Текст книги "Соловки. Коммунистическая каторга или место пыток и смерти"

Автор книги: Иван Зайцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 4
Частые ударники – вытягивание последних сил из соловецких узников

Понятие о соловецких ударниках

Люди, не испытавшие прелестей Соловецкой каторги, не могут иметь верного представления, что такое соловецкие ударники.

Само слово, «ударник», для них простое обозначение экстренности, срочности какой-нибудь работы.

Совсем иное впечатление это магическое слово произведет на соловчан, отбывающих в данный момент каторжные работы на островах Белого моря. Там известие, что ожидается «ударник», производит омерзительное впечатление на Соловецких узников, выводит их из душевного спокойствия, хотя бы мнимого при существующем каторжном режиме.

Помимо трудности некоторых ударных работ, все ударники особенно неприятны для соловецких узников главным образом потому, что в большинстве случаев ударники назначают в внерабочие часы, – или ночью или почти каждое воскресенье (или по-большевистски «день отдыха»), когда заключенным необходимо время для выполнения своих арестантских нужд: починка одежды, стирка белья, писание писем и прочее.

* * *

Казалось бы, по самому значению слова «ударник», – они должны применяться для выполнения экстренных, непредвиденных работ, – но на Соловках очень часто выполняются в ударном порядке плановые постоянного производства работы.

В мое время ударники был излюбленный прием ЭКЧ, как бы сверх сметная эксплуатация рабочей силы заключенных, или, определяя ближе к жизни, вытягивание последних соков из несчастных соловецких узников.

Порою настолько были тяжелы условия выполнения работ на некоторых ударниках, бывших в суровую непогоду, что даже сейчас воспоминание об них вызывает нервное содрагание...

«Ударники» для вытаски «баланов» из леса

В практике Соловецких принудительных работ особенно часто пользуются применением «ударников» для выполнения разного рода вспомогательных работ при заготовке лесных материалов, как то: вытаска бревен, выноска дров и пр. и, конечно, погрузка леса на пароходы.

Самой тяжелой, утомительной и изнурительной работой была вытаска бревен из леса на озера, к местам сплавов.

Вытаска бревен из леса производится зимой при глубоком снеге, когда грунт мерзлый и легче тащить бревна волоком.

Эта нудная работа состоит в следующем:

Когда партия арестантов, назначенных на вытаску «баланов», прибывает на место работ, то здесь руководитель работами распределяет арестантов на группы по 10–12 человек каждая, снабжает инструментами, выдает канаты для зацепа бревен и задает урок каждой группе. Урок – число бревен, которые каждая группа должна вытащить на озеро. Обычно число это колеблется в зависимости от расстояния разбросанных в лесу бревен до озер. Бывает, что приходится тянуть бревно волоком километр и больше. Бревна или, как их называют на Соловках, «баланы», размером 8-10 метров длины и до 65 сантиметров в отрубе.

Предварительно каждая группа производит разведку, откуда начать работу, чтобы по проторенной уже дорожке протаскивать другие бревна.

Прежде всего нужно каждое бревно откопать из нанесенного сугроба снега.

Затем бревно зацепляют канатом. Вся группа впрягается. Один – дирижер, выкрикивает заунывным голосом:

– «Раз, два, взяли!.. Раз, два, взяли!» По команде: «Взяли», вся группа, с напряжением всех усилий сдергивает бревно с места, проталкивает его шагов 10–15... Бревно застопоривает или задевает за пень, или натормозит кучу снега.

Надо отворотить ломом балан от пня или разгрести снег. Опять запевало заунывно тянет: «Раз, два, взяли!..» Снова проволокли бревно по глубокому снегу и неровному лесному грунту шагов 10–15. Опять остановка, очистка... и т.д.

По всему лесу слышны заунывные пения: «Раз, два, взяли!..»

Чтобы понять тяжесть и утомительность такой работы, надо, как и всегда, иметь в виду, что соловецкое узники уже раньше крайне истощены изнурены и обессилены, и, кроме того, все плохо одеты: на ногах какие-нибудь обертки, а на руках нет ничего... Люди мерзнут... отмораживают себе руки и ноги... Согреться негде... Отойти не позволяют... разводить костры нельзя.

Работа продолжаемся много дольше, чем намечено рабочих часов, впредь до выполнения урока.

Некоторым несчастным группам попадаются неблагоприятные участки для вытаски: кочковатый грунт, частые пни, валежник, большие сугробы снега... Так что они тратят на выполнение урока 10–12 часов.

В конце работы люди переутомлены... Все запевалы тянущей нервы команды – «Раз, два, взяли!..» охрипли...

* * *

Многие группы настолько утомлены и выбились из сил, что не могут дальше работать, почему и просят руководителя сбавить урок. Просьба их напрасна; – конечно, не удовлетворяется. Урок должен быть выполнен во что бы то не стало. Разрешается передохнуть. Но отдыхать нельзя, так как без движения плохо одетые могут замерзнуть, а движение их при работе мало производительны... При конце работы утомленная группа при полном напряжении последних сил не может уже сдвинуть с места бревно, не только что тащить его волоком на большое расстояние. Заявления, что партия обессилена, ни к чему не приводят...

Начинается ругань, угрозы со стороны десятников и надзирателей. В конце концов удары палкой по голове наиболее строптивых и крикливых арестантов...

Вот обычный финал ударников по вытаске «баланов» из леса.

Вытаска бревен к местам сплава производится исключительно только первобытным способом, – «на людях волоком». В мое время никакой другой энергии не применялось... Да, собственно говоря, что же может быть применено? Лошадей не было... Обещанной электрификации не видно пока и в центральных областях, не только что в глуши, на окраине, на Соловках...

Прошлые ударники, наиболее суровые и пагубные для здоровья соловчан

Из числа многих ударников, бывших в мое время чуть ли не каждый день, я укажу лишь на самые типичные, которые послужили причиной потери здоровья для многих соловчан и даже некоторым стоили жизни.

1) Осенью 1925 года УСЛОН и само Центральное ГПУ, вследствие общего эпидемического головотяпства в СССР, не смогли вовремя перебросить на Соловки продовольствия на зимний период, когда Соловки бывают отрезаны в течение шести месяцев от материка и связь с внешним миром прекращается.

Продовольствие начали подвозить на отправные пункты – Кемь и Архангельск, когда наступили уже зимние холода.

Скоро Белое море было сковано льдом, и навигация прекратилась.

Соловки очутились без продовольствия, а соловецким узникам угрожала голодная смерть в течение долгого зимнего периода.

Московское ГПУ всполошилось, зафрахтовало два ледокола: самый сильный на Севере «Малыгин» и другой немного слабее.

Пока ледоколы подходили, да грузились, – лед крепчал и крепчал. Сильный «Малыгин», а за ним другой, не могли пробиться к самой Соловецкой пристани, а остановились в море, в трех километрах.

Предстояла, спешная выгрузка, чтобы не засадить ледоколов во льду.

Кремль был поголовно мобилизован на ударники для выгрузки ледоколов.

Тут уже ни с какими категориями по состоянию здоровья не считались, гнали всех: слабосильных, больных, хромых, босых и полуголых...

Босым выдали на ноги лапти и портянки из старых мешков.

* * *

Стоял суровый декабрь месяц.

К великому несчастью Кремлевских арестантов поднялась суровая снежная метель.

Толпы арестантов, одетых в большинстве в ветхие отрепья, изнуренные, истощенные, трясущиеся от холода, медленно продвигались в открытое море к ледоколам...

На льду лежал уже полуаршинный снег.

В полкилометре от ледоколов под снегом оказалась вода, а снег представлял кашицу, пропитанную водой. Когда ледоколы пробили проход во льду, то во время прилива вода выступила на лед и пропитала снег.

Предстояло идти по воде, покрытой сверху снегом. Пока приближались к ледоколам, у всех даже хорошая обувь промокла, не говоря уже о лаптях с обмотками.

Ноги хлюпали в холодной воде внутри валенок или сапог. Выгруженные мешки и кули с продовольствием арестанты носили на себе на остров, шествуя все время по глубокому снегу, пропитанному водой.

Я работал в ночной группе, когда был сильный буран.

Большинство поморозили себе руки и ноги, а сплошь то и другое вместе.

Я был одет гораздо лучше многих других: имел меховую шубу, на голове теплую папаху, на руках варежки, а на ногах новые хорошей катки валенки. Однако, в ту ночь я поморозил себе пальцы на ногах и пальцы на правой руке.

Утром после ударника удрал в лесничество, в Варваринскую часовню. В то время я служил там, а жил в Кремле в 10-ой роте. Самовольно остался в лесничестве, чтобы не попасть опять на ударник.

Лесничий донес, что я сильно заболел и слег.

Тут симуляции не было: – фактически я поморозил себе руки и ноги, которые распухли и были воспалены. Но, оставаясь в Кремле, это не приняли бы во внимание и снова погнали бы на ударник.

* * *

Выгрузка ледоколов продолжалась непрерывно двое суток. Многие несчастные арестанты поморозились, и уж нечего говорить, что много простудилось и схватило воспаление легких.

Ночью в буран были и такие весьма жуткие картины.

«Шпана» была одета в лохмотья, на ногах имела выданные на эту работу лапти, а на руках ничего. Они отбегали в сторону, куда вода еще не дошла и на поверхности льда ее не было; разгребали снег и располагались группами на льду по 4–5 человек, и, плотно прижавшись друг к другу, сидели кучкой. Как долго они сидели, имея самочувствие и не теряя сознания – неизвестно. Тайну сию они унесли с собой в загробную жизнь...

Возвращаясь после относа груза на остров, наталкиваемся на такую группу притаившихся, скорчившихся и неподвижно лежащих людей, обращаемся к ним: «Товарищи, ведь, вы замерзните!..»...«Нет, ничего», едва слышно кто-нибудь отвечает.

Снежная метель хоронила их, покрывая их сугробами снега...

А летом с ледоходом море приняло их в свое объятие и послужило им вечной усыпальницей...

Кошмарные условия работы при выгрузке ледоколов надолго останутся в памяти у бывших соловчан, даже не утративших здоровья при этой работе...

2) Подобный предыдущему был другой случай работы во льдах в ту же зиму.

Транспортные головотяпы засадили и оставили во льдах баржу «Клара Цеткин» ^[13] 13
  Клара Цеткин – известная немецкая коммунистка.


[Закрыть].

«Клара Цеткин» была в одиночестве скована льдами в открытом море. Соловецкая администрация решила провести «Клару Цеткин» в сухой Соловецкий док для ремонта.

Работа арестантов состояла в том, что нужно было проделать канал во льду для прохода «Клары Цеткин».

* * *

Бедные арестанты работали на затопленной водой площади льда, и это при жалкой обуви (некоторые в казенных лаптях с мешочными портянками).

У каждого обувь была всегда пропитана холодной водой.

В добавление к этому была суровая холодная зима с частыми снежными метелями... Работа продолжалась более двух недель.

Опять-таки многие простудились и схватили воспаление легких.

Страдающие грудными болезнями приблизили намного конец земной жизни...

* * *

Здесь я привел для иллюстрации лишь яркие примеры выполнения некоторых ударных работ. Напоминаю, что эти работы сверх нормы повседневного принудительного труда.

На Соловках ударников множество.

Они применяются для выполнения самых разнообразных работ, – от рубки капусты для солки до спуска пароходов после ремонта на воду.

* * *

Часто бывает, что арестантов с одного ударника без передышки назначают на другой.

Со мной так было много раз.

Например, однажды (это было в воскресенье) был я на ударнике для выгрузки кулей с рожью и переноски их на мельницу.

По выполнении урока возвращаюсь в роту.

Оказывается, рота стоит в коридоре, построенная для набора людей на новый ударник.

Нарядчик, увидев меня идущим, приказывает становиться в группу, предназначенную на ударник.

– «Помилуйте!» взмолился я, «я только что возвращаюсь с ударника, – был на выгрузке кулей». «Ничего, товарищ, не умрете. Становитесь без разговоров». Пришлось идти на новый ударник – на расчистку места для катка.

Уже раньше было сказано, что непосредственное над заключенными начальство проявляет безнаказанно произвол, насилия, охотно принимает взятки, прибегает к вымогательству и прочее.

И это особенно выявляется при назначениях на ударники: одни никогда не ходят на ударники, тогда как другие с одного ударника посылаются на другой.

Глава 5
Пекло коммунистического ада – штраф-изолятор на горе Секирной

Что такое Секирка?

Свое повествование о Соловецкой каторге, мягко именуемой большевиками «лагерь принудительных работ Особого назначения ОГПУ», я закончу кратким описанием шедевра коммунистической карательной системы, – штраф-изолятора на гopе Секирной...

Тоже довольно приличное и мнимо-закономерное название...

В действительности это кошмарное место, в общей серии Соловецкого эксперимента, есть самое ужасное – это своего рода пекло коммунистического ада.

Это страшное место прозвано арестантами, да и в России оно слывет под тем же названием – «Секирка».

* * *

На Соловках для провинившихся арестантов установлены два вида ареста: кратковременный и продолжительный.

Для кратковременного ареста, до одного месяца, в каждом отделении лагеря и на каждой командировке имеются карцеры.

Я воздержусь описывать в подробностях эти катакомбы Соловецкой каторги, гораздо мрачнее и суровее, чем клетки для диких зверей...

Обычно арестантов, подвергнутых карцерному содержанию, или запирают в каком-либо мрачном подвале, или набивают ими какое-нибудь чердачное помещение.

Помещения, занятые под карцеры, не имеют нар, часто без света, холодные, сырые...

В своем месте было указано, что соловчане имеют над собой многочисленный начальствующей персонал (командный, административный и производственный).

Каждый начальствующий тип стремится с одной стороны показать свою энергию, свое рвение на службе перед старшими такими же типами, а с другой стороны, – желает проявить свою власть над забитыми уже узниками. Вот причина, почему всегда много соловчан подвергнуто карцерному содержанию.

И карцеры не только не пустуют, а сплошь и рядом переполнены до последней крайности, лишь можно с трудом сидеть на полу плотно один к другому. Из этого мрачного человеческого улья постоянно идет спертый зловонный воздух, напоминающий смрадный воздух свинного гайна (логовища) с примесью могильного запаха.

Само собой, во время карцерного содержания не может быть и речи о выполнении гигиенических потребностей. Бывает, что арестанты-карцерники не умываются в течение всего карцерного заключения (неделя, две недели, месяц), если не удастся спрыснуть лицо водой где-нибудь на работах вблизи воды.

* * *

Для продолжительного карцерного содержания ГПУ учредило на Соловках особый штраф-изолятор на горе Секирной.

Сюда посылают для заточения не только из отделений на островах, но и из отделений с материка и даже из Вишеры (Пермской губернии). Срок заключения в штраф-изоляторе установлен от одного месяца до одного года; обычно не менее трех месяцев.

* * *

Продолжительным опытом в культурных странах, как в тюрьмах, так и в армиях, определено, что человеческий организм может без ущерба для здоровья выдержать карцерное содержание только в течение не более месяца.

Такой срок, определенный медицинскими наблюдениями, для ГПУ неприемлем, как своего рода буржуазный предрассудок.

Оно установило свои сроки, сугубо пролетарские, до года включительно.

Да еще при каком режиме!.. Перед которым меркнут самые суровые условия карцерного содержания, какие только есть где-либо.

Самоличное отбывание наказания на Секирке

Чтобы не могло возникнуть сомнений, что описание Секирки, как основанное на рассказах, прошло путем передачи из уст в уста, через фокус увеличений и поэтому, возможно, преукрашено, – я расскажу лишь то, что я сам перестрадал, пережил и наблюдал, так как я сам лично был послан в заточение на Секирку на три месяца, притом, абсолютно без всякой вины с моей стороны.

Не имею оснований утверждать, что были какие-либо указания для спровоцирования преступного деяния для меня с целью увеличения срока заключения на Соловках, или хотя бы создать предлог, который послужил бы основанием не дать мне свободы после отбытия наказания на Соловках, впоследствии так оно и случилось.

* * *

Летом 1926 года, после репрессивного пребывания на лесозаготовках, я устроился снова на службу в лесничество. Опять оказался в роли лесокультурного надзирателя ^[14] 14
  И теперь уже не «липовый», так как за первую службу в лесничестве проштудировал капитальные сочинения по лесному делу.


[Закрыть]; и, как таковой, заведывал лесоочистительными работами.

* * *

1-го сентября Эйхманс, начальник УСЛОН, возвращался поздно ночью из Кремля в сильно пьяном виде (возможно, был на какой-либо оргии), заметил в лесу дымящийся костер, где мы раньше, шесть дней тому назад, сжигали сучья; поднял тревогу, для инсценировки вызвал из Кремля пожарную команду и т. д.

На следующий день был отдан огромный приказ по УСЛОН, в котором ночной инцидент раздули в лесной пожар; причину пожара приписали моей небрежности и было заложено на меня наказание – заключение в штраф-изоляторе на три месяца, т. е. на Секирку.

Без преувеличения могу сказать, что когда прочли приказ на поверке, то многие ахнули.

Уже не принимая во внимание моего прежнего социального положения, Генерала Российской армии, или моего состояния, правда, короткое время, по высшему командному составу Красной Армии, но просто по возрасту, никогда не было случая, чтобы такого солидного возраста заточали на Секирку.

Когда на следующий день после объявления приказа «политика» (левые эссэры, меньшевики и анархисты) пришла на работы, то анархист Быстров-Гаррах сделал мне от имени всей группы следующее заявление:

«Мы все знаем, что вы, а также и мы (их тоже арестовали на трое суток), совершенно невиновные в происшедшем, так как на том месте, где произошел мнимый пожар, мы работали шесть дней тому назад. Если костер начал тлеть, то вина в этом лесной стражи. Мы, да и все другие заключенные, убеждены, что эта гнусная провокация направленна против вас, а мы лишь за компанию. Мы предполагаем, что намерены как-нибудь уничтожить вас.

Сегодня на поверке мы, «политика», заявили ротному, что если дадут применение приказу, то мы объявим голодовку».

Я просил их успокоиться, никакой голодовки не объявлять, а сидеть спокойно и не рипаться «по-анархистски».

* * *

Однако, время после лесного инцидента шло. Приказ не применяли. Мы работали по прежнему в лесу. Лишь через полмесяца, когда немного все успокоилось, приходит конвоир за мной в лесничество, забирает меня и отводит в карцер 1-го отделения, чтобы оттуда отправить меня с первым этапом на Секирку.

Уже поздно вечером привели меня и втолкнули в карцер.

Карцер, большая комната в нижнем этаже под 15-той ротой был, буквально, битком набит народом.

Тут были в большинстве «шпанята», молодежь из уголовников, арестованные за кражу уже на Соловках, за побег с работ, за «бузатерство» и прочее.

На ночь расположились кое-как, сидя на полу, плотно один к другому. О сне не могло быть и речи.

Всю ночь стоял невыносимый галдеж... неумолкаемо произносилась перекрестная отборная ругань.

На следующий день выгнали нас, карцерных, на работы.

Обычно карцерных утилизируют для самых грязных работ.

Я попал в группу для разборки досчатого отхожего места.

Задание нам было такое: разъединить доски, разобрать их и перенести на задний двор Кремля.

Все доски были пропитаны и загрязнены отбросами человеческого организма...

Вскоре мои руки, пальто и сапоги были покрыты этой гадостью.

В 12 часов привели нас в карцер на мнимый обед.

Омыть руки от зловонной гадости было негде и нечем.

Мы были вынуждены принимать пищу зловонно пахнущими руками, лишь некоторые очистили руки щепками от приставшей массы отхожего места.

В карцере, помимо прочих ароматов, с нашим приходом прибавилась новая парфюмерия, химический продукт человеческого организма.

Вторую ночь удалось лишь подремать, сидя в углу. Да и это «блатное» место отвоевал с большим трудом.

На третий день в послеобеденные часы карцерный нарядчик, снисходя ко мне (видимо, вид мой тронул и его окаменелое сердце), назначил меня для носки дров в баню № 2, что за Кремлем.

Обслуживающий персонал этой бани были грузины. Когда сердобольные грузины увидали меня в таком виде и узнали, что я в карцере и готовлюсь отравиться на Секирку, то неподдельно искренно сожалели мне, а сам завбаней, пожилой грузин, даже прослезился.

Отпуская нас с работы, Завбаней обещал, что на завтра он попросит прислать меня и еще двух-трех других карцерных опять для носки дров в баню.

Действительно, завбаней явился на утренней развод в карцер.

Меня и двух других назначили на работы в баню и под поручительство завбаней без конвоиров.

Когда я пришел в баню, то был немало удивлен следующим сюрпризом, приготовленным для меня. В самой бане на широкой скамейке стоял кипящий самовар, на разостланной бумаге приготовлены: белый хлеб, колбаса, сливочное масло, копчушки и монпасье (сахару в то время не было).

Для пояснения лицам, не видавшим горя, скажу, что это небывалая роскошь в обиходе соловчан каторжан.

В моей жизни я немало участвовал на веселых, роскошных, обильных яствами пикниках, на торжественных обедах и ужинах, но все это ничто в сравнении с тем впечатлением, которое оставил в моей памяти импровизированный пикник в бане № 2.

Я был несказанно рад, увидя приготовленные простые яства. Рад просто по-детски, как радуются дети при виде рождественской елки.

* * *

На пятый день карцерного содержания был составлен этап для отправки штрафников на Секирку.

Всего нас отправили пятнадцать человек. До Секирной нужно идти пешком километров 11. Каждый из нас нес на себе все свои вещи и этим несколько утяжелялся переход. Сопровождавший нас конвой держал оружие наготове. Это, кажется, единственный случай на Соловках, когда конвой выполняет свои прямые функции, т. е. предупреждение побега. Побега, конечно, не на вольную волюшку.

С Соловков никуда не убежишь. А бывали случаи убега от партии, отправляемой на Секирку, в лес с целью самоубийства, – или повеситься на дереве, или утопиться в озере. На это решались те, кто был наказан на год на Секирку, ибо они сомневались, что могут уцелеть в живых за год прибывания на Секирке, – поэтому хотели избавиться раз навсегда от страшного продолжительного мучения...

К вечеру добрались до 4-го отделения, что на Сикирной. Встретивший нас лагерный староста повел нас на второй этаж большого каменного здания. Там построили нас в холодном коридоре, произвели тщательный обыск и подробный осмотр принесенных нами вещей...

Все наши вещи отобрали для хранения в цейхаузе. Затем приказали нам совершенно раздеться, оставив на себе лишь нижнюю рубашку и кальсоны.

Я попросил, – нельзя ли оставить носки на ногах, так как холодный цементный пол был как лед. На меня грубо крикнули: «Снимай! Не полагается!..»

Когда раздевание нас закончилось и все наши вещи отобрали, лагстароста постучал болтом входной двери. Внутри заскрипел железный засов и тяжелая громадная дверь медленно открылась. Нас втолкнули вовнутрь так называемого «верхнего штраф-изолятора».

Мы остановились в оцепенении у входа, изумленные представшим перед нами зрелищем...

* * *

Перед нашими глазами была такая картина... Вправо и влево вдоль стен громадного высокого здания, а также по середине, на голых деревянных нарах сидят в два ряда, плотно один к другому, узники штраф-изолятора; все они босые, почти полуголые, имеющие какие-то лохмотья на теле, бледные с испитыми лицами, некоторые из них как подобие скелетов; все грязные с всклокоченными волосами...

Сейчас они смотрят в нашу сторону мрачными, утомленными глазами, в которых отражается глубокая печаль и искренняя жалость к нам, новичкам, что нас ожидает тоже, что они выстрадали и переносят теперь.

Из дальнего левого угла, из отгороженной камеры, раздается пронзительный душу раздирающей вопль, пересыпаемый дикими криками по адресу Советской власти, палачей ГПУ и прочее.

Часто слышны звуки ударов по избиваемому человеческому телу, сопровождаемые отборными ругательствами других каких-то голосов.

Это (как мы узнали потом) «надзор» усмиряет заключенного Александрова, который от всего пережитого, от разных глумлений и издевательств пришел в ярость, в возбужденно-ненормальное состояние. И вот теперь пытаются одеть на него смирительную рубашку. Александров отбивается, рыдает, издает дикие нечеловеческие крики. Надзор сбивает его на пол. После сильного избиения Александров ослабевает. «Надзор» натягивает на него смирительную рубаху, скручивает ему руки и связывает ноги.

Александров, обвязанный кругом, бьет головой об пол.

* * *

Вправо на нарах другая сцена. Там лежат, распластавшись, два человеческих трупа. Лежащие – это эпилептики.

Рыдания, крики, шум, избиения отразились на них, – с ними произошел припадок.

Их ноги и руки с силой придавливают к нарам другие арестанты, не давая им конвульсивно биться.

При виде таких потрясающих сцен мы стояли в остолбенении.

Когда все немного успокоилось, староста изолятора распределил нас на места для сидения на нарах.

Меня поместили в дальний конец средних нap, как раз против и около карцеров, где, в левом, только что происходило усмирение и избиение бешено возбужденного заключенного.

* * *

Впечатление потрясающей обстановки, в которую я попал, близость рядом безумствующего карцерного, который издавал всю ночь дикие крики, бился головой об пол; изрыгал отборные ругательства по адресу всех и вся, – все это так подействовало на меня, что я провел всю первую ночь в каком-то нервно-лихорадочном состоянии. Сон абсолютно бежал от меня.