Текст книги "Стена"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
− Ладно, что ль? − спрашивалъ солдатъ, подбираясь начетверенькахъ, какъ паукъ коси-сѣно.
Тавруевъ нацѣливался, перебирая двумя пальцами закраинку сверкающаго рубля. Женщины взвизгивали:
− Въ глазъ-то ему не попадите!
− Чужого не жалѣй! − придушеннымъ голосомъ кричалъ солдатъ. − Вали!
Онъ совсѣмъ приспособился, разинулъ широко ротъ и затихъ. Но сейчасъ же вскинулся.
− А вы въ бумажку, а то глотку перебьетъ…
− Ладно-ладно. Ближе наставляй!..
Солдатъ ползалъ по травѣ, точно какое-то невиданное животное − огромный паукъ съ головой человѣка. Глаза его выкатились и ворочали бѣлками, лицо налилось кровью и почернѣло, и ощерился красный ротъ.
− Чуръ, безъ фальши, ваше благородiе… Вали!
− Къ чорту! − отмахнулъ Тавруевъ. − Еще ломается, болванъ!
− Вотъ такъ фу-унтъ! Обанкрутились…
Онъ поднялся, повелъ налившимися кровью глазами, хотѣлъ еще что-то сказать, качнулся и схватился за голову. Извозчики смѣялись:
− Ай отшибло?..
Смѣялись и на балконѣ, и въ артели, какъ солдатъ пошатывался и топтался на одномъ мѣстѣ.
− А вамъ чего? − крикнулъ Тавруевъ выглядывавшимъ изъ-за кустовъ артельнымъ.
− А можетъ, дашь чего… − осклабился Гаврюшка и сейчасъ же спрятался въ кустъ.
− Иди, иди… Выходи, вы тамъ!
Выступили двое-трое. Тавруевъ швырнулъ мелочью.
− На шарапъ! − крикнулъ оправившiйся солдатъ и кинулся.
За нимъ кинулся Пистонъ, осмѣлѣвшiй Гаврюшка и Михайла. Елозили по травѣ, шарили и оттирали другъ дружку. Трофимъ и другiе, постепеннѣй, держались въ сторонкѣ, но и въ ихъ глазахъ бѣгали огоньки. Трофимъ уже запримѣтилъ юркнувшую подъ корень лопушника монету и прикинулъ мѣстечко − у крапивы лопухъ, − но тутъ же ее нашарилъ солдатъ.
…А, солдатишка!..
− А вы что стали? Лови! − швырнулъ Тавруевъ степеннымъ.
Сверкнуло серебрецо и заюлило. И тогда кинулись подбирать всѣ, стукаясь головами и отбрасывая другъ дружку. Хватали и совали за щеку, выдирали ногтями траву и ругались.
Ушелъ съ верхняго балкона Тавруевъ, женщины стали пудрить разгорѣвшiяся лица, затренькала настраиваемая гитара, а артель все еще нащупывала траву и оглядывала раздавленные лопухи.
XII.
Извозчики покуривали во дворѣ и не думали уѣзжать. Лошадей не отпрягали, только пара кусавшихся пристяжныхъ получила свободу и чинно похаживала бокъ-о-бокъ, перенюхиваясь съ коренникомъ. Тотъ тоже просился и нетерпѣливо взматывалъ головой въ звонѣ, но на него только покрикивали:
− Стой, чортъ!
Во дворѣ галдѣли. Солдатъ въ сторонкѣ торопливо высчитывалъ на фуражкѣ сборъ и отругивался отъ Гаврюшки, который настойчиво требовалъ отданный въ долгъ двугривенный.
− Отлипнешь, смола несчастная! На, подавись твоимъ пятиалтыннымъ!
Гаврюшка требовалъ пятака, но солдатъ не слушалъ. Высчиталъ, сунулъ за щеку про запасъ и объявилъ, встряхивая:
− Досыпай! Вотъ они, сорокъ пять копеечекъ, жертвую!
Посматривали на Трофима.
− Докладать, што ль? Чего, пра… гони за водкой.
Трофимъ повертѣлъ двугривенный и кинулъ въ фуражку. Пустили въ складчину и извозчики, и Пистонъ покатилъ съ Гаврюшкой въ Тавруевку. Да и дѣло было − наказать придти четверымъ для землемѣровъ.
Приказчикъ держался въ сторонкѣ и поглядывалъ на часы − не ѣдетъ и не ѣдетъ хозяинъ. Прислушался къ галдѣнью и тревожился, какъ бы не вышло чего: перепьется артель.
Солдатъ ходилъ гоголемъ, курилъ выпрошенную у господъ папиросу и плевалъ на сапоги приказчику, нарочно проходя близко. Подергивалъ плечомъ и подмигивалъ:
− «Чай-чай, при-мѣчай, куда ча-айки летятъ! до-обрый мо-о-лодецъ идетъ!» Попьемъ, Ванъ-Ванычъ!
И по тону, и по взглядамъ солдата, и по развязавшемуся разговору въ артели приказчикъ понялъ, что лучше уйти отъ грѣха подальше. Ну ихъ! Онъ прошелъ въ садъ, въ кусты, и устроился на кучѣ щебня. Поглядывалъ, какъ тамъ, у господъ.
А на балконѣ уже позванивала гитара. Расположились на ящикахъ и скамейкѣ вокругъ пристроеннаго изъ досокъ помоста. Вытребованный солдатъ помогалъ потрошить кульки. Тавруевъ ходилъ, руки въ карманы, и распоряжался. Женщины припудрились и, смѣясь, подпѣвали тоненькому землемѣру. Усачъ сосредоточенно настраивалъ гитару, изогнувшись и приложивъ ухо къ декѣ.
− «Бога-а-тый-то мужикъ ѣстъ пуншъ-гласе-э…» Ну, что же? − приглашалъ тоненькiй.
− Да ну васъ! − смѣялись и отмахивались женщины. − Давайте − «Шумѣлъ-гремѣлъ»…
− Шарманка! «А бѣ-эдный-то мужикъ…»
Женщины зажимали уши и взвизгивали.
− Бро-ось пошлости! − кидалъ усачъ, наигрывая подъ-сурдинку.
− Ваше благородiе, толстобрюхую-то купорить? Опосля? А коньяки на поправку. Господа офицеры учили… Мадамы ножками стучатъ, мороженаго просятъ − тогда за коньяки. Чисто погребокъ у насъ, ваше вскородiе…
− Нѣтъ, вы отгадайте! − приставалъ землемѣръ. − Почему теперь женщину трудно понять? Ну-съ? Я намекну… Вотъ-съ, юбочки…
Онъ положилъ обѣ ладони на обтянутыя колѣни блондинки. Обѣ смѣялись и тянули раздумчиво:
− Странно! Почему… женщину… трудно понять?… Юбки-то зачѣмъ?
− Пошелъ ты съ философiей! − отмахнулся усачъ.
− Наденька, почему? Фирочка? По-нять! Поня-ти!!
Въ тихомъ, уже вечернемъ, саду бился визгливый смѣхъ и прыгалъ жирный хохотъ. Солдатъ поглядывалъ на полныя руки блондинки, со складочками у сгиба, на маленькiя ноги, высматривающiя лакированными носочками, и нагло ошаривалъ взглядомъ другую, въ ярко-желтомъ, тонкую Фирочку. Она сидѣла на перильцахъ и задумчиво глядѣла въ садъ. Верхняя губка у ней выступила надъ нижней, и маленькое лицо было похоже теперь на личико усталаго и чѣмъ-то опечаленнаго ребенка.
Въ саду тянулись вечернiя тѣни, и красноватыя пятна подвигающагося къ закату солнца залегли на черныхъ стволахъ и прозрачныхъ еще шатрахъ липъ по закраинамъ сада.
− Не портите настроенiя, господа! − говорилъ гусаръ, тихо наигрывая − «ахъ, барыня-барыня». − Вы глядите! Вѣдь это при-рода!
Онъ положилъ гитару и подошелъ къ периламъ.
− Природа-мать! Тебя я обожаю! − онъ раскинулъ руки и запрокинулъ голову. − Фу… Вы слышите, господа?.. Что-то такое… того…
− Тьфу!.. Вотъ… отсюда тянетъ, изъ этихъ кустовъ… сидѣть нельзя…
− Собачкой, ваше благородiе. Лежитъ тутъ и воняетъ…
− Вотъ гдѣ собака-то зарыта! Сейчасъ же убрать!
− Господа, курите ваши си-га-ры! − просили женщины, обмахиваясь платочками.
− Дозвольте и мнѣ сигареточку для отшибки! Вотъ, благодарю! Батарея на изготовкѣ!
Усачъ началъ воркующимъ баскомъ:
«Въ гар-ре-э-мѣ нѣжится султан-су-ултанъ,
«Прекра-асный жребiй ему данъ, ему данъ…
− Маршъ! − махнулъ Тавруевъ солдату.
Тотъ вышелъ налѣво кругомъ.
XIII.
Выпили на складчину и теперь сидѣли вокругъ закипавшаго котла, собираясь опять пить чай. Извозчики рѣшили не возвращаться въ городъ, − чего гонять, разъ завтра все равно надо прiѣзжать поутру! − и отпрягали лошадей. Ямщикъ, въ шапочкѣ съ перышками и плисовой безрукавкѣ, съ лѣнивой важностью лихача разсказывалъ акающей артели, какъ лихо катилъ изъ города − фонарь у заставы своротилъ. Двухъ минутъ не набралъ, былъ бы при часахъ!
− На споръ пошелъ, ей Богу! Лошадей жалко только, а ужъ… Двѣсти рублей цѣна!
− Чего двѣсти-то, лошадки? − спросилъ Трофимъ и оглянулъ похрустывающихъ лошадей.
− Часы! Лошадки хозяйскiя… Ну, другорядь погоди, нажму.
Разсказывалъ, какъ пили на полдорогѣ, въ зеленяхъ, и поили коньякомъ повстрѣчавшагося урядника.
− Полбутылки осадить заставилъ, право слово! Чего! У губернатора правая рука, на порученiяхъ…
− У губернатора?.. и-и! рука?! − подивился Трофимъ и точно умылъ лицо.
− Ему производитель дворянскiй который, дядей приходится… − хвасталъ пистонъ. − Теперь скоро помретъ − сто тыщъ, неизбѣжно!
− А-а… А это у ихъ аменины, значитъ, какiя? − пыталъ Трофимъ, вспоминая про кульки.
− Такъ жируетъ. Деньги у его стали, за имѣнье получилъ сколько-то тамъ тыщъ. Цѣлую недѣлю у бондарши крутился. Отъ ее и дѣвокъ брали…
− А какъ настоящiя, смотрѣть-то… Чистыя…
− Проститутки − ямщикъ прилегъ на локоть и сплюнулъ струйкой. − Еще чиновники будутъ, − на биржѣ нашихъ рядили, двоихъ… Эхъ, водки-то на курячiй глотокъ купили!
Гаврюшка таращилъ глаза, надувалъ щеки и все съ чего-то зажималъ ротъ. И вдругъ перегнулся въ колѣни и закатился визгомъ.
− И пьянъ я… и-ихъ, пья-анъ…
Тянулъ за рукавъ Трофима и лѣзъ цѣловаться.
− Поросенокъ-то надудолился! − сказалъ ямщикъ, сплевывая.
Трофимъ потрепалъ Гаврюшку за волосы.
− Спать ступай, дурачокъ. За вихоръ вотъ драть, поганца…
Солдатъ лежалъ на спинѣ и курилъ сигару, пуская дымъ чрезъ ноздри и отводя руку, какъ это − видѣлъ онъ − дѣлали господа.
− Р-рупь штучка. На-ка, разокъ потяни, дѣдушка Трофимъ − не потрафишь!
− Шантрапа ты, вотъ что… бутылошникъ! Вотъ сидимъ и ништо… − жаловался Трофимъ извозчикамъ. − Вонъ онъ взгомозилъ всѣхъ теперь забастовку дѣламъ, милый человѣкъ… забастовку-у! Думали такъ, что путный, въ артель взяли на промѣръ тамъ, али што, а онъ гдѣ бы выпить − только и стерегетъ…
Съ пасхи не пилъ Трофимъ, откладывалъ каждую копейку. И теперь, выпивъ, пожалѣлъ, что далъ пойманный двугривенный.
− Воду самъ-то пьешь, елова голова?!
− Не желаетъ проникать окромѣ бутылки. Теперь кирпичу не дали хозяинъ должонъ прiѣхать для хорошаго разговору, а онъ вонъ какой мокрый…
− Это я-то мокрый! Я теперь хочь кому глотку переѣмъ. Въ доску положу!
− И прямо какъ въ клепкахъ. А податься некуда, у кажнаго семейство, кажный пятачокъ дорогъ − онъ опять вспомнилъ про двугривенный − отъ работы до работы, мила-ай… − стукнулъ онъ себя въ грудь, − пачпорта опять… а ему што!
Бѣлоусый Михайла смотрѣлъ на Трофима, и чѣмъ жалостливѣе говорилъ Трофимъ, крѣпче впивался и кривилъ ротъ. Онъ охватилъ жилистыми руками синiя колѣни съ заплатками и смотрѣлъ.
− Все-о бузыганился, все трепался… − для васъ да для васъ! Я умный! А что самъ! Склизкiй ты, во што!
Его свѣтлые глаза совсѣмъ запали и потемнѣли, и горечь залегла въ опустившихся углахъ рта. И лицу Михайлы передалась эта горечь, онъ вздохнулъ и еще крѣпче захватилъ колѣни.
− Нонче бастовать тоже… не годится, − осипшимъ, пропитымъ голосомъ сказалъ лихачъ, заломилъ шапочку съ перышками и лѣниво сплюнулъ. − За это нонче… не тово…
− Развѣ настоящiй ты, чистосе-ердъ? Юла ты! Намутилъ-накрутилъ, а самъ вонъ онъ какой − въ стаканчикѣ утопъ!
− Я въ стаканчикѣ утопъ?!
− Уйди! − выдохнулъ Михайла и перевелъ глаза на солдата.
− А, елова голова!.. Я т-тебѣ покажу…
− Писто-онъ! − звалъ съ балкона Тавруевъ.
− Давай мѣрку! Въ стаканчикѣ утопъ?! А кто первый возникъ на это, кто мѣрку подозрѣлъ? Мнѣ сейчасъ инженеры смѣрятъ. Давай мѣрку!
Никто не подалъ ему тесинку. Онъ полѣзъ въ лопухи и отыскалъ.
− Покажу еловымъ головамъ!
XIV.
На балконѣ настроенiе поднялось. Женщины отвалились къ перильцамъ обмахивались букетами сирени и въ быстрыхъ движенiяхъ и въ крикливомъ смѣхѣ ихъ чувствовалось хмѣльное. Тавруевъ ходилъ поглядывая исподлобья, молча наливалъ себѣ коньяку и молча пилъ. И опять ходилъ засучивъ рукава и отстегнувъ воротъ рубашки, изъ-за которой выглядывала заросшая волосами грудь. Тоненькiй землемѣръ хвастался передъ женщинами, какiе у него мускулы, щелкалъ въ посинѣвшiе отъ натуги бицепсы и предлагалъ пожать.
− Да обратите же вниманiе на природу, господа! − призывалъ усачъ, показывая на садъ. − Какъ золотятся вершины деревьевъ! Отстань, ну тебя! У тебя мускулы, какъ у паука… Господа же!
− Писто-онъ!
− А здѣсь я, Лександръ Сергѣичъ… чистъ, какъ листъ… − отозвался Пистонъ подъ балкономъ.
− Ага. Вотъ что, братъ…
Тавруевъ стоялъ у перилъ и смотрѣлъ въ садъ на бѣлорозовыя кучи щебня въ зелени.
− Да… Ломаютъ?
− Ломаютъ Лександръ Сергѣичъ.
Въ дальнихъ кустахъ къ прудамъ въ наступившемъ затишьи подалъ пока еще робкую зачальную трель соловей. Но еще не сѣло солнце и трель не вытянулась и не перелилась въ сочное щелканье. Не было еще въ ней влажнаго и томящаго трепета ночи.
− И домъ будутъ?
− И домъ будутъ, Лександръ Сергѣичъ.
− Ваше сiятельство, разрѣшите судьбу! А, ваше сiятельство!..
Солдатъ снизу тыкалъ тесинкой въ перильца, сипѣлъ и нахально смотрѣлъ бритымъ лицомъ, тоже гологрудый, съ мускулистыми засученными руками.
Шумѣли на балконѣ. Пѣли съ гитарой и мандолиной и позванивали рюмками на припѣвъ.
«Солда-ты! солда-ты-ы… по улицѣ идутъ!
«Солда-ты! солда-ты-ы… играютъ и поютъ!
Разъ-два-три-четыре…
− Безъ хлѣба сидимъ! Господа землемѣры!
Солдатъ стукнулъ тесинкой.
− Господа аристократы!..
Тавруевъ рванулъ и отшвырнулъ въ кусты.
− Къ чорту!
Но солдатъ отыскалъ тесинку и опять совалъ. Фирочка ухватилась за конецъ, но у ней выхватилъ тоненькiй землемѣръ.
− Безъ хлѣба сидимъ! − хрипѣлъ солдатъ подъ балкономъ. − Обмѣриваютъ!
− Пшелъ къ чертямъ! − отмахнулся Тавруевъ. − Пистонъ, выдай имъ… Пѣсни чтобы!..
Онъ вынулъ бумажникъ и выкинулъ трешницу.
− Урра! − подхватилъ налету солдатъ и закрутилъ надъ головой. − Деньгами одѣляютъ!
Трещали кусты бузины − шла артель. Выступилъ, взглядывая исподлобья, Трофимъ; стоялъ за нимъ, какъ бѣлая груда, Михайла; показывалъ костистое, съ жуткимъ рубцомъ, лицо Мокей. Толпились невидные и, какъ поставленныя на травку большiя зеленыя куклы, высматривали извозчики.
− Пѣсни валяй! − кричалъ Тавруевъ. − Внизъ по Волгѣ-ѣ рѣ-кѣ-ѣ!.. Ну?
− Нельзя, Саша… − упрашивалъ землемѣръ, удерживая тесинку, которую вырывалъ Тавруевъ, возя землемѣра по балкону. − Это же экс… плотацiя!
− Къ инструменту прикиньте, ваше благородiе! Сейчасъ окажетъ! − взывалъ солдатъ. − Жульничество!
− Я сейчасъ самъ… Что у васъ? Кто безъ хлѣба?
Тавруевъ поставилъ ногу на перила.
− Дозвольте я по образованному…
− Всѣ ноги изгадили… извольте досмотрѣть…
− Я объясню, ваше благородiе! Ниспроверженiе закона… прямо жульничество… Приказчикъ дармоѣдъ, жуликъ… душу изъ него вытрясемъ!
− Ну, живѣй! У губернатора изложу. Ну?!..
− Дозвольте, ваша милость, я обскажу… − началъ объяснять Трофимъ, услыхавъ про губернатора. − Обкрутилъ насъ двѣнадцать душъ…
− Подложный документъ взялъ!
− Ты, солдатъ, погоди… Сначала надо… Вотъ всѣ ноги изгадили, извольте доглядѣть… вкругъ по камню стекло битое… и глазъ не кажетъ, ваша милость! Не кирпичикъ, а гнила, какъ…
− Ну, тяни!..
− А подай ему цѣлака… условье написано… и пачпортами грозится…
− Хорошо, послѣ… ступайте!
− Итить-то намъ некуда, ваша милость! Теперь сколько денъ потеряемъ… невпроворотъ въ городу народу, ваша милость… − ноющимъ голосомъ говорилъ Трофимъ. − Ваша милость…
− Есть! Ненормальная мѣрка! − радостно кричалъ тоненькiй землемѣръ, путаясь въ лентѣ рулетки. − На сантиметръ! Да Наденька, не балуйтесь!
Онъ накладывалъ ленточку на тесинку, а блондинка сдергивала.
− Больше мѣрка! Что?! − кричалъ солдатъ, взмахивая руками. − На вершокъ фальшивитъ!
− Ваша милость, − упрашивалъ Трофимъ, передергивая поясокъ. − Въ силѣ вы, а мы черный народъ, утрудящiй… Куда ни толкнись, какъ объ стѣнку…
Съ затаеннымъ довѣрiемъ смотрѣлъ онъ въ волосатую грудь Тавруева и видѣлъ за нимъ оживленныя лица и яркiя платья. Видѣлъ золотыя пуговицы на бѣлыхъ кителяхъ и чинно посматривающiя значками свѣженькiя фуражки, положенныя на перильца. Топтался и перебиралъ поясокъ.
− Пошлите вы его….!
− Нельзя, Саш-ша! − кричалъ землемѣръ. − Это надо взвѣсить! Это что же! Я самъ изъ среды… Фирочка, глупо же… Мы все-таки интеллигенты, господа… а они все… и эти закуски… и дели-катесы… Фирка, оставь!..
− Получай на водку! А чуть что… къ губернатору!
− Саш-ша! Ты благородный человѣкъ! Не за водку, а за… губернатора…
Тоненькiй землемѣръ охватилъ Тавруева, но тотъ оттолкнулъ его и взялъ бутылку.
− Шурка, пьяный будешь.
− Ну, тебя… Всѣ пей! Зачѣмъ я васъ привезъ?..
Но блодинка прижалась къ нему и старалась отнять бутылку.
− Нарѣжешься… какъ кацапъ…
Но онъ оттолкнулъ ее и запрокинулся. Допилъ и швырнулъ бутылку черезъ головы мужиковъ. Она врѣзалась въ кирпичную кладку и разсыпалась зеленымъ стекломъ.
− Ура-а! Ѣдутъ!
Со двора слышался закатывающiйся визгливый смѣхъ.
− Курчонка щекочутъ, слышите? Опять обомретъ! − закричала блондинка. − Шурка, отыми! Отыми сейчасъ!
− Оставить Курчонка! − крикнулъ Тавруевъ. − Васька, оставь!
Визгъ кончился. Въ домѣ загудѣли мужскiе голоса, и женскiй голосъ визгливо ругался:
− Поганцы, хулиганы! Тьфу вамъ!..
На балконъ, зычно смѣясь, вошли высокiй и тощiй кандидатъ на судебныя должности, съ маленькой, какъ у ужа, головкой и выпячивающимся кадыкомъ на тонкой шеѣ, и другой, рябоватый и кургузый, похожiй на мѣшокъ, весь какой-то обсаленный, точно таскали его по трактирнымъ столамъ, тоже чиновникъ, въ фуражкѣ съ чернымъ околышемъ. Подъ руки они вели вырывавшуюся маленькую брюнетку въ бѣломъ.
− Всю дорогу щекотали… А еще образованные!
− Ха-ха-ха… А кто спрашивалъ про адамово ребро {1} ?
− Встать, судъ идетъ! − баскомъ возгласилъ кандидатъ, выпячивая кадыкъ. − Вотъ тебѣ твой Курочкинъ!
− Цып-цып-цыпоньки… − шевелилъ пальцами Тавруевъ, присюсюкивая, какъ приманиваютъ куръ. − Ню, ню, Курчоночекъ…
Она оправляла смятое платье, но Тавруевъ схватилъ ее и посадилъ на плечо.
− Жаль!
Тонкая и вертлявая, какъ змѣйка, она порывисто чмокнула его въ опухшее красное лицо точно клюнула. Сидя на плечѣ и болтая ногами въ сквозныхъ алыхъ чулкахъ по-дѣтски вытянула маленькiя руки къ обломаннымъ сиреняммъ и капризно просила:
− Котю-у…
Вытягивала красныя губы.
− Рви!..
Онъ держалъ ее надъ землей, за перилами, а она рвала уцѣлѣвшiя кисти сирени, взвизгивая и болтая ногами.
− А «сестренки»-то? − спрашивалъ землемѣръ.
«Сестренки» оказались занятыми въ монастырѣ. Тамъ былъ большой праздникъ и открытiе новой гостиницы, и «сестренокъ» перехватили братья Люлины, лѣсники.
Подъ балкономъ никого не было. Артель отошла во дворъ дѣлить деньги, а Пистонъ съ солдатомъ опять покатили въ Тавруевку за водкой.
Непримѣтный съ балкона, прятался въ кустахъ приказчикъ, продолжая раздумывать − не пойти ли въ городъ. Совсѣмъ теперь перепьются… И хотѣлось уйти, и боязно было оставить хозяйское. Поглядѣлъ на часы − семь.
XV.
Все еще было душно, хоть и наступалъ вечеръ. Женщины усиленно пудрились и просили лимонаду, но лимонаду-то какъ разъ и не было.
Мужчины сняли кителя и перешли на сельтерскую.
− Купаться! − сказалъ Тавруевъ.
Мужчины поддержали дружно, но женщины отказывались: испортятся прически, и потомъ возня съ платьями. Но пять голосовъ настаивали:
− Купаться! Купаться!
− Нѣтъ, нѣтъ! Гулять!
− Просимъ, просимъ!
Поставили на голоса и рѣшили идти купаться.
Пошли черезъ садъ. Женщины побѣжали, взявшись на руки и перепрыгивая по кучамъ щебня, охлестываемыя вѣтками. Замелькали яркими пятнами въ зелени − желтымъ, бѣлымъ и голубымъ, украшенныя бѣлой и синей сиренью заколотой въ волосы и въ корсажи. Кидали въ мужчинъ крупчатыми пучками бузины.
У пруда остановились, восхищались заходящимъ солнцемъ и просили достать еще не распустившихся кувшинокъ. Здѣсь, передъ солнцемъ и тихой водой, онѣ чувствовали себя другими и стали настойчиво требовать, чтобы мужчины отошли, какъ можно дальше.
− Еще, еще! − дружно кричали онѣ, топая и смѣясь. Вонъ за то дерево!
Ну, мы не будемъ раздѣваться.
− Что за манеженье!
− Нѣтъ, нѣтъ! Мы не станемъ раздѣваться.
Онѣ жались другъ къ дружкѣ, и казались мужчинамъ совсѣмъ другими, стыдливыми. А кандидатъ сказалъ:
− Это мнѣ нравится! Идетъ.
Мужчины раздѣлись за старой, въ три обхвата, ветлой и съ уханьемъ покидали бѣлыя и пятнистыя тѣла въ воду. Гоготали и фыркали, выбираясь на середку. Только тоненькiй землемѣръ жался у берега, путался въ вязкой тинѣ и кричалъ, что чертовски холодна вода.
Женщины медлили. Но когда немного опьянѣвшая Фирочка быстро сбросила желтое платье и спустила кружевную съ бантиками рубашку и, семеня ногами, съ визгомъ упала въ осочку и, присѣвъ въ ней и съеживъ худыя плечи, принялась плескаться, а разметавшiйся на середкѣ Тавруевъ сталъ угрожать, что сейчасъ подплыветъ и пошвыряетъ всѣхъ. Курочкинъ и Надя поснимали за ветлой платья и съ пугливымъ смѣхомъ попрыгали въ воду. Здѣсь онѣ сбились подъ нависшей ветлой, какъ загнанныя робкiя овцы. Но было еще очень свѣжо въ водѣ, и онѣ принялись плескаться. А съ открытаго мѣста подплывали мужчины.
Мѣшковатый толстякъ изъ канцелярiи губернатора нырялъ, какъ дельфинъ, и пробирался подъ водой. За нимъ саженками поспѣшалъ Тавруевъ съ кандидатомъ, не слушая уговоровъ усача − не портить настроенiя, а бережкомъ, кроясь въ кустикахъ, подбирался тоненькiй землемѣръ. Окружили и дружно принялись оплескивать. Женщины спрятались по шейку, подняли руки и умоляли не портить причесокъ.
− Вотъ ты какая! Сто-ой…
Тавруевъ выкинулся однимъ взмахомъ и ухватилъ Курчонка.
− Вотъ когда утоплю!.. Во-отъ…
Она кричала и вырывалась, но онъ приказалъ лежать смирно и пугалъ глубиной. Плылъ одной рукой, придерживая у бока. Она испугалась и закрыла глаза. Но онъ скоро усталъ и, не доплывъ до середки, поворотилъ и насилу добрался до берега. Она упала въ тину и заплакала.
Изъ близко подступившихъ кустовъ высматривали рабочiе и извозчики, Гаврюшка таращилъ остекленѣвшiе глаза, смотря, какъ женщины, одна за одной, ежась и прикрываясь, выбѣгали подъ вётлу, смѣясь какимъ-то больнымъ, не своимъ смѣхомъ.
За прудомъ, надъ полями, большое огневое солнце опускалось въ свинцовыя облака, и вода на пруду приняла отблескъ крови, а блѣдныя тѣла женщинъ порозовѣли.
Курчонокъ сидѣла на травѣ и дрожала, маленькая и слабая, и вдругъ припала къ мокрому холодному плечу Нади.
− Да чего ты, − дуреха? − Любитъ тебя, а ты…
− Испугалъ… утопитъ, думала…
Вся прильнула и трепетала, смѣясь и вслипывая.
− Дура, обомрешь!
− Дѣвочки, солнце-то! солнце-то какое! − крикнула Фирочка.
Она забыла, что безъ рубашки, что на нее смотрятъ. Стояла у самой воды и повторяла:
− Какъ кровь…
Смотрѣли на солнце. Красное, какъ живая кровь, оно коснулось свинцовой дали и сплюснулось снизу, какъ каравай. Теперь все было красное передъ глазами, и въ водѣ, качаясь и расплескиваясь, лежало другое солнце.
− Кукушка, дѣвочки…
Онѣ прислушались, затаившись, и считали. Всѣ три.
Долго считали…
XVI.
Весь день было душно, а къ ночи недвижный перегрѣтый воздухъ сталъ гуще и тяжелѣй. Давила наползавшая съ южной стороны туча подбиравшаяся отъ трехъ концовъ: на востокѣ и западѣ лежали свинцовыя ея крылья.
Не по времени рано густились сумерки и мигали въ отсвѣтахъ дальнихъ молнiй. И въ этомъ миганьи безъ грома чуялось ожиданiе. Хоть соловьи и заливали садъ сочными трелями и раскатами но и въ раскатахъ и треляхъ таилась тревога. И въ потянувшемся отъ прудовъ торопливомъ гомонѣ квакшъ, и въ рѣзкомъ и короткомъ ржаньи лошадей съ ночного, и во вспыхивавшихъ въ темнотѣ кустахъ, и въ пискѣ невѣдомой птицы изъ глухого угла сада, − во всемъ пробѣгало сторожкое и тревожное, какъ всегда послѣ душнаго дня, передъ грозовой ночью.
Шумѣли во дворѣ у огня. За свѣтлымъ кругомъ бродили, похрустывая, лошади. Тревожимыя вспыхивавшимъ гамомъ, онѣ подымали головы, переставали жевать и глядѣли. И опять принимались щипать и похрустывать.
Галдѣли у огня, кто еще могъ галдѣть. Трофимъ уже не глядѣлъ изъ глубоко запавшихъ глазъ, какъ всегда, свѣтлымъ, раздумчивымъ взглядомъ, пытающимъ и мягкимъ: онъ совсѣмъ разслабѣлъ и расплылся въ покойную улыбку. Обмякъ, крутилъ головой и все обнималъ какъ-то особенно крѣпко осѣвшаго Михайлу.
− Ми-ша… анделъ ты мо-ой… чисто-сердъ… Все едино… пущай! А? Ми-ша-а!..
Убитые водкой, двое лежали въ сторонкѣ, вытянувъ руки, − точно плыли, уткнувшись головами въ траву. Но еще ходила по кругу плескавшаяся чашка, останавливалась по череду, и солдатъ окликалъ:
− Лукавый, можешь, ай нѣтъ?.. Не мо-жетъ…
Ни Лука, ни похолодѣвшiй Гаврюшка уже не могли отозваться.
И-йехъ… не буди-и-те меня молоду-у-у…
И ра-а-а-нымъ-ра-а-а-а…
Это Мокей. Онъ еще колыхался у огня, пугая жуткимъ рубцомъ и уставившимся тусклымъ взглядомъ. Впившiеся извозчики еще хорошо держались и помигивали, задравъ пропотѣвшiе козыри.
− А по-нашенски во какъ!.. Кха!
У солдата хлюпало въ горлѣ, сизыя тѣни залегли на вспухшемъ лицѣ, медленно ворочались глаза, но онъ сидѣлъ бодро и считалъ чередъ.
− Р-разъ, − и готово дѣло. Гха-а… Дяденькѣ Трофиму… каптенармисту нашему нашему… пож-жалуйте черепушечку…
− Родимые мои… по трудамъ нашимъ не грѣхъ… пра… Никакъ нельзя, чтобы грѣхъ… Ми-ша-а! Чистосердъ…
Пистонъ все пробовалъ подыматься, дергалъ солдата за рукавъ и перебиралъ губами.
− Чорртъ, не дери рубаху остатнюю! Тебѣ, полосатый… примаешь?
− Па-а-стухъ вы-и-детъ на-а-а лу-жо-о-о…
Уже который разъ пробовалъ Мокей вытянуть верха и уже совсѣмъ дотягивалъ, но тутъ заслонка задвигала горло, и рвалась пѣсня.
− Дѣвки… неизбѣжно… по три цѣлковыхъ… − пробовалъ гооврить Пистонъ. − Самыя ни на есть…
Онъ все совалъ въ носъ солдату три растопыренныхъ пальца.
− Ну, тебя, блоха лысая! Кому теперь?.. Мой чередъ…
− Какъ вы тутъ? Хватило?
Къ огню подошелъ Тавруевъ. Онъ теперь былъ въ одной рубахѣ, гологрудый, распаленный и злой. Сталъ у огня и смотрѣлъ, сбычившись.
− Маловато, ваше сiятельство, для кого… да народъ хлипкiй…
Перебирая въ карманахъ, смотрѣлъ въ огонь Тавруевъ. На его грудь, въ играющiй отблесками костра золотой кустикъ уставился мутнымъ взглядомъ Михайла. Трофимъ шарилъ вкругъ себя и просилъ:
− Ругаемся, ваша милость… мужики…
− Водки съ вами хочу… давай!
Солдатъ оживился, сполоснулъ чашку, вытеръ лопушкомъ и подалъ.
− Господа офицеры завсегда… съ солдатиками…
Отъ крыльца звали:
− Тавруйка!
Загремѣлъ по ступенькамъ кандидатъ, за нимъ бѣжали рука въ руку тоненькiй землемѣръ съ блондинкой. Подбѣжали къ огню, вскидывая ногами и выкрикивая: Р-раз-зорю тебя въ конецъ… на одни сере-о-жки!
− Шурка, пойдемъ!
− А р-разъ имъ съ нами желается… − хрипѣлъ солдатъ, захватывая пальцами лакированный носочекъ и подмигивая. − Садись ближе, нагнись ниже…
− Пьяница, кацапъ!
− Ишь ты… до-ро-гая…
− Шурка, не пей, пьяный будешь…
− Къ чорту! Съ тавруевцами хочу! Запѣвай − «Послѣднiй нонѣшнiй денечекъ»!..
− Они, ваше благородiе, съ-подъ Козельска, калуцкiе… Поютъ еще – ай, Калуга, ой, Калуга… шандырь-радуга моя!
− Пойде-омъ… − уговаривалъ кандидатъ.
− Съ кацапами валандаешься, а потомъ драться будешь…
Блондинка дернула Тавруева за рукавъ и расплескала чашку. Онъ плеснулъ ей остатки въ лицо и схватилъ за руку.
− Ей наливай!.. Нѣтъ, врешь… Наливай!
Она вырывалась, выламывая руку, трещалъ голубой корсажъ, разсыпались волосы, но онъ крѣпко держалъ ее и требовалъ, чтобы пила.
Она нагнулась и укусила палецъ.
− А, стерва…
Сободной рукой, вмѣстѣ съ чашкой, онъ ударилъ ее по лицу. Она вскрикнула и припала къ землѣ.
− Женщину! − взвизгнулъ землемѣръ.
− Пойде-омъ… − тянулъ кандидатъ.
− Жен-щи-на!.. − черезъ зубы сказалъ Тавруевъ.
Громыхнуло за садомъ.
− Наденька… ничего, пустяки… − уговаривалъ землемѣръ. − Онъ извинится…
− Еще реветъ… фуфлыга!..
Артель притихла. Слабо проступали за краемъ освѣщеннаго круга красныя лица извозчиковъ и лошадиная голова за ними. Тревожнымъ, непонимиающимъ взглядомъ уставился на плачущую Трофимъ, а Михайла, еще больше осѣвшiй, все такъ же неподвижно смотрѣлъ въ голую грудь Тавруева.
− Ругаться тоже… не годится… − хрипѣлъ солдатъ. − Они съ людями желаютъ…
− Молчать! − крикнулъ Тавруевъ. − Дармоѣды!..
Его повелъ кандидатъ. А землемѣръ отвелъ Надю къ сараямъ, усадилъ на траву и принялся успокаивать.
− Это пустяки… Надечка… маленькая моя… Я васъ очень люблю… кромѣ шутокъ… Не какъ-нибудь, а… Тебѣ только семнадцать лѣтъ… все впереди… малюлечка!
Она молчала.
− Ну, пройдемся по саду… Слышишь, какъ соловьи… Тепленькая моя…
Онъ гладилъ ее по голой шеѣ, прижимался стриженой головой, слыша острый запахъ духовъ, перебиралъ пальцами и уговаривалъ.
Она оттолкнула его и поднялась.
− Утѣшитель какой!
И побѣжала къ дому, путаясь въ узкой юбкѣ. Землемѣръ подмигнулъ себѣ и пошелъ за ней.
Изъ темноты выступили въ кругъ костра три бѣлыя фигуры.
XVII.
Были онѣ въ кафтанахъ-безрукавкахъ, нараспашку, въ красныхъ платкахъ и въ бѣлыхъ, вышитыхъ по плечамъ, рубахахъ. Онѣ стояли въ пламени отъ костра, плечо къ плечу, исподлобья высматривая свѣжими юными лицами, въ лапоткахъ и онучахъ, перевитыхъ голубой кромкой.
− Звали насъ туточка… барынямъ, что ль, пѣсни грать…
− А-а… красеньки яички! Ваше благородiе, дѣвки!
Пистонъ пытался подняться и бурчалъ что-то. Солдатъ побѣжалъ къ дому.
− Уклеечки мои… По три цѣлковыхъ… всѣмъ… неизбѣжно…
Дѣвки поталкивали другъ дружку и посмѣивались. Извозчики поцыкивали:
− Хы-ы… пѣсни играть… Чисто на праздникъ разрядились…
Трофимъ уставился на дѣвокъ и отмахивался.
− Пшли! Чук… Чук-чук!.. Шш…
Дѣвки похлопывали глазами и переминались. Были онѣ рослыя и бѣлозубыя, съ круглыми глазастыми лицами, вырощенныя подъ солнцемъ, какъ молодыя рѣпки.
− А мы, былъ, ужъ и спать ладились… − сказала одна побойчѣй.
− Здѣсь веселѣй уснешь… − подмигнулъ лихачъ и заломилъ шапочку. − А хошь, подъ верхъ сходимъ, хы-ы…
− Возьми-ка-съ! И дома уснемъ…
Опять громыхнуло, но теперь долгимъ раскатомъ. Подняли кой-кто головы − темно.
− На небѣ серчаетъ… − сказалъ лихачъ и свистнулъ на лошадей.
Уже и Мокей завалился головой за свѣтлый край, и кривобровый Цыганъ приладился ногами къ огню; только Трофимъ обиралъ вкругъ себя и отмахивался, да совсѣмъ разсолодѣвшiй Михайла тяжело дышалъ и таращилъ глаза въ огонь, опершись на кулаки.
− Чтой-то какъ пьяные всѣ… − перешепнулась бойкая дѣвка.
− У огонька, ваше благородiе! − кричалъ въ темнотѣ солдатовъ голосъ. − Самыя-то разъядерная!
− Эй, дѣвки… сюда! − звалъ голосъ Тавруева.
− Ступай къ барынямъ на счастье, кличутъ… − сказалъ лихачъ.
Пришелъ солдатъ.
− Деньги-то напередъ требуй… Матре-на!
Хлопнулъ подъ спину крайнюю и подтолкнулъ въ темноту.
− Да не видать ничего… итить-то незнамо куда…
Дѣвки топтадись на краю свѣтлаго круга, глядѣли въ черноту.
− Тамъ увидишь… иди, не бось…
− А мы бо-имся! − задорно отвѣтилъ бойкiй голосокъ. − Матушки свѣты, да ничевосеньки-то не ви-и-дно…
Изъ темноты вытянулась бѣлая рука и потащила за кафтанъ крайнюю.
Визгнуло въ темнотѣ.
− Иди, ничего…
Вспыхнула спичка и погасла. Что-то говорилъ мужской голосъ, какъ ворковалъ. Уже далеко на крыльцѣ, вспыхнула спичка, освѣтила красныя головы, бѣлыя плечи Тавруева и отворяющуюся дверь. Погасла.
Всѣми четырьмя ногами ударилъ коренникъ, − только подковы сверкнули по краю свѣтлаго круга, − и затопоталъ въ темнотѣ.
− Тпррр, чортъ! Чего лошадей бьешь?! − ругались извозчики на солдата. − Васька, Васька!
…Фррр… − отвѣтило изъ темноты успокаивающимъ фырканьемъ.
У огня загомозились. Михайла толкнулъ солдата − зачѣмъ по ногамъ ходитъ. Солдатъ напиралъ на Михайлу − чего пихается. Извозчики задирали.
− Я те такъ толкону, не унесешь!
− Уйди! − вытягивалъ изъ себя Михайла. − Лутче уйди…
− Солдатъ, не давай! Пощупай ему кашу-то!
Солдатъ напиралъ, давя угольки и расшвыривая опорками остатки костра. Михайла крякнулъ, нагнулъ голову и тяжело поднялся точно съ трудомъ отодралъ себя отъ земли.
− Иди. И-ди на чисто мѣсто!..
Онъ провелъ себя тяжелыми лапами по лицу, точно сбрасывалъ заслоняющую все сѣтку, и лѣниво засучилъ рукава. Извозчики совсѣмъ заломили свои козыри и задорили.
