на скакуне у самолета, и алый галстук переливчато вьется на ветру. Юный джигит не знает, как достойней выразить свою радость.

Потом был митинг. Играла музыка. Плясали лезгинку.

С того дня и завязалась у нас дружба с пионером из дагестанского аула. Он любил стихи и песни. На память о нашей встрече я подарил ему свою книгу с автографом.

Когда мы улетали домой, в Москву, и наш самолет пологими кругами набирал над аулом высоту, я через борт долго наблюдал за своим новым другом. Взобравшись на острый выступ скалы, он прощально размахивал над головой то папахой, то красным пионерским галстуком. Его синяя черкеска отчетливо выделялась на светлокаменной скале.

И мне почудилось, что я стою рядом с ним на той скале и провожаю уходящий в поднебесную высь серебряный самолет. Крылья его становятся все меньше и меньше, и он уже похож на затерявшуюся в необъятном небе легкую птицу...

С тех давних пор много раз пролетали птицы над горным аулом: осенью – с севера на теплый юг, весной обратно – с юга к родным гнездам.

И вот однажды в Москве, на проспекте Калинина, я совсем нечаянно повстречал своего дагестанского друга. Мы оба обрадовались встрече. Друг был счастлив, он держал в руках книгу.

– И у меня вот вышла новая книга! Теперь и я могу отдать свой долг...

Вынув перо и не говоря больше ни слова, друг тут же на улице написал на титульном листе своей книги:

«Моему дорогому Ивану Рахилло – с давней и верной дагестанской любовью. Расул Гамзатов».

Этот эпизод вспоминается мне всякий раз, когда я слышу песню «Журавли»:

 
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?..
 

Стихи этой прекрасной, удивительно задушевной песни сочинил тот мальчуган с которым мы встречались еще до войны в далеком дагестанском ауле. А музыку написал композитор Ян Френкель.

 
Летит, летит по небу клин усталый —
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня...
 

И снова припомнилось мне то утро. Белая скала. На скале мальчуган в синей черкеске. Наверное он уже тогда летел в своем горячем воображении на том самолете, похожем на одинокую птицу.

 
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле...
 

«ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС»

Каждый раз, когда я слышу «Школьный вальс» Дунаевского, мне неизменно вспоминается один далекий предвесенний вечер.

...Вечер полон звезд. Их таинственный свет незримо струится на землю, на заснеженные поля, и снег, чудится, в сиреневых сумерках тоже светится. В широких розвальнях я отвожу на станцию к московскому поезду народного артиста, солиста Большого театра, «его величество», как величали мы прославленного певца в нашей писательской коммуне, где за вечерним чаем Вересаев читал ему свои записки о Пушкине, а Новиков-Прибой – отрывки из еще неопубликованного романа «Цусима».

Вороная кобыла Ночка, застоявшаяся в конюшне, резво набирает скорость, радостно выбрасывая в брызгах снега сухие легкие ноги. Но я придерживаю ее, – сразу за поворотом, у школы, дорога накатисто уходит вниз к Москве-реке.

Артист лежит на сене, укутанный по самые брови в меховую шубу. Мы земляки, и разговор у нас ведется о прошедших праздниках, о нашем далеком детстве, о новогодних колядках под окнами украинских хаток, где девчата хором голосисто славили хозяев, желая им всякого добра и здоровья, о народных песнях и гаданиях. И словно в ответ на наши воспоминания в вечерней полумгле весело зазвенели ребячьи голоса. Артист приподнялся на локте, прислушался.

– Что это?

– Сельская школа. Бывшая часовня. Теперь в ней живет учительница. Живет одна. Сын служит на границе.

– Сельская школа? Учительница? Мать солдатская? А не заглянуть ли нам к ней в гости? А ну, повернули к школе!

Ребятня с веселым гомоном, хлопая друг друга сумками и перебрасываясь снежками, разбегалась по домам на лыжах.

– Не опоздать бы к поезду.

Подкатив к школьной калитке и привязав Ночку к забору, мы поднялись на старое, истоптанное крылечко. Из полутемных сеней хорошо был виден пустой класс, низенькие парты, развешанные по стенам портреты писателей. Худенькая седая учительница, принакрыв плечи пуховым платком, открывала окно – проветрить помещение. Она стояла к нам спиной. И хотя дверь была отворена, артист деликатно постучался.

– Разрешите?

В неярком полусвете керосиновой лампы, висевшей под потолком, учительница выглядела старше своих лет. Она с молчаливым и тревожным недоумением всматривалась в наши лица. Мой спутник снял с головы меховую шапку.

– Простите нас за этот визит без приглашения! Дело в том, что когда-то и я учился вот в такой же сельской школе. Захотелось взглянуть, вспомнить... Боже, как знакомы мне все эти запахи! Сколько воспоминаний сразу нахлынуло в душу! О босоногое наше детство!..

Так началось наше знакомство со школой. Мы оглядели класс, сени, у полупогасшей печки лежали кучей сваленные березовые дрова, артист подбросил в раскрытую дверцу несколько поленьев, вспыхнуло легкое фиолетовое пламешко и осветило снизу доброе лицо учительницы, ее усталые глаза. Но в них светилось любопытство.

Она показала нам свою чистенькую девичью светелку: на столике с вышитой скатертью лежали стопкой ученические тетради. На стенке мы увидели фотографию белокурого мальчика в военной форме, он был снят на фоне развернутого знамени. А на гвозде висела гитара с большим белым бантом. Увидев гитару, артист оживился:

– Родная душа! Оказывается, вы тоже любите музыку! Можно?

И не ожидая ответа, он снял с гвоздя гитару и стал ее настраивать.

– Правда, здесь у нас несколько тесновато...

И мы перешли в класс. Закрыв окно, гость без всякого объявления, как бы пробуя голос, тихо и проникновенно запел под гитару:

 
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...
 

Невозможно даже передать, как была поражена старая учительница! Охваченный каким-то неистовым вдохновением, артист сначала пел тихо и вкрадчиво, потом голос его соловьино взмыл, казалось, под самое поднебесье, он звучал чисто и хрустально, как у влюбленного юноши. О чем могла думать учительница, что предполагать? Какой добрый волшебник устроил ей праздник, нежданно прислал такого удивительного гостя? В те далекие годы в таких глухих местах еще не было ни радио, ни кино, ни телевидения, можно вообразить, как она была восхищена, изумлена. Ее безмолвный восторг окрылял, звал певца в какие-то дали, в надзвездные края, и он пел, очарованный необычностью всей этой обстановки: перед ним была единственная слушательница. Одна.

Видимо, артисту всегда необходима взволнованность чужого сердца, отзвук в чьей-то душе, близкой и родной; это был миг перевоплощения в дивный мир музыки, в звук, свет, в бесконечность... Возможно, при всей своей шумной и могучей славе ему как раз и недоставало в жизни вот этой простой человеческой задушевности, безмолвной благодарности чистого сердца. Не знаю. Но когда слушаешь такое пение, хочется стать лучше, чище, добрее.

Присев на низенькую парту и молитвенно сложив на груди ладони, учительница с каким-то детским изумлением слушала певца, потрясенная, онемев от восторга. А он пел романсы и арии под гитару и без гитары, пел песни русские и украинские, пел самозабвенно, полуобернувшись к заснеженным окнам, не останавливаясь и боясь, чтобы не ушло, не исчезло это трепетное общение душ, это редчайшее ощущение заоблачного полета. Так по крайней мере все это виделось и представлялось мне...

Никогда потом не приходилось мне ни видеть, ни слышать ни одного артиста, ни одного певца в таком возвышенном, поэтическом вдохновении!

Около двух часов продолжался этот удивительный концерт, данный знаменитым артистом перед простой сельской учительницей. Напоследок мы спели ей вдвоем шуточную украинскую колядку и уехали, так и не объявившись.

... Много лет прошло с той поры, с того памятного вечера. Ныне в тех местах построены дома писателей, артистов, композиторов, возведены санатории, пролегли бетонные шоссе. Но школа стоит на том же месте, недалеко от придорожного оврага.

И вот однажды в сумерках, прогуливаясь с композитором Исааком Осиповичем Дунаевским и проходя мимо старой школы, я вспомнил тот далекий вечер и ту встречу со старой учительницей. Дунаевский с большим и глубоким вниманием выслушал мой рассказ и поинтересовался: жива ли та учительница и кто теперь преподает в школе?

– Не знаю, вряд ли. Ей уже и тогда было немало. После в школе учительствовал ее сын. Его расстреляли немцы.

– Расстреляли учителя? За что?

– Будто бы за связь с партизанами. Вывели из школы и вон там невдалеке, на опушке рощи и расстреляли.

Дунаевский даже побледнел, заволновался, закурил, стал жадно и глубоко затягиваться папиросным дымом.

– А можно пройти к тому месту?

По узкой снежной тропочке мы гуськом прошли по косогору, поднялись к опушке сосновой рощи и остановились у деревянной оградки, за которой возвышался небольшой, сложенный из кирпича самодельный памятник, повязанный выцветшим от непогоды пионерским галстуком. На холмике лежали засохшие цветы и свежая сосновая веточка. Вокруг стояла безмолвная тишина, лишь слабый ветерок с прибойным шуршанием изредка пролетал по вершинам старых задумчивых сосен.

Композитор долго курил у оградки, думая о чем-то своем, неведомом и глубоком. Потом вынул из кармана карандаш и стал что-то быстро чертить на папиросном коробке: по характерным движениям карандаша нетрудно было догадаться – это были ноты. Дунаевский бегло записал какую-то музыкальную фразу. И тут же пояснил:

– Кажется, Мюссе сказал, что одно слово, записанное вовремя, дороже вороха позднейших воспоминаний! Это будет вальс. Мой новый вальс. А стихи у меня уже есть. Их написал Михаил Матусовский.

Так родилась мелодия «Школьного вальса», посвященного старой учительнице.

Когда я слышу теперь «Школьный вальс», мне видится тихий предвесенний вечер. Сельская школа. За синими окнами задумчивый лес. Луна. В ее зыбком свете неясно угадывается уходящая под гору снежная дорога с раскатанными леденцовыми следами санных полозьев. У школьной калитки привязанная лошадь, на ее спине тусклый отсвет луны, похожий на старинный посеребренный чепрак. И на фоне оснеженного окна, под лампой – прославленный певец, выступающий со своим сольным концертом перед одинокой учительницей сельской школы...

 
Промчались годы с веснами,
Давно мы стали взрослыми,
Но помним наши школьные деньки!
Плывут морями грозными,
Летят путями звездными
Любимые твои ученики...