Текст книги "Никола Шугай"

Автор книги: Иван Ольбрахт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Над стариком восьмидесяти одного года, винокуром Гершем-Лейбой Вольфом, крупнейшим землевладельцем в Колочаве, смилостивился всевышний. Да и как мог бы он, защитник и покровитель народа еврейского, не услышать бесконечные молитвы, на которые так щедры люди в черный день. Услышь меня, о Иегова, бог иудейский! И бог услышал. Он дал совет старому Гершу: выйди навстречу недругам своим, будь гостеприимен со злодеями. И послушался Герш-Лейба Вольф. Велел женщинам выкатить на дорогу две бочки вина.

В стогу за домом спрятан бочонок спирта. Тащите его сюда тоже.

К вечеру, когда толпа приблизилась к корчме Герша-Лейбы Вольфа, вышел старый Герш навстречу. Стал лицом к командиру и старосте и сказал громко, так что слышали все:

– Я старый человек, много видел на своем веку и знаю, что все меняется на свете. Отдаю вам всю свою землю. Завтра, послезавтра или когда хотите поеду в город, в управу, и перепишу ее на ваши имена. Товаров у меня, сами знаете, нет. Зачем же громить? Зачем слушать плач детей, невинных младенцев? Все, что у меня есть, – все здесь перед вами. Прошу вас смиренно – угощайтесь на здоровье.

Ох ты, старый, хитрый лис! А правду ли ты нам тут поешь? Запасы то в доме есть! Однако мужики уже знали по опыту, как мало достается каждому при дележе. К тому же все устали, погром больше не радовал. Бочки выглядели заманчиво. Хотелось отдохнуть.

Толпа расположилась табором на дороге. Развели костры. Старый Герш вынес из корчмы все кружки, а женщины всю трефную посуду. Началось пиршество. Удачный день да будет закончен наславу.

Из окон дома Герша Вольфа его дочери и жены внуков со страхом смотрели на толпу у костров. Что-то будет, когда эти люди перепьются? Что-то будет с их патриархом? С тем, кто вышел защищать семейное добро.

Длиннобородый седовласый старец бесстрашно ходил в толпе, ни одним взглядом не выдавая своей тревоги. Он улыбался, заговаривал, был обходителен с бедной еврейской молодежью, которая тоже подошла угоститься – не вином, нет, хоть спиртом с водой. Как бы он их турнул отсюда при других обстоятельствах!

Вид толпы у огня развлекал малолетних внучат и правнуков Герша-Лейбы Вольфа, большеглазых девчушек и мальчуганов в бархатных шапочках, с черными, рыжими и светлыми пейсами. Они рвались к окнам, не понимая всей серьезности положения.

 
Ой, ой, ой, ой!
Как свинья, напился гой,
Он напился, нализался,
А потом плетей дождался.
Ой, ой, ой, ой,
Так тебе и надо, гой!
 

Матери торопливо затыкали им рты и гнали в кровать.

В этот день люди видели в деревне Николу Шугая.

– Пойдем с нами, Николка.

Махнул рукой Никола Шугай.

– Мне ничего не надо. Я рад, что домой попал.

Поглядел на деревню, на разгром в домах Герша Вольфа и Абрама Бера и вернулся в отцовскую избу. Был, точно рысь, Никола, – рысь, которая за добычей выходит одна, одна борется и одна умирает, от пули или от слабости, где-нибудь в кустах.

Ночью, у костров перед корчмой Герша-Лейбы Вольфа, стряслась беда. Перепившиеся мужики отнимали друг у друга винтовку, добытую в караулке. Грянул выстрел, и два человека – Иван Маркуш и Данила Леднай – рухнули наземь. Толпа разом стихла. Потом взметнулся тревожный говор. «Что теперь будет?» – пронеслось в голове у побледневшего Герша Вольфа. Дочери и жены внуков схватились за головы у окон. «Смилуйся над нами, бог Израиля!» Через мгновение, выглянув на улицу, они увидели, что Герш протолкался к пьяному старосте, что-то втолковывает ему, потом говорит с командиром и приказывает еврейским парням унести мертвых.

Ах, что за человек этот наш дед! Что за мудрый старец!

Люди повалили за парнями, несшими трупы. Неясный говор. Толпа редела. Через минуту остались почти безлюдные костры и темные пятна крови на истоптанном снегу. Благодарение тебе, господи боже, за то, что никому из шальных баб не вздумалось с перепугу закричать, что стреляли из вольфова дома, и никто из мужиков не напился до бесчувствия, которое возбудило бы в толпе мысль об отравленном вине.

Продрогший и измученный, Герш Вольф вошел в дом. Женщины окружили его, но он устало поднял желтую старческую ладонь и молча прошел в свою каморку. Перед тем как лечь, поговорил с богом, вознес ему горячую молитву. В четверг или в субботу в синагоге услышит всевышний творец великую хвалу, какой уже давно не возносил старый Герш Вольф, «Хашем ис бурех». Довлеет дневи злоба его. День окончен.

Назавтра большинство деревни отсыпалось. Кузнец Израиль Розенталь, огромный, черномазый, как уголь, детина в кожаном переднике, попытался было открыть сейф, валявшийся перед домом старосты. Лупил шкаф что было сил своей кувалдою. Хоть бы что! Из кружка обступивших его любопытных каждый долбанул по разу. Облупившийся сейф с погнутыми стенками, с сотнями зарубок на них остался лежать в придорожном снегу.

На следующий день перед церковью был общий сход. Он утвердил старостой Василя Дербака и командиром отряда Юрая Лугоша. Больше толковать и постановлять было нечего. Была, впрочем, назначена наружная охрана, которой поручили смотреть, чтобы никто ничего не выносил из деревни, а каждое новое лицо сперва приводили к командиру. Но из этой затеи не вышло ничего путного. Вновь приходившие были свои же ребята, вернувшиеся с фронта, и когда Лугош пытался осматривать их мешки, они упирались, ругались на чем свет стоит, а капрал Мишка Дербак (сын нового старосты), заросший, осунувшийся и измученный трудной дорогой – он пробирался от самого Тироля – устроил у Лугоша настоящий скандал, выхватил револьвер и хотел пристрелить командира, с которым у него еще на фронте были какие-то личные счеты.

Самоуправление просуществовало только один день. Нотариус Мольнар и вахмистр Ленард удрали за тридцать километров в Воловое. Но Абрам Бер и Герш Вольф выбрали другой путь, покороче – они отправились в Хуст, где была военная комендатура, и рассказали, в чем дело.

Комендатура долго не рассуждала. Снарядили роту пехоты. Командование было поручено молодому лейтенанту Менделю Вольфу, сыну старосты Герша Вольфа. На пятый день от начала бунта, ранним утром, еще затемно, рота вступила в деревню.

Падал снег.

– Начинай! – крикнул лейтенант солдатам. – Не жалей этих босяков, ребята. Начинай! Завтра привезут вино.

Он им покажет, кто он такой и что значит грабить добро, которое предстоит унаследовать ему, поручику Менделю Вольфу.

Солдаты разделились на группы. Лейтенант не мог отказать себе в удовольствии лично навестить командира Лугоша и старосту Дербака. Он и четыре солдата вытащили Лугоша из кровати и били до тех пор, пока окровавленный человек не повалился на пол. На него вылили два ведра воды, связали и увели. Потом отправились к Василю Дербаку. Тот проснулся от звона оконных стекол, в которые просунулись дула винтовок. В дверь замолотили. Жена открыла. Сонный Василь Дербак подскочил к дверям. Перед ним стояли два солдата и лейтенант.

– Доброе утро, пан староста. Позволил себе нанести вам визит! – И лейтенант погасил папиросу о нос хозяина. Отбросив окурок, он выхватил револьвер и долго целился в Дербака, наслаждаясь этим мгновением. Потом с размаху дал ему две оплеухи, велел связать и увел.

– Вперед, пожалуйте, господин староста.

Солдаты тем временем бушевали в избах. Били всех, кто попадался под руку. У кого находили оружие, хватали и уводили. Одежду, посуду, продукты, свои и отнятые у лавочников, выкидывали за порог.

Рота пробыла в Колочаве два дня. Лейтенант «навел порядок». Прежде всего он открыл маленьким ключиком сейф, все еще валявшийся перед избой Василя Дербака, и вынул из него бумаги и деньги – больше трехсот тысяч крон. Все это он забрал себе, а сейф отправил обратно в контору нотариуса. Вещи, которые солдаты повыбрасывали из мужицких изб, лейтенант велел собрать в сарай; лавочники потом разберутся, где чье. Двадцать местных парней, русинов и евреев, лейтенант соблазнил жалованьем и организовал из них «народную гвардию», дал всем ружья и велел унтер-офицерам обучить их строю.

На третий день вернулись нотариус Мольнар и вахмистр Ленард с жандармами. Последний принял командование «народной гвардией».

Вот это другое дело, теперь все в порядке!

Вскоре для «гвардии» не стало работы. Однакож вахмистр Ленард, раньше чем распустить эту команду тунеядцев и бездельников, затеял с ними еще одно дело, для которого давно ждал удобного случая.

Шугай! Старая страсть вахмистра! Не будет спокойного сна у Ленарда, пока не добудет он Шугая, которого уже столько раз упускал из рук.

Ноябрь разбудил охотничий пыл. Выпавший свежий снежок – радость всех охотников – манил к вылазке за дичью. Ленард пронюхал, что Шугай живет в отцовской хижине, часах в трех ходьбы от деревни, в верховьях реки, у Сухарского бора, на просеке у полянки.

Добраться туда было нетрудно, снег неглубок, а вдоль Колочавки идет тропинка.

– Пошли, ребята, – сказал вахмистр своей гвардии, – зададим ему перцу.

Тронулись в путь.

По дороге зашли в избу старого Шугая, связали ему руки и взяли с собой. В старом бору перед хижиной остановились перевести дух. Ленард издалека поглядывал на хижину посреди заснеженной полянки, отдавал последние приказания, готовился к бою. Гвардейцев он расставил цепью, сам стал в центре, на правом и левом фланге – жандармы.

При взгляде на белую снежную гладь без единого кустика у гвардейцев захватывало дух. Неужто они должны быть мишенью для Шугая за две сотни шагов?

Но ослушаться или удрать нехватало решимости. А может быть, там и нет Николы? Над крышей, правда, вьется дымок, но это еще ничего не значит: толстое бревно может тлеть в очаге двое суток.

«Пусть-ка пристрелит парочку из них, – думал вахмистр Ленард. – По крайней мере будут знать, за что им деньги плачены».

Он связал руки Петру Шугаю цепью, подтянул ее так, что у пленника выступил пот на лбу, и намотал конец цепочки на руку.

Вперед!

Преследователи выбежали из леса и в несколько прыжков миновали полузамерзшую речку.

Вахмистр хотел единым махом подскочить к хижине, но это оказалось не так-то легко, ноги вязли в снегу.

Прикрываясь телом Петра Шугая, погоняя его, вахмистр продвигался вперед, тщательно следя, чтобы его пленник не метнулся в сторону или не упал на землю, открыв его выстрелам Николы.

Осаждающие не сводили глаз с хижины. Все вдруг увидели Николу, он выскочил в окно с ружьем в руке и большими прыжками кинулся в лес.

– Стой, стой, стой!

Лес гремел выстрелами. Цепь стреляла. Радость преследования унаследована нами от далеких предков. Николу, уходившего большими прыжками, провожала бессмысленная пальба гвардейцев и тщательно нацеленные выстрелы жандармов.

Никола исчез в лесу.

– Вперед! За ним! – кричал Ленард, потряхивая, как уздечкой, цепью, которой был связан старый Шугай. Спотыкаясь, задыхающиеся люди бросились вслед за Николой.

Из лесу вдруг загремел гневный и ясный голос Николы:

– Что вам от меня надо? Зачем не даете мне покою?

– Стой, стой, стой!

Было ясно, что Никола на самом краю леса, за одним из старых буков. Затрещал ружейный огонь. Ответных выстрелов Николы не было слышно. Но что это? На снегу недвижимы двое – Ицко Шафар и Олекса Хабал. Ицко лежит навзничь, из горла у него фонтаном бьет кровь, обагряя истоптанный снег…

Гвардейцы растерялись. Стрельба прекратилась, палили только жандармы.

Ясный, грозный голос гремел из лесу:

– Бегите, не то перестреляю всех до единого!

Гвардейцы не заставили повторять приказ. Они стрелой мчались назад по старым следам. Напрасно кричал на них вахмистр Ленард.

Видя, что дело проиграно, вахмистр резким рывком цепочки повернул Петра Шугая, притиснул его к своей спине и, полунеся-полутаща его за собой, тоже отступил из леса.

Петр, корчась от боли, бессмысленно кричал:

– Стреляй, Никола! Не бойся, стреляй!

Из-за отцовской головы виднелась макушка Ленарда. Два раза прицеливался Шугай – и оба раза опускал ружье.

Жандармы исчезли в лесу за рекой.

Опять наступило морозное безмолвие. На поляне два тела: Ицко, мертвый на алом от крови снегу, Олекса, раненный в грудь, силится подняться, опираясь на руку.

– Никола!.. Что ты со мной сделал, Никола!

– Зачем не даете мне покою! – взревел еще раз из лесу Никола.

Колочава ждала возвращения гвардейцев. Бабы волновались, считали часы. Их нетерпение достигло предела, когда ребятишки из Сухара прибежали с новостью, что жандарм нанял там сани и велел им выехать навстречу отряду. Кого привезут? Господи боже, неужто Николу?

Подъехали сани. Остановились у караулки. Жандармы вынесли два трупа. Женщины глубоко вздохнули. Так. Бей их, Никола! Сокол, Никола! Молодец, Никола! Ах, почему наши мужья не такие! Всегда затевают что-то и никогда не доведут до конца…

Облава на Николу Шугая была последним делом народной гвардии. Вскоре ее распустили. Но и владычество вахмистра Ленарда длилось недолго. Что-то не видно в деревне жандармов, удивлялись люди и узнали, что нет в Колочаве Ленарда и его молодцов, а где они – неведомо. Исчез и нотариус Мольнар. Проходя мимо его дома, колочавцы видели сквозь вновь застекленные окна избитый, потрескавшийся сейф. Теперь он был пуст. Никто не знал, почему уехал Мольнар. Впрочем, лавочники были в курсе дела: в Венгрии начиналась революция, и Ленард с его молодцами были там нужнее. Колочава жила без начальства. Жизнь шла своим чередом. Без начальства было ни хуже, ни лучше, чем с ним.

Потом, в один зимний день, когда на улице стоял трескучий мороз, возница в овечьем тулупе подвез к дому Абрама Бера двух человек, закутанных в шубы. Одного из них колочавцы узнали – это был торговец из Брагова. Другой был неизвестный молодой человек. Кто он? Может быть, торговец, и ему нужны рабочие руки? Сейчас, в такую стужу? Что-то больно хороши кони. А вот и Абрам Бер в шубе, в фетровых валенках ходит с молодчиком по деревне. Повел его по дороге из конца в конец, потом вместе осмотрели мостик над Колочавкой, вскарабкались на косогор, над деревней и стали глядеть вниз.

Молодой человек был румынский офицер. На следующее утро Колочаву заняло румынское войско. Румыны остались в деревне.

Господи боже, что за новую беду послал ты нам! Румыны брали сено, брали скот, брали последнюю корову из хлева. Взамен давали какие-то бумажки, по которым, мол, заплатят чехи – потом, когда будут здесь. Румыны врывались в избы, хватали девушек, а на шоссе останавливали проезжих:

– Эй, дядя, деньги есть?

Если денег не было, били по зубам.

Господи Иисусе Христе, избавь нас от такого мира. Верни лучше войну. Тогда за убитых мужей хоть платили пенсию.

Почему вернулся в деревню Никола Шугай? Почему не захотел он быть лучше других? Почему запрятал винтовку в стог, как и другие мужики, что по-детски хвастаются: к весне опять вернусь и убью кабана или оленя, как только сойдет снег.

Нет, Никола Шугай – это не Олекса Довбуш. Ради женщины покинул свои горы Никола. Ради запаха спелых вишен, которым благоухала Эржика. Зажил у отца Никола и, кроме церкви по воскресеньям, никуда не ходил. Точно не мог насытиться теплом большой деревенской печи, точно в жизни не желал иного, как забавляться с детьми да, оттаяв теплой ладонью кружок в заиндевевшем окне, смотреть на снежный хоровод вьюги. Стал Никола заурядным колочавцем. Еще и хуже, пожалуй, потому что не без удивления смотрели на него односельчане. Разбойник, разлучившийся со своим кистенем. Трусливый, беглый солдат.

Однажды после воскресной службы вошел Шугай в избу старого Ивана Драча.

– Кум Драч, отдай мне Эржику.

Было это слишком неожиданно. Эржика покраснела и выскочила из избы. Старый Драч, не зная, что сказать, немного опешил. В избе был его сын Юрай, приятель Николы, чуть постарше его. Он недавно вернулся с войны и еще донашивал, как и Никола, солдатскую форму.

Встал Юрай, вышел навстречу Шугаю.

– Тебе, разбойнику? Лучше брошу сестру в Тереблу.

– Кого я ограбил?

Больше ничего не было сказано. Побледневшие парни молча горящими глазами глядели друг на друга. Было тихо. Еще минута – и напряжение выльется в схватку. Солдатская форма напоминала об убийствах, о смерти. Но запах спелой вишни вдруг коснулся ноздрей напрягшегося Николы и овладел всем его существом. Пожал плечами Никола и повернулся к дверям.

– Не дадите Эржики, Драчи, спалю вам хату.

И вышел, выпустив с собой огромное облако пара.

При румынах Николу опять посадили. Однажды утром пришли солдаты и увели его. Постарался об этом Абрам Бер. Он обратил внимание военных властей на опасного человека, который, что ни говори, трижды убийца.

Сделал это Абрам Бер не из дружбы к румынам или стремления наладить с ними хорошие отношения, – что, впрочем, тоже не мешало, – а потому, что были у него свои особые, весьма замысловатые планы по отношению к Петру Шугаю. И Абрам Бер не поленился запрячь сани и проделать пятичасовое путешествие в Воловое, чтобы поговорить с высоким начальством о Шугае. Начальство выслушало Бера, побеседовало с ним, осведомилось, сколько еще, по честному говоря, можно содрать с Колочавы хлеба и сена, а когда посетитель ушел, господа сказали друг другу:

– Стоит ли в таком голодном краю держать нахлебника? Пусть-ка в его воинских проступках разберутся чехи, когда будут здесь.

И через две недели Николу выпустили. Абраму Беру не оставалось ничего другого, как значительно морщить лоб и перебирать руками бороду. Это значило – надо ждать. Когда будет конец этому ожиданию, о господи?

Никола получил Эржику. Ибо страх старого Драча оказался сильнее, чем ненависть его сына Юрая.

Никола сколотил еще одну широкую кровать, похожую на большие ясли с высокими ножками, выстлал ее сеном и овчиной и поставил в задней горнице отцовской избы. Потом волоком по снегу навозил из лесу больших бревен, чтобы к лету построить свою избу. Справили свадьбу.

Правую руку Эржики обвязали платком, на голову надели ей венчик с блестками и белыми звездочками. Пятьдесят святых на иконостасе молча созерцали новобрачных. Свадебный обряд тянулся страшно долго. «Господу богу помолимся!» – возглашал поп. «Господи, помилуй!» – отзывался дьячок.

Под конец поп сунул в губы молодым деревянный крест, покропил водой из жбанка и сложил им руки под епитрахилью. Перед николовой хатой они прошли под двумя связанными караваями хлеба, и мать осыпала их овсом, а младшая сестренка Николы покропила водой из разукрашенного ведерка. Танцовали под заунывную скрипку, на стол был подан кабаний бок (кабана подстрелил старый Шугай. Эх, где вы, королевские лесничие?..). Пили только воду. Поздно вечером в горнице дружки сняли с Эржики венчик. Эржика попрощалась с ним тройным поцелуем. То же самое сделал Никола и передал венчик эржикиной матери. Потом он трижды накидывал на Эржику бабий платок, два раза она бросала его обратно. На третий раз приняла. Дружки повязали его Эржике на голову по-бабьи. И вот Никола Шугай – заправский колочавец. Та же у него, как у всех, надежда жить до старости, пока не прихлопнет его стволом в лесу или не измелет под плотом в стремнинах Тереблы. Будет у него много детей и мало кукурузной каши, много горя и мало коротких радостей.

Снег еще лежал на южных склонах гор, а на северных уже расцветала мать-и-мачеха. Проведал Никола, что румыны рубят лес, где-то далеко у Вуцкова, и платят деньгами, а не квитанциями. Дома кончалась последняя кукуруза. Натянул Никола косматый бараний тулуп, закинул через плечо топор и пошел наниматься на работу. Перебрался через холмы на юге, миновал две речки и лесом спустился вдоль ручья к Вуцкову. Земля дышала весной, горный ручей пенился и летел под уклон, заливая пороги.

Никола подошел к залитой солнцем лужайке. Из-под земли выбивался серный источник. Летом местечковые еврейки таскали сюда корыта и, согревая в них воду источника накаленными в костре камнями, купали свои ревматизмы.

На лужайке было пятеро подростков с лошадьми. Они развели костер и выжигали кусты можжевельника, которые мешали расти траве. Весна разогрела им кровь, сделала их буйными, как того жеребенка, на котором гарцовал один из них.

Маленький коренастый мальчишка погонял лошадей, щелкая длинным бичом на коротком кнутовище. Он влез на пень и ловко махал бичом над головой. Звуки коротких ударов, точно выстрелы, разносились вокруг.

– Я Шугай, я Никола Шугай! – кричал мальчишка.

Никола замедлил шаг и усмехнулся. Это было скорей удивление, чем радость. Так вот какова была его слава! Вон куда долетела!

Он сошел с тропинки и подошел к пареньку, уклоняясь от уверенных взмахов длинного бича. Нахмурил брови и гаркнул:

– Гу! Я Никола Шугай и сейчас тебя съем.

Мальчик опешил, но, заметив веселые искры в глазах Николы, осклабился. Сбежались его приятели.

– Он говорит, что он Шугай! – воскликнул мальчуган с бичом.

Пастухи захохотали и, отступив на безопасное расстояние, дразнились:

– Шугай, Шугай, Шугай!

– Настоящий Шугай, – улыбнулся Никола.

– Так дайте нам миллион, если вы Шугай, – сказал мальчик, сидевший верхом.

– А где же ваша веточка? – спросил другой.

– Какая веточка?

– Вы не знаете, что у Шугая есть веточка?

– Нет.

– И что он отгоняет ею пули?

– Нет.

– Ну, так мало же вы знаете.

И мальчуганы опять захохотали. Никола усмехнулся и молча пошел прочь.

– Шугай не такой бирюк, как вы! – крикнул вслед мальчуган на коне, стиснув колени и готовясь пуститься наутек, если Никола обернется. А маленький коренастый кричал:

– И усы у него побольше!

Но Никола не оборачивался.

– А где ваша веточка? – еще раз закричал один из мальчиков, а остальные, приложив ладони к губам, орали:

– Одолжите нам веточку! Дайте нам зеленую веточку, Шугай!

Никола миновал полянку и шел лесом.

Так вот как велика его слава!

В такт шагам рождались воспоминания, выстраиваясь в шеренгу, шагая в ногу с Николой. Может, и верно хранила его зеленая веточка? Дети правы. Сколько раз уже стреляли в него на фронте и здесь. Есть ли такой род оружия, который судьба не пробовала бы на нем?

Под Красником из его роты уцелело трое, а он даже не был ранен. Из блиндажей Стохода он выбрался один-одинешенек. А Красная! Черная трясина! Сухарский бор! Есть ли на свете человек, который уцелеет под таким градом пуль? Нет, это не случайность! И еще одно, самое удивительное: он всегда знал, что останется невредим. И под Красником, и у Стохода, где всякая надежда казалась безумием, и в сотне иных мест, и на Красной, и в Сухарском бору. Он знал, что он будет невредим. Что его не тронет ни одна пуля – ни из ружья, ни из пушки, ни из пулемета. Что это, дар? Да, это был дар! Холод прошел у него по спине при этой мысли.

Давно не было слышно крика мальчишек…

Видно, и вправду может Никола стать Олексой Довбушем. Видно, и вправду зря променял он на бабу славу свою. Зарыл свой дар глупо и бесцельно, не сумев извлечь из него ничего, кроме убогой нищенской жизни.

Никола Шугай замедлил шаги. По мягкой земле он шел тихо, совсем неслышно. Слева мутный ручей бурлил на камнях. Разве можно жить так бедно и убого, когда имеешь в руках волшебную веточку! Или годится она только на войне, а теперь ее сила иссякла?