Текст книги "Стена"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Приказчикъ спрашивалъ изъ сада:
− Чего у васъ тутъ не вышло?
Вспомнилъ, должно быть, про стряпуху и остался въ саду. Вошли въ домъ, и вой кончился. Скоро на крыльцо вышелъ съ фонаремъ Михайла и пошелъ къ сараямъ. Окликнулъ Пистона:
− А что, милашъ, ящика-то обѣщалъ?
Пистонъ далъ ящикъ. Михайла поставилъ фонарь на траву и принялся вытесывать топоромъ дощечки. Стесывалъ добѣла и пригонялъ, чуть видя.
Ночь начинала свѣтлѣть − изъ-за сада подымался пополнѣвшiй мѣсяцъ. Изъ бокового окна падала на кусты полоса свѣта. На стеклахъ закрытаго окна, къ саду, двигалась большая черная голова, встряхивалась и падала. Опять подымалась, тряслась, точно жалобилась надъ чѣмъ, и опять падала.
VII.
Раннимъ утромъ прiѣхали за кирпичомъ подводы.
День ото дня солдатъ становился безпокойнѣе, а въ это утро поднялся совсѣмъ въ разстройствѣ. Поглядѣлъ на ноги, − всѣ избиты о камни, порѣзаны стекломъ, − неспособно было работать въ опоркахъ. А тутъ еще началось томительное дрожанье внутри, горѣло подъ сердцемъ и наваливалась тоска. Онъ уже перезанималъ у всѣхъ въ артели, и теперь ему никто не вѣрилъ, и чайникъ въ Тавруевкѣ тоже не опускалъ въ долгъ.
Еще грачи не шумѣли, поднялъ Трофимъ артель: хотѣлъ добирать хоть временемъ. Солдатъ изругалъ Трофима, оттрепалъ Гаврюшку − зачѣмъ перехватилъ рукомойникъ, а за чаемъ сцѣпился съ приказчикомъ и потребовалъ расчетъ.
− Субботы погодишь, не убѣжитъ отъ тебя казенка.
Добирали конецъ первой стѣны, по низу сада. Добирали съ упорствомъ, выгрызая мотыгами рѣдкiе кирпичи. Солдатъ не вступалъ въ работу, лежалъ подъ кустомъ и курилъ.
− Вашими-то шеями сваи забивать! Гдѣ туго, туда Калуга.
Ему отвѣчалъ упрямый и ровный, сыплющiй стукъ мотыгъ.
− Черти двужильные! Когда васъ выучутъ-то, дураковъ?..
Подводчики принялись разбирать кладки и грузить, а приказчикъ вышвыривалъ и отмѣчалъ засунутыя половинки.
− Ишъ, напхалъ! − крикнулъ онъ покуривавшему солдату. − Чья работа-то?
Содатъ поднялся.
− Чья работа?! Ребята! Не давай кирпичу! мѣрка у него фальшивая!
− Чего, солдатъ, гомозишься… − сказалъ Трофимъ. − Мѣрили, не ребенки.
− Пусть казенной смѣритъ!
− Въ казенку сбѣгаешь за казенной! − подмигнулъ приказчикъ.
Смѣялись въ артели. Знали, что вѣрная мѣрка. Мѣрилъ ее и самъ дошлый Трофимъ, и Мокей, и Цыганъ, накладывая пяди.
− Грѣхъ съ тобой одинъ… − тряхнулъ головой Трофимъ. − Чего народъ мутишь?
− Мнѣ-то ничего, а тебѣ-то чего! Чью руку держишь, безсонный чортъ? Галки не гадили − на работу волокешь!
− Накладай, чего стали!
− Эхъ, вы-ы… слякоть! Стукальщики!..
Солдатъ плюнулъ и пошелъ въ Тавруевку, − не встрѣтится ли Прошка, живой человѣкъ.
Обѣдали. Ходилъ довольный гулъ голосовъ − приказчикъ пошелъ-таки въ городъ къ хозяину: самъ увидалъ, что настоящая работа. И хоть обѣдъ былъ совсѣмъ плохъ, и каша пригорѣла, − стряпалъ Гаврюшка, потому что стряпуха ушла съ мужемъ въ Мѣдниково хоронить ребенка, − только посмѣялись надъ Гаврюшкой и вылили ему на голову остатки щей.
Передъ вечеромъ воротился Михайла. Ребенка принесли обратно.
Мѣдниковскiй сявщенникъ отлучился въ уѣздъ къ роднѣ и обѣщалъ воротиться черезъ денекъ; а дьячокъ потребовалъ полицейскаго свидѣтельства о смерти.
Стряпуха плакалась:
− Чего говоритъ-то непуть… Можетъ, удушили вы его…
Къ ночи навалилась на дворъ тоска. Воротился изъ города приказчикъ и объявилъ, что хозяинъ уѣхалъ на работы по линiи и будетъ на другой день, къ вечеру. А ужъ въ городѣ что дѣлается! Полнымъ-то-полна площадь и совсѣмъ посбивали цѣну.
− Ломай завтра поверху, гдѣ покрѣпчей. А тамъ, что рѣшитъ…
Вернулся съ дачнаго обходу Пистонъ, навеселѣ, принесъ на ужинъ рубца. Сидѣлъ на ящикѣ и почмокивалъ.
Поужинали пригорѣлой кашей и пошли спать. Во дворѣ остались Пистонъ да солдатъ, да стряпуха на порожкѣ сарая. Ребенка поставили въ холодокъ, и она сторожила его на порожкѣ, чуть видная въ черной дырѣ сарая. Сидѣла, какъ каменная, и смотрѣла на бѣлый ящичекъ.
Такой долгiй день былъ сегодня. Ходили по чужимъ дорогамъ, отыскивая Мѣдниково. И долгiя-долгiя были эти жаркiя дороги, пустыя, тяжелыя дороги. Гуськомъ все ходили − Михайла впереди, она сзади. Такъ передъ глазами все ноги, ноги въ пыли. Желтыя мухи съ гуломъ кружились неотступно, присаживались на ящичекъ…
Темно было во дворѣ, черно въ сараѣ, а передъ глазами стряпухи все тянулась жаркая пыльная дорога, ноги Михайлы и нето желтыя, нето красныя жгучки-мухи.
Солдатъ сидѣлъ и бурчалъ. Пѣли соловьи въ саду. Солдатъ ругалъ соловьевъ, жидомора-приказчика, артель, Пистона.
− Расчавкался!.. Ѣсть-то по-людски не можешь…
Ему отвѣчало сочное чавканье.
− Разоришься, что ль, отъ двугривеннаго? По харѣ вижу − есть.
− Есть у пѣтуха нашестъ, да высоко лѣзть. Вотъ завтра опять пойду, нащелкаю рублишко…
− Нащелкаю! Щелкнутъ вотъ… Давай двугривенный!
− Да ты счумѣлъ! − заслонился рукой Пистонъ.
− Дай! Струментъ пропью!
− А мнѣ что − пропивай.
− Чортова плѣшь!
− Посоли да съѣшь.
Торопливо схватилъ бумажку съ рубцомъ и пошелъ въ сарай.
Солдатъ побродилъ по двору, разыскивая мотыги. Поглядѣлъ къ сараямъ и увидалъ стряпуху.
− Тетка Марья, да двугривенничекъ…
Стряпуха не шевельнулась. Онъ тронулъ ее за плечо.
− Чего ты? − всполохнулась она.
− Сердце горитъ… дай двугривенничекъ до суботы…
Она заерзала на порожкѣ и затрясла головой.
− И что ты, что ты… какiя у меня… И у Михайлы нѣтъ ничего… и не проси… какiя у меня…
Подобралась вся и отмахивалась.
− Мало у васъ мретъ, у чертей!
И пошелъ къ кустамъ, гдѣ артель оставляла мотыги. Высокая тѣнь выступила изъ кустовъ и сказала:
− Ты, солдатъ? Поди-ка сюда…
Солдатъ узналъ голосъ Прошки.
VIII.
Они вышли на дорогу, что вела изъ усадьбы къ плотинѣ, и усѣлись въ лопухахъ, подъ акацiями. Въ сторонѣ Тавруевки маячилъ одинокiй огонекъ, − должно быть, у чайной лавки. Посидѣли молча. Солдатъ, наконецъ, сказалъ:
− Самъ все тебя искалъ. Чего зря сидѣть, пойдемъ куды…
Еще съ первой встречи Прошка приглянулся ему − все живой человѣкъ, не какъ калуцкiе. Въ воскресенье вмѣстѣ гуляли въ чайной и ходили на огороды къ пололкамъ. И теперь появленiе Прошки было какъ разъ кстати.
Хоть Прошка и былъ выпивши, − это солдатъ сразу призналъ по голосу, − но лицо его было сумрачно. При блѣдномъ свѣтѣ зари было видно, какъ Прошка подергиваетъ глазомъ и покусываетъ губы, и солдатъ рѣшилъ, что у Прошки что-то не совсѣмъ ладно. Да и сидѣлъ-то Прошка по особенному, опершись на кулаки и выглядывая исподлобья, точно вотъ-вотъ вскинется и ударитъ.
− Дуньку не видалъ?
− Ко мнѣ не приходила… А чего?
− А къ кому она приходила? Что ты знаешь?
− Ну, ты руку-то не того… я, братъ, и самъ умѣю. Растресся!..
Солдатъ выдернулъ руку.
− Чего дрожишь-то?
− Хозяинъ когда будетъ? − глухо спросилъ Прошка.
− А черти его знаютъ… А тебѣ начто?
Прошка ударилъ кулакомъ въ землю.
− Въ доску положу!
− О-о! А ты, главное дѣло, не стѣсняйся. Разъ я тебѣ прiятель… Ты меня угощалъ, я тебя навсягды угощу…
Солдатъ поглядѣлъ къ Тавруевкѣ − горитъ огонекъ. Помолчали. Тутъ же, за акацiями, перещелкивались соловьи.
− Я его… Рыжаго дьявола… въ доску положу! − повторилъ Прошка и скрипнулъ зубами. − А-а-а…
− Ну что − а-а-а! Ты дѣло говори. Разъ я тебѣ прiятель, дыкъ…
Отъ огородовъ доносило по зорькѣ пѣсню.
− Пойдемъ.
Они спустились къ плотинѣ. И здѣсь, въ заросляхъ лозняка, пѣлъ соловей, раскатывался во весь вольный просторъ. Перешли плотину и выбрались на боковую тропку, къ огородамъ.
Позднее было время, но ночь была свѣтлая, съ двумя встрѣчающимися зорями въ полнеба. Четки были на нихъ изрѣзанныя дали, и сараи огородниковъ стояли на свѣтломъ небѣ, какъ черные короба. Отъ полевого колодца было видно, какъ бѣлыми пятнами сновали пололки у сараевъ, − должно быть, снимали развѣшанныя по плетню рубахи.
− И чего канителится!.. − говорилъ солдатъ, поглядывая на огонекъ. − Дѣло есть, такъ пойдемъ куды въ другое мѣсто…
− Стой тутъ, далеко не отходи…
Перепрыгивая по грядамъ, Прошка пошелъ къ сараямъ. Солдатъ видѣлъ, какъ перебѣгалъ онъ изъ стороны въ сторону, что-то высматривалъ, присаживался между грядъ, останавливался и слушалъ. Услыхали свистъ.
Отозвались огородныя собаки, и тонкiй дѣвичiй голосъ окликнулъ:
− Кого еще? Спать ложимся…
И покатилось по зорькѣ серебряными шариками: Потеряла я коле-ецко-о, По-теряла я лю-бовь…
Хлопнули творила, и стало тихо. Уже никого не было видно у сараевъ.
Не видно было и Прошки на свѣтлой зарѣ.
Солдатъ присѣлъ на гряду. Бѣлыми, съежившимися къ ночи глазками смотрѣла на него сплошная клубника, а онъ сидѣлъ и отъ нечего дѣлать выдергивалъ кустикъ за кустикомъ и швырялъ черезъ голову.
− Чего разсвистались? Эй, кто ты тамъ есь? − услыхалъ солатъ отъ дороги.
Шелъ кто-то, попыхивая огонькомъ. Огонекъ покачивался, и солдатъ догадался, что идетъ это работникъ огородника, и идетъ не иначе какъ изъ Тавруевки, и идетъ выпивши.
− Ахъ, за-чѣ-эмъ эта но-очь… Эй, кто ты тамъ есь? Вылазь…
Огонекъ остановился и метнулся далеко въ сторону − упалъ.
− А-а… Василiю… почетъ-уваженiе! Свои люди. Парнишка тутъ канителится, Прошка…
− Много васъ тутъ своихъ… Мало ему влили, опять заявился… А ты руки покажъ!
− Да на! − вытянулъ солдатъ руки. − Хрещеные, чай…
− Ттуъ вашего трепла тоже… шляется…
Работникъ присѣлъ на грядку къ солдату.
− Та-акъ вли-ли!..
− А что?
− Ишь, свиститъ… Всѣ со свистомъ, не знай какой бѣжать… Вчерась дѣвчонку свою въ кровь излупилъ… Ну, ужъ и напая-а-ли!..
− Съ чего жъ онъ такъ?
− А прахъ его разберетъ… Выволочилъ и почалъ. Смотрѣть, что ль, будемъ! Намедни какъ тоже конторщика напоили… будемъ мы смотрѣть!
− У чайника-то когда запираютъ? − спросилъ солдатъ, тревожно поглядывая на огонекъ въ деревнѣ.
− Бу-удемъ мы смотрѣть! Тутъ ихъ, кобелей, водится… портютъ… Смотрѣть, что ль будемъ! Такъ излупи-илъ… А намедни хвасталъ… Въ сортировшшики поступлю, вѣнчаться буду… Ну, и… влили…
Лаяли собаки у сараевъ. На зарѣ четко вырѣзались двѣ колышащiяся тѣни. Шли въ обнимку, наперекосокъ по грядамъ, въ сторону плотины.
− Прошка никакъ! − сказалъ солдатъ, тревожно двигая головой. − Онъ, онъ…
− Будемъ мы смотрѣть…
Прошли неподалеку двѣ слившiяся въ одну тѣни, и солдатъ убѣдился, что это Прошка. Низко наклонивъ голову въ платочкѣ, въ наброшенной на плечи поддевкѣ, подвигалась толчками дѣвка. Голова Прошки прильнула къ ея головѣ, точно нашептывалъ онъ ей, а рукой подталкивалъ и поддерживалъ бережно, какъ бы подымая съ бороздъ на грядки.
− Ишь ты… − сказалъ работникъ, тряся пальцемъ. − А?! Не бьетъ! А?!
− Да куды жъ это онъ… − забезпокоился солдатъ. − Эй, Проша!
Тѣни ушли, − не видно было ихъ на темной стѣнѣ лозняковыхъ зарослей.
− Будемъ мы смотрѣть!..
− Пойдемъ, что ль, въ чайную! − рѣшительно сказалъ солдатъ. − Угощу въ субботу…
− Въ чайную? Нѣ-этъ… − покрутилъ головой работникъ. − Спать время…
− Только вамъ и спать, черти лохматые!
Солдатъ поглядѣлъ на огонекъ и пошелъ къ усадьбѣ. Позади родилась пѣсня. Это работникъ пробирался по грядкамъ къ сараямъ и пѣлъ:
…Не болѣла бы грудь…
Не томи-и-лась душа-а…
Солдатъ шелъ и поглядывалъ къ Таруевкѣ − все еще маячилъ тамъ желтенькiй огонекъ. Спѣшилъ, сокращая дорогу, обливая ноги росой.
Перебѣжалъ плотину и пустился наперекосокъ къ саду, черезъ акацiи.
Выбрался къ дому. На крылечкѣ спалъ, укрывшись кафтаномъ, Мокей.
…Да гдѣ же это онѣ…
Солдатъ шарилъ по кустамъ и у стѣнъ, отыскивая мотыги. Наконецъ, разыскалъ подъ крыльцомъ.
− Чего ты? − спросилъ сонный голосъ.
− Ворую вотъ, − сказалъ солдатъ, вытаскивая мотыгу и ломъ.
Но уже спалъ Мокей, только подобралъ мѣшавшiя солдату ноги.
Солдатъ взвалилъ мотыгу и ломъ на плечо и прежней дорогой погналъ къ плотинѣ. Глядѣлъ къ Тавруевкѣ − все еще живетъ огонекъ. Бѣжалъ, странный въ слабыхъ тѣняхъ свѣтлой ночи, съ мотыгой и ломомъ на плечѣ, охватываемый боемъ перепеловъ.
…Пыль-па-па… пыль-пыль-па-па…
Огонекъ погасъ на глазахъ − закрыли чайную.
− Тьфу, чортъ!
Протяжно кричали пѣтухи. Солдатъ постоялъ въ росистомъ перепелиномъ боѣ, послушалъ, раздумывая, и повернулъ къ плотинѣ.
Справа, гдѣ начинался истокъ изъ прудовъ, за плотиной, тянулись глухiя заросли лозняка − соловьиное мѣсто. Теперь оно густо курилось туманомъ.
Торчали надъ нимъ тонкiе прутики, какъ прудовая осочка, и забилось вокругъ бѣлое холодное покрывало.
− О-о-о-о…
Солдатъ прiостновился. Изъ тумана шелъ глухой, задыхающiйся стонъ.
− Охъ, Проша-а… о-о-о-о…
Соловей мѣшалъ слушать. Било по мягкому − ту… тум… − а срывающiйся голосъ просилъ:
− О-о… Проша-а… у-у-у-у…
Солдатъ подошелъ ближе и затаился. Хриплый, задыхающiйся голосъ грозилъ:
− Сказывай, подлая… ска-зы-ва-ай!..
Пыхтѣло въ туманѣ, тяжело возилось и опять било по мягкому.
− О-о-о-о-о-ой..!
Выкинулось острымъ крикомъ, какъ кричатъ ночью въ лѣсу схваченныя на смерть птицы.
− Ты!!.. − крикнулъ солдатъ.
Стихло. Трепыхались лозинки. Тоненько плакалъ тамъ слабый голосокъ.
− Да что же это онъ… чортъ…
Хриплый, будто воркующiй и ласкающiй, голосъ просилъ:
− Душу вынула… Ночи изъ тебя не сплю… залѣточка ты моя-а!..
Потрескивало и возилось въ туманѣ. Будто какъ поцѣлуи путались въ сочномъ чвоканьѣ соловьевъ.
− Чортъ ихъ разберетъ! − злобно сказалъ солдатъ, прислушивясь къ вознѣ.
Смотрѣлъ, какъ вздрагивали надъ туманомъ вершинки лозинъ.
Досадой накатило на него. Схватилъ мотыгу и ломъ и изо всей силы швырнулъ за плотину, въ прудъ. Постоялъ, поглядѣлъ, какъ поплыли темные волнующiеся круги, и побрелъ къ усадьбѣ.
IX.
На восходѣ солнца Михайла взялъ гробикъ на полотенце и пошелъ въ станъ, въ Лобачево, получить свидѣтельство о смерти. Былъ четвергъ, а похоронить можно было только въ пятницу, когда вернется священникъ, но младенца взять было нужно для предъявленiя становому. Такъ посовѣтовалъ приказчикъ.
− Скажешь, − отъ Василь Мартынова, − безъ пачпорта выдастъ. А ребенка на случай прихвати.
Стряпуха не спала всю ночь − все сторожила на порожкѣ, и когда Михайла понесъ ребенка, пошла за нимъ. Но онъ не взялъ ее.
− Артель серчаетъ. И я-то два дни не работаю…
Она еще ниже надвинула платокъ и принялась за корчаги. И не видно было, плачетъ ли она, или у ней все то же каменное лицо, съ какимъ ходила она по чужимъ проселкамъ, отыскивая Мѣдниково.
День разгорался, и уже по синевато-свинцовой окраскѣ неба можно было сказать, что будетъ жарко. Артель до восхода солнца выступила на работу, и опять пошелъ по саду упорный сыплющiй стукъ, чего-то добивающiйся у камня. Въ щебень разсыпалась стѣна, изъѣденная сыростью осени непокрытой, непогодами долгихъ лѣтъ, отдавая рѣдкiе крѣпкiе кирпичики.
Но артель съ терпѣливымъ упорствомъ выгрызала ихъ и складывала въ мѣрные кубики подъ все усчитывающимъ взглядомъ покойно-вдумчиваго Трофима. Все усчиталъ онъ и зналъ, что каждый пятокъ заботливо вывернутыхъ кирпичей − та же копейка.
Съ утра опять прiѣхали за кирпичомъ подводы. Хозяинъ еще не вернулся съ линiи, но къ обѣду, какъ говорили возчики, прiѣхать долженъ.
Но прошелъ и обѣдъ, и во вторую возку прiѣхали подводы, а хозяина не было. Тогда уже не одинъ солдатъ − онъ все такъ же лежалъ подъ кустомъ − требовалъ бросить работу: Цыганъ и Лука, голова рѣдькой, и курносый Гаврюшка, и даже совсѣмъ невидные подняли разговоръ съ Трофимомъ.
− Мочи не стало… Въ оттяжку повелъ… Бросай!
− Не давать ему кирпичу! Вѣрно солдатъ говоритъ…
− Ребята, годи! − уговаривалъ Трофимъ. − Сколько денъ потеряемъ… пачпорта опять…
Говорилъ, что полнымъ-полно въ городѣ, пугалъ пустыми днями. Прижималъ избитый, весь въ розовыхъ пятнахъ ссадинъ, загрубѣлый кулакъ къ взмокшей груди, билъ пяткой мотыги въ землю − не помогало. Хмуро глядѣла артель на вороха набитаго щебня, пустой работы, и эти молчаливые вороха давили. И горячiе, и невидные грудились за солдатомъ.
− Не давай кирпичу!
− Не еловы головы! − кричалъ солдатъ, подхватывая подъ уздцы лошадь.
− Ворочáй! Да ворочай ты!!.
Приказчикъ кричалъ:
− Не можешь хозяйское добро удержать!
Возчиковъ было трое, и для нихъ было все равно, дадутъ или не дадутъ кирпича.
− Ѣзжай, ребята! Полицiю пригоню…
Приказчикъ вскочилъ на красный полокъ и хлестнулъ лошадь. Но ее хлестнули съ другого боку.
− Осади!
Рвали лошадь. Она взматывала головой, пятилась и шарахалась, присѣдая и кося испуганными глазами. Нахлестывали въ раздувающiяся розовыя ноздри, а она ощеривала зубы и закусывала языкъ.
− Сходи! − угрожалъ солдатъ, покачивая мотыгой. − За ноги сволоку, сходи!
Возчикъ швырнулъ вожжи, отошелъ и сталъ скручивать покурку. Слѣзъ и приказчикъ.
− Самоуправленiе?.. Ладно… я тебя съ подицiей достигну!
− По-лицiей?! Ты меня поли…
− Тронь, тронь!..
− Ты меня…
Солдатъ весь подобрался, закрутился, какъ тугая пружина, и подходилъ къ приказчику, медленно занося руку. Приказчикъ отступалъ, выставивъ руку впередъ, и такъ они шли, лицо на лицо, мѣряя другъ друга глазами.
− Не надоть!
Трофимъ сталъ между ними. И такъ крѣпко сказалъ, и такъ посмотрѣлъ, что солдатъ сразу остылъ.
− Я тѣ не елова голова… − сказалъ онъ, вспомнивъ понравившееся ему слово Прошки.
Приказчикъ заправлялъ выѣхавшую въ суматохѣ рубаху.
− Такъ ты… сопротивленiе?.. хорошо…
− Я вашего-то брата перещелкалъ!.. Офицеровъ за грудки подъ Лаяномъ тресъ, а не то што…
− Безъ пачпорта достану, злая рота!
Солдатъ выкинулся, точно опять хотѣлъ броситься на приказчика. Но не бросился. Онъ полѣзъ въ карманъ зелено-желтыхъ штановъ, выкинулъ оттуда складной ножикъ, вывернулъ карманъ и принялся рзрывать подшивку.
− Безъ пачпорта… безъ пачпорта… Гляди на, собачье шило! − выхватилъ онъ изъ прорѣхи зеленую тетрадку. − На вотъ! Цѣпляется-вьется, въ руки не дается!
И повертѣлъ передъ носомъ приказчика. Только почмокалъ Трофимъ.
− Да-а… про кого сказано-то: на семи сидѣла − восемь вывела!
− Я, братъ, и десять выведу! На вотъ, понюхай!
Тряхнулъ головой и выругался. Смѣялись въ артели. Пробираясь кустами, шелъ со стороны плотины Михайла съ ящичкомъ на полотенцѣ.
Х.
Уѣхали пустыя подводы.
Артель сидѣла вокругъ большого закопченаго котла, черпала крутой кипятокъ и добавляла изъ заварки. Пили молча, жадно, всхлебывая и отдуваясь, обжигая глотки и уставясь глазами въ булькающiй котелъ, въ которомъ прыгала бѣлая накипь. Пили, подставивъ взмокшiя головы солнцу и стряхивая щекочущiя лобъ капли пота. Пили, ни о чемъ не думая, хотя въ выкатившихся глазахъ стояла налипшая дума.
И когда выпили по пятой чашкѣ, стали говорить. Говорили, что теперь хозяинъ вотъ-вотъ прикатитъ. А и завтра не прикатитъ − идти самимъ и требовать пачпорта и расчетъ. Трофимъ только и сказалъ:
− Навязался ты намъ, солдатъ, на шею − не стрясешь.
− Что у тебя − стряхивай. Скажи еще − слава те, тетереву, что лапки мохнатеньки! Безъ меня такъ бы и ломили за ничего.
Приказчикъ сидѣлъ въ сторонкѣ, подъ бузиной, и поглядывалъ на часы.
Онъ послалъ съ возчиками записку хозяину, а самъ не пошелъ, − боясь оставить домъ безъ призору.
− Полна Расея васъ, такихъ-то! − говорилъ солдатъ. − Ни сало, ни мало, − лопай, что влило. А ты вотъ какъ я! Объ меня затупишься. Вонъ онъ какой обмоклый сидитъ! − мотнулъ онъ къ приказчику. − Что, Иванъ Иванычъ, приведешь кого на ночь?
Обернулись къ приказчику и посмѣялись.
Михайла сидѣлъ съ краю стола и выхлебывалъ щи. Сочно жевалъ и поглядывалъ на оставшiйся ломоть хлѣба, и широкое лицо его выражало только одно: ѣмъ вотъ и хорошо. Дѣлалъ горломъ, когда застревалъ слишкомъ большой кусокъ закорузлаго хлѣба, и тогда изгибалъ шею и наклонялся надъ чашкой. А чуть прояснѣвшая стряпуха совала ему подъ локоть свѣжiй ломоть.
− А вотъ и кто теперича за мотыжку-то да за ломокъ платить будетъ? − вздыхалъ Мокей. − И кто ихъ ссадилъ…
− По крылечкамъ-то кто ночуетъ? − сказалъ солдатъ. − Ладно, одумаю тамъ. Можетъ, и на себя приму, глядя по погодѣ…
Трофимъ поглядѣлъ сурово и ничего не сказалъ. А солдатъ завалился на спину и вытянулся во весь ростъ.
− Калуцкiе!
И-эхъ, зачѣ-эмъ мнѣ голову разби-или,
Зачѣмъ мнѣ мы-сы-ли разнесли-и?..
За-а-чѣ-эмъ мальчи-ши-ка я… неща-а-стный…
− Перекуси его, на! Чего ему дѣлается… − сказалъ подошедшiй Пистонъ, выспавшiйся послѣ обѣда. − Чай да сахаръ!
− Я еще имъ штуку угоню! − оборвалъ солдатъ пѣсню. − Я еще ни откудова безъ скандаловъ не уходилъ.
− Все по шеямъ гоняли?
Загоготали въ артели.
− Глинку то бы рыть − милое дѣло, − вздохнулъ Лука. − Безъ омману…
− Какъ разъ срóдни… Посмѣйся еще, лысый чортъ!..
Пистона разобралъ смѣхъ. Такой писклявый и непрiятный былъ смѣхъ этотъ, точно изъ дѣтской свистульки, что даже Трофимъ окрикнулъ:
− Чего верещишь-то!.. У, блажной.
− Хи-хи-хи… лѣтошнiй годъ… тавруевскiе съ калуцкими разодрались… хи-хи… ставной… Семенъ Семенычъ… замирилъ… хи-хи…
Пили, дочерпывая изъ котла. Досасывали кусочки сахару.
− Тц… какъ дохлятинкой-то подаетъ… Тц… Закопать бы, што ли…
− Тц… Безъ насъ закопаютъ… Тц…
Гаврюшка постучалъ подъ локоть Луку, державшаго полную чашку.
− Чайку попьешь, куды пойдешь? Гы-ы…
Расплескалось на штаны. Посмѣялись.
Жарко глядѣло на нихъ солнце. Оно любило ихъ. Оно сушило на нихъ взмокшiя отъ поту рубахи, сняло съ ихъ лицъ тонкую слабую кожицу и закалило новую, крѣпкую, покрывъ ее несмываемымъ бурымъ глянцемъ. Приняло ихъ въ свою заботу съ зыбкой скрипучей колыбели и пошло съ ними на всѣ пути и перепутья путаной жизни. Теперь оно палило ихъ въ головы и обливало потомъ, а они только поглаживали горячiя лица и запеченыя шеи, довольные, что хоть вволю попьютъ чайку и понѣжатся на теплѣ.
− Завтра-то что-то будетъ? Незадачливое какое мѣсто… И у Михайла рабенка взяло… Тц…
− Бываетъ и отъ мѣста… тц…
− Нашего-то мѣста… поискать! − сказалъ пистонъ. − Такое мѣсто! Вотъ въ дому одинъ нипочемъ ночевать не можетъ. Придетъ сейчасъ и душитъ…
− А-а… тц…
− Въ книгахъ записано… въ судѣ. Баринъ себѣ здѣсь… все это мѣсто бритвой − чикъ… ума рѣшился. И какъ мущина ежели лягетъ, то требуетъ неизбѣжно. Внутри у него, будто, лягушка жила, въ ноздрю втянулась въ ночное время… ну, и спутала у него мозги. Подымали потомъ чере пушку, видали докторà…
− А то, будто, на молоко выманиваютъ… тц…
− Прямо изъ ружья въ ноздрю бьютъ! − сказлъ солдатъ. − Деревня!
− Ѣдетъ ктой-то! − визгнулъ Гаврюшка.
Стали слушать. Въ затишьи позывалъ прыгающiй звонъ колокольцевъ. Приказчикъ сорвался изъ-подъ бузины и выбѣжалъ на дорогу.
− А ну, становой!.. − визгнулъ Пистонъ. − Теперь поговори-ка…
Солдатъ щелкнулъ фуражкой о колѣнку, размялъ ее получше и посадилъ пободрѣй. Расправилъ ладонями усы, откашлялся и тряхнулъ головой.
− А ну-ка, посморкаемъ!..
Пошелъ ко въѣзду, а за нимъ, сгрудившись, выдвинулась артель.
По дорогѣ въ аллеѣ катило облачко пыли, и надъ нимъ три лошадиныхъ головы: одна высоко задрнная и двѣ по бокамъ, уткнувшiяся въ пыль. За ямщикомъ бѣлѣли фуражки. Далеко сзади поспѣшали извозчики.
− И крутитъ, и вертитъ… − началъ, было, солдатъ, бодрясь.
Артель шарахнулась, и тройка, вся въ мылѣ, влетѣла во дворъ.
− Гляди, чортова кукла! − крикнулъ плотный и рыжеусый, въ кителѣ, и сунулъ ямщику подъ носъ часы. − Что! Двухъ минутъ не добралъ! А-а!..
− Ваше счастье…
XI.
Изъ коляски вышли трое, въ кителяхъ и фуражкахъ, и тотъ, кто совалъ ямщику часы, рыжеусый и краснолицый, съ натеками подъ глазами, приказалъ суетившемуся Пистону:
− Кульки выбирай. Вы тамъ… помогай!
Сдѣлалъ пальцемъ къ артели. Лихо выступилъ солдатъ, руку подъ козырекъ.
− Есть, ваше благородiе! За работку положите… Никакъ съ бутылочками!
− Осторожнѣй, ты!
− Нѣжнѣй дѣвки, ваше вскородiе!
Онъ подмигнулъ артели, мявшейся поодаль, и принялся выхватывать кулечки съ выглядывающими соломенными головками.
− Что за народъ? − ткнулъ краснолицый пальцемъ къ кучѣ.
− Съ еловой стороны, ваше сiятельство! − выкрикивалъ солдатъ, набирая кульки подъ-мышку. − На грошъ глянцу, на рупь румянцу… Стекла ѣдятъ, въ сапоги сморкаются! Калуцкiе… И тутъ все бутылочки! Ребята, помогай!
− Рабочiе-съ, Лександръ Сергѣичъ, − объяснялъ Пистонъ. − А Василь Мартыныча… стѣны разбираютъ…
Въѣхали городскiе извозчики. Съ передняго женщины, въ большихъ шляпахъ, кричали:
− Совсѣмъ запылили! Безобразiе…
Спрыгнули на травку и принялись отряхиваться.
− Тише, юбку раздерете!..
Ихъ было двѣ: одна въ голубомъ, другая въ желтомъ. Онѣ поднимали открытыя выше локтей руки и, замѣтно играя, стряхивали со шляпъ.
− Ну, смотрите, всѣ въ пыли-и… Да Шу-урка!..
Полная, въ голубомъ, блондинка хлопнула по рукѣ мѣшавшаго Александра Сергѣича.
− Вотъ тебѣ!
И принялась рвать еще не вытоптанные одуванчики.
Она ползала по травѣ, подбирая путавшуюся юбку, и шляпа ея съ мотающимися розами сползла на спину. Другая, въ желтомъ, тонкая и гибкая брюнетка, смѣялась:
− Надька, сумасшедшая!
Схватились за руки и побѣжали, путаясь въ узкихъ юбкахъ и гремя шелкомъ.
Двое въ кителяхъ, съ межевыми значками на фуражкахъ, наблюдали, какъ вытребованные изъ артели Гаврюшка съ Мокеемъ осторожно снимали съ пустого извозчика треноги, связки стальныхъ цѣпей, пестрые палки съ флажками и дубовые ящики съ инструментами. Изъ задка вытащили гитару и мандолину и еще кульки и свертки.
− Въ домикъ кулечки-то складать? − радовался солдатъ, нащупывая выпирающiя донышки.
Женщины трясли старыя сирени, колышащiя недоступными кистями.
Подымали лица и щурились отъ сыпавшихся отмирающихъ крестиковъ.
− Сирени-то что! Михайла Васильичъ!..
Маленькiй землемѣръ, съ бѣлесенькими усиками и въ обтягивающихъ брюкахъ на штрипкахъ, принялся помогать, но застарѣлое дерево не гнулось. У землемѣра лопнула штрипка, и онъ отступилъ, смущенно осматривая натертыя ладони.
− Смерть не люблю коротышекъ! Сеничка, наломайте…
Но другой землемѣръ, съ черными густыми усами, угреватый отмахнулся и сказалъ басомъ:
− Сами наломайте, дѣло у меня.
− Свинство съ вашей стороны!..
Онъ наказывалъ Гаврюшкѣ сейчасъ же сходить на деревню и нанять къ утру четверыхъ рабочихъ − таскать флажки и инструменты.
Александръ Сергѣичъ уже побывалъ въ домѣ и вышелъ на крыльцо.
− Вонъ всю эту муру! Пистонъ!
Онъ опять вошелъ въ домъ и выкинулъ изъ окна стянутый зеленымъ кушакомъ полушубокъ.
− Живо собирай, эй! Весь домъ завоняли…
− Хозяинъ… Лександръ Сергѣичъ… − суетился около артели Пистонъ. − Убирать надо…
− Господа швыряютъ − подымай! − подмигивалъ солдатъ. − Не по мѣсту небель выходитъ!
− Очищай! Вамъ говорятъ! − кричалъ Тавруевъ.
Онъ уже скинулъ китель и былъ въ розовой рубахѣ съ голубыми подтяжками, широкiй въ груди и по животу, забранному въ высокiй, по-офицерски, поясъ брюкъ.
Принялись помогать извозчики, и подъ окномъ выросла шершавая груда артельныхъ пожитковъ.
− Мало вамъ сараевъ!
Артель смотрѣла, какъ летѣли изъ окна мѣшки и тулупы, переглядывались и мялись. Поглядывали на Трофима, но и Трофимъ только поглядывалъ. Искали глазами приказчика, но тотъ чего-то мялся у крылечка и тоже только поглядывалъ.
− Намъ-то куда жъ? − спрашивалъ растерявшiйся Гаврюшка. − Дяденька Трофимъ, а?..
Помялись и, поругиваясь про себя, стали разбираться и перетаскиваться къ сараямъ.
− То туды, то сюды… ткнутъ… − ворчалъ Трофимъ. − Толкомъ сказать не могутъ, шваркаютъ…
− Расшвырялись… Ты что свое швыряй-то…
− Лай не лай, а хвостомъ виляй! − подбадривалъ солдатъ.
− Что-о? Какiя строенiя?
У крыльца переминался приказчикъ. Онъ чуть-чуть приподнялъ картузъ, подергалъ за козырекъ и надѣлъ плотнѣй. И кланялся, какъ будто, и не кланялся.
− Дозвольте обсказать… Какъ все тутъ нашего хозяина…
− Что такое?!..
− Такъ негодится, позвольте… Отъ ихъ я тутъ приказчикъ и не могу допускать, разъ безъ дозволенiя… Это ихъ-съ… и это все ихъ-съ… Василь Мартыныча…
− И ступай къ иксу! − махнулъ Тавруевъ. − Знаю твоего хозяина-подлеца. Все внесено?
Приказчикъ подергалъ плечомъ и отошелъ.
− Пьяное безобразiе, больше ничего…
− Такъ точно, ваше благородiе, − доложилъ солдатъ. − Одиннадцать мѣстовъ!
− Ага. Пѣхота?
− Въ пѣхоту не охота, а четвертаго конно-артилерiйскаго дивизiона запасной ферверкеръ! Ферверки могу пущать!
И подхватилъ двугривенный. Въ артели, у сараевъ, разсуждали:
− Кто жъ такiе… Жить сюда, али что…
− Чиновники по пуговкамъ-то…
− Луковки, гляди, во щахъ нѣтъ, а пуговки свѣтленьки… − подъ носъ себѣ сказалъ Трофимъ.
− Въ деревнѣ бы у меня пошвырялъ! − оглядывая лапоть на ногѣ, сказалъ Михайла.
Изъ верхняго окна, выходившаго въ садъ, выглянули головы женщинъ въ пышныхъ прическахъ.
− Ау-у-у-у!..
− Ишь ты… звонкiя…
− Порститутки, што ль… Вина много навезли… А солдатишка-то такъ и вьетъ вкругъ…
− На тараканьихъ ножкахъ лётаетъ…
На балконѣ ломали бѣлую сирень. Тоненькiй землемѣръ стоялъ на перильцахъ, а женщины поддерживали его за ноги и просили:
− Еще, еще! Душечка, Михайла Васильичъ… Ту вонъ еще…
Онъ сломилъ цѣлый кустъ съ цвѣтами и протягивалъ голубой блондинкѣ.
− Р-разъ ска-жите вы ей… два скажите вы е-эй… Какъ ее обож-жа-а-ю!
Засыпали весь балконъ остропахучимъ размятымъ листомъ и отмирающимъ цвѣтомъ. Прятали разгорѣвшiяся лица въ пышные букеты.
А на верхнемъ балкончикѣ, положивъ ногу на перильца, сидѣлъ Тавруевъ и звалъ:
− Федоръ! Степка! Подходи подъ балконъ!..
Посмѣиваясь, сошлись подъ балкономъ тяжелые и широченные въ своихъ крутыхъ воланахъ, какъ зеленые куклы-великаны, трое извозчиковъ.
Стояли, задравъ козыри и поднявъ головы.
− А тебѣ, Степка, сбавить надо, подлецу! Везъ, какъ… беременная баба!..
− Вотъ такъ такъ! Да я, какъ стрѣла… Какъ навсягды, Лександра Сергѣичъ. Съ васъ только и пожить…
− Получай. Ру-убль… два-а…
Онъ опускалъ рубли ребрышками, стараясь попасть въ подставленныя пригоршни, а извозчики притворно вскрикивали и дули на ладони. Пистонъ просилъ:
− А мнѣ-то, по старой памяти… вѣрному-то слугѣ? Хоть гривенничекъ сошвырните… На лысинку хоть мнѣ…
Онъ снялъ шапчонку и подставлялъ лысинку, показывая пальцами.
− Ребята, иди! Деньгами одѣляетъ! − крикнулъ солдатх артели. − Ей-Богу!
− А намъ-то, намъ! − кричали съ нижняго балкона женщины. − Шурочка, намъ-то что жъ?..
Артель слушала, какъ выпрашивали извозчики, какъ Тавруевъ кричалъ Пистону:
− Лысину давай! Пятаками буду…
Сперва Гаврюшка, за нимъ и лука, и Мокей, и молчаливый Цыганъ потянулись къ саду.
Подходили нерѣшительно, постаивалии приглядывались. И шагъ за шагомъ пробирались въ кусты. Махали руками оставшимся.
− Смотри, Шурка! − кричала, пеергнувшись съ балкона и грозя пальцемъ, блондинка. − Кацапамъ даешь… Смотри, за-дамъ!
− На затравочку просятъ, ваше высокородiе! А ну-ка, солдатику-то, старому-бывалому, доброму малому, сошвырните рублишко на табачишко, на царску водку − почиститъ глотку! Господа аристократы! дозвольте ловить! А? Ваше сiятельство! Опорки на промѣнъ за полтьишку!..
Солдатъ прыгалъ подъ балкономъ и подкидывалъ опорки.
− Лови въ ротъ − дамъ цѣлковый!
− А пымаю! Извольте пытать.
Хлопнулъ по фуражкѣ, закинулъ голову и сталъ на четвереньки, животомъ кверху. Его бѣлая рубаха съ чернымъ горлышкомъ завернулась и показала желтую полоску исхудавшаго тѣла.
− Ближе подползай! − кричалъ Тавруевъ, вытягивая руку. − Еще!
