Текст книги "Отшельник"

Автор книги: Иван Евсеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, неугомонные!

Аисты виновато замолчали, притихли на вершине сосны, а потом в согласии взмахнули крыльями и улетели куда-то на болота, словно намеренно оставляя Андрея и Наташу наедине друг с другом. Да и чего им теперь и не улететь, когда в доме и на подворье все надежно и прочно, есть хозяин и хозяйка.

Наташа действительно вышла к Андрею через несколько минут. Но не просто так, не ради лишь одного уединения, а по делу неотложному и строгому. В руке она держала целую горсть каких-то таблеток и стакан с водой.

Андрей послушно выпил, зная и чувствуя, что сопротивление бесполезно. Врачи народ строгий и требовательный, с ними лучше не спорить. Это он хорошо усвоил еще в госпиталях, был всегда примерным больным, к лечению относился серьезно, может, потому и выжил после стольких ранений.

Завершив процедуры, Наташа присела на крылечке, но не рядом с Андреем, а на одну ступеньку выше, положила ему на плечи руки и притаилась, словно малая девчонка-ослушница. Андрей, боясь вспугнуть это ее таинство, сидел тихо, недвижно, забыв о сигарете. Он лишь следил взглядом за аистами, которые на болота почему-то не полетели, а почти рядом с домом стали парно восходить кругами над сосновым бором, поднимаясь все выше и выше, где только и могло быть для них настоящее счастье и уединение.

Но вот аисты превратились почти в невидимые далекие точки, удержать их глазом было уже невозможно. Андрей отпустил аистов в вольный круговоротный полет, а потом повернулся к Наташе и все-таки прервал ее таинство.

– Наташа, – сказал он, – мне надо на кордон.

– Зачем? – встревожилась та и убрала руки с плеч Андрея.

– Там собака, Найда. Плачет на могиле хозяина.

– Какая Найда, какой хозяин?– все еще пребывая в забвении, ничего не поняла Наташа.

– Потом расскажу, – пообещал Андрей и стал подниматься.

Наташа поднялась тоже, но с места, с верхней своей ступеньки не сдвинулась, а застила Андрею дорогу, словно какая-то охранная непобедимая птица.

– Я одного тебя не отпущу, – сказала она Андрею и двумя ладонями, как будто действительно двумя крыльями, уперлась ему в грудь.

– Тогда пошли вдвоем, – перехватил он эти руки-крылья за тоненькие, хрупкие запястья.

Подчиняясь его силе и воле, Наташа на мгновение замерла, но потом вдруг, вся загорелась желанием Андрея, должно быть, представив, как им хорошо будет вдвоем в дороге в лесу и на кордоне, где их ждет и никак не может дождаться домашняя, прирученная собака Найда.

– Зачем – пойдем? – убрала и сложила руки-крылья Наташа. – Мы поедем. Мне все равно надо возвращать Воронка хозяину, а то он там, в Старой Гуте, совсем затоскует, повторную грыжу наживет. Я ведь подводу брала всего на один день.

– Поедем, – воодушевился этой счастливой мыслью Наташи и Андрей, тоже представив, как они будут ехать на подводе по лесным дорогам и просекам, любоваться весенним пробуждающимся лесом, как потом заберут Найду и отправятся в Старую Гуту отдавать Воронка хозяину, совместно виниться перед ним за нечаянную эту задержку подводы.

Откладывать поездку они не стали ни на минуту. Тут же пошли во двор и принялись запрягать Воронка, который встретил их обрадованным ржанием, предчувствуя, конечно, скорую дорогу и возвращение домой. Запрягала, правда, в основном одна Наташа, а Андрей лишь мешал ей, путался под руками, давно забыв, что, и как, и в какой последовательности надо делать.

Когда подвода была готова, они ненадолго зашли в дом. Наташа начала собирать в дорогу еду, наполнила фляжку водой. Андрей тут ни в чем ей не мешал, терпеливо ждал в стороне и лишь перед самым выходом из дома вдруг задержал Наташу у порога, и, стараясь быть предельно спокойным, сказал:

– Оружие-то отдай. Солдат без оружия не солдат.

– Это точно, – неожиданно легко согласилась Наташа, пошла к этажерке и откуда-то из-под книг достала Сашин пистолет.

По тому, как она привычно и уверенно подала его Андрею, он понял, что держать оружие в руках Наташе приходилось, и, судя по всему, не раз, что она хотя и женщина, но тоже солдат и воин.

У Андрея промелькнул даже было соблазн захватить с собой в дорогу и отцовскую гражданскую двустволку, чтоб Наташа тоже была при оружии. Но потом он от такого соблазна удержался: это уж получится совсем какая-то военная экспедиция в мирном заброшенном лесу. Всех птиц и зверье они с Наташей одним только своим видом распугают.

Пистолет стоял на предохранителе, патрона в патроннике не было. Наташа молодец: прежде чем спрятать пистолет на этажерке, хорошенько его проверила. Но обойму предусмотрительно оставила на месте. Ведь все эти четверо суток она жила в доме одна при совершенно беспомощном, потерявшем сознание бойце, и случиться могло всякое. Наташа и держала пистолет под рукой, и сомневаться не приходилось, что смогла бы и сумела его применить по назначению!

Принимая пистолет из рук в руки и пряча его в боковой карман бушлата, Андрей встретился взглядом с Наташей. За коротенькие те секунды, пока они в упор смотрели друг на друга, он попробовал вызнать, выследить в напряженных ее зрачках, знает ли Наташа, догадывается ли, зачем ему понадобился пистолет в тот день в лесу под кустом боярышника. Были мгновения, когда Андрей думал – знает и даже точно знает, но не хочет ему открываться, щадит его. Андрей так уверовал в это ее знание, что едва сам не открылся Наташе: чего же ее мучить и мучиться самому, – что было, то было, и о том они обязаны знать оба, никаких тайн между ними существовать не должно. Но в следующее мгновение Андрей поспешно отрекся от своего намерения: зрачки у Наташи, хотя и были напряжены и сведены в этом напряжении к тоненькой переносице, но доверчиво простодушные и никакой тайны в себе не таящие. Андрей облегченно вздохнул: нет, не знает. Скорее всего, Наташа думает, что Андрей держал пистолет в руке для обороны от дикого зверя, или птицы, или от дикого хищного человека, который вполне мог объявиться в лесу. Догадка ее вполне естественна и справедлива, и пусть Наташа пребывает с ней как можно дольше. Тайны же своей Андрей никогда не выдаст. Это тайна мужская, воинская, и знать ее женщине не надо, тем более такой женщине, как Наташа. Она просто не вынесет ее. Нельзя жить, постоянно думая о смерти, о возможной смерти любимого человека.

Со двора они выехали в начале девятого. Солнце уже поднялось над лесом, обещая хороший, погожий день. Наташа, завладев вожжами, сидела в передке телеги, а Андрей на правах пассажира рядом с ней, безмятежно, в своё удовольствие курил, поглядывал на деревенские знакомые дома, и теперь они не казались ему такими заброшенными и одичавшими. Чудилось, что сейчас скрипнут калитки – и навстречу Андрею и Наташе из них выйдут хозяева, по-соседски поинтересуются, спросят, куда это Андрей наладился совместно с женой с утра пораньше.

– Да вот, – сознается во всем Андрей, – решили на кордон проехать. Лесников, лесничих проведать.

– Дело хорошее, – одобрят их намерение соседи и позавидуют: они тоже бы не прочь навестить лесников и лесничих, старых своих знакомцев, да вот такой ходкой подводы, такого боевого коня у них нет.

Воронок, словно подслушав поощрительные эти разговоры, переходил с мерного скучного шага на веселый утренний бег, на широкую, размашистую рысь, звенел удилами, фыркал. Наташа, попустив вожжи, во всем доверялась ему, зная, что Воронок нигде не собьется с дороги, не зацепится осью ни за сосну, ни за ель. Сама же она припадала к плечу Андрея и то ли задремывала, добирая недобранное ночью, то ли просто затаенно молчала, стараясь как можно дольше сохранить в душе тихую утреннюю радость. Андрей осторожно прижимал Наташу к себе, но не тревожил и ни о чем не спрашивал: пусть поспит, потаится, впереди у них такой длинный солнечный день – успеют вдоволь наговориться, наслушаться друг друга.

Весенний боровой лес давно уже пробудился, жил беспокойной своей птичьей и звериной жизнью. Перелетая с ветки на ветку, неумолчно стрекотали сороки, но совсем не так, как в тот, похоронный день, когда Андрей пробирался здесь один. Они никого о приближении подводы не предупреждали, а просто гомонили, радовались между собой, что – вот надо же – появились опять в лесу люди, едут куда-то посемейному на подводе, торят дорогу, которая давно уже тут не торилась, заросла крушиной и ельником. Сорокам вторили синички и зяблики, и тоже радостно, с восторгом, щебетанием и пением на все лады. Где-то далеко в чащобах обзывался дятел, может быть, даже тот самый, побратим Андрея, который вспугнул его под кустом боярышника, не дал нажать на спусковой крючок пистолета. «Стучи, стучи, – поощрил его Андрей. – Теперь можно, теперь неопасно». Несколько раз из-под ног Воронка выскакивал ежик, обиженно фыркал, пугая коня и пугаясь сам, сворачивался в клубочек и ненадолго, пока минует опасность, затихал в прошлогодней траве и листьях. Андрей и для него находил ласковое слово. «Не бойся, мы не тронем», – почти вслух говорил он ежику и украдкой, не поворачивая головы, поглядывал на Наташу – не пробудилась ли она от нечаянного шороха. Она не пробуждалась и, кажется, не хотела пробуждаться: что ей эти лесные шорохи, это птичье пение, этот дальний трубный рев оленя – хозяина всех чащоб и урочищ, когда так удобно и тепло спать на горячем плече Андрея.

Но больше всего Андрея удивили аисты, Товарищ и Подруга. Дома на страже они не остались, а устремились вслед за подводой, обогнали ее по-над вершинами сосен и, когда Воронок выметнулся к пристани, уже встречали Андрея и Наташу, стоя на карауле в речной неглубокой отмели. «А как же дом? – необидно попенял им Андрей. – Вдруг какая буря, ураган, кто сохранит, посмотрит, не отворилась ли калитка, не побиты ли где стекла в окнах, не оборвалось ли с крюка глубоко в колодец ведро?!» Аисты повинно склонили шеи, делая вид, что охотятся за лягушками, а на самом деле просто стыдясь своего необдуманного поступка. Андрей простил их: «Ладно, не переживайте, мы скоро вернемся, но чтоб больше такого не было!»

А вот вороны и воронье Андрею с Наташей ни разу по дороге не попались. То ли по лени своей и злобе еще додремывали в болотистом осиннике, то ли, разведав, что Андрей с Наташей едут на кордон подводою, обозом, забоялись, и особенно Воронка, который при случае может так ударить копытом, что куда твой олень – крыльев и перья не соберешь. Дали о себе знать они лишь на подъезде к Партизанскому дубу, когда Наташа опять взяла вожжи в руки, натянула их посильней и стала править по неширокой просеке, все глубже и глубже вторгаясь в законные вороновы владения.

Черной разбойной стаей они взметнулись над осинником, сделали несколько кругов над болотом, но к подводе не приблизились, трусливо рассудив, что силы теперь у них неравные.

– Ну, где твоя Найда? – спросила Наташа, придерживая Воронка, который и здесь, в просеке, разохотился на веселую, бодрую рысь.

– Проедем еще немного, – ответил ей Андрей, – вон там за дубом, в низинке.

Наташа и стала править Воронка в низинку мимо Партизанского дуба, в старости своей не чувствующего еще весны и тепла. Он был по-зимнему черный и мрачный, не торопился выкидывать почки, распускать листья, ждал тепла настоящего, майского, а то и июньского. И особенно черным был сук, на котором, казалось, и сейчас при дневном ярком свете виделся казненный Венька-полицай.

– Вот на этом суке старик и повесился, – не вдаваясь в подробности, начал Андрей рассказывать Наташе о печальном своем знакомце.

Наташа слушала молча, ни разу Андрея не перебила, не задала ни единого попутного вопроса, а лишь все поглядывала и поглядывала на черный обломанный сук. Воронок тоже изредка вскидывал на него голову, прижимал уши и опять норовил перейти на рысь, словно стараясь как можно скорее увезти Андрея и Наташу от этого страшного места.

– Женщины во всем виноваты, – вдруг глубоко и сочувственно к старику вздохнула Наташа.

– Почему? – удивился Андрей ее приговору.

– Потому, что женщины – бабы, – ответила Наташа.

Соглашаться Андрею с ней никак не хотелось, но еще больше не хотелось спорить и вообще говорить о старике, портить такой хороший солнечный день – первый день их совместной с Наташей семейной жизни.

Да и некогда уже было. В низинке между луговых кочек и реденького осинника мелькнула могила. Андрей попросил Наташу попридержать Воронка, спешился и первым пошел к ней, прокладывая новую тропинку по голубым подснежникам, которые стелились у него под ногами и были похожи на лесное озеро. Минутами Андрею казалось, что он идет по воде, проваливается в ней, тонет, не находя земной тверди. Он невольно останавливался, оглядывался назад, чтоб посмотреть, идет ли за ним Наташа и не опасно ли ей идти по этому бездонно глубокому озеру. Она шла, но намеренно не догоняла Андрея, словно ей хотелось побыть одной, вдоволь насладиться весенним днем, солнцем, надышаться лесным воздухом, ничуть не боясь утонуть в неожиданно открывшемся ей озере. Колокольчики за каждым шагом Наташи восторженно звенели, жались друг к другу и, уступая дорогу, клонили перед ней набухшие утренней росой головы.

Найду Андрей увидел еще издалека. Она лежала в самом центре могилы, обронив, усталую, измученную голову на далеко и безвольно вытянутые передние лапы. Оставленный Андреем хлеб был нетронут, уже зачерствел, покрылся жесткой, будто ледяной коркой: Но ни птицы, ни лесные изголодавшиеся звери его не коснулись, то ли боясь Найды, то ли птичьим и звериным своим чутьем понимая, что хлеба этого трогать нельзя.

Андрей остановился в двух шагах от могилы. Найда при его появлении не встревожилась, не вскинулась, как того можно было ожидать, а лишь обреченно подняла на него и тут же опять опустила бледно-коричневый, по-человечески выплаканный глаз. Андрей не то чтобы испугался этого ее уже почти неживого взгляда, но никакого движения к Найде больше не сделал, не зная, как и какими словами окликнуть ее да и вообще стоит ли окликать.

Наташа тем временем бесшумно подошла к Андрею, мгновение тоже поколебалась, прижимаясь к его плечу, а потом вдруг решительно приблизилась к Найде, склонилась над ней и начала осторожно, словно малого покинутого всеми ребенка гладить по голове, плечам и спине.

– Ну что ты, что ты, – тихо, почти шепотом проговорила она. – Не надо.

Несколько минут Найда под ее рукой лежала все так же недвижимо и все так же безучастно и к ее словам, и к ласкам, но потом все-таки поддалась на них, приподняла голову и уткнулась исхудавшей удлиненной мордочкой Наташе в ладони. Глаз она не открывала, а наоборот, сильнее смежила веки, одним лишь собачьим чутьем поняв, что перед ней человек, которому во всем можно довериться и который ответно поймет все ее горе и страдание. Наташа бережно, действительно как малого ребенка, прижала Найду к груди, подняла на руки и, твердо ступая по устланной подснежниками поляне, понесла к телеге.

Андрей пошел следом, шаг в шаг, но перехватить Найду на свои, более крепкие, руки не решился. Наташе Найда поверила, а вот поверит ли ему, еще неизвестно, вдруг начнет биться на руках, скулить и плакать и в конце концов вырвется, чтоб убежать к могиле прежнего своего хозяина. Андрей даже оглянулся на эту смутно чернеющую в мелколесье могилу, уже заметно осевшую и обветренную. Теперь она напоминала обыкновенный земляной бугорок, которых полным-полно в лесу и которые образуются сами по себе, наносимые песчинка за песчинкой ветром и бурей возле какой-нибудь старой упавшей сосны. Через год-другой могила обрастет мхом, засыплется хвойными иголками, ее обступят со всех сторон, а может, и накроют голубым ковром, будто саваном, подснежники, и тогда уж совсем могилу не отличишь от природного невысокого холмика. Но пока она была отличима, от нее по-кладбищенски веяло холодом; болотные малорослые осины сгрудились возле нее и почти не пропускали света, застили его, укрывали от солнечных лучей и человеческого глаза. Одинокая, неубранная, без креста и ограды, она погружалась во тьму и забвение раньше всякого срока. Теперь она вся была во власти вороньей стаи. Осмелев, вороны затеяли над могилой настоящее побоище за окаменело-твердый ломоть хлеба, оставшийся после Найды. Смотреть на эту их остервенелую драку было невмочь, и, будь у Андрея сейчас в руках ружье, он, не задумываясь, выстрелил бы в темно-разъяренную стаю воронья, которое, кажется, только затем и живет на свете, чтобы ждать звериной или человеческой смерти.

Но ружья с собой Андрей не захватил, а тратить на разгон воронов пистолетный выстрел было жалко, да они, поди, пули и не забоятся.

Андрей заторопился вслед за Наташей, охранно прикрыл ее со стороны спины своим телом, словно забоявшись, что воронье сейчас набросится и на нее, начнет отбивать Найду, на которую все эти четыре дня зарилось, достоверно зная, что живой она с могилы хозяина не поднимется.

Так они и подошли к подводе: впереди Наташа с Найдой на руках, а сзади Андрей, зорко следящий за лесом, болотом, за вороньей стаей и вообще за всем, что происходило вокруг. Воронок, почуяв Найду, всхрапнул, испуганно забился в оглоблях, но Наташа успокоила его по-женски строгим окриком, велела стоять смирно и неподвижно. Воронок послушался ее, замер и так, замерши, продолжал стоять все время, пока Наташа укладывала Найду в телегу на охапку сена. Он позволил себе лишь одну вольность: чуть вывернув голову следил из-под оглобли настороженным взглядом за Наташей, как будто ревновал ее к Найде.

Теперь можно было уезжать. Наташа села рядом с Найдой, опять начала гладить ее по голове и спине, а Андрей, отвязав Воронка, занял непривычное для себя место возницы. Чтобы встать в наторенную колею, подводу надо было развернуть вкруговую на поляне. Андрей осторожно стронул Воронка с места, опасаясь, как бы не зацепиться осью за какую-нибудь корягу или пень, припрятавшийся в моховой залежи. Правую вожжу Андрей попустил, а левую все подтягивал и подтягивал на себя, давая знак Воронку, что надо разворачиваться, идти по кругу, но мог бы и не подтягивать: Воронок и без его понукания сообразил, что от него требуется, пошел по обочине поляны, все время кося левым глазом на Партизанский дуб и начинающуюся сразу за ним просеку, где была видна колея. Конь он был опытный, много поживший среди людей, и безошибочно почуял, догадался о намерениях Наташи и Андрея: наконец-то дорога предстояла ему домой к законному своему хозяину, к теплой конюшне, к яслям, где вдосталь лежит душистого лугового сена, а может, даже и засыпано овса в честь возвращения Воронка из найма, из странствий. Зайдя в конюшню, он испробует и того и другого, потом попьет из цеберка холодной ключевой воды, передохнет и запросится у хозяина в луга, где уже появилась молодая доступная коню травка.

Андрей понял нетерпение Воронка и по-хорошему позавидовал ему, его скорому свиданию с хозяином, с родным подворьем и с родным лугом, но самому Андрею стало грустно. Ведь, отдав Воронка, им с Наташей придется расстаться. Пусть, может, и ненадолго, на неделю-другую, но расстаться. Наташа вынуждена вернуться в местечко, где у нее работа, где ее ждут больные, нуждающиеся в ней люди, а Андрей с Найдой (если только она признает в нем хозяина) отправится назад в Кувшинки, в родительский свой оживший, но теперь, без Наташи, такой одинокий дом.

Нетерпеливый Воронок, встав в колею, пустился бойкой трусцой, все приближая и приближая расставание Андрея с Наташей. И ничего Андрей не мог придумать, чтоб оттянуть это расставание, задержать его. Он лишь незаметно для Наташи придерживал Воронка вожжами, не давая ему воли и полного хода, а то Воронок, распалясь, домчит их в Старую Гуту за полчаса. Но на развилке, где просека раздваивалась: одна шла к кордону, а другая за границу зоны, к жилым селам, – Андрея вдруг осенило. Он посильней натянул вожжи, почти останавливая Воронка, и, стараясь не смотреть на Наташу, чтоб она не догадалась об его обмане, сказал:

– Давай заедем на кордон.

– Зачем? – удивилась та, поначалу действительно не поняв обманного замысла Андрея.

– Я, кажется, не закрыл там калитку, – продолжал хитрить Андрей. – Ветром разобьет.

Наташа перестала гладить Найду, на мгновение о чем-то задумалась, а потом вдруг легко согласилась с ним:

– Давай!

Было видно, что расставаться ей тоже не хочется, что она все это время тоже думала о том, как бы оттянуть, отсрочить разлуку, но сама не могла найти и не решалась предложить причины, хоть сколько-нибудь правдоподобной. Теперь же была рада (и почти не скрывала этой радости), что Андрей такую причину нашел, вовремя вспомнил о кордоне и о незапертой там калитке, которую, конечно же, при первой буре разобьет, сорвав с навесов и петель.

А вот Воронок такому совместному решению Андрея и Наташи не обрадовался. Он долго упрямился, не хотел подчиняться Андрею, хотя тот с удвоенной силой натягивал левую вожжу, повелевая ему сворачивать на просеку, которая вела к кордону. Пришлось вмешаться в дело Наташе. Она не то чтобы прикрикнула, но приструнила Воронка за непослушание настойчивыми, хотя и не очень обидными словами:

– Сворачивай, сворачивай! Успеешь домой!

Воронок подчинился, повернул влево, но, чувствовалось, на Наташу обиделся, вздыхал, устало клонил к земле голову и, ни разу не перейдя с шага на бег, тащил телегу с таким усилием, как будто она была доверху груженная дровами, сеном или какой-нибудь иной неподъемной поклажей: мешками с зерном, мукою или картошкой.

К кордону они подъехали не с огородов, а с улицы. Так было удобней и сподручней: просека почти упиралась в ворота, да и земля здесь была потверже, успела уже как следует подсохнуть на солнце, не то что на огородах, где она оставалась еще по-весеннему вязкой и сырой. Воронок там телегу по целине, поди, и не вытащил бы. Наташа на всякий случай посильней придерживала Найду, опасаясь, что та, почуяв родной дом, встревожится, начнет рваться к нему, искать хозяина и опять плакать и скулить. Андрей же был занят непослушным Воронком, похлопывал его по крупу вожжами, постепенно вспоминая все навыки и премудрости возницы, а заодно и лошадиные повадки, которые в детстве знал не хуже Наташи. Изредка он, правда, от Воронка отвлекался, отвлекал и Наташу от Найды, прижимал ее за плечо к себе, легонько гладил по щеке, говорил даже какие-то почти бессвязные слова, веря и еще не веря, что рядом с ним сидит не какая-нибудь посторонняя, чужая женщина, а именно Наташа Ермолаева, с которой он расстался двадцать лет тому назад, но теперь вот встретил снова, обрел, и она твердо обещает ему родить сына-княжича. Наташа шептала что-то ответное, тоже по-ночному бессвязное, преданно клонилась и жалась к Андрею, забыв про Найду, уже немного ожившую, чуткую к каждому движению и звуку.

Они взаимно так увлеклись тайными своими ночными воспоминаниями, что уже ничего не замечали вокруг: ни дороги, ни лесной радостно-весенней жизни, ни обиженного на них и непокорного Воронка.

И вдруг на самом подъезде к кордону, к тесовому, на совесть когда-то возведенному лесниками и лесничими дому оба испуганно вздрогнули от неожиданно резкого, тоже как будто испуганною звука. Таинство их и тишина были безвозвратно нарушены и развеяны по нестойкому прикордонному ветру. Андрей и Наташа мгновенно отпрянули друг от друга, повернулись на этот звук и увидели, как из калитки, действительно незапертой, вольно качающейся на петлях, выметнулась им навстречу и стала скрываться в лесу человеческая фигура, одетая в солдатскую шинель без ремня, в зимнюю шапку и резиновые, явно не военные сапоги. На плече у бегущего виднелся автомат Калашникова с двумя спаренными рожками. При каждом шаге-прыжке автомат соскальзывал с плеча, наотмашь бился рожками о спину, замедляя и почти останавливая бег странного этого человека. Казалось, он бросит сейчас оружие на землю и уйдет налегке в заросли молодого ельника. Но беглец автомата не бросал, а лишь нервно поддергивал его повыше и все приближался и приближался к спасительному для него ельнику, время от времени поворачивая в сторону Андрея и Наташи заросшее светлой не больно густой еще щетиной лицо.

– Стой! – громко и требовательно закричал Андрей, спрыгивая с телеги и заученно выхватывая из кармана бушлата пистолет.

Металлически твердые, цезаревские нотки в голосе Андрея мгновенно дали о себе знать, ожили в нем, ожил и весь боевой военный опыт. Наметанным взглядом Андрей быстро оценил обстановку. Если дать этому дезертиру (а в том, что это именно дезертир, Андрей почти не сомневался, навидался их на своем веку вдоволь: все они такие вот отчаявшиеся, либо кого-то уже убившие, либо готовые убить) уйти в ельник, то там взять его будет гораздо труднее, у него укрытие за каждой сосенкой, а Андрей на открытом пространстве, на виду.

– Стой! – закричал он еще раз, вкладывая теперь в этот крик не столько угрозу, сколько требование, мол, остановись, давай разберемся, может, тебе и убегать от меня совсем не надо, может, наоборот, я чем-нибудь смогу тебе помочь.

Но военная форма Андрея, судя по всему, лишь вспугнула дезертира, никакого доверия он к ней не испытывал, она для него означала лишь плен, дисбат, а может, и саму смерть. Не поверил он и повторному, уже почти мирному крику Андрея, почуяв в нем лишь двойную для себя угрозу, подвох. На бегу, не останавливаясь, дезертир перехватил автомат с плеча на руку, опять на мгновение вполуоборот повернулся к Андрею и дал в его сторону короткую очередь.

Пули просвистели где-то высоко над головой, не причинив Андрею никакого вреда, и ушли в сторону в сплоченно стоящие вокруг него боровые сосны.

– Андрей! – испуганным криком отозвалась на выстрел Наташа.

Оказывается, все это время она бежала следом за Андреем, шаг в шаг, оставив на произвол судьбы и Воронка, и Найду. Андрей повернулся на ее крик и приказал (именно приказал, а не попросил), как и положено приказывать в бою командиру:

– Назад!

Но Наташа не подчинилась его приказу. Она схватила Андрея за рукав бушлата и начала удерживать, со слезами на глазах повторяя одну и ту же фразу:

– Ну зачем он тебе? Зачем?! Пусть уходит!

– У него автомат, не видишь?! – вырвался от нее Андрей.

Наташа хотела еще что-то сказать ему, но Андрей уже ее не слушал. Коротенькими перебежками, прячась за тоненькими осинками и березками, он стал обходить обманно-спасительный для дезертира ельник, обнаружив, что тот тянется неширокой ленточкой, а за ним начинается взрослый прореженный лес, и укрыться там беглецу будет трудно. После выстрелов схватка у Андрея с дезертиром пошла уже в открытую, кто кого, и он тоже решил обозначить себя неприцельным предупреждающим выстрелом, дал знать беглецу, что тот имеет дело с человеком вооруженным.

Пистолетный выстрел прозвучал гулко и действительно предупреждающе. Шаги дезертира в ельнике затихли, он затаился, похоже, не ожидая подобного поворота в своем, казалось бы, почти уже удавшемся, счастливом бегстве.

– Бросай оружие и выходи! – скомандовал ему Андрей, больше не намереваясь вступать с дезертиром ни в какие переговоры. Раз он стреляет по мирным беспечным людям, то какие с ним могут быть переговоры: пусть сдается немедленно и безоговорочно, пусть честно отвечает, почему и зачем прячется в зоне; если убил, то где и кого, а если сбежал по слабости своей и трусости от дедовщины, то откуда и когда.

Но дезертир сдаваться не собирался. Несколько минут он еще таился в ельнике, держа, наверное, Андрея на прицеле и лихорадочно соображая, что ему делать дальше: убегать в глубину леса или вступать в бой с этим неизвестно откуда взявшимся на кордоне военным. Шансы на победу у дезертира были. Все-таки у него в руках автомат с двумя спаренными рожками (да, может, и в карманах еще есть патроны россыпью), а у Андрея в пистолете всего одна обойма, долго с ней не повоюешь. К тому же, дезертиру этому, судя по всему, терять уже нечего и он готов на все, будет отстреливаться до последнего патрона.

А тут еще Наташа! Несмотря на все приказы Андрея, она бежит в двух шагах сзади, тяжело дышит, пытается опять что-то говорить, удерживать его, хотя, кажется, уже не плачет. И то хорошо! Человек она все-таки военный, обстановку понимает и чувствует. Ей бы сейчас в руки хоть какое-нибудь оружие, ту же отцовскую двустволку, которую они беспечно не взяли с собой. Все было бы надежней, при случае могла бы и выстрелить поверх деревьев, вспугнуть дезертира. Глядишь, против двоих вооруженных людей он и не устоял бы, сдался. Но лучше бы все-таки Наташа вернулась назад к Воронку и Найде. Андрей как-нибудь справится с беглецом и один, исхитрится, выманит его на открытое пространство, опыт какой-никакой есть, самого Абдулло в Файзабаде взял.

Воспользовавшись передышкой, которую дал ему дезертир, Андрей опять короткими перебежками начал обходить ельник, надеясь перехватить беглеца с тыльной стороны зарослей: ведь никуда дезертир не денется, в страхе своем и лихорадке кинется в глубь леса, в дебри и болото – и выйдет точно на Андрея. Обозначать себя теперь ни выстрелом, ни криком Андрей не стал, сейчас это ни к чему, пусть беглец теряется в догадках: где преследователь, в какой стороне, откуда ждать опасности. Долго он такого напряжения не выдержит, допустит ошибку, нервы небось на пределе.

А вот Наташа не сдержалась и из-за спины Андрея вдруг громко примирительно закричала:

– Не бойся нас, парень!

И в то же мгновение из глубины ельника раздались выстрелы, и теперь уже длинной расчетливой очередью, веером. Андрей на всем бегу метнулся за дерево, толстую в пол-обхвата березу, и пули ушли мимо него в открывшееся пустое пространство. Он слышал их свист и, казалось, даже видел коротенькие их вращающиеся тела, с которыми лучше не встречаться. Андрей проводил раскаленные несущие неминуемую смерть пули долгим ненавидящим взглядом и выскочил уже было из-за березы, чтоб бежать дальше все в обход и в обход ельника, но вдруг услышал у себя за спиной негромкий оборвавшийся на полуслове вскрик Наташи:

– Андрей!

Он повернулся на этот крик и, обмирая, увидел, как Наташа, хватаясь за кусты руками и пытаясь удержаться за них, падает, рушится всем телом назад, на покрытый мхом и подснежниками бугорок, который только что одолела. С левой стороны у нее на груди проступают и все наполняются и наполняются кровью два темных пятна.

– Наташа! – бросился к ней Андрей, но подхватить на руки уже не успел.

Она упала навзничь, широко и безвольно раскинув руки, в которых были зажаты ольховые, похожие на стебельки веточки с набухшими, почти уже распустившимися почками.

Андрей склонился над Наташей, повернул к себе ее лицо, обхватил ладонями и сразу понял: нет – это не ранение, это смерть, быстрая и легкая. Слишком много он видел в своей жизни смертей, чтоб ошибиться, чтоб обмануть себя. Лицо Наташи прямо под его ладонями начало бледнеть, угасать; капельки пота на лбу и щеках остывали и одна за другой скатывались на разметавшиеся по земле волосы. Жизнь уходила из угасающего этого лица: губы складывались в твердую уже посмертную улыбку, подбородок заострялся, и лишь глаза продолжали смотреть на Андрея широко и открыто и как будто говорили ему: «Что же я наделала, Андрей?! Что наделала!»