Текст книги "Бомба Геринга"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Все словно замерло, окаменело… Даже рваные лохмотья облаков, нависших над Ленинградом, и те, кажется, застыли в ожидании развязки, которую готовили люди, одетые в грубые брезентовые робы.

Винниченко прошел к паровым установкам и еще раз проверил готовность их в течение трех-четырех часов подавать пар к бомбе. Попробовал пальцем степень натяжения троса дистанционного управления, конец которого был отведен в укрытие. Перекинувшись шуткой с Рощиным, замершим в полной боевой готовности, направился к штабу. Горелов остался у паровых установок.

По пути в штаб Винниченко остановился у резервной группы солдат, которые, примостившись кто на чем мог, вели разговор под аркой старинного здания и курили. При виде полковника солдаты затихли и вскочили, вытянувшись по стойке «смирно».

– Вольно, – бросил Винниченко и прошел дальше.

В красном уголке домоуправления набилось десятка два штатских. Были здесь и работники милиции, и руководящий состав городского и районного исполкомов, представители инженерной, противопожарной, медицинской служб, дружинники…

Запомнил полковник только лица представителей Денгорисполкома, райкома партии и райкома комсомола: они были час назад на оперативной летучке, когда Скатерщиков сообщал о тревожной радиограмме.

Полковник Журавлев четко, как рапорт, назвал фамилии и имена почти всех, кто был в красном уголке, упомянув при этом учреждения и организации, которые они представляли.

– Очень хорошо. Организация работ образцовая. – И, оглядев лица людей, сидевших за столами и около стен, Винниченко устало улыбнулся. Он понял, что сообщение Скатерщикова было известно всем. – Работа, товарищи, предстоит сложная. Гарантию успеха давать трудно. Будем стараться.

В штаб вошел майор Урусов. Взгляды сидевших в красном уголке, как по команде, устремились на него. Вид у майора был болезненный, измученный. Поймав на себе взгляд Журавлева, он прошел к окну, чуть приоткрыл форточку и сел на свободный стул.

– Что сказал врач? – сухо спросил Журавлев.

– Велел отправляться домой. Температура, и… что-то барахлит сердце.

– Немедленно езжайте домой.

– Как же можно? Вы здесь, а я…

Журавлев не дал ему договорить:

– Берите мою машину и отправляйтесь домой!

Под тяжестью молчаливых взглядов Урусов, сутулясь, перешагнул порог и осторожно закрыл за собой дверь.

Журавлев пододвинул Винниченко стул, но тот отстранил его, посмотрел на часы и, выискав взглядом полного и уже немолодого заместителя председателя горисполкома обратился к нему с вопросом:

– Думаю, что в двенадцать ноль-ноль можно начинать?

Заместитель председателя встал и через стол протянул полковнику руку:

– Желаем удачи!

Винниченко строго, по-уставному отдал честь, и все встали, загромыхав стульями.

Журавлев пожал полковнику руку уже в дверях, когда тот переступил порог.

– Все наши молитвы с вами.

Винниченко вышел во двор. Проходя мимо резервной группы солдат, он остановился. Ему вдруг захотелось сказать солдатам что-то теплое, хорошее.

Выбрав глазами молоденького рыжего солдата, у которого еще не успела потухнуть на лице озорная улыбка, он спросил:

– Поди, из Рязани?

– Так точно, товарищ полковник!.. Как вы угадали?

– Я тоже оттуда… Там каждый второй то рыжий, то конопатый.

– Что верно, то верно, товарищ полковник, – одним духом выпалил солдат, с трудом сдерживая приступ смеха.

Полковник был совсем не из Рязани, но, чтобы разрядить напряженность обстановки, он ради шутки пошел на эту безобидную ложь.

– Фамилия?

– Фунтиков, товарищ полковник! Иван Фунтиков.

– По какому году служишь?

– По второму.

– С такой штукой, поди, впервые возишься? – полковник пальцем указал на земляной вал у шахты.

– С такой еще не встречались, а поменьше. Мы их, товарищ полковник, своим взводом повыковыривали столько, сколько у Карапетяна на голове волос. – Фунтиков лихо стрельнул глазами в сторону солдата Карапетяна, который уже заранее, по выражению лица Фунтикова, ждал подвоха по своему адресу.

Густые черные волосы на голове Карапетяна росли так буйно, что закрывали верхнюю половину лба и надвигались с висков чуть ли не на самые брови.

– Говоришь, уже видел тротиловый первачок?

– Так точно, товарищ полковник.

– А видел, как гонят самогонку?

– Видел, товарищ полковник.

– А где видел-то?

– А в нашей деревне! У нас некоторые ловкачи гонят: кто из сахара, а кто из свеклы… перед большими праздниками.

– А куда же смотрит милиция? Поди, ловит и сажает?

– Смотря на кого налетишь, товарищ полковник. Попадаются и в милиции такие, что первак любят не хуже любого. Придет, пошумит, построжится, для вида припугнет, а перед уходом дерябнет пару стаканчиков первака – и пошел справлять дальше службу.

– Ну и как ты на это смотришь?

– Отрицательно, товарищ полковник.

– То-то…

«Попробуй, придерись к нему… Живой Вася Теркин», – подумал полковник и, кивнув на прощание, покинул солдат.

Только теперь, отойдя от солдат, Винниченко догадался, что за треск слышался за его спиной, когда он разговаривал с Фунтиковым: его снимал корреспондент.

– Работаем? – бросил на ходу полковник, направляясь к паровой установке, где его ждал капитан Горелов.

– Как все, – бойко ответил Веткин, снова наводя объектив кинокамеры на полковника.

Словно из-под земли вырос капитан Скатерщиков.

– Как дела? – спросил капитан.

– Начинаем.

А корреспондент снимал. Увидев Скатерщикова, он просиял:

– Товарищ капитан, пока вы ходили, я сделал пять пленок… Потрясно!..

Подошел Горелов.

– Что это за гражданин? – Винниченко взглядом показал на человека в фетровой шляпе и в модном сером пальто, который подошел к защитному насыпному валу и, словно кого-то ожидая, прохаживался вдоль насыпи. – Кто его сюда пустил?

– Это ко мне, товарищ полковник, – многозначительно улыбнувшись, ответил капитан Скатерщиков. – Такая наша служба. Желаю вам удачи. – Капитан крепко пожал руку Винниченко и Горелову.

– Вы уже не вернетесь? – спросил Винниченко.

– Пожалуй, что нет… А впрочем, как сложатся обстоятельства…

Скатерщиков подошел к человеку в сером пальто, что-то сказал ему, и они скрылись под аркой дома, где располагался штаб.

Слишком медленно тянулись последние минуты ожидания.

– Если будем работать такими темпами – провозимся до обеда, – ворчливо проговорил Горелов, не глядя на полковника.

– А что вы предлагаете, капитан? – резко спросил Винниченко, где-то в душе уязвленный нетерпением Горелова. – Молите бога, что все идет благополучно. Тише едешь – дальше будешь. – Кашляя в кулак, он подошел к паровой установке, проверил показания манометра и подал команду: – Капитан, займите свое место у троса дистанционного управления. Слушайте мои команды!

Горелов скрылся в укрытии, где он, как второй номер расчета, должен был находиться согласно инструкции.

– Дать пар! – приказал полковник Рощину и, приложив ладонь к левому уху, стал прислушиваться. Со стороны шахты, как протяжный вздох, донеслось приглушенное шипение.

– Лиханов, дайте воду! – распорядился Винниченко.

Над шахтой заклубился белый гриб пара.

Не успел полковник доложить в штаб о том, что паровая установка включена, как услышал за своей спиной чьи-то тяжелые шаги.

Повернулся. Пригибаясь, к паровой установке бежал солдат.

– Товарищ полковник, вас вызывают в штаб округа!..

– Кто вызывает?

– Сам командующий!..

– Ну что ж… – Винниченко подошел к Горелову: – Я должен отлучиться. Очевидно, разговор с Москвой. На время моего отсутствия останетесь за меня. Вторым номером назначьте солдата Фунтикова. Он смышленый и расторопный. Объясните ему, как нужно тянуть трос дистанционного управления.

– Фунтиков справится с задачей, товарищ полковник, – ответил Горелов, обрадованный тем, что Винниченко словно угадал, кого лучше всего поставить вместо него вторым номером.

– В случае чего – сразу же сообщайте в штаб серией красных ракет. Там все начеку. А сами – в укрытие.

– Понял вас, товарищ полковник!

– Продолжайте работы. Через пятнадцать минут прекратите подачу пара и воды. Не забудьте включить на три минуты дымосос. Если я не успею вернуться после первого цикла, опускайтесь в шахту и хорошенько прослушайте бомбу. Второй цикл работы паровой установки проведем продолжительностью в сорок пять минут. Думаю, к этому времени я вернусь. Максимум осторожности. – Полковник достал из кармана стетоскоп и передал его Горелову.

Уже почти дойдя до подъезда домоуправления, где его ожидала машина из штаба округа, Винниченко остановился и, сложив рупором ладони, громко крикнул:

– Капитан, не забудьте хорошенько прослушивать сердце фрау…

Шутка Винниченко солдатам из резервной группы понравилась. Их дружный раскатистый хохот донесся до слуха полковника, когда он уже садился в машину. Он даже слышал тонкий голосок Фунтикова:

– Карапетян, что ты будешь делать, если тебе в жены попадется такая ягодиночка?

Солдат Горелов знал как свои пять пальцев. Больше других капитан уважал Рощина, немногословного, рослого и сильного.

Фунтиков слыл балагуром и шутником. На каждом шагу он сыпал шутки-прибаутки. Не любил ходить в наряд на кухню: почти всегда объедался и потом целую неделю маялся животом. Была у него особая страстишка: до смерти любил танцевать фокстрот и танго. А ходил в увольнение в город всегда с Карапетяном, солдатом, который тоже не прочь был провести вечерок где-нибудь в рабочем клубе или на танцевальной веранде в парке. Страсть – как мечтал познакомиться со студенткой, а ему, как назло, все попадались то продавщицы, то домработницы.

– Фунтиков, будешь вторым номером! И марш на место!

– Есть, вторым номером! – отчеканил Фунтиков и, пригнувшись, кинулся за земляную насыпь, через которую тянулась капроновая веревка дистанционного управления рамой, закрепленной на бомбе.

Работа ему выпала ответственная. Нужно рукой чутко регулировать силу натяжения троса так, чтобы расстояние между тротилом в корпусе бомбы и концами гибких шлангов, из которых под давлением вырывается пар, было постоянным и минимальным.

Намотав на ладонь капроновую веревку, Фунтиков замер, чувствуя, как где-то совсем недалеко, метрах в восьмидесяти от него, в глубокой шахте, слегка подрагивает деревянная рама, медленно скользящая по бомбе. Вскинув голову, он увидел над собой неласковое серое небо, похожее на купол грязного парашюта, под которым незаметно для глаза плыли рваные хлопья облаков.

…Через пятнадцать минут после ухода полковника Горелов дал команду Рощину прекратить подачу пара. Сам включил рубильник дымососа и засек время. Тут же сообщил в штаб полковнику Журавлеву, что первый цикл работ закончен, производится проветривание шахты.

– Продолжайте работы, – услышал капитан голос Журавлева. – Как спуститесь в шахту и прослушаете взрыватель, так сразу же позвоните мне.

– Есть, позвонить! – Капитан положил трубку и махнул рукой Фунтикову, который лежал на дощатом настиле, замерев в напряжении. – Фунтиков, ко мне!

Фунтиков быстро привязал конец веревки к скобе и подбежал к Горелову.

– Со мной в шахту.

Не обращая внимания на корреспондента, который, не переставая насвистывать какой-то опереточный мотив, самозабвенно продолжал работу, они спустились в шахту.

В глубине колодца стояла дурманящая духота. Неприятный запах тротила щекотал ноздри, пощипывал в горле, на языке ощущалась горечь. Над вырытым для расплавленного тротила приямком стоял пар от горячей воды. На ее поверхности плавали светло-зеленые пенки взрывчатки.

Широко расставив ноги, Горелов смотрел на бомбу.

– Ну как, Фунтиков, хороша?

Сильна, зараза! – повертел головой Фунтиков, причмокивая губами. – Такую вижу первый раз.

Заслышав шум, капитан поднял голову. В шахту спускался корреспондент.

– Вот ненормальный! – приглушенно сказал Фунтиков, ладонью защищая лицо от комьев глины, падающих сверху с ботинок корреспондента. – Осторожней, дядя! – крикнул он себе под ноги, но настолько громко, чтоб его услышал спускающийся в шахту Веткин.

– Пардон!.. – весело донеслось сверху. – Свои люди – сочтемся.

Дождавшись, пока корреспондент спустится, Горелов засунул руку под пласт шлаковаты и стал щупать ладонью корпус бомбы.

– Нагревается. Как бы от температуры, сердешная, не вышла из своего летаргического сна. А? Как ты думаешь, Фунтиков?

Очевидно, не поняв смысла слов «летаргический сон», Фунтиков все же не растерялся:

– Пусть себе спит, товарищ капитан, от сна и свиньи больше сала нагуливают.

Капитан достал из кармана стетоскоп и, прислонив его к корпусу бомбы, стал слушать. Слушал долго, напрягая до крайности обостренный слух.

– Молчит. Умница. Знает, что такое хорошо и что такое плохо.

Зазвонил телефон. Капитан вздрогнул. Звонил полковник Журавлев. Спрашивал, как идут дела.

– Все в порядке, товарищ полковник, лежит тепленькая и не дышит.

– Когда начнете второй цикл?

– Через пять минут. Немного заедает рама дистанционного управления. Хорошенько смажем солидолом и поднимемся наверх.

Фунтиков смазывал скользящие поверхности рамы дистанционного управления, а капитан, присев на тюк шлаковаты, наблюдал за ловкими движениями солдата.

– Как, Фунтиков, калибр зазнобы по твоему вкусу?

– А у меня в деревне еще толще, – сразу же нашелся Фунтиков, – что вдоль, что поперек.

Капитан шутил, а мысленно казнил себя за письмо, оставленное в нагрудном кармане пиджака. Он был уверен, что Лариса уже попыталась пройти к месту его работы, но ее не пустили милиционеры-пикетчики. Конечно, она пыталась убедить их, что ей необходимо что-то важное сообщить или передать капитану Горелову, но неумолимые милиционеры, проинструктированные самим начальником штаба, строго и четко выполняли приказ. Наверняка она находится сейчас в его квартире и неподвижно стоит у окна, вглядываясь в перекресток переулка, откуда должен появиться Горелов.

Всего пока выплавилось не больше десяти литров тротила. А должно выплавиться около сорока ведер. Горелов снова подошел к бомбе и, засунув руку под пласт шлаковаты, погладил ее теплый бок. И вдруг он почувствовал какую-то необъяснимую внутреннюю потребность еще раз прослушать взрыватель. Нагнулся, разгреб пласты шлаковаты и, затаив дыхание, плотно прислонился к корпусу бомбы ухом. То, что услышал он в следующие секунды, прошило его тело словно током. Горелов отчетливо слышал равномерное тиканье часов: «тик-так, тик-так…» По телу разлилась слабость… Горелов хотел встать, но некоторое время не мог оторвать голову от теплой махины. Левая, свободная рука повисла плетью. «Что это?.. От усталости?» – промелькнуло в его голове.

– Уж не просыпается ли? – услышал Горелов за своей спиной бойкий и веселый голос корреспондента.

Капитан с большим усилием оторвал голову от бомбы и распрямился. Такую слабость он испытывал только раз в жизни, в детстве. Он метался в жару, а потом потерял сознание. А когда пришел в себя и хотел встать, то тело его не слушалось… «Может быть, сдают нервы?» – подумал Горелов. С этой мыслью он обернулся и встретился взглядом с Фунтиковым, который смотрел на него не то со страхом, не то с некоторым удивлением и моргал белесыми ресницами.

– Что с вами, товарищ капитан? На вас лица нет…

– Или мне померещилось, или… Фунтиков, послушай.

Фунтиков нерешительно подошел к бомбе и встал перед ней на колени. Всего несколько секунд его ухо касалось корпуса бомбы.

Как и Горелов, он медленно, очень медленно повернул голову в сторону командира и корреспондента, которые ждали, что скажет он, этот веселый и находчивый солдат, и проговорил:

– Идут… часы! – Мгновенно осознав весь ужас положения, Фунтиков порывисто, не поднимаясь с коленей, отскочил от бомбы, как от огромной змеи, которая нацелилась для смертельного прыжка.

Привыкший к розыгрышам своей корреспондентской братии, Веткин подумал, что капитан и солдат решили над ним подшутить, чтобы увидеть его перекошенное от страха лицо. Лихо подмигнув Фунтикову: мол, ты, парень, вижу я, не трус, но мы видали виды, он прислонил ухо к бомбе и через какие-то три-четыре секунды отпрянул от нее.

– Верно!.. Идут!.. Тик-так, тик-так… – Зачем-то закрыв рот ладонью, словно опасаясь неосторожным словом разгневать эту зашевелившуюся смерть, Веткин замер на месте и не сводил глаз с бомбы.

Мысль Горелова работала лихорадочно, но четко. Еще вчера вечером он перечитал главу из пособия по пиротехнике, где описывался часовой механизм этого взрывателя. Часовой механизм замедленного действия ставился немцами во времени от нескольких минут до наивысшего предела – до семидесяти шести часов. «Часовой механизм бомбы некоторое время работал и тогда, после падения… Но сколько он работал?.. И на сколько минут или часов он был поставлен?..» – эти вопросы росчерками молнии пронеслись в голове капитана. Взгляд его упал на ракетницы в нише. Он подскочил к ним и, повернувшись к Фунтикову и корреспонденту, дал команду:

– Всем в укрытие!..

Стремительно, как кошка, Фунтиков выскочил из шахты и, движимый инстинктом самосохранения, пригибаясь, кинулся в отведенное по инструкции безопасное место.

В глубокой шахте остались Горелов и корреспондент.

Горелов держал в руках заряженные ракетницы и удивленно смотрел на Веткина, который, словно ничего не случилось, снимал его на кинопленку.

– Марш в укрытие!.. – резко скомандовал Горелов.

Продолжая медленно переводить кинокамеру с капитана на бомбу и с бомбы на капитана, Веткин спокойно, не отрывая лица от камеры, ответил:

– Товарищ капитан, спокойнее… Сейчас мы на равных. Перед смертью все на равных… Вот закончу свое дело и удалюсь…

Одна за другой в промозглое от сырости ноябрьское небо полетели красные ракеты… Третья, четвертая, пятая, шестая… Огненно-красные трассы поднимались из шахты почти вертикально раскаленными хвостатыми метеоритами.

А корреспондент все снимал и снимал. В эти минуты он чем-то походил на пиромана, который при виде огромного пожара, испытывая чувство восторженного экстаза, пляшет от счастья и радости.

– Вон из шахты!.. – грозно потрясая кулаком и ракетницей, закричал на корреспондента Горелов. – Я не хочу за вас отвечать!

– Берегите нервы, капитан. За все, что здесь случится, мы будем отвечать вместе!..

Расстреляв все ракеты, Горелов бросил ракетницу на тюк шлаковаты, не зная, что делать дальше. Он стоял и смотрел на корреспондента, на лице которого светилось озаренье. Он был поражен спокойствием этого русоволосого парня, на лице которого цвела мягкая и немножко наивная улыбка. И самое удивительное, что почувствовал Горелов, – это то, что сам он перед лицом смерти ни капельки не испытывал страха. Более того, был даже уверен, что он, капитан Горелов, должен жить!.. Будет жить!.. Что завтра, с опозданием на один день, во Дворце бракосочетания рядом с ним в белом подвенечном наряде будет стоять Лариса…

Никогда в жизни с такой силой не испытывал капитан жгучего желания жить, как в эти минуты, когда всего в двух шагах в этой махине с затаившейся смертью в чреве тикали заведенные двадцать шесть лет назад часы…

Очевидно, никогда так лихорадочно-быстро и так точно не работает мозг у сильной натуры, как в минуту великой опасности. А может быть, есть в еще не изученных сферах человеческого духа какие-то особые, притаенные силы предвидения своей судьбы, которые вопреки веками сложившейся житейской практике иногда фатально заставляют человека бросать свою жизнь на чашу весов даже тогда, когда из тысячи шансов он рассчитывает на один, имя которому – чудо. Решение пришло в то самое мгновение, когда перед глазами всплыли строки письма, адресованного Ларисе. «Попробую!..»

Горелов, взяв молоток и монтировку, лежавшие на раме крепи, подошел к бомбе. Не торопясь он положил их на землю, сбросил с бомбы шлаковату, опустился на колени и осторожно ощупал прижимное кольцо взрывателя. Даже не прислоняясь ухом к корпусу бомбы, капитан слышал четкое тиканье часов: «тик-так, тик-так…»

За спиной Горелова жужжала кинокамера. Теперь ее звук капитану показался зловещим, раздирающим душу… Хотелось взять и разбить вдребезги эту маленькую шипящую машинку, которая отвлекает его и не дает сосредоточиться. Но теперь было не до корреспондента. «Попробую!.. Попробую!.. А если что – кроме Ларисы, плакать некому!..»

Руки капитана замкнулись на прижимном кольце. Оно было ввинчено в уширенную часть запального стакана и крепко прижимало установочное кольцо и взрыватель. Его нужно обязательно вывинтить. Но кольцо не поддавалось. Коррозия ли приварила его намертво к корпусу, или деформация при ударе о землю заклинила…

И вдруг до нелепости не к месту, некстати и не ко времени в памяти всплыл урок по физике, на котором старый учитель с седой клинышком бородкой объяснял и на опыте показывал, как молекулы двух разных, плотно прижатых друг к другу металлических пластинок со временем взаимно проникают друг в друга и, образуя своего рода шов, намертво сваривают эти пластины. Горелов отчетливо увидел лицо старого физика – оно мелькнуло на какое-то мгновение, но мелькнуло так ярко, словно он видел его перед собой несколько минут назад.

Не торопясь Горелов вставил шоферскую монтировку в вырез прижимного кольца и точными, размеренными ударами молотка принялся бить по торцу монтировки. Кольцо не поддавалось… Но Горелов бил и бил по нему, с каждым разом усиливая удар…

Телефонный звонок испугал Горелова. Сердце дало гулкий глубокий толчок. Нервы были напряжены до крайности.

– Что?! – закричал он в трубку.

– Почему дали серию красных ракет? – гремел в трубке голос Журавлева.

– Часы пошли! – Горелов замер, ожидая команды полковника.

– Приказываю немедленно прекратить работы и уходить в безопасное место!..

– Товарищ полковник!..

– Я приказываю!..

– Разрешите попробовать, товарищ полковник? Я слесарь седьмого разряда. Я попробую вывинтить взрыватель… – Капитан положил телефонную трубку на землю и прикрыл ее куском шлаковаты.

Где-то невдалеке над головой прозвучал револьверный выстрел. За ним второй, третий… Горелов перевел дух и оглянулся. Корреспондента в траншее не было. Наверху раздались еще два револьверных выстрела. «Выкуривают…» – мелькнуло в голове капитана.

Вздохнув полной грудью, Горелов высоко поднял молоток и несколько раз изо всех сил ударил по глянцевито блестевшему торцу монтировки. Между кромкой запального стакана и прижимным кольцом показалась тоненькая, чуть толще волоса, щель. Еще несколько сильных и точных ударов, и кольцо подалось на миллиметр. «Стронул», – обрадовался Горелов и, чувствуя прилив сил, принялся сильнее и чаще бить по торцу монтировки. Канавка между кольцом и запальным стаканом увеличивалась на глазах. Но вот еще несколько ударов – и кольцо с надсадным визгом начало медленно вывинчиваться. Горелов ладонью закрыл глаза. Крупные капли пота, срываясь с подбородка, падали на голубые бока бомбы, на серые куски шлаковаты.

А часы тикали… Тикали равномерно и громко. Горелову казалось, что с каждой секундой их звук слышался все отчетливей и зловеще нарастал.

За прижимным кольцом нужно было снять установочное кольцо. Нацелив под него кончик монтировки, Горелов услышал над собой чьи-то тяжелые шаги. Он поднял голову: в шахту спускался корреспондент.

– Отнес в машину отснятые бобины кинопленки… Только что из штаба округа по телефону говорил московский полковник. Он приказал вам немедленно идти в укрытие!..

Словно не расслышав слов корреспондента, Горелов несколькими сильными и точными ударами выбил установочное кольцо. Падая, оно беззвучно покатилось в сторону приямка, где мутнела застывающая взрывчатка, но, не докатившись нескольких сантиметров до него, остановилось, покачнулось и упало.

– Вы слышите, капитан, полковник приказал немедленно прекратить всякие работы и идти в укрытие!.. – снова послышался за спиной голос корреспондента.

– Сейчас!.. Сейчас, дорогой… Я это сделаю через две-три минуты! – стуча зубами, отозвался Горелов, глядя на головку взрывателя, которая большим пятаком торчала из черного чрева бомбы. Потом повернулся к корреспонденту и уже более спокойно, с затаенными нотками мольбы сказал: – Прошу вас, товарищ, уходите… Уходите, если вы хотите, чтобы ваша последняя кинопленка могла попасть в редакцию. И передайте обоим полковникам, что я подхожу к главному. Осталось еще немного, всего несколько минут…

Теперь Веткин уже не снимал. Потрясенный невиданным самообладанием капитана, он стоял за его спиной и, стараясь не дышать, следил за его руками. Вот Горелов осторожно наложил внутренние грани плоскогубцев на металлическое жало. Нужно было вытаскивать из запального стакана взрыватель… А в нем, во взрывателе, притаилось самое страшное – «ловушка». По теории она должна мгновенно сработать. И тогда… Что будет тогда – Горелов знал. Его трясло, как в ознобе. На какое-то мгновение он замер, сжал что есть силы рукоятки плоскогубцев, зажмурился и… с силой потянул на себя взрыватель… Взрыватель не поддавался.

Горелов налег на плоскогубцы еще раз, сильнее и дольше… Но и на этот раз металлическое жало осталось неподвижным…

Силы оставляли капитана… Руки дрожали. Он стоял на коленях и обливался потом, который ел глаза и солоноватыми струйками стекал в рот.

Дальше работа шла как во сне. Из инструментального ящика Горелов достал отвертку, подвел ее под бортик взрывателя. Удары молотка по отвертке были до автоматизма точными и равномерными. Вот наконец показался и зазор… Зазор!.. После этого зазора… Вот-вот… Еще один-два удара и…

Горелов поднял высоко голову и закрыл глаза. На какие-то мгновения он замер и глубоко вздохнул. И снова… К чему все это? В памяти резко и отчетливо опять всплыло лицо старенького учителя по физике. Когда он говорил – клинышек его седой бороды вздрагивал. И глаза… Синие ясные глаза. Раньше он их почти не замечал. «А может, перед смертью у всех так бывает?.. В голову лезет разная чертовщина?» Капитан пытался представить себе лицо Ларисы, но оно заволакивалось туманом, расплывалось.

Но это продолжалось секунды. Сердце, которое только что часто билось в груди, стало работать спокойнее, его толчки становились увереннее.

А в бомбе по-прежнему постукивало отчетливо и методично: «тик-так, тик-так, тик-так…»

В показавшийся зазор Горелов ввел тонкий конец монтировки. Работая им как рычагом, он налег на инструмент всем телом. Зазор увеличился. Приближался момент, когда наверняка должна сработать «ловушка».

Перед глазами плясали строки письма, написанного Ларисе. Проплывали лица друзей, командиров… Как живой, в воображении всплыл лейтенант Митрошкин. Он предстал перед ним таким, каким Владимир видел его в последний раз, когда они были на стадионе и оба болели за ленинградский «Зенит». После первого гола, забитого ленинградцами, Митрошкин встал и, хлопая в ладоши, светился счастливой, почти детской улыбкой. И вдруг… улыбку Митрошкина заслонила улыбка полковника Журавлева. Он улыбался, а шрам своим нервным тиком безобразил его лицо. И словно из-за спины отчетливо звучали слова полковника: «Знайте, капитан: под ударом не только здание типографии «Правды» и коммуникации, ведущие к Смольному. На карту поставлена честь ленинградцев!..»

Стиснув зубы, Горелов ожесточенно, размеренно, теперь уже не со всей силой, а осторожно, с оттяжкой, меняя места соприкосновения монтировки с бортиком взрывателя, бил и бил молотком. И, словно забыв, где он и что он делает, цедил сквозь зубы:

– Ну что же это такое?.. Что за чертовщина?! Смерть!.. Ну где же ты?.. Неужели ты была проклята на заводе Германии тем немцем, который вставлял взрыватель в твое ненавистное тело?! Смерть!.. Неужели молитвы моей умирающей матери хранят меня и ты боишься меня?! Смерть!

Раздался ржавый металлический скрежет, звук которого словно ледяными стрелами пронзил грудь капитана. Горелов уронил из рук молоток и монтировку. А часы тикали… Теперь они были еще слышнее. Капитан поднял голову и увидел прямо перед собой корреспондента. Тот припал на правое колено и снимал его в упор, крупным планом.

– Слушай, парень, ты не боишься, что мы оба умрем?

– Продолжайте, капитан, – ответил корреспондент.

Эти слова встряхнули Горелова. Они были словно вторым дыханием для человека, который чуть не валился с ног от смертельной усталости.

Горелов взял отвертку и монтировку. Поддев ими за выступы взрывателя, он на какие-то секунды весь сжался, замер, приготовившись сделать этот последний… последний рывок. «Лариса, ты простишь меня! Простят и командиры!..» И капитан с силой надавил на рычаги. Тонкий, пронзительный скрежет металла. Еще одно усилие, еще одно… и на колени Горелова упал тяжелый кусок металла. Взрыватель. Неловко упираясь ладонями в липкую грязь, капитан на некоторое время окаменел в позе младенца-ползунка, который подполз к гигантской игрушке и завороженно заглядывает в ее нутро.

Часы теперь тикали на коленях.

Горелов глубоко, всей грудью вздохнул, судорожно зажал в дрожащих руках взрыватель и поднес его к уху. Часы тикали: «тик-так, тик-так, тик-так…» Горелов положил взрыватель на землю в угол шахты и, опираясь на руки, тяжело, словно на плечах его были гири, пошатываясь, встал. Подошел к Веткину, обнял его и дрогнувшим голосом проговорил:

– Спасибо.

– Бросайте его прочь! – закричал Веткин, косясь на взрыватель, который лежал в полутора метрах от бомбы.

Горелов поднял с земли взрыватель, подошел с ним к лестнице, ведущей на поверхность, занес было ногу на перекладину, чтобы подняться наверх и отнести работавший взрыватель подальше от бомбы и от тротила, выплавленного в яму, но не успел миновать и одной лестничной ступеньки – взрыватель сработал в руке. Раздался звук, похожий на выстрел из мелкокалиберной винтовки. Горелову показалось, что кто-то невидимый сильно ударил его палкой по руке. Тупая, саднящая боль прожгла ладонь. Но Горелов не выпустил из руки зажатого в ней взрывателя. Он стоял не шелохнувшись и глядел на руку, на мертвый взрыватель, в котором только что остановились часы. Неужели все?!

Кровь показалась сразу же. Она хлынула обильно, вначале неровной струйкой, а потом, дробясь, рваными каплями полилась на серую глину шахты.

Первым из шахты поднимался корреспондент. Время от времени он, держась одной рукой за перекладину лестницы, круто наклонялся и, не отнимая от лица кинокамеры, снимал Горелова.

Из шахты капитан вылез с большим трудом. А когда поднялся на бруствер земляного вала, то почувствовал слабость и тошноту. Голова кружилась. Ноги дрожали. Хотелось сесть. Вокруг земляного вала не было ни души. Горелов взял взрыватель в левую руку. Ладонь правой руки и пальцы были иссечены глубокими ранами.

Увидев кровь, корреспондент перестал снимать. Распахнул куртку, быстрым и сильным движением разорвал на себе подол белой рубахи и вырвал два широких длинных лоскута. Перевязывал неумело, кровеня себе руки и костюм.