Текст книги "С чего начинается смута (СИ)"

Автор книги: Иван Радаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Пролог.

В основе всего положена охота.

Бурлящая в предвкушении добычи кровь, ровное дыхание и отдающее гулом в ушах сердце. Подёргивающиеся ноздри, обострённые чувства. Комок рокота триумфа в горле.

Эти чувства незабываемы для каждого охотника. И каждый раз, вновь преследуя свою цель, ты испытываешь их по новой.

Вожаку клана Белых лап не впервой выходить на тропу охоты. Как и у других обитателей Вой-леса, он, предводитель, возглавлял грядущую погоню. Мощные лапы беззвучно вминали опавшую с недавним приходом осени листву, Амор, а именно так звали вожака, вёл стаю. Густая шерсть отливала серебром под косыми лучами заходящего за горизонт светила; семья оленей, ничего не подозревая, паслась недалеко на лугу. Бока раздувались от глубокого дыхания сосредоточенного и контролирующего себя охотника; олениха встрепенулась от еле слышного шороха вдалеке и была уже готова, стремглав, помчаться прочь, но быстро успокоилась – то стая соек отправилась после короткого отдыха в ночное путешествие по миру.

Солнце коснулось края горизонта.

Оленёнок бегал вокруг матери, устав стоять на одном месте; кусты разошлись в стороны перед выскочившей на поляну стаей волков. Нет, не волков, поскольку волки гораздо меньше этих созданий.

Стая быстро заняла пространство по краю поляны, отрезая пути отхода оленьей семье. Амор вырвался вперёд, секунда заминки, и прыжок. Матёрый олень с красивыми, ветвистыми рогами с тридцатью семью отростками, встретил грудью нападающего. Волк, но не он, попытался прокусить толстую шею, да только челюсти не смогли сомкнуться, и Амор упал. Олень с рёвом встал на дыбы и попытался втоптать наглеца. Вожак стаи был проворнее. Немногим меньше, быстрее, он отпрыгнул в сторону и налетел в бок оленя, силясь повалить свою добычу. Но нет. Олень выстоял, понимая, что если падёт он – умрёт его семья, не успевшая среагировать на появление хищников. Опустив голову, отец небольшого семейства помчался на противника, целясь рогами в туловище. Амор увернулся, дыхание ровное, это его не первый олень, отчаянный и опасный. Но для оленя это первый волк таких размеров.

Хищник в очередном прыжке, непостижимым образом, обвился вокруг шеи, влетев на спину своей жертвы. Мощные клыки вгрызлись в холку оленя, лапы стали драть спину. Безумие охватило гордого оленя, с очередным рёвом он припустился прочь, но не успел сделать и пары скачков, как упал. Волк повалил свою добычу. Дальше дело за малым: перекусить шейные позвонки.

Страх в глазах оленя, отца, за семью медленно угас с жизнью. А через несколько мгновений и олениха с оленёнком отправились вслед за главой семьи в небесные пастбища, или куда уходят души животных после смерти…

Акт охоты состоялся.

Вожак первым отведал добычу и уже облизывал окровавленную морду. Последний луч заходящего солнца блеснул из-за горизонта, лес окутала тьма. Стая возвращалась домой с добычей.

Сегодня Амор не промахнулся.

Глава 1. Утро доброе.

Загадочен и прекрасен материк Лунаэнриз, своим контуром повторяющий ночное светило, только начавшее стареть. Мир на землях его властвует последние десятилетия. Конфедерация, установившая свою власть семь поколений назад, безустанно блюдёт законы, подписанные предками сегодняшних правителей семи конгломератов.

А голосом их выступает представитель человеческой расы, выходец дворянского рода Речного края. Пиил Шестой. Невысокого роста, широкоплечий от долгого сидения на троне, этот достаточно молодой ещё человек решал вопросы действительно мирового масштаба. Причём прямо с инкрустированного драгоценными камнями размером с куриные яйца престола, оставленного отцом его, Августином Вторым Увядшим, что умудрился разрушить установленные порядки и накалить отношения между эльфийскими народами, а также заставил усомниться в компетенции человека в роли правителя Конфедерации.

В свои пятнадцать лет Пиил Шестой, взошедший на престол, радикально перевернул политику Конфедерации, возведя заново порядок между начавшими было враждовать народами, за что получил народную любовь, за что нарекли его Строителем, установившим новые законы на истлевшем фундаменте.

Так, в этот не отличающийся от прочих день, не зная отдыха, пусть и восседая на неудобном троне, но в окружении кип бумаг, разбросанных прямо перед ним, некоторые из которых лежали на маленьком столике для праздничного кубка, Пиил изнывал. Не от скуки, нет, он любил то, чем занимался, ему хватало ума, чтобы не теряться в обязанностях, как его отец. Ему хватало ответственности, чтобы не бросить всё и не погрязть в пьянстве и блуде, как его предок, Пиил Второй Расточитель.

За двухметровыми окнами, украшавшими и освещавшими приёмный зал, разгорался рассвет поверх крыш коттеджей зажиточных жителей придворцового района, поверх внутренних крепостных стен, поверх убегающей к горизонту реки Перемен, на которой стоял город, что столичен для Конфедерации. Но который суверенен. Подобно городам мифического Загорья, столица сама по себе есть государство.

Пиил, которого гордо титуловали при венцевании императором Союза Семи Свободных Рас, а именно так в народе пропагандировали Конфедерацию, не чувствовал себя оным. Он был таким же бюрократом, как и восседающие в канцеляриях туши. Разве что занятия фехтованием в прошлом поддерживали его здоровье, пусть и грузной форме это не сильно помогло. Но в такие дни, типичные, серые, полные бумажной волокиты от дорассветного часа и до наступления сумерек, он жалел о том, что такой правильный, что сам без грехов своих предков, олицетворение основоположников рода, тех, кто возводил Конфедерацию более двухсот лет назад.

Утренний покой императора прервал грохот и скрежет отворяющихся створок парадных дверей. Приёмные часы для дворян, послов и недознати, как выражался сам Пиил, то есть тех, кто своим трудом, а не родословием, добился уважения в Союзе, начинались только после полудня. Поэтому его удивлению не было предела, когда, широкой походкой, с надменным взглядом и очередной кипой бумаг к нему приближался с целенаправленным видом посол степного ханства.

Раскосые миндалевидные глаза на желтоватого оттенка лице орка, который ростом был с императора, но гораздо уже в плечах, полыхали ненавистью. Лысый череп, украшенный вязью шрамов, пульсировал в такт часто раздувающимся ноздрям. Полы мантии путались у привыкшего к более практичной одежде воина, вынужденного торчать здесь, на другом конце материка, чтобы нести волю хана, да славен будет он ещё сотни вёсн, императору Конфедерации.

– Это возмутительно!– прогремел звучный, чуть ломаный голос орка.– Бескрылые чайки не имеют никаких прав на охотничьи угодья.

– Почтенный…

– По хартии степных угод, составленной и подписанной семь десятилетий назад тремя сторонами конфликта и вашим дедом, Пиилом Пятым Мирным, все земли от запада Догорного озера и вплоть до конца Солнечной тропы принадлежат ханству,– перебил Пиила посол, от злости бросая в императора дубликаты бумаг с подробностями заключения оной хартии и подписями участвовавших сторон.

Не сказать, что Пиилу Шестому понравилось обращение посла к себе, венценосцу, но это уже пройденная за десяток лет игра, и император усвоил правила.

Как и все предыдущие разы, когда какой-нибудь важный орк захаживал с просьбой, выраженной в столь дерзкой форме, он медленно поднялся со своего насиженного места, поправил манжеты шёлковой рубашки золотого цвета, подошёл в упор к даже не моргнувшему орку.

Через секунду чуть пухлые пальцы правой руки Пиила уже сжимали шею посла, а сам он тихо нашёптывал в остроконечное ухо:

– Ты, помёт так нелюбимых тобой чаек, как посмел поднять голос на меня, того, кого боится хан, на того, в чьих руках твоя жалкая жизнь и жизнь твоего никчёмного рода?

Следующие полминуты шла безмолвная дуэль взглядов. Раскосый взгляд степного орка тонул в золотых глазах цвета крестьянских пашен императора. Стало настолько тихо, что, казалось, даже город за окном, который должен был оживать, смолк.

Орк рассмеялся. Хрипло, но столь уверено, сколь позволяло его неудобное положение в тисках Пиила.

– Хан никого не боится,– ответил посол, когда император его отпустил.

Невольно он стал потирать зудящую после небольшого удушения шею, но улыбка с его лица не сходила ещё долго.

– А теперь поговорим по делу, посол Уру-Тул. Жалуйся, что не так в твоих краях?– начал уже деловой разговор Пиил.

– Бескрылые чайки, чтоб их по степи табун носорогов гнал,– начал, не фильтруя речь, назначенный ханом на почётную для людей, но презираемую воинствующим народом должность орк,– так вот, они сунулись на земли, принадлежащие доблестному хану, да…

Пиил прицокивал, качал головой и всем своим существом поддерживал переживающего за гармонию на землях своего народа орка.

Бескрылые чайки, как выражался посол, были степными братьями своего горного рода. Дети Холи. Люди. И птицы. Народ, что, как гласят легенды, спустился с небес, чтобы даровать всему живому на земле дух той, истинной свободы. Но всё ложь. Прошли те годы. И когда-то великий народ, рассекавший крылами кромку небесного свода, ныне обмельчал. Сухой, ломкий стан, вытянутое, осунувшееся лицо, впалые глаза молочного цвета. Крылья. Которых нет. Хотя, конечно, это не так, и у общин, живущих на Остревых пиках, крылья есть. Они даже летают с завидной регулярностью. Но те Дети Холи, что слишком буквально приняли возложенную на них миссию, давно потеряли ту мощь, теперь им крылья служат только воспоминанием о былом величии. Были ещё одни, о которых не принято упоминать. Проклятые. Да, богиня, что наказала быть свободными, этой же свободы и лишила самых ретивых. Тех, кто возжелал вернуться на первородину – небо. Обескрыленные. Как напоминание о своём роде, только небольшие горбинки на спинах. Ныне, подобно тёмным эльфам, они живут в подземельях да в сказаниях, так как редко их увидеть под солнцем удаётся простому смертному.

Так что там за вопрос? Дети Холи. Что в степи. Для Пиила этот вопрос распри между крылатым народом и орками за земли возникал чуть ли не ежеквартально. Как сезон посадок, охоты, снятия урожая, зимовья, не важно. Всегда придёт достопочтимый Уру-Тул с кипой дубликатов договоров, хартий, манифестов да начнёт возмущаться. Здесь пересекли бескрылые чайки границу. Здесь увидели их с погона. Здесь услышали их писклявый голос пьяные после праздников табунщики.

Пиил изрядно подустал от круговерти вопросов за те десять лет, что на посту посла ханства был Уру-Тул.

Так и сейчас он искал выход из своего положения.

В мгновение, когда лучи восходящего солнца коснулись противоположной стены, сокрытой в гобеленах с историческими событиями стены, двери вновь с грохотом распахнулись.

«Спасение»– подумал император.

«Бестактность»– возмутился посол.

Под разряды фанфар и протяжный стон труб, завершая невероятную серию кульбитов флягом, в зал ворвался шут.

– Время веселья, мусье!– с сарказмом, присущим людям его профессии, отозвался шут.

Следовавший за ним оркестр из пары барабанщиц, трёх трубачей и саксофониста рассредоточился по всему залу, создавая эффект вовлечённости присутствующих в круговорот мелодии. Беззаботной. Дикой. Дерзкой. А от того живой.

Шут, парниша лет пятнадцати, ещё не начавший бриться, на голове – потешная шляпа с тремя бубенцами, сам он в разноцветном, многозаплаточном камзоле, обутый, на первый взгляд, в неудобнейшие туфли с длинным, закрученным носком, а на деле акробатические сапожки с низкими бортами да поверхностно приделанными для создания эффекта массивности тряпками и вставками.

Уру-Тур его ненавидел. Орк сам не знал почему, но то, как часто скоморох, чьего имени не знал никто при всём императорском дворе, да, наверное, и во всём Союзе Семи Свободных Рас, вмешивался в столь важные для ханства вопросы… Трясло его явно, он этого не скрывал.

Пиил сразу же переключился на шута, давая понять послу, что вопрос с нарушением границ отложен до следующего визита.

Как же так, день только начался, император ещё не успел насладиться утренним шоу, а тут его уже нагружают какими-то важными, требующими досконального расследования вопросами. Непорядок. Орк только развёл от безысходности руками. Через минуту его в зале уже не было.

Но зато был шут.

– Ты не представляешь, как вовремя,– с благодарностью произнёс император так, будто говорил не с ровней – другом.

– Кухарки нашептали, что во дворец влетел странный орк, будто даже образованный, что странно для их народа. Тогда я понял, что нужно спасать ваше величество от подобной смеси.

Его бодрости можно было позавидовать, чего не сказать о членах пришедшего вместе с ним оркестра. Их сдерживало от немедленного свержения в сон только присутствие, пожалуй, самого влиятельного человека во всей Конфедерации.

Шута же разница в сословии и возрасте, казалось, забавляла. Он продолжал кружиться-вертеться.

Разбросанные по полу листы взметались ввысь в такт отбиваемому шутом ритму. Пиил тщетно пытался их собрать в кучу. Казалось, у такой фигуры должны быть слуги и лакеи для подобных занятий. Но нет. Тут вставали несколько крайностей. Так, например, император не любил, когда кто-то трогает его беспорядок – удобнее работать в подобном хаосе, видите ли. Во-вторых, возникал вопрос о трудовых договорах, обеспечении пенсионных выплат, а так как Союз переживает не самые светлые для себя времена, ведь экономика только-только начала налаживаться, то растрата бюджета на подобные мелочи была расточительством.

Но убраться Пиилу не дали. Дверь вновь, уже в третий за это утро раз, отворилась. С грохотом. Эхо заглушило барабаны. Оркестр по быстрому пасу шута замолк.

Сгорбившийся в три погибели на полу император выпрямился.

В зал вошёл Калир.

Тогда как все восхищались добротой и проницательностью императора, этого человека боялись. Военный советник венценосца, мастер Сил. Его методы жестоки. Предсказуемы. А от того не менее эффективны. Один из тех, на ком держится законность в Конфедерации. Официально первый после императора на всех землях Союза Семи Свободных Рас. Только мало кто знал, что на деле он второй – первым является загадочный лидер теневой канцелярии, мастер Дел. Именно из-за этого Калир был столь дерзок в решениях и нагл в действиях. Он пытался подняться выше того, кого никогда не видел.

Сам он, в свой седьмой десяток лет, не терял сноровки, был столь же быстр, ловок, силён, как и в молодости, а в остроте ума ему позавидует иной стратег. И был он столь же широкоплечим, как и раньше, с волевым подбородком, скрытым двухдневной щетиной. Пусть собранные в пучок на затылке волосы седы, а дома ждут внуки – он ещё способен взять приступом не одну крепость.

– Что случилось, Калир?

Приёмные часы у императора начинались после обеда. Как же, не было и дня, чтобы какое-нибудь обстоятельство не испортило утренний покой. А если в такую рань появлялся военный советник, то Пиил, наученный горьким опытом, ждал большой беды.

Калир махнул рукой, прогоняя из приёмного зала шута с оркестром, а когда они вышли – ну или он решил, что вышли – то заговорил:

– У нас проблемы.

– Это я уже понял. Давай сразу к делу.

Советник пожевал щёки и продолжил:

– Один из посёлков у Солёного озера подвергся нападению вампиров. Никто не выжил. Требуется срочное вмешательство.

– Что?! Седлать моего коня! Будить магов! Выдвигаемся немедленно.

Уже на улице, начавшей прогреваться первыми лучами летнего солнца, император Союза Семи Свободных Рас подумал: «Вот вам и доброе утро».

Глава 2. Ужас ночи.

Вы когда-нибудь играли с судьбой?

Нет, не то, чтобы проснуться на час раньше, чтобы сделать приятное любимой жене в кои-то веки. Я про азарт. Когда ты на грани. И только твоя чёртова удача способна изменить всё. Пан или пропал. Аверс ли, реверс. Триумф да фиаско.

Кто готов поставить на кон всё? Кто готов выставить богам саму душу? Сыграть в кости с самой Аей.

Вторая в пантеоне местных богов, богиня семейного очага и одиночества, жизни и смерти. Первого вздоха и посмертной улыбки. Изображали её в виде молодой матери с двумя младенцами на руках. В правой ревёт и брыкается Мьора – богиня разврата и искупления, а в левой спокойно спит Тей – бог плодородия и тления.

Её муж, Рэндом, – зиждитель мира сего, воплощал первородную Тьму, из которой он соткал всё живое и нет, из которой появились эльфы, люди, демоны и все прочие создания. Он был богом случая. Всего и ничего. Говоря о вмешательстве в судьбу мира, его упоминали в первую очередь. Рэндом появлялся на протяжении всей хранящейся в памяти ветхих книг и письмён истории Лунаэнриза, когда-то называвшейся Лунаоло, но это уже другая история.

Рэндом, будучи сам азартным, подписал с Аей договор. Каждый избранный смертный сможет сыграть посмертно в кости с самой богиней. Выкинешь любое случайное число – получишь смерть, которая и так настигла. Если же повезёт на чётных чисел дуплет – получишь вторую жизнь. Нечётных – душа твоя потеряет грань между обоими состояниями.

Тех, кто выкидывал нечётных значений пару, именовали ужасом ночи. Лишёнными душ. Вампирами. Вечно голодные до крови. Их жизнь освещается луной, так как солнечный свет обжигает им плоть. Их немного, они живут небольшими общинами, гнёздами, в стороне от людей. Питаясь, как дикари пустыни, сырой плотью диких животных, так как нервов на разведение собственного скота у них нет. Иногда случаются рецидивы. И они выходят на убой поселений. Как правило, Конфедерация их выслеживает и вырезает всё гнездо. Но до этого доходит редко. Вампиры не настолько глупы и безрассудны. Но пару раз за столетие подобное случается.

Те же счастливчики, что выигрывают партию с судьбой… А что они? Им благосклонная Ая дарует вторую попытку. Единственный нюанс (куда же без него в деле с богами) состоит в том, что твоя травма, которая привела к смерти, остаётся с тобой на следующую жизнь. Лишился руки, умер от потери крови? Значит, будешь жить без конечности. Сгорел заживо? Наслаждайся во второй попытке ожогами. Соответственно, играть с Аей удаётся не каждому. Это должен быть азартный человек. Поистине азартный. И именно человек. Более рисковых существ, более приближенных образом и подобием к творцу их, Рэндому, не было во всём мире. И называли их в народе некромантами, теми, кого заманила в свои сети Ая. Сыгравшие с судьбой. И победившие. Простые смертные, кому не дано познать такого адзарта, кто никогда не сможет побороться за шанс прожить второй раз… Они боялись отмеченных Аей. Большинство из некромантов были обезображены своими травмами, из-за чего ютились обособленно, на Одинокой горе, откуда вытекала река Перемен, текущая прямо на Восток, через столицу, прямиком к бухте Историй. И жили они вместе, под жёсткой рукой своего лорда.

Имя его Энрико Бланш. Пять раз обыгравший смерть. Когда-то он первый бросил вызов Ае. И после этого ещё четыре. Сколько ему ныне лет, не знал никто. Но того молодого угара он не растратил. Обескровленное лицо (третий смертельный удар лишил его сердца), гордый стан, он тот, кто видел становление этого безумного мира, участвовал в войнах. Его красивое лицо скрывало боль, бушующую в теле, покрытом шрамами от пыточных клещей и мечей тела, а высокий ворот застёгнутой на верхнюю пуговицу хлопковой фехтовальной рубашки скрывал витиеватый узор петли. В последний раз его пытались повесить за растрату бюджета. Наивные. Он юлил, воровал, убивал дольше, чем иной эльф эту землю топчет.

И не мудрено, что именно его выбрали лордом Одинокой горы. Хотя должность эта больше формальная, так как тот, кто обошёл смерть, равен перед таким же. Так считает Энрико. И этого правила придерживались все жители горы, верно следуя за своим внешне молодым предводителем.

Были и несогласные. Ну как, несогласные… Те, кто не хотел лишаться своей первой жизни. Как правило, они скрывали, что их отметила Ая. Они продолжали жить в городах и поселениях, заниматься тем же, чем и доселе. Среди них были и влиятельные фигуры. Считается, что магистр магии города Семи Башен, так же был некромантом, поскольку даже маги столько не живут… В любом случае, они скрывали свою суть. Может, с простыми людьми это и работало. Но каждый отмеченный богиней находил во взгляде такого же что-то родное, близкое ему, что и узнавал своего брата всегда безошибочно.

Энрико наслаждался открывающимся с балкона видом. Как лорд горы, он жил на самом её пике. Видовая площадка оплетала её вкруг. Но больше всего он любил наблюдать за рассветом, поднимающимся прямо над рекой Времён.

А в правой руке – муштрук. Он быстро описывал пируэты вокруг змейкой извивающихся пальцев. Курение – дурацкая привычка первой и второй жизни, что осталась с Энрико и до сегодняшнего дня. Периодически, муштрук постукивал по парапету, когда в голову лорду горы закрадывалась неожиданная мысль.

Иногда спокойное бытие Энрико разбавляли события извне. Он, пытаясь вклиниться всюду, рискнуть, не имел на то уже возможности. Как выразился бы логист торговой гильдии, его списали. Хотя удача благоволит тем, кто верно ей служил… Уже сотни лет.

Так и этим утром, когда витражные двери открылись с тихим шорохом за его спиной, он с надеждой приостановил пляс муштрука, постучал им о парапет и продолжил крутить.

– Мой лорд, у нас проблема.

– Что случилось?– холодный голос Энрико не выдавал возбуждения.

– Нарушение третьей директивы договора неживых.

Вот теперь Энрико пожалел о своих желаниях. Боги коварны. Боги удачи десятикратно.

Пальцы сбились, танец потерял свой гипнотический эффект. Кисть судорожно разжалась.

Энрико провожал взглядом очередной, улетевший к подножью горы муштрук. Сколько там их похоронено, он уже не знал. Зато в серванте всегда найдётся десяток запасных, чей запас любезно пополнялся дворецким.

Когда Энрико Бланш только стал лордом, а это было после третьей реинкарнации, он составил свод правил, директив, которым должно было следовать всем отмеченным Аей. Собственно, он и был первым и единственным лордом. Избрание лорда – первая директива. Вторая предполагала изоляцию. Несогласные лишались поддержки горы. Третья, и последняя, была, на самом деле, самой важной. Она подчёркивала важность гнездования вампиров вдали от поселений живых существ, им давалось покровительство горы до тех пор, пока они не перешагнут черту, потревожив покой смертных. На самом деле, Энрико нисколько не заботило, кем питаются вампиры, пусть это даже живые существа. Но если они привлекут внимание правительств других государств, он принимал меры. Дескать, друзья, у нас порядок, законность и прочее, а вон те – да, те, что ваших людей (эльфов, орков, не важно) поели, ну… Они нарушители, с ними разговор один: смертная казнь.

– Позови алхимика,– отдал приказ ожидавшему дворецкому.

Тот с поклоном удалился.

Утро было испорчено.

С этой мыслью Энрико, затворив витражный балкон, вошёл в рабочий кабинет, не лишённый изыска. В убранстве чётко читался вкус эстета, который развился за столько лет. Ещё пару сотню лет назад вокруг были бы безвкусные, дорогие безделушки. Сейчас же всё гармонировало, не было выбивающихся из общего рисунка вещей.

Поправив спутавшиеся на ветру волосы, он сел за рабочий стол, по краям которого высились аккуратно разложенные стопки документов.

Инкрустированное мелкими топазами перо, роняя чернила на лакированное дерево столешницы, быстро забегало по одному из листов с заранее готовым шаблоном.

В дверь решительно постучали. Не ожидая ответа, в кабинет вошёл, почтительно согнувшись в поклоне, алхимик.

– Звали, милорд?

– Да, Тотт. У меня к тебе вопрос.

Тотт, алхимик в прошлой жизни… То есть одной из прошлых. Так же как и Энрико, он был одним из немногих, кому удалось сыграть с Аей повторно в кости. И в третий. И в четвёртый. Собственно, он топтал этот свет столько же, сколь лорд Одинокой горы, разве что каждую жизнь проводил подольше. Он никогда не рисковал, не будучи уверенным в хотя бы малом шансе на результат. За это его и уважал Энрико, за это алхимик, которого так продолжали называть и по сей день, получил должность консильери лорда. Его советника и заместителя.

– У нас ситуация с третьей директивой.

Тотт нахмурился, погладил, по привычке, обезображенное в давние времена взрывом колбы с горючими маслами лицо:

– Необходимо личное вмешательство. Нужно показать конфедератам, что вампиры живут по нашим законам, что мы контролируем ситуацию.

Теперь была очередь Энрико предлагать:

– А если то гнездо, в самом деле, настолько обнаглело, что вырезало всё поселение? С меня опять попытаются шкуру снять, второй раз одним сердцем не отделаюсь. Больше нет.

– Апеллируй декларацией вольностей.

– Эх, вот были времена: всё решали меч и хитрость, магия и эмоции. Простые эмоции… А теперь? Словесные войны! Политиканы лишний раз боятся обнажить клинки, всё пекутся о ценностях жизни каждого существа этого мира, о равноправии всех перед каждым,– причитал Энрико, пожёвывая муштрук.– Чушь, которая нежит слух стадам людей, эльфов, орков, подкреплённая поддержкой детей Холи.

– Милорд. Время не терпит. Для философствования ещё будет время. Сейчас же стоит отправиться к озеру.

– Да, стоит…– Энрико протянул печать с изображением горы консильери.– Пока меня нет, ты за главного, друг мой.

Тотт принял с поклоном перстень лорда Одинокой горы.

А Энрико Бланш, первый среди не раз живых, захватив кольцо члена Совета (мало ли, вдруг пригодится), со вздохом отправился к винтовой лестнице, закуривая первую за это утро сигарету. Ему предстоит долгий путь, а третья директива не даст возможности отдохнуть теперь долгое время.

Глава 3. Всполох рассвета.

– Ая жаждет крови!

– Жертву богине!

– Жертву матери!

Бесновались вампиры. Пятнадцать жителей гнезда, перекрикивая друг друга, суетились, как базарные ростовщики. Все молоды телом, лица горят от возмущения. Кто сказал, что вампиры бескровны? Бездушны да, но не бескровны. И жар их речей устремлён был к единственному молчавшему, отцу рода.

Как и они, молодой, но с холодными глазами расчётливого при жизни человека, он возвышался над ними, стоя на грубо сколоченном подиуме. Поверх чёрного камзола запыленный и протёртый местами плащ, капюшон опущен, кроя глаза. Холодные. Без огня. Без животворного пламени. Но за пять десятков лет жизни он свыкся со своей долей, основал гнездо, куда приходили молодые, недавно обращённые вампиры. Потом уходили, не принимая порядки.

Оставшиеся же становились частью семьи. Небольшой, но крепкой, где каждый помогал друг другу, пусть и не из добрых побуждений (души всё-таки у вампира нет), но из чувства необходимости: помоги гнезду стать сильнее, и сильнее станешь ты. Да, бывают прецеденты, особенно с новообращёнными вампирами, когда идут битвы за главенство в гнезде, но среди уже поживших вампиров таких беспорядков никогда не было. Как правило, в таких гнёздах даже главы не было, все вопросы решались сообща, если на то была необходимость.

Так и в этом случае. Куда один не пойдёт – все не пойдут. Основное правило семьи. Пятнадцать вампиров приняли решение, оставался один. Самый «пожилой» из них. Смело именуемый древним, поскольку видал минувший век, в отличие от родичей.

Но он ещё не был до конца уверен в правильности общего решения. Слишком сложным от своей простоты было оно.

Ситуация из ряда норм выходящая: одна из вампиресс гнезда пропала. Это могло быть нормой в другой семье, но не здесь, где о каждом уходе обязательно хоть кто-нибудь да знал. А тут ни слова. И о мимолётном побуждении к уходу тоже речи быть не может, ведь она была фавориткой отца гнезда, то есть, считайте, вторым голосом во многих вопросах, ежели не первым. Тогда что могло случиться? Куда она пропала?!

Эти мысли не покидали голову Фамира, не понимающего, как его могла покинуть любимая. Да-да, именно любимая. Сердешное пламя поддерживало в вампирах такие чувства как ненависть, любовь…

И их же переплетение терзало замерших на грани жизни и смерти.

Подливало мало в огонь известие, слух о том, что какой-то чародей местной деревушки, рядом с Солёным озером, ставит опыты над вампирессой. Конечно, как водится по законам случая, все считали, что это именно она, фаворитка отца гнезда. В сумерках, когда солнце ещё не скрылось за горизонтом, но и не опаляло кожу, двое сынов гнезда охотились во Вой-лесе, но подошли слишком близко к поселению людей и застали разговор двух мальчишек, собиравших первый весенний урожай ягод. Они возбуждённо обсуждали странное поведение деревенского чародея и его гостью, которую никто не видел, но о которой почему-то знали все.

Эту весть и принесли вампиры в гнездо, это известие и расшевелило его. Подобно осиному рою, каждый будто ожил, очнулся от тянущейся смолой вереницы дней, не смог остаться в стороне.

Фамир принял решение. Оно далось ему нелегко. Ведь это означало конец всему, что он строил все эти годы. Но иначе нельзя – так подсказывало ему сердце.

– Мы выдвигаемся. Готовьтесь.

Ликование огласило пещеру, бывшую приютом гнезду последнее столетие.

Шестнадцать неразличимых теней слились с предутренним сумраком, растаяли в нём, перетекая от тенет к тенетам так, что ни один свидетель, найдись он, не заподозрил бы присутствие вампиров. Они перетекали от дерева к дереву, срастались с их стволами, держались отбрасываемых кронами спасительных средоточий тьмы.

Вой-лес редел, открывая освещаемую багряным рассветом столь же багряную днём, а сейчас более тёмную гладь Солённого озера. И ряд треугольных крыш. Дым топимых по-белому на прохладные весенние ночи хат.

И чем ближе вампирский род приближался к рыбацкой деревушке, тем сильнее росло беспокойство Фамира. Подобно тому, как много десятилетий назад он садился играть в кости, заранее ощущая, на его ли стороне сегодня Рэндом, али это провальная игра (но кто не рискует, тому не улыбнётся Ая, верно?), он чувствовал, что что-то идёт не так. Нет лая собак. Не слышен скрежет сходен готовых к отправке в очередные приключения суден. И дети. Где дети? Почему отсутствует гомон маленьких бесят, не дающих покоя матерям, терзающих домашний скот, вечно бодрых, энергичных, дающих жизнь подобным поселениям?

Тишина оглашала побережье. Только волна отстукивала лишь ей известный мотив да щебет утренних птах раздавался за спинами вампиров.

Но отступать было поздно, холодный огонёк в глазах сородичей дал понять Фамиру, что они уже захвачены охотой. Пусть и задачей было вызволение вампирессы. Когда б они ещё так, все вместе, помчались к одной цели, не обременённые рамками скрытности, ведомые своим вожаком. Пожалуй, это впервые за всё существование гнезда!

Плавно перетекающие тени приблизились к деревне. Фамир первым подкрался к дому, в котором должна была, по наводке, находиться его возлюбленная. Следом за ним, пятнадцать его братьев по гнезду, как они себя именовали сами, его детей, оплели подобно ветвям души-дерева дом чародея. Странно, но окна были непроглядны. Что было внутри – тайна. Главе гнезда ничего не оставалось, кроме как рисковать. Опять. Казалось, он уже отыграл своё, но нет, даже такая жизнь умудряется подбрасывать его в старое, но не забытое чувство игры, интриги, азарта.