Текст книги "Бомба Геринга"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Но вы же в отпуске?

– Да, но я сегодня должен быть в полку. Надо заплатить членские взносы.

– Владимир Николаевич, мой отец был на войне сапером. Он погиб под Кёнигсбергом, при разминировании подступов к городу. Мне было тогда четыре года. Я не помню своего отца. Когда он ушел на войну, мне было всего полгода. У меня к вам большая просьба. Можно?

Только теперь Лариса увидела, что в глазах корреспондента может не только светиться радость и веселье, но и леденеть большая печаль, неизбывная тоска по тому, что никогда не вернется.

– Пожалуйста, – мягко ответил Владимир, в душе жалея, что он поступил бестактно, сказав корреспонденту о том, что не имеет времени продолжать беседу.

– Когда у вас будет серьезная работа по обезвреживанию бомбы, возьмите меня с собой. Мне это нужно не как корреспонденту, а как сыну погибшего в войну сапера. Вы только дайте мне знать, когда и куда мне нужно прибыть, все остальное я сделаю сам. Возьмите, пожалуйста, мою визитную карточку. В ней мой телефон и адрес. Прошу вас.

– Я это сделаю. Обещаю.

Владимир еще раз крепко пожал руку корреспонденту и, когда за ним захлопнулась дверь, с минуту стоял в коридоре, прислушиваясь к затихающим шагам на лестнице.

– Хороший парень. Старается быть веселым, а когда в него всмотришься попристальней – то видишь, есть в его судьбе что-то печальное. Тебе не показалось? – спросил Владимир.

– Только сейчас, когда он сказал об отце.

– Я возьму его с собой. Мне он нравится. Чем-то он походит на Митрошкина.

Глава вторая

За окном холодной свинцовой рябью темнела Нева. Сквозь мелкое серое сеево, которое трудно назвать дождем, размытыми контурами вырисовывался шпиль Петропавловской крепости.

Полковник Журавлев стоял у окна и выбивал трубку в пепельницу, стоявшую на подоконнике. Заядлый курильщик, он не выносил запаха табачной гари, а потому никогда не держал на столе пепельницу.

Целых полчаса Журавлев распекал командира батальона майора Урусова за то, что два дня назад в первой роте его батальона произошло ЧП. При обезвреживании двух бомб, упавших много лет назад в районе кирпичного завода, недалеко от рабочего поселка Краснопольска, подорвался сержант Бугорков. Погиб нелепо, глупо… Такие бомбы пиротехники научились щелкать как семечки, а тут… не учли пустяка, не были соблюдены элементарные правила безопасности. После гибели лейтенанта Митрошкина в полку Журавлева почти целый год не было ни одной военной травмы у личного состава. За безаварийность работ маршал объявил в приказе личную благодарность Журавлеву и всему офицерскому составу полка. И вдруг… За несколько дней до ноябрьских праздников приходится докладывать начальству о гибели сержанта.

Журавлев отчетливо представлял, как, слушая доклад своего первого заместителя, маршал вскинет дремучие толстовские брови, встанет из-за стола, выразительно оборвет чтение срочного донесения, и долго-долго в его кабинете будет, как обвал в горах, громыхать грудкой бас. Этот бас Журавлев слышал двадцать пять лет назад, в короткие перерывы между боями на Мамаевом кургане, когда в городе на Волге решалась судьба войны. Тогда маршал командовал легендарной 62-й армией.

Майор Урусов стоял у стола и ждал, когда же наконец раздраженный полковник отпустит его. Уже было высказано все, в чем был и не был виноват Урусов. Осталось только получить взыскание. Но полковник не торопился со взысканием. Он стоял у окна спиной к майору и молча выбивал трубку.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

Журавлев положил трубку в карман, повернулся и пристально посмотрел на Урусова. Ничего не сказав, он тяжелой походкой грузного, отягощенного годами нелегкой жизни человека прошел к столу. Под ногами его сухо потрескивал рассохшийся паркет. – Взгляд Урусова, как и все те полчаса, которые он провел в кабинете командира полка, опять остановился на большом разноцветном квадрате орденских планок. Он уже давно сосчитал их: пять рядов, по четыре планки в каждом, и под ними, посередине еще две колодки медалей. Давно знал Урусов, что у Журавлева, имя которого в войну упоминалось не раз в сводках Информбюро, два ордена Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Кутузова, ордена Отечественной войны, три ордена Красной Звезды… И множество медалей. И, сам не зная зачем, он вновь принялся считать ряды планок и расшифровывать их значение. Они словно гипнотизировали его.

– Нехорошо, Николай Петрович! От вас-то я этого не ожидал.

– Товарищ полковник, Бугорков нарушил правила безопасности.

– Не повторяйтесь, майор! Вы мне об этом уже говорили. А ведь если вдуматься – случилось ужасное. Войны нет, а мы потеряли человека. А отец погибшего сержанта Бугоркова прошел от Волги до Берлина. Прошел сквозь тысячи смертей. И сейчас трудится в колхозе.

Ведь если маршал узнает, что мы с вами, майор, не уберегли сына солдата Бугоркова, которому сам командарм прикреплял на грудь орден за оборону тракторного завода, он с нас снимет шкуры. И не дай бог, если, читая наше донесение, маршал вспомнит героя Сталинграда Бугоркова. Он непременно поинтересуется, не сын ли он того самого солдата Бугоркова, который служил в стрелковом полку у майора Казаринова? Молчите? А вы знаете о том, что этот самый солдат Бугорков семь раз лежал с тяжелыми ранениями в госпиталях, что в войну у него немцы расстреляли двух сыновей-подростков за то, что они помогали партизанам? Знаете ли вы, майор, о том, что этот последний его сын, Иван, родился после войны, в сорок восьмом году, когда отцу было уже за сорок? У стариков была единственная и последняя радость. Эх, майор, майор, наверное, зря нас в детстве учительница по литературе заставляла наизусть учить монолог горьковского Сатина: «Человек!.. Человек – это прежде всего!.. Все остальное – дело рук Человека!..»

Полковник хотел продолжить монолог Сатина, но вошедший дежурный по части оборвал его:

– Товарищ полковник, капитан Горелов прибыл по вашему вызову.

– Просите.

Откозыряв, дежурный вышел.

Полковник посмотрел на часы и только теперь вспомнил: ровно в четырнадцать он вызывал Горелова. Времени было уже пятнадцать минут третьего. «Наверное, заставил ждать капитана», – подумал полковник, набивая табаком трубку.

В кабинет вошел Горелов. Новый костюм на нем сидел изящно – и это бросилось в глаза полковнику.

– Здорово, здорово, капитан! Вид у тебя – как у жениха, – пожимая Горелову руку, полковник душевно улыбнулся, отчего глубокий шрам на правой щеке сделал его лицо несколько асимметричным.

– А я и есть жених, – Владимир поправил борта пиджака.

– Как? Наконец решился?

– Так точно, товарищ полковник.

– Пора, дружочек, пора, холостяк в двадцать девять уже берется женщинами под подозрение. Так кто она, избранница твоего сердца?

Владимир ответил не сразу:

– Студентка университета, филологиня…

– Кто-кто? – словно не расслышав последнего слова, полковник поднес ладонь к уху.

– Учится на филологическом факультете Ленинградского университета.

– Ого!.. Молодец!.. Хватка наша, саперская. Уж если гибнуть, то на бомбе, а коль жениться – то на королеве. А выше университета, как я понимаю, ничего в науке нет. Ведь так, майор? – Полковник дружески подмигнул Урусову.

– Так точно, товарищ полковник. Альма-матер.

– Переведи на русский.

– Мать-кормилица.

– Вот именно! Здорово сказано. Когда свадьба?

– Седьмого ноября.

– Тоже неплохо. Золотая свадьба совпадет со столетием Октября.

Владимир не удержал улыбку. Это совпадение раньше ему и в голову не приходило. Он непременно скажет об этом Ларисе. Он уже отчетливо представлял, как она, с ее летучим воображением, в картинах разрисует два этих великих события: столетие Октябрьской революции и пятидесятилетие их супружества.

Полковник поднес ладонь к глазам и, словно о чем-то мучительно вспоминая, некоторое время стоял неподвижно. Потом снял телефонную трубку и набрал номер.

– Садитесь, товарищи, – он показал на стулья у стола.

Майор и капитан сели.

По лицу полковника проплыла озорная, молодцеватая улыбка. Уже по одной этой улыбке Горелов предполагал, каким лихим и неудержимо порывистым был этот пятидесятивосьмилетний человек в годы молодости. Его худощавое, иссеченное глубокими морщинами лицо было суровым, мужественным: человеку с таким лицом можно довериться.

– Соедините меня с подполковником Федяшиным.

Во время минутной паузы, в течение которой полковник ждал, когда его соединят с заместителем по политчасти, Журавлев успел раскурить трубку. На майора и капитана он не обращал ни малейшего внимания.

– Виктор Семенович? Приветствую! Ничего не знаешь? Что?.. Ого, брат, с пылу, с жару: женится последний могиканин из племени холостяков. Кто? Угадай!.. Нееет… Не-е-ет… Бери выше… Выше!.. О ком только что узнала вся страна?.. Он самый!.. А ты знаешь, что из красного слова кафтана не сошьешь?.. Что, не понимаешь? Тогда бери ручку и пиши приказ по части. Взял? Ну, теперь пиши: «За безупречную службу и отличное выполнение приказов командования командиру пиротехнической роты капитану Горелову В.Н. выношу благодарность и награждаю месячным окладом». Написал? Ну и отлично. Передай немедленно начфину, чтобы он месячную зарплату новенькими хрустящими червонцами принес самолично на квартиру капитана Горелова на фаянсовом блюдечке! Слышишь – на фаянсовом блюдечке с золотой каемочкой. – Полковник сделал кивок в сторону Горелова и тихо спросил: – Адрес?

Владимир сказал свой адрес. Полковник повторил его в телефонную трубку.

– Не забудь, Семеныч: свадьба седьмого ноября. На всю Европу закатывать не будем, а парламентера от нас нужно послать. И не с пустыми руками, а с корзиной шампанского и корзиной цветов. Остальное – дело твоей фантазии, У вас, политработников, это получается лучше. – Полковник, улыбаясь, долго кивал, с чем-то безоговорочно соглашался, потом закончил: – Ну, есть! Бывай здоров.

Когда он положил на рычажки телефонную трубку, Горелов встал.

– Спасибо, товарищ полковник! – От волнения у Владимира дрогнул голос.

Не деньги были дороги ему в эту минуту: к деньгам он был равнодушен. Его тронуло внимание и отцовская забота этого прославленного ветерана войны, которого все в полку, от солдата до старшего командира, звали Батей. Полковник знал об этом и в душе гордился этим дорогим для него прозвищем, которое он заработал не только почтенным возрастом, но и непререкаемым авторитетом, всей своей честно прожитой жизнью солдата и коммуниста.

– Ты хоть невесту-то потом покажи. Как-никак я командир полка.

– Хоть сейчас, товарищ полковник.

Брови полковника взметнулись.

– Она здесь, в приемной?

– Нет, на улице, у проходной.

– Что?! Хорош гусь! Сам сидит в теплом и сухом кабинете, а невесту оставил под дождичком.

– Она с зонтиком, товарищ полковник.

Полковник взял телефонную трубку. Лицо его стало строгим, даже чуть-чуть суровым.

– Дежурный? Полковник Журавлев. Там у проходной под дождем капитана Горелова ожидает девушка. Сейчас за ней спустится капитан. Пропустите ее. Фамилия? Пускай без фамилии, это жена капитана Горелова. Ясно? Ну то-то!

Не дожидаясь приказания, Владимир почти выбежал из кабинета.

По лицу полковника было видно, что ему не хотелось возвращаться к тяжелому разговору о гибели сержанта Бугоркова. На какие-то минуты он забыл о нем, а сейчас, оставшись в кабинете один на один с Урусовым, он снова представил, какая печальная тень ляжет на лицо маршала, когда ему будут докладывать о чрезвычайном происшествии в полку, которым командует Журавлев, любимец маршала еще с дней Сталинградской битвы. Тем более что прошло не больше недели, как маршал вышел из больницы. Врачи заключили: усталость сердечной мышцы. Уж кто-кто, а Журавлев-то знал, отчего могла устать сердечная мышца маршала. О кем, о его думах и тревогах Журавлев знал не меньше других: быть может, даже и не меньше тех офицеров, которые служат с ним в Москве под одной крышей.

Тяжело было и Урусову. В эту минуту он ненавидел себя. Только сейчас, в кабинете командира полка, он по-настоящему понял, что отчасти причиной гибели сержанта Бугоркова был он. Это он, майор Урусов, доверил старшему лейтенанту Белявскому сделать инструктаж группе, которая по его же приказу была командирована в Краснопольск. Не поленись он встать пораньше – может быть, все было бы по-другому.

Потупя взгляд, Урусов сидел как на иголках, ожидая вопросов полковника. Но полковник молчал. И это молчание командира, и тишина в кабинете иногда нарушались всплесками уличного шума, доносившегося через открытую форточку. Урусов поднял голову только тогда, когда скрипнула дверь. Он повернулся, надеясь встретить взглядом капитана Горелова и его невесту. Но это был дежурный офицер, который доложил, что в приемной уже двадцать минут сидит корреспондент «Вечернего Ленинграда».

– Это ТОТ, ЧТО звонил?

– Он самый.

– Просите.

Не успел дежурный офицер закрыть за собой дверь, как в кабинет вошли сразу трое: Горелов, Лариса и Веткин. Полковник встал и вышел из-за стола. Подойдя к Ларисе, он не сразу протянул ей руку. Владимир незаметно для других слегка сжал ее локоть, что означало: «Не робей… Здесь все свои…»

И Лариса поняла Владимира. А больше всего она доверилась мужественному простому лицу полковника, который всем своим видом хотел сказать: «Только такой я вас и представлял!.. Жена отважного офицера Горелова должна быть только такой!..» Весь этот беззвучный разговор между Ларисой и полковником, выраженный в одних только взглядах, сразу же погасил минуту неловкого замешательства и напряжения.

Полковник повернулся к Горелову и крепко пожал ему руку. В первую минуту Владимир удивился: зачем? Ведь они виделись.

– Поздравляю, капитан. Тебе везет не в одной пиротехнике…

Только теперь полковник протянул руку Ларисе.

А корреспондент уже работал. С первых же минут он вел себя в кабинете командира полка так, как будто он здесь не – первый раз и – знаком со всеми не один год: свободно, непринужденно, никому не мешая и – никого не стесняя. Меняя позиции, он щелкал затвором аппарата, делал свое привычное дело.

– А теперь, капитан, сообщу, зачем я пригласил тебя сегодня. Догадываешься?

Владимир пожал плечами:

– Как вам сказать?.. Всякое передумал…

– Ну все-таки, как решил: к худу или к добру вызвал?

– Да вроде бы к добру.

– Сейчас в отпуске?

– Уже третий день.

– Куда думаете поехать после свадьбы?

– Собирались недельки на две на юг. Лариса еще ни разу в жизни не видела, как растут виноград и кипарисы. – Владимир кивнул на невесту и пожалел, что упомянул ее имя: щеки Ларисы зарделись.

– Ну что ж, хорошо, это очень хорошо. У вас пока все складывается, как в счастливом романе: любовь, свадьба, награда, море… – Полковник взял со стола конверт и вынул из него вчетверо сложенный листок: – Получил вчера из Главного штаба. – Журавлев сделал паузу и перевел взгляд с документа на капитана Горелова: – Завтра ровно в пятнадцать ноль-ноль будем вам вручать орден. Готовы к этому торжеству?

– Всегда готов! – четко ответил Горелов, отдав пионерский салют. Это рассмешило полковника.

– В рубашке ты родился, Горелов, не иначе как в рубашке. После войны в нашем полку это первый орден Красного Знамени. Вы только вдумайтесь, друзья: войны нет, а офицеры получают боевые ордена! Здорово, майор?

– Великолепно! – отчеканил Урусов, словно знал раньше, что полковник непременно задаст ему этот вопрос.

– Горжусь! От души горжусь!.. – Полковник посмотрел на Ларису и с усилием погасил на своем лице улыбку: – Приглашаю на это торжество и вас.

Лариса слегка поклонилась:

– Спасибо.

– Обязательно! Эти минуты вы запомните на всю жизнь. Да, кстати, только что звонили со студии документальных фильмов. Просили, чтобы всю процедуру вручения награды им разрешили снять для киножурнала. Так что завтра, капитан, вам придется грудь колесам держать. Как-никак увидит вся страна, как мы тут живем-поживаем и ордена наживаем. Глядишь, и мы, старики, в кадр попадем. – С этими словами полковник взял под локоть Ларису и подвел ее к карте Европы, висевшей на стене. Карта была испещрена красными кружочками. – Видите места, отмеченные красными сигналами? Это города Украины, Белоруссии, Закавказья, Прибалтики… Все они много лет стояли как на пороховой бочке. Но славные руки вашего будущего мужа, капитана Горелова, предупредили множество опаснейших взрывов. Этих взрывов хватило бы, чтобы превратить в сплошные руины десятки городов. – Полковник улыбнулся, шрам на его щеке слегка перекосил лицо. – Теперь вы видите, в чьи руки вверяете свою судьбу?

Вошел дежурный:

– Товарищ полковник, к вам с докладом командир взвода третьей роты лейтенант Мезенцев.

– Подождет.

– У него срочное и важное донесение!

– Тогда пусть войдет.

Дежурный вышел.

Лицо вошедшего лейтенанта было взволнованно. Переводя дух, он беглым взглядом окинул всех, кто находился в кабинете.

– Вот служба, даже на воспоминания минуту не дает, – пошутил полковник, вглядываясь в встревоженное лицо лейтенанта. – Что там у вас стряслось?

Лейтенант окинул взглядом Ларису и корреспондента:

– При посторонних не могу, товарищ полковник, донесение секретного характера.

Смущенная Лариса начала отступать к двери.

– Капитан, объясните, пожалуйста, невесте, что это обычный стиль нашей работы. – Пожав плечами, полковник обратился к Ларисе: – Минут через десять я вас приглашу.

– А мне? Мне можно остаться? – вопрос корреспондента прозвучал неуверенно и робко.

– К сожалению, нет.

Лариса и Горелов вышли. Следом за ними вышел корреспондент. Вышел неохотно, словно его лишили того самого главного, для чего он сюда явился, бросив неотложные дела в газете.

Лицо Журавлева посуровело. Он знал, что по мелочам дежурный офицер не пустил бы к нему в кабинет никого из подчиненных, если он не закончил беседы с посетителем.

– Что случилось? – отрывисто спросил он, как только за корреспондентом закрылась дверь.

– Товарищ полковник, наконец-то нашли… Фугасная, тысяча килограммов…

– Глубина залегания?

– Одиннадцать метров.

Полковник нажал кнопку под крышкой стола, и через несколько секунд в кабинет вошел дежурный офицер.

– Пригласите капитана Горелова!

– Вместе с женой?

– Нет, одного.

По лицам полковника, майора Урусова и еще не успевшего как следует отдышаться молоденького светловолосого лейтенанта Мезенцева Горелов понял, что в полку случилось что-то неладное.

– Капитан, нашли. Долго искали, но нашли. Правда, особых радостей мало. Фугасная, в тысячу килограммов. И если учесть, что недалеко от места расположения бомбы идут взрывные подземные работы на строительстве новой очереди метро, то тут дело принимает опасный оборот.

Лейтенант кашлянул в кулак:

– Товарищ полковник, все эти дни работы по обнаружению бомбы с нами круглосуточно посменно дежурили представители из Ленгорисполкома, из райкома партии и техник из Метростроя. Как только докопались до бомбы – инструктор тут же позвонил в райком партии, и подземные взрывы были сразу же прекращены.

– Молодцы! Это ваша инициатива? – Полковник посмотрел на Горелова.

– Иначе было нельзя, товарищ полковник. С первого же дня работы по рытью шахты я связался с райкомом партии, с райкомом комсомола и метростроевцами. Их подземный луч идет под сквериком, и неглубоко.

– У вас есть вопросы к лейтенанту? – Шрам на щеке полковника начал мелко подергиваться.

– Вы сами видели эту бомбу? – спросил Горелов, обращаясь к лейтенанту.

– Видел, товарищ капитан!

– Ее не шевельнули?

– Пока нет.

– Каковы технические данные бомбы?

– Бомба снаряжена взрывателем замедленного действия с часовым механизмом. – Отвечая, лейтенант стоял, вытянувшись по стойке «смирно», глядя то на полковника, то на капитана.

Полковник посмотрел на Горелова. Он отлично знал, что по технической осведомленности в пиротехнике равного капитану Горелову в полку не было, а поэтому дал возможность капитану самому получить от лейтенанта общие сведения о бомбе.

– Какой в бомбе взрыватель?

– Взрыватель марки ELAZ17A.

– Это точно определено? – В голосе Горелова прозвучала тревога.

– Точно. Видел своими глазами. С минуты на минуту в штаб должно прийти письменное донесение, там все, что я доложил, будет указано.

– Что вы скажете на этот счет, капитан? – Полковник достал из кармана трубку и дожидался, что ответит Горелов.

– Это одна из самых опасных бомб, которую придумали немцы. Взрыватель в этой бомбе с часовым механизмом. Обычно он срабатывал безотказно. Но если часы остановились, то обезвредить такую бомбу почти невозможно.

– Почему? – спросил полковник.

– Нам неизвестно, за сколько секунд или минут до срабатывания остановились часы. Если авиабомбу тронуть с места, то часы могут пойти и взрыв бомбы возможен в любое мгновение. Кроме того, под взрывателем находится противосъемное приспособление, которое мы называем «ловушкой». При извлечении из корпуса бомбы взрывателя молниеносно срабатывает эта «ловушка», и бомба взрывается. В учебном пособии по пиротехнике этому взрывателю посвящена специальная глава.

– Еще что заключила предварительная экспертиза? – спросил полковнику лейтенанта.

Лейтенант снова кашлянул в кулак и, переступая с ноги на негу, четко, как будто он давно ждал этого вопроса, ответил:

– Если принять во внимание, что бомба залегла под важнейшими коммуникациями телефонной связи, подземной электросети, газовых труб и водопровода, то взрыв этой бомбы нанесет огромные разрушительные действия целому кварталу, праздник будет омрачен многим тысячам людей, на несколько дней целый район останется без воды, газа и света. Могут быть и человеческие жертвы. Типографии газеты «Правда» грозит полнейшее разрушение.

Полковника, знакомого лишь с общими основами пиротехники, заинтересовали точные данные разрушительной силы бомбы:

– Не помните, капитан, каков радиус разлета осколков этой бомбы?

– На открытом месте – тысяча пятьсот, две тысячи метров, – четко ответил Горелов.

– Какие ведутся работы на месте обнаружения бомбы? – спросил полковник, наблюдая, как дрожат пальцы лейтенанта.

– Возводим вокруг ствола шахты земляной вал и роем траншеи для защиты ближайших зданий от разрушения.

– Паровые установки направили к месту работ? – спросил Горелов.

– Так точно, товарищ капитан. Две машины ДДА-63 находятся у места обнаружения бомбы.

– В каком состоянии шахта? – продолжал спрашивать капитан.

– В шахту обильно поступает вода. Для ее откачивания пришлось пустить в работу два насоса.

– Напомните командиру батальона, чтобы к началу работ по обезвреживанию бомбы были приготовлены дымосос и шлаковата, – посоветовал Горелов.

– Все это уже доставлено к месту работ, товарищ капитан. Десять пластин шлаковаты опущены в шахту, дымосос-вентилятор установлен и к работе готов.

– Как со связью?

– Связисты на местах. Связь между штабом обеспечения и шахтой работает бесперебойно.

Полковник посмотрел на Горелова:

– У вас все? Вопросов больше нет?

– Нет.

– Передайте командиру батальона, чтобы продолжали работы. Пусть немедленно свяжутся с райисполкомом и оборудуют помещение для штаба обеспечения работ. В работе штаба примут участие около двадцати человек. Передайте комбату, чтобы срочно позвонил мне.

Козырнув, лейтенант вышел.

– Да… – вздохнул полковник. – Район Смольного и типография «Правды» – это не заброшенный кирпичный завод. Как вы думаете, майор? – Журавлев повернулся к Урусову, который в течение всего разговора после прихода лейтенанта стоял и ждал, когда же наконец полковник его отпустит.

– Да, товарищ полковник, Смольный – это Смольный. Колыбель Октябрьского восстания, Главный штаб революции.

– Если все, что сообщил лейтенант, подтвердится, то какое бы вы приняли решение, майор?

– Предпринять все, чтобы транспортировать бомбу в безопасное место и подорвать!

– А если нельзя транспортировать? Если это связано с огромным риском?

– Взорвать ее на месте.

– Вы так думаете? – полковник сделал ударение на слове «так».

– Да, товарищ полковник, я думаю так, как нас учили в школе, по горьковскому монологу: «Человек – это прежде всего!.. Все остальное – дело рук Человека!..»

– Но это же район Смольного! Это же типография «Правды»!.. – Голос Журавлева в комнате с высоким потолком прозвучал неестественно высоко и раздраженно.

Лицо майора оставалось невозмутимым.

– Смольный возведен руками человека! А второго сержанта Бугоркова не создадут никакие самые умелые руки.

– А как думает капитан? – Полковник резко повернулся к Горелову.

– Чтобы определить характер работ, я должен побывать на месте, и только тогда…

– Я не об этом спрашиваю! – резко бросил Журавлев. – Я спрашиваю, так ли вы смотрите на Смольный?

– Я смотрю на Смольный несколько по-другому.

Майор Урусов был непосредственным начальником капитана. Не ожидал он такого ответа от своего подчиненного.

– Говорите! – Журавлев кивнул в сторону Горелова.

– Я считаю, что Смольный – это не только красивое историческое здание…

– А что же, по-вашему? – оборвав Горелова, спросил полковник.

– Боевое знамя полка – это не просто клочок красной материи с золотым государственным гербом… Смольный, как и знамя, – символ Октябрьской революции и нашей государственности. Его нужно спасать всеми силами! Типография газеты «Правда»… – Не закончив мысли, Горелов умолк.

– Что вы предлагаете?

– Ясно только одно: в данной обстановке уничтожать бомбу на месте нельзя. Ее необходимо обезвредить.

– Как это сделать?

– Я этого пока не знаю. Предлагаю немедленно связаться со штабом гражданской обороны страны и просить начальника штаба, чтобы он командировал в Ленинград полковника Винниченко. У него огромный опыт работы с подобными бомбами. Его советы нам могут быть очень полезны.

– Что вы предлагаете конкретно здесь, на месте?..

– Немедленно доложить председателю Ленсовета и помощнику командующего войсками Ленинградского военного округа по гражданской обороне об обнаружении авиабомбы и создать комиссию, которая определит, что делать с авиабомбой.

В неожиданно наступившей тишине кабинета было слышно, как с Невы донесся гудок парохода: «ту-ту-ту…» А Горелову в этом обычном, отрывистом гудке послышался сигнал тревоги: «Мед-ли-те…»

Урусов вздрогнул, когда скрипнула дверь и в кабинет вошел связной. Журавлев молча принял письменное донесение, пробежал его глазами и, удостоверившись, что донесение совпадает с докладом лейтенанта, положил его в сейф.

– Все так. Нужно действовать.

– Разрешите идти? – спросил связной.

– Идите.

Сержант круто повернулся, щелкнул каблуками и вышел из кабинета, оставив на рассохшемся паркете два мокрых следа.

Когда за сержантом закрылась дверь, Журавлев обратился к Горелову:

– Когда у вас назначена регистрация во Дворце бракосочетания?

Горелов ответил не сразу. Он посмотрел на майора Урусова, выдержал значительную паузу и только тогда, когда заметил, что, промедли он с ответом еще несколько секунд, и полковник повторит вопрос уже другим тоном, тихо сказал:

– Когда в районе Смольного, у стен типографии «Правды», что недалеко от Дворца бракосочетания, не будет немецкой тысячекилограммовой фугасной бомбы.

Журавлев подошел вплотную к Горелову и пристально, с каким-то удивлением посмотрел в глаза капитану, словно он увидел его впервые с такой стороны, с какой никогда не видел:

– Спасибо, капитан. – И, помолчав, добавил: – А отпуск вам, очевидно, придется прервать. Это моя глубокая просьба. Что касается вручения награды… – Журавлев поморщился и, вытащив из кармана трубку, посмотрел на нее несколько растерянно, словно она могла ответить, когда всего целесообразнее вручить капитану Горелову орден. – Думаю, что это святое дело мы перенесем на тот день, когда полностью закончим работы. Что вы на это скажете, капитан?

– Я думаю точно так же!

Полковник крепко пожал Горелову руку.

– Ладно. А сейчас я немедленно связываюсь со штабом страны. – И, словно вспомнив что-то важное, тихо, почти по-дружески сказал: – Объясни все своей невесте и корреспонденту. Мне сейчас некогда с ним продолжать беседу.

– Понял вас, товарищ полковник.

– Где и когда мы встретимся?

– Через час, у бомбы. Заскочу домой переодеться. – Горелов взглядом показал на свой новый костюм и сконфуженно улыбнулся: – Все-таки как-никак подвенечный. Чего доброго, пятен насажаю.

Шутка капитана Журавлеву понравилась. И снова глубокий шрам перекосил его лицо. Майор Урусов, слегка опершись на угол стола, стоял как бы в стороне и смотрел на разноцветный квадрат орденских планок на груди полковника.

За Гореловым закрылась дверь, и Журавлев остался наедине с майором. Полковнику чем-то (а чем – он еще никак не мог понять) был неприятен Урусов. Он смотрел на его румяные щеки, на твердый и выразительный рисунок рта, на глубокие залысины высокого и красивого лба и ждал, что тот найдет в себе силы по-другому посмотреть на все, что произошло там, вблизи Смольного. Но майор, неподвижным взглядом остановившись на географической карте, висевшей за спиной полковника, молчал.

– Как, говорите, нас учили в школе, на уроках литературы, майор?

Взгляд Урусова с географической карты переметнулся на полковника. Этот взгляд был твердый, непроницаемый.

– «Человек – это звучит гордо! Человек – это прежде всего!.. Все остальное – дело рук Человека!..»

– Вот именно, майор, человек – это звучит гордо. Ступайте. Через час ждите меня на месте работ.

Майор вышел.

А через пять минут полковник уже докладывал в штаб гражданской обороны в Москву о том, какая опасность угрожает типографии газеты «Правда» и Смольному.