Текст книги "Незабываемые встречи"

Автор книги: Иван Малютин

Незабываемые встречи

Иван Петрович Малютин

И. П. МАЛЮТИН

Начать писать стихи в 1895 году и увидеть свою первую книгу лишь в 1957 году – сам по себе факт исключительный и, пожалуй, единственный в истории нашей литературы). Но так сложилась судьба Ивана Петровича Малютина – поэта из народа, человека с доброй и светлой душой, неутомимого подвижника литературы. Его первые произведения, подкупающие большой непосредственностью и искренностью, печатались на страницах газет и журналов Кургана, Петропавловска, Омска, Самары, Барнаула, Енисейска, Ново-Николаевска, Ярославля, Петрограда еще в дореволюционное время.

Иван Петрович нес свое поэтическое слово рабочим и крестьянам, в ту огромнейшую трудовую семью, откуда и происходил сам.

В одном из автобиографических стихотворений он писал:

 
Я пришел к вам из толщи народной,
Из глуши новгородских лесов.
Жизни светлой, разумной, свободной
Я искал еще с детских годов…
Как хотелось мне света и знанья!
Но кругом все была темнота.
И бесплодными были исканья,
Не сбывалася долго мечта…
 

Любовь к русскому народу и его литературе – светочу и радости обездоленных масс – Иван Петрович пронес сквозь долгие годы своей жизни, полной честного труда, тяжелых лишений и горьких невзгод. Аресты, тюрьмы, ссылки и поселения в «местах отдаленных» под надзор полиции – все это за то, что он пытался пробудить в народе поэтическим словом ненависть к угнетателям и вселить веру в собственные силы для борьбы с темнотой, злом и произволом за светлую и свободную жизнь.

Наиболее памятной вехой на жизненном пути Ивана Петровича является его стихотворение памяти П. Ф. Якубовича-Мельшина – поэта, писателя и критика, товарища В. Г. Короленко по журналу «Русское богатство», приговоренного к смертной казни, затем замененной каторгой и ссылкой за свою революционную деятельность.

Редактор барнаульской газеты «Алтайский край», опубликовавший это стихотворение в 1912 году, был оштрафован, а когда на страницах появилось другое стихотворение Малютина «Два потока» – газету закрыли, редактора и автора арестовали.

В этом стихотворении, полном выпадов против существующего строя и царской власти, поэт писал:

 
Для чего вы силой захватили в руки
Над народом бедным и бесправным власть!?
Жизнь себе подобных превратили в муки
И на труд народный вы живете всласть!
 

В книге И. П. Малютина «Незабываемые встречи», появившейся на 85-м году его жизни, рассказывается об удивительно теплой переписке его и дружбе со многими выдающимися писателями, учеными, артистами – Горьким, Короленко, Серафимовичем, Дрожжиным, Шишковым, Подъячевым, Телешовым, Щепкиной-Куперник и другими. В книге есть очерк «Лучший друг», в котором правдиво показывается путь самого писателя-самоучки.

Жизнь этого удивительного подвижника литературы сама по себе – лучший пример неутомимого и добросовестного служения народу, верности раз избранному пути к своей заветной цели.

Александр Александрович Фадеев, дружба с которым у Ивана Петровича началась в 1928 году, в одном из последних писем советовал Малютину:

«Я думаю, что самое правильное из того, что Вы можете сделать, это – написать свои воспоминания. Не подумайте, что я говорю мимоходное доброе слово, но я по существу убежден в Вашей талантливости, а жизнь, прожитая Вами, не похожа на другие…»

Внемля доброму совету чуткого и большого советского писателя, всячески содействовавшего Ивану Петровичу в его творческом труде, Малютин, наконец, написал такую книгу воспоминаний.

Читатель прочтет ее с волнением не только потому, что автор рассказывает о своих встречах с замечательными людьми, представляющими непроходящий интерес для нас, но, читая эти воспоминания, он почти зримо представит самого автора – простого и доброго человека, всю жизнь стремившегося к высокой и прекрасной правде.

Поэт говорит о победе народа, о том, что сбылись надежды миллионов угнетенных в дни победного свершения Великого Октября:

 
Теперь сбылися те прозренья,
Уже не тот унылый вид —
Повсюду рост и сил движенье,
Работа радостно кипит.
Где в годы прошлые лениво
В степях дремали хутора,
На золотых колхозных нивах
Гудят под осень трактора.
И, мир отстаивая стойко,
Творит, дерзает наш народ.
 

Всегда скромный, Малютин не искал литературной славы, а свой творческий труд рассматривал лишь как оружие в борьбе с угнетателями народа и в меру сил и таланта пользовался этим оружием.

Сначала это было устное слово – он читал книги Горького, Короленко, Шишкова рабочим «Большой Ярославской мануфактуры», потом, будучи библиотекарем, снабжал их запрещенной литературой. Позднее возникло желание попытать силы в стихах и прозе. И бесчисленное множество его поэтических и прозаических произведений, рассыпанных, как зерна в поле, по страницам газет и журналов, давали свои всходы. Малютин рассказывал о тяжелой доле трудового люда, о том, что настанет день, когда над русской землей взойдет и засияет солнце счастливой жизни, и призывал бороться за свободу человека.

И хотя стихи Ивана Петровича читателю поколения, рожденного и выросшего после Великого Октября, покажутся чуточку архаичными, звучащими наивно, но надо помнить, что манера такого поэтического письма была присуща многим авторам, особенно вышедшим из народных низов.

Т. Л. Щепкина-Куперник, не только выдающаяся русская актриса, но и чуткая поэтесса, оценивая стихи Малютина, писала:

«Так тогда писали мы все, подготовляя незаметно каждой строкой, каждым словом все, что случилось в России».

Максим Горький, познакомившийся с Иваном Петровичем, душевно был рад, что встретил еще одного хорошего русского человека, и о своем знакомстве с Малютиным говорил:

«Верить в человека и любоваться ростом его духа – это лучшее, что дает нам жизнь».

Первая книга И. П. Малютина появляется в год 40-летия советской власти. Это не только знаменательно, но и вполне закономерно в условиях советской действительности, когда выходец из крестьян приобщился к литературе, стал ее неутомимым подвижником. В прежнее царское время искры народного таланта, едва вспыхнув, гасли, в наши дни они разгораются в пламя; творчество таких людей становится достоянием всех трудящихся, служит общему делу построения коммунизма в нашей стране.

Книга «Незабываемые встречи» важна тем, что может служить для современного молодого читателя наглядным уроком, как надо безгранично любить литературу и искусство и быть верным ему всю жизнь.

Иван Петрович полон энергии и творческого огня. Он ни на минуту не прекращает упорной работы над расширением своей книги воспоминаний. Новые имена, новые встречи с людьми, которые происходили десятилетия назад, встают перед ним, как будто они произошли сегодня.

Можно только радоваться за человека, чья жизнь прекрасна и благородна, как подвиг, и пожелать ему больших творческих успехов.

Ал. Шмаков.

ЛУЧШИЙ ДРУГ

В детстве я был любопытен и, всматриваясь вдаль, часто задумывался, есть ли у земли конец. И мне казалось, что он там, за нашими тощими крестьянскими полями.

А когда с отцом ходили рыбачить верст за десять, я думал, что мы непременно дойдем до конца земли и нетерпеливо спрашивал:

– Далеко ли еще?

– Очень далеко, а только нам так кажется, что близко, – отвечал отец. Потом, желая успокоить, добавлял, что будто есть книги, в которых написано, что люди доходили до конца земли.

– А в других книгах писано, – рассказывал он, – будто бы земля-то круглая, как мячик, и летит она по воздуху, как мыльный пузырь. А внизу под нами будто бы тоже люди живут – кверху ногами ходят – вот…

Это казалось мне невероятным и загадочным. Шли годы. Однажды залетела в нашу деревню из города небольшая книжка «Открытие Америки Христофором Колумбом». Открытие Колумба оказалось открытием нового мира и для меня.

Кругозор мой значительно расширился. Позднее я прочитал о путешествиях Миклухи Маклая, Пржевальского, Ливингстона и других известных исследователей.

В те годы книги в деревню попадали не таким путем, как сейчас. Деревенские женщины носили в город молоко, масло, яйца. Либерально настроенные интеллигенты посылали через них деревенским грамотеям маленькие книжки Л. Толстого, Короленко, Лескова, Успенского и других.

Учиться я начал лет с восьми по церковно-славянской азбуке с помощью отца. Но отцу вскоре надоело возиться со мной. Тогда он придумал такой способ обучения: сначала несколько раз показал мне все буквы и склады, а потом потребовал:

– Повторяй сам. За каждое повторение буду платить тебе по копейке.

Я обрадовался и старался повторять. Деньга мне были нужны. Иногда у меня скапливалось копеек до десяти. Вскоре эта своеобразная «стипендия» проигрывалась в бабки, и тогда ничего не оставалось делать, как снова и снова повторять азбуку.

Таким образом, я через год стал читать детские книжечки, а потом и такие, как «Вий», «Страшная месть» Гоголя, «Сон Макара», «Дети подземелья» Короленко. Любил и сказки про богатырей, особенно нравился мне Илья Муромец.

Когда же не было подходящих книжек, то отец заставлял читать библию. Много было непонятного в этой большой книге. Но и там я находил интересные вещи. Например, рассказы о войнах на слонах. Слоны, обтянутые толстой кожей, были неуязвимы для стрел противника и смело шли в бой, как бронированные танки. А из будок, устроенных на спине слонов, сыпались стрелы в неприятеля.

В нашей деревне жил один крестьянин – большой любитель чтения. Однажды он обнаружил в сарае старообрядца книги, привезенные из Москвы. Среди них были отдельные номера «Современника», «Отечественных записок», «Русской мысли» и другие. Там же оказалась «Хрестоматия» по литературе Полевого и «Естественная история» без начала и конца, со множеством рисунков. Все это было разрознено, кое-что порвано. Однако все это было Павлычем (так звали крестьянина) перенесено в его амбар и послужило нам «фундаментальной библиотекой», из которой для меня самыми ценными были книги о зверях и растениях. Я не просто читал их, а изучал по своему способу: сделал мерочку (английский фут) и когда нужно было представить длину и вышину льва, тигра, крокодила и т. д., я выходил в огород и там отмеривал около стены или забора длину и вышину зверя. Таким образом я представлял его величину. Размеры китов и высоких деревьев не вмещались на заборе, и мне нужно было выходить в поле со своими записями.

С самых ранних лет я превратился в няньку: приходилось возиться с четырьмя ребятишками мачехи. Затем нужно было помогать отцу в сапожной работе. В школу ходить у меня не хватало времени. Да и школа была через деревню от нас – церковно-приходская, маленькая.

В ней учили закону божьему, чтению и письму. Это меня тогда и не интересовало: читать и писать я уже научился дома. Отец считал меня уже достаточно грамотным. В нашей деревне насчет грамоты рассуждали просто: если человек может расписаться да разбирает гражданскую печать, он уже грамотей.

Меня очень интересовали биографии замечательных людей, будь то великие подвижники или ученые, путешественники или писатели.

Я невольно переносился с героями книг то в Новую Гвинею, то в раскаленные пески Средней Азии, то в Центральную Африку или в непроходимые дебри реки Амазонки. Так я заглядывал в кабинеты ученых, изобретателей, астрономов, геологов, ботаников, бывал в темницах инквизиции, где в ужасных пытках гасли всякие проблески мысли, где погибали такие светочи науки, как Бруно, Галилей, Коперник.

Все это меня очень интересовало, хотя я не все понимал. Меня увлекал процесс развития человеческой мысли, борьба с темнотой, с невежеством, суеверием. Читал я и удивлялся, сколько гибло людей с такой железной силой воли, как протопоп Аввакум и другие.

Сколько новых жизней, поучительных биографий, открылось тогда передо мной, сколько я перечувствовал восторгов и побед, перенес катастроф и разочарований, как, например, со Стефенсоном и Фультоном. Меня всегда поражала одна мысль: какие гениальные личности выходили из простого народа – Фарадей, Ломоносов и многие другие.

Мне хотелось читать, но читать было некогда. Обязанности няньки, подсобные сапожные работы возле отца отнимали почти все свободное время. Приходилось обкрадывать сон и читать книги ночью…

Для этого я сделал из маленького чернильного пузырька лампочку-керосиночку: согнул из жести трубочку, вставил ватный фитилек, нашел пробку, и лампочка была готова… И как только, бывало, все улягутся спать в нашей старенькой избушке, я тихонько пробирался за печку, открывал подполье, осторожно спускался туда, закрывая за собой западню.

Там, на завалинке, около стены лежали кое-какие спрятанные от мачехи книжки и листочки бумаги. Зажигаю фосфорную спичку. Вспыхивает зеленоватый свет, едкий запах щиплет в носу, у меня текут слезы. Располагаюсь на холодной земле. Лампочку ставлю на книгу и передвигаю ее по мере прочтения строк, так как она освещает маленькое пространство – небольшой желтенький кружок, а не всю страницу.

Тихо и темно вокруг… Пахнет гнилой картошкой, плесенью и грибками, росшими около стен на высоких тонких ножках. Затаив дыхание, боясь погасить огонек, я осторожно перелистывал страницы и прислушивался, как около стен, шурша в старой соломе, с писком возились мыши.

Горит еле заметный огонек.

Медленно продвигается чтение, а невидимая стрелка времени незаметно перешагивает за полночь. Холодно. Давно бы пора спать, но я не могу оторваться от книги. Знаю, что завтра утром надо рано вставать, качая ребенка, буду дремать, и будут колотушки.

Наконец кое-как кончаю. С большим трудом расправляю онемевшие ноги… Тихо поднимаю западню и с большой осторожностью вылезаю из подполья, боясь, как бы чего не задеть в потемках. Пролезаю на большую русскую теплую печку… Как хорошо! Но не успеваешь заснуть, как мачеха уже будит качать ребенка.

Я дремлю около люльки, перестаю качать. Мачеха «подбадривает» меня то ухватом, то подзатыльниками. Однажды я крепко задремал, навалился на край люльки и выронил ребенка на пол. Всю жизнь не забуду этого случая…

И так тянулись годы…

Однажды я, чтобы хоть сколько-нибудь изменить однообразие деревенской жизни, отпросился у отца на «чужую сторону» поплавать на плотах по реке Шексне.

С каждой верстой, с каждым поворотом реки передо мной открывалась, как перед Колумбом, новая, незнакомая земля, новая растительность – дубы, вязы, каких у нас не было в деревне. На привалах я бегал по берегу, осматривал и трогал листья этих диковинных для меня деревьев. Мне казалось, что плоты плывут все ближе и ближе к солнцу, к той теплой загадочной стране, где живут в лесах львы, тигры, огромные змеи и драконы, о которых я читал в книгах.

Позднее, когда подрос, я плавал по Шексне и Волге на барках с дровами до Ярославля. Передо мной всегда открывался новый мир, расширялись мои понятия о жизни.

В 1892 году я остался в Ярославле на фабрике «Ярославская Большая мануфактура» (теперь «Красный Перекоп»). С этих пор был я чернорабочим, землекопом, грузчиком, пильщиком, сторожем. Всего понемногу перепробовал.

В 1897 году впервые за 175-летнее существование фабрики открыли библиотеку-читальню для рабочих. Фабричная администрация знала о моем пристрастии к литературе, а так как настоящих библиотекарей в то время не было, то и посадили меня выдавать книги для рабочих.

Сначала трудно было освоиться с литературой; так много было разных незнакомых книг. Но читатели были не требовательными, и я справлялся с порученным мне новым делом. Здесь я еще больше приобщился к книге, прочитал произведения Белинского, Добролюбова, Писарева, отчасти Чернышевского, Некрасова. Книги этих писателей открыли мне глаза на многое, я узнал, «кому вольготно, весело живется на Руси».

Я занялся составлением списков таких книг и брошюрок, которые не были у нас допущены, хотя и значилось на них: «дозволено цензурою». По этим спискам рабочие цехов, механической мастерской приобретали в складчину книжки, составляли маленькие библиотечки, а затем организовывали так называемые «подпольные кружки». Через них распространялась и нелегальная литература, которая поступала от студентов Демидовского юридического лицея и сотрудников газеты «Северный край». Дело шло хорошо в течение нескольких лет, пока полиция хлопала ушами. Рабочие тем временем сплачивались и развивались в политическом и культурном отношении.

Запрещенные книжки читались очень осторожно. Однако как ни береглись, а кто-то выдал наши кружки. В январе 1902 года нас, 18 человек, арестовали за «вредное направление» и разослали по разным городам, на разные сроки.

Меня, как руководителя этого «вредного направления», после трехмесячной одиночки, сослали в далекую Сибирь на три года, под надзор полиции. Местожительство было указано: с. Спасское, Томской губернии, Каинского уезда.

В Спасском я работал на маслодельном заводе, а через год был переведен на станцию Чаны, где тоже находился под надзором полиции.

В 1905—1906 годах, после возвращения из ссылки, я работал переплетчиком в типографии Новиковой в г. Череповце. Гимназисты и семинаристы часто ходили ко мне на квартиру, приносили книги революционного содержания и сообщали вести о страшных погромах. Это были тревожные, но полные революционной борьбы годы. Усилились аресты, обыски. Я опять, теперь уже по своей воле, поехал в далекую Сибирь, там я впервые стал писать революционные стихи и рассказы.

Где бы я ни был, не забывал о дружбе с книгами. Книга всю жизнь была моим лучшим другом. Эту любовь к литературе не могли погасить никакие трудные обстоятельства. Я всегда дружил с книгами и думал о писателях, о величии человеческого ума, о созидании человеком прекрасного.

Иван Петрович Малютин. 1916 год.

НАШ ГОРЬКИЙ

После трех лет ссылки и семнадцати лет странствований по Сибири я в 1922 году вернулся на фабрику «Красный Перекоп». Многие здесь еще помнили меня по революционной подпольной деятельности, по первой рабочей библиотеке на фабрике. Мне дали квартиру в Петропавловском парке, а при рабочем факультете устроили на работу в библиотеку.

По-прежнему захватывала меня не только любовь к хорошим книгам, но и к их творцам-писателям. Влюбишься в произведение какого-нибудь писателя и невольно полюбишь его самого… Не посторонний он уже для тебя человек, а близкий, дорогой, родной. И вот живешь и чувствуешь, что у тебя есть друг. От этой мысли делается на душе хорошо и как-то легче и радостнее становится жить. Забываются разные житейские трудности и невзгоды.

Еще с юных лет моим любимым писателем был Владимир Галактионович Короленко. Часто я думал о нем, перечитывал его рассказы и крепко держал их в памяти. Он мне казался добрым, ласковым. Однажды я осмелился написать ему письмо и послал свое стихотворение для отзыва. Ох, как он раскритиковал его! И это неладно и то не так; одним словом – плохо. Я не удивился этому и не жалел, что читатели не увидят этого моего стихотворения. А удивился я искренне тому, что он, большой и занятый писатель, нашел время заниматься моими стихами и отвечать мне.

Через десять лет я осмелился написать ему вторично. И тоже кое-что послал для отзыва. На этот раз он написал, что о первых моих стихах забыл основательно, а присланные сейчас вполне литературны. Но я мало этому радовался, так как сам начал понимать, что многого мне еще не хватает. Но как мне был дорог и приятен его дружелюбный ответ.

Неожиданно для меня засверкал еще один замечательный талант, смелый, простой и ясный, как солнечный день. Описывая грязь и темноту пошлой обывательской, мещанской жизни, он звал к другой, светлой, разумной человеческой жизни. Это был Горький! Я прочитал первые его рассказы, и сразу же автор стал представляться мне необыкновенно умным, чутким и отзывчивым человеком. А когда узнал его биографию, понял, что не любить его не могу. Жизнь его напоминала мою. У него суровый, жестокий дедушка и мытарства в жизни… У меня сердитая мачеха, от которой я прятался по ночам в погребе с маленькой керосинкой, чтобы прочитать случайно попавшую в руки книжку.

Судьба провела меня мимо школ и прямо из погреба поставила на плоты, на баржи Шексны и Волги, бросила в шумные города, в водоворот жизни и сказала: плыви, борись, отстаивай свои права или погибай.

Иван Петрович Малютин.

И вот как только появились рассказы Горького, я сразу почувствовал в авторе близкого человека… Меня потянуло написать письмо Алексею Максимовичу. Мне посчастливилось познакомиться в Ярославском краеведческом музее с Адамом Егоровичем Богдановичем, родственником Алексея Максимовича. Разговорились о Горьком. Я сказал, что собираюсь давно написать ему письмо, да адреса не знаю…

Богданович тотчас же написал на бумажке адрес Алексея Максимовича и передал мне.

– Спасибо, – говорю, – вам, большое спасибо, только не знаю, ответит ли он?

Получив адрес Горького, я еще долго думал, чем же я его заинтересую? Что ему написать? И решил написать об истории фабрики, на которой работал. Фабрика эта действительно интересна: основана она была ярославским купцом Затрапезным при содействии Петра I.

Собрал я по документам, найденным в архиве, разные сведения и написал большое письмо, такое откровенное и подробное, как будто своему давно знакомому товарищу. Послал заказной бандеролью и брошюру: «Ярославская большая мануфактура».

Отправив письмо, я стал ждать ответа. Ответ пришел очень аккуратно, без промедлений. Почтальон вручил мне также бандероль с книгами: «Дело Артамоновых» Берлинского издания и «Детство» с автографами. В письме Алексей Максимович благодарил за сведения о фабрике и сообщил, что очень интересуется этим вопросом.

В письме он отправил свою фотографию, но ее там не оказалось. Я написал Алексею Максимовичу об этом. А. М. Горький ответил, что это обычная история, и он вышлет новую.

Потом я написал ему, какие книги читаю. Об одной из них он отозвался хорошо. Там говорилось о беспримерной жестокости англичан, которые господствовали в Индии, истребляя мирное население для того, чтобы легче было управлять страной.

Горький в письмах указывал мне, как надо писать, чтобы не получилось, например, так: «Встретил я Якова», а надо: «Я встретил Якова» и т. д. Чтобы получалось четко, плавно и красиво.

Я безгранично был рад этому дружескому отклику и совету, он растрогал меня до слез. Наша переписка продолжалась с перерывами лет восемь, почти до самой его кончины.

В 1934 году мне посчастливилось присутствовать на Первом Всесоюзном съезде советских писателей. Там встретил я много знакомых писателей.

Но особенно интересовал меня Алексей Максимович Горький. Однако встретиться и поговорить с ним не было никакой возможности потому, что он все время был окружен разными делегациями, представителями фабрик, заводов, колхозов, учреждений.

Только кончит с одними разговаривать, как уже другие ждут своей очереди.

И так целые дни.

Отдохнуть ему можно было разве тогда, когда выступал с докладами: говорил он спокойно и не спеша, то и дело заглядывая в тетрадку.

– Я, – сказал он, – не оратор, произносить речи не умею, я вот по тетрадке, – и, ссутулясь, то и дело заглядывая в нее, продолжал выступление.

Скажет какое-нибудь острое шуточное словечко, рассмешит всех, и весь колонный зал ответит громом аплодисментов. Каждый, услышав его шутку, подумает про себя: «Какой он простой, искренний, не гордый человек».

И сразу станет хорошо и легко на душе. Будто вот этой шуточкой приблизил он к себе на самое близкое расстояние, поднял настроение, обострил внимание. Его очень утомляли продолжительные аплодисменты, особое внимание. И вот стоит, ждет, когда перестанут хлопать, а потом начнет махать тетрадкой или рукой и, как только перестанут, скажет:

– Товарищи, надо экономить время.

Однажды был такой случай. Вечером делегаты и гости выстроились в две шеренги от трибуны до выхода на площадь. Всем хотелось повидать Горького. Президиум весь разошелся, а Горького все нет. Дежурный начал гасить свет, сказав, что Горький уже ушел. Но люди не верили и ждали. Наконец они потребовали включить свет, и, только убедившись, что Горького действительно нет, стали нехотя расходиться.

Каждый вечер после заседаний десятки автобусов направлялись в Горки, где жил тогда великий и родной писатель нашей земли.